Текст книги "Что такое интеллектуальная история?"

Пожалуй, самый яркий пример возвращения к вигской истории, ошибочно ассоциируемого с Лавджоем и его проектом истории идей, – это работы Джонатана Израэля. Израэль, историк экономики, изучавший Испанскую и Голландскую империи, став сотрудником Принстонского университета, начал издавать толстые тома с описаниями разных версий Просвещения, уделяя особое внимание радикальным и демократическим архетипам. Израэль утверждает, что «пакет базовых ценностей», включавший толерантность, гражданскую свободу, демократию, половое и расовое равноправие и свободу слова и мнений, был сформирован критиками философии XVIII в., многие из которых являлись последователями Баруха Спинозы и членами сети его сторонников, продолжавших иконоборческую работу великого амстердамского ученого-энциклопедиста[165]165
  Israel J. The Radical Enlightenment. Oxford, 2001; Idem. Enlightenment Contested: Philosophy, Modernity, and the Emancipation of Man 1670–1752. Oxford, 2006; Idem. A Revolution of the Mind: Radical Enlightenment and the Intellectual Origins of Modern Democracy. Princeton, 2009; Idem. Democratic Enlightenment: Philosophy, Revolution, and Human Rights 1750–1790. Oxford, 2011.


[Закрыть]. Как считает Израэль, апология демократии, которую он находит в трудах Спинозы, базировалась на идее социального равенства и отказе от социальных иерархий; она была воспринята такими французскими писателями-просветителями, как Дидро и Гольбах, а затем – французскими революционерами, от которых перешла к нам. Прослеживая становление современных идей с конца XVII в., Израэль задается вопросом, действительно ли такие личности, как Марат или Робеспьер, всецело преданные радикальной идеологии, были демократами. Он высоко оценивает абсолютную приверженность делу демократии и гражданской свободы, которую он приписывает Томасу Пейну или Джозефу Пристли, причем такая верность объявляется им ключом как к успеху демократического проекта, так и к рациональному отказу от теологического понимания политики – еще одному продукту радикального Просвещения и признаку наступления модерности. Труды Израэля привлекательны тем, что он, подобно Скиннеру и Пококу в 1970-х гг., обращается к самым масштабным историческим вопросам. Это одна из причин его успеха. Однако, с точки зрения скептически настроенного интеллектуального историка, было бы ошибкой описывать идеи эпохи Просвещения так, как это делает Израэль, и утверждать, что в ходе Французской революции и после нее они каким-то образом подверглись модернизации.

В XVIII в. для оправдания демократии требовалось показать, что она совместима с коммерческим обществом. Традиционно она ассоциировалась с гражданскими и международными войнами, с правлением невежд, с господством толпы, с возвышением демагогов и в пределе – с крахом этой формы государства и переходом власти к диктатору, чаще всего облаченному в форму военачальника. Демократические взгляды все же встречались, но их сторонники полагали, что такое государство могло выжить лишь там, где можно было рассчитывать, что политическое сообщество останется добродетельным, патриотичным, отдающим все свои силы сохранению политии и невосприимчивым к искусам роскоши и коммерции, которые неизбежно ведут к порче общественных отношений. Неудивительно, что многие сторонники демократии были жителями небольших европейских государств, в особенности республик, сумевших уцелеть в мире, господство в котором захватывали большие коммерческие монархии. Спиноза, конечно же, жил в стране, представлявшей собой редкий пример новой республики эпохи раннего Нового времени, – речь о Голландской республике, которая возникла на волне патриотических настроений в ходе войны с Испанией, длившейся с 1568 по 1648 г. Республики, подобные небольшим политиям, входившим в состав федеративного голландского государства, а также аналогичным образом организованным швейцарским кантонам или независимым республикам, уцелевшим со времен Ренессанса – таким, как Венеция и Генуя, – вырабатывали различные стратегии выживания. Они включали в себя строительство городских стен, активную дипломатию, стремившуюся обеспечить равновесие сил на местах, союзы с более сильными соседями, связи с крупными государствами, исповедовавшими ту же религию, экономическую специализацию и, в первую очередь, патриотизм, ассоциировавшийся с мужеством (virtus), позволявший жителям браться за оружие и отважно сражаться против захватчиков в моменты кризиса. Проблемой для сторонников подобных стратегий – таких, как Спиноза, – было то, что времена менялись и XVIII в. оказался отмечен возраставшей мощью торговли, принимавшей бóльшие масштабы там, где существовали крупные рынки. Это давало крупным государствам громадные преимущества с точки зрения экономического развития. Доходы от торговли, а также возможность брать кредиты под обещание будущих доходов выливались в военные расходы, порождая разрыв в силе между крупными и мелкими государствами, менявший всю картину международных отношений. С точки зрения многих наблюдателей, малые государства и республики, а равно и связанная с ними идея демократии явно уходили в небытие, вовсе не являясь рассадниками того, что называется модерностью.

Возможный выход из затруднения для республиканцев и демократов состоял в объединении с более крупными государствами, как произошло в случае Шотландии, или в заключении с ними более тесных союзов в надежде на то, что удастся сохранить независимость и одновременно воспользоваться военной мощью более крупного партнера. Во второй половине XVIII в. многие мелкие государства старались заручиться покровительством Британии, видя в ней потенциальную защитницу своего суверенитета. Опасность заключалась в том, что Британия как коммерческая держава могла разрушить экономику мелких государств, давая им гарантии фиктивной независимости за счет их включения в состав своей экономической империи. Французская революция создала другую возможность. После того как революционное государство отказалось от войн и от имперских амбиций и обещало защищать свободу по всему миру, на горизонте как будто бы замаячил новый мир небольших суверенных стран, республик и демократий. Впрочем, многие демократы в старых республиках не верили, что обширная полития может стать республикой или демократией. Некоторые радикалы, включая участников гражданской войны начала 1780-х гг. в Женеве, поддерживали демократию, когда она развивалась в мелких государствах, но решительно выступили против нее, когда она явилась в обличье французского революционного государства. Как отмечалось в первой главе нашей книги, было бы ошибочно считать, что Руссо, радикальный философ-просветитель, одобрил бы события во Франции, произошедшие после его смерти. Французская революция прошла путь от демократии до демагогии, от гражданской войны до военного господства, а затем и до восстановления самодержавной империи, тем самым явив еще один пример того, чего следует ожидать от любого народного государства. Все это не стало сюрпризом для современников. В новых обстоятельствах республиканцы обратили свои взоры к Британии – стране, которую ненавидело множество радикальных философов. И политические деятели, и наблюдатели, включая бывших революционеров, обратились за помощью к Британии, поскольку были уверены, что Французская революция потерпела крах. Урок, преподанный революцией, заключался в том, что обретение гражданских и политических свобод посредством народной революции есть путь, неизменно ведущий к катастрофе. Применительно к повествованию Израэля все это означает, что никакого прямолинейного перехода от Просвещения к модерности не существовало, идею свободы нельзя рассматривать в отрыве от идей войны и экономики, а Французская революция отнюдь не передала эстафету демократии XIX в. – она сделала ровно противоположное.

Сходный пример того, как бывший интеллектуальный историк возвращается к вигским практикам, мы находим в лице Дэвида Вуттона, автора ряда работ о ересях, неверии и политической мысли в Европе раннего Нового времени[166]166
  Wootton D. Paolo Sarpi: Between Renaissance and Enlightenment. Cambridge, 1983; Idem. New Histories of Atheism // Atheism from the Reformation to the Enlightenment / Ed. by D. Wootton, M. Hunter. Oxford, 1992; Idem. Divine Right and Democracy: An Anthology of Political Writing in Stuart England. Cambridge, MA, 2003.


[Закрыть]. Затем Вуттон обратился к истории науки. Данный случай не столь однозначен из-за самого предмета разысканий. Науку можно считать уникальной сферой исследований по причине очевидности прогресса, достигнутого учеными, и наглядности преобразований, вызванных разработанными ими технологиями. Если и есть такая сфера, в которой прежним идеям можно дать однозначную оценку с точки зрения их правильности или ошибочности, то это история натурфилософии и естественных наук. Сам Герберт Баттерфилд, что бы он ни думал о вигской теории истории в других областях, предложил совершенно вигскую интерпретацию истории науки в книге «Истоки современной науки: 1300–1800» («The Origins of Modern Science: 1300–1800», 1949), в которой он показал масштабы прогресса и описал триумф изобретательства. Развитие идей было наиболее очевидно в такой сфере, как медицина, однако историки медицины, как и историки науки вообще, вслед за Томасом Куном пытаются разобраться в идеях с учетом контекста времени их возникновения и ссылаются на гипотезы и конвенции, которые регулируют научную практику. Классический пример такого подхода – книга Стивена Шапина и Саймона Шаффера «Левиафан и воздушный насос: Гоббс, Бойль и экспериментальная жизнь» («Leviathan and the Air-Pump: Hobbes, Boyle, and the Experimental Life», 1985), в которой утверждается, что нападки Гоббса на экспериментальный метод Роберта Бойля были не эпизодом борьбы истины против лжи, а, скорее, следствием конфликта между различными социальными философиями, правильность которых с точки зрения науки не казалась современникам очевидной. Напротив, Вуттон в работе «Скверная медицина: как вредили врачи, начиная с Гиппократа» («Bad Medicine: Doctors Doing Harm Since Hippocrates», 2006) находит в истории медицины проявления добра и зла, причем добро дает о себе знать только начиная с 1865 г., когда Джозеф Листер стал использовать антисептики при хирургических операциях, после того как врачи 2300 лет больше вредили пациентам, чем спасали их. Вуттон ранжирует известных в прошлом ученых и указывает на ряд ошибок, препятствовавших прогрессу в медицине, называя их плодами откровенного невежества. Подобно Ласлетту в его последних работах, Вуттон обращается к текстуальному анализу и использует для обоснования своих аргументов весь инструментарий интеллектуальной истории. Впрочем, одновременно с этим он пишет, что цель «Скверной медицины» – сделать историческую науку актуальной для широкой публики благодаря выявлению «фантастических технологий», на которые опиралась медицинская практика до конца XIX в. Стоит признать, что интеллектуальные и прочие историки, отказываясь выносить оценочные суждения в отношении изучаемых ими предметов, снижают значение и актуальность своих трудов для общества.

Однако интеллектуальная история вовсе не проповедует релятивизм. Ее задача – дать более нюансированное представление о мысли прошлого, выяснить, как она возникла, и понять, почему имели смысл различные варианты решения проблем, встававших перед людьми в прошлом, а также выявить, в какой степени на их деятельность накладывали ограничения идеологические конструкты, с которыми они сталкивались в своей жизни. Чувство эмпатии в отношении деятелей прошлого историку необходимо, но это не влечет за собой оправдания былых воззрений и поступков. Если интеллектуальные историки склонны к скепсису в отношении проектов, обещающих возможность совершенствования, и несклонны быть революционерами, то это проистекает из признания того факта, что на протяжении всей истории человечества действия влекли за собой непреднамеренные последствия, а идеи, сформулированные автором, переиначиваются его непосредственной аудиторией и в известной степени изобретаются заново последующими поколениями, живущими в ином интеллектуальном контексте. В свою очередь, это означает, что интеллектуальные историки, несмотря на все трудности изучения любых проблем прошлого или настоящего, получают более полное представление о том, почему некая идея была так важна, и о возможностях, открывающихся перед историческими акторами или перед нами самими, благодаря знаниям о слоях истории, из которых складывалась и продолжает складываться интеллектуальная жизнь. Как писал Джон Данн, знание того, как работают исторические идеи – например, демократия или либерализм, – позволяет прочувствовать ограниченные возможности политического активизма и в то же время ведет к признанию того факта, что сменявшие друг друга в Новое время политические доктрины не сумели дать ничего из того, что они обещали, в первую очередь обеспечить прочный мир[167]167
  Dunn J. The Cunning of Unreason: Making Sense of Politics. New York, 2000.


[Закрыть]. Подобный вывод вовсе не подразумевает отречения от политики или интеллектуальной жизни. Он скорее оправдывает создание гораздо более тонких инструментов для изучения идеологий прошлого и настоящего. Хороший современный пример такого рода – работа Колина Кидда, который снабдил аргументами сторонников юнионизма в Шотландии, показав, насколько выступления за единую Великобританию шли рука об руку с шотландским национализмом и вовсе не были враждебны ему, в чем нас пытаются убедить многие политики[168]168
  Kidd C. Union and Unionisms: Political Thought in Scotland 1500–2000. Cambridge, 2008.


[Закрыть]. Другой пример – доводы Стефана Коллини в защиту гуманитарных исследований от обвинений в том, что они не вносят никакого вклада в экономический рост и потому не заслуживают государственного финансирования в университетах[169]169
  Collini S. What Are Universities For? Harmondsworth, 2012.


[Закрыть].

Заключение

Интеллектуальные историки занимаются реконструкцией намерений, которые были у авторов, когда они писали свои тексты. Они соединяют изучение важнейших и менее известных опубликованных текстов того или иного автора и изучение всего спектра доступных рукописных источников. Кроме того, они соотносят произведения авторов прошлых эпох с окружавшим их идеологическим контекстом, дабы выяснить, что же все-таки авторы делали, чего добивались, работая с идеями своей эпохи. У сегодняшних студентов, занимающихся интеллектуальной историей, когда они сталкиваются с тем же самым автором, работы прибавилось: им нужно прочесть далеко не только самые известные труды изучаемых ими исторических акторов. В идеале студент-историк должен соотнести произведения данного автора с другими произведениями эпохи, прочесть все значимые работы, имеющие отношение к главным произведениям автора и питавшему их идеологическому контексту. Такой подход дает более глубокое понимание автора или идеи, особенно по сравнению с работами, которые ограничиваются одной лишь оценкой идей, приписываемых давно умершим сочинителям. Более того, интеллектуальная история вызывает у нас чувство уважения к прошлому и к авторам, сталкивавшимся в чуждом для нас интеллектуальном мире с трудностями, которые сегодня едва ли осознаются.

Многие из лучших интеллектуальных историков утверждают, что критический и научный подходы несовместимы. Если интеллектуальный историк сталкивается с тошнотворным утверждением или идеей, высказанными автором иной эпохи, он не обязан выступать с осуждением. Главное – понять, как автору удалось протащить эту идею и почему в контексте той эпохи подобные высказывания были допустимы. Так мы получаем более комплексное представление о том, что тогда происходило, и начинаем понимать, что некое суждение, каким бы тошнотворным оно нам ни казалось, в свое время было вполне нормальным. Впрочем, полностью избежать оценочного отношения к текстам нельзя, по крайней мере вот в каком смысле. Интеллектуальные историки правы, когда возмущаются поверхностно-критическим прочтением текстов прошлых эпох. Нас окружают суждения, почерпнутые из исторических произведений, и с ними приходится считаться. И совершенно бесполезно пытаться поставить мыслителей и деятелей прошлого к стенке, состоящей из нынешних моральных ценностей, и расстреливать их за то, что они не похожи на нас. Возвращаясь к метафоре Джона Барроу, можно сказать, что интеллектуальные историки заменяют такую практику подслушиванием разговоров, которые ведутся чужаками, попытками увидеть вещи с давно забытой точки зрения, переводом на более понятный язык трудных для понимания идей, проникнуть в суть которых читатели без посторонней помощи не способны.

В настоящее время позиции интеллектуальной истории исключительно сильны. Интеллектуальных историков можно найти во всех ведущих университетах по всему миру на множестве гуманитарных факультетов. Это обстоятельство привело к дискуссии о том, как заниматься интеллектуальной историей в глобальную эпоху, и, в частности, о взаимоотношениях между интеллектуальной историей и глобальной историей. Дэвид Армитедж указывает, что интеллектуальная история обладает всем необходимым, чтобы интерпретировать самые разные идеи, сформулированные в самые разные эпохи и внутри самых разных культур, и предлагает для описания подобной работы термин «история в идеях». Армитедж подчеркивает ошибочность представлений о том, что интеллектуальные историки рассматривают только отдельные идеологические эпизоды в узком и четко ограниченном контексте, поскольку на самом деле интеллектуальных историков всегда интересовали долгосрочные изменения[170]170
  Armitage D. What’s the Big Idea? Intellectual History and the Longue Durée // History of European Ideas. 2012. Vol. 38. № 4. P. 493–507; Idem. Globalizing Jeremy Bentham // History of Political Thought. 2011. Vol. 32. № 1. P. 63–82.


[Закрыть]. Впрочем, в некоторых отношениях идея глобальности входит в противоречие с интеллектуально-историческими исследованиями. В наши дни интеллектуальные историки сплошь и рядом занимаются восстановлением локальных контекстов и поиском материалов, утраченных из-за доминирования национальных подходов. И акцент на глобальных перспективах может оказаться еще большим преступлением, поскольку локальное и частное неизбежно будет вызывать ощущение возросшей исторической дистанции. Кроме того, выделять что-то в качестве объекта глобальной истории – занятие сомнительное, поскольку с точки зрения интеллектуальной истории глобальным может быть все что угодно. Таким образом, смотреть на что-то с глобальной точки зрения означает утверждать, что один объект имеет глобальное значение, а другой – нет. Как указывают Сэмюэл Мойн и Эндрю Сартори, опасность здесь состоит в том, что мы вновь провозглашаем господство западных либеральных идей и ошибочно пересаживаем их на чуждую им почву[171]171
  Sartori A. Global Intellectual History and the History of Political Economy // Global Intellectual History / Ed. by S. Moyn, A. Sartori. New York, 2014. P. 110–132; Moyn S. On the Non-Globalization of Ideas // Ibid. P. 187–204.


[Закрыть]. В то же время, как подчеркивается в сборнике «Глобальная интеллектуальная история», вышедшем под редакцией Мойна и Сартори, интеллектуальная история помогает проследить процесс миграции идей и ареал их распространения, а также изучать неизбежную их трансформацию при пересечении границ между странами и культурами. Нельзя допустить, чтобы итогом стало возвращение к изучению «вершин духа» и пренебрежению к происходящему у их подножия из-за сосредоточенности на фигурах с глобальной репутацией (что бы это ни значило). Ученым, избежавшим этих грехов и написавшим работы, которые можно назвать образцовыми для интеллектуальных историков, интересующихся глобальными идеями, является Джон Покок. В его книгах из серии «Варварство и религия» («Barbarism and Religion») рассказывается о распространении идей в Римской империи и об их истории после ее падения, включая их перемещение по просторам гигантской Евразии и их использование в атлантическом мире и в странах, составлявших Британскую империю в конце XVIII в.

Еще более общий вопрос – способна ли интеллектуальная история вдохновить новые поколения исследователей. Приносит ли интерес к чему-то порой сугубо локальному и частному, к людям узко мыслящим и нередко заблуждавшимся, к тем, кто воодушевлялся религией, и к тем, кто был полон скептицизма, достаточно плодов, чтобы убедить политиков и университетских казначеев финансировать подобные проекты? Необходимо убедить этих счетоводов, что картина исторических изменений, в которой долгосрочные процессы носят постепенный и разнонаправленный характер, нередко являются непредсказуемыми и неизменно влекут за собой непредвиденные последствия, достойна поощрения, а не порицания за неспособность давать возвышенные, но упрощающие реальность ответы, которые нравятся журналистам и политикам. Именно созданием такой сложной картины занимаются многие из интеллектуальных историков, о которых шла речь в нашей книге.

Рекомендуемая литература

Классические работы

Berlin I. The Power of Ideas / Ed. by H. Hardy. London, 2001.

Burrow J. W. A History of Histories. Epics, Chronicles, Romances and Inquiries from Herodotus and Thucydides to the Twentieth Century. Harmondsworth, 2009.

Burrow J. W. A Liberal Descent. Victorian Historians and the English Past. Cambridge, 1981.

Collini S. Absent Minds: Intellectuals in Britain. Oxford, 2006.

Dunn J. The Cunning of Unreason: Making Sense of Politics. New York, 2005.

Forbes D. Hume’s Philosophical Politics. Cambridge, 1975.

Haakonssen K. Natural Law and Moral Philosophy. From Grotius to the Scottish Enlightenment. Cambridge, 1996.

Hirschmann A. O. The Passions and the Interests. Political Arguments for Capitalism before Its Triumph. Princeton, 1977 (рус. пер.: Хиршман А. О. Страсти и интересы. Политические аргументы в пользу капитализма до его триумфа / Пер. с англ. Д. Узланера. М., 2012).

Hont I. The Jealousy of Trade: International Competition and the Nation-State in Historical Perspective. Cambridge, MA, 2006.

Hunter I. The Mythos, Ethos, and Pathos of the Humanities // History of European Ideas. 2014. Vol. 40. P. 11–36.

Kidd C. The Forging of Races: Race and Scripture in the Protestant Atlantic World, 1600–2000. Cambridge, 2006.

Lovejoy A. O. The Great Chain of Being: A Study of the History of an Idea. Cambridge, MA, 1936 (рус. пер.: Лавджой А. О. Великая цепь бытия. История идеи / Пер. с англ. В. Софронова-Антомони. М., 2001).

Moyn S. The Last Utopia: Human Rights in History. Cambridge, MA, 2010.

Perrot J.-C. Une histoire intellectuelle de l’économie politique, XVII^e–XVIII^e siècles. Paris, 1992.

Pocock J. G. A. The Machiavellian Moment: Florentine Political Thought and the Atlantic Republican Tradition. Princeton, 1975 (рус. пер.: Покок Дж. Г. А. Момент Макиавелли. Политическая мысль Флоренции и атлантическая республиканская традиция / Пер. с англ. Т. Пирусской под общ. ред. Т. Атнашева и М. Велижева. М., 2020).

Pocock J. G. A. Virtue, Commerce, and History: Essays on Political Thought and History, Chiefly in the Eighteenth Century. Cambridge, 1985.

Robertson J. The Case for the Enlightenment. Scotland and Naples 1680–1760. Cambridge, 2005.

Schofield P. Utility and Democracy: The Political Thought of Jeremy Bentham. Oxford, 2006.

Shapin S., Schaffer S. Leviathan and the Air-Pump: Hobbes, Boyle, and the Experimental Life. Princeton, 1985.

Skinner Q. The Foundations of Modern Political Thought. 2 vols. Cambridge, 1978 (рус. пер.: Скиннер К. Истоки современной политической мысли: В 2 т. / Пер. с англ. А. Олейникова, А. Яковлева. М., 2018).

Skinner Q. Meaning and Understanding in the History of Ideas // History and Theory. 1969. Vol. 8. № 1. P. 3–53 (рус. пер.: Скиннер К. Значение и понимание в истории идей // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории / Сост. Т. Атнашев, М. Велижев, пер. с англ. Т. Пирусской. М., 2018. С. 53–122).

Sonenscher M. Before the Deluge: Public Debt, Inequality, and the Intellectual Origins of the French Revolution. Princeton, 2007.

Winch D. Adam Smith’s Politics. An Essay in Historiographic Revision. Cambridge, 1978.

История интеллектуальной истории

Bentley M. The Life and Thought of Herbert Butterfield: History, Science, and God. Cambridge, 2011.

Bentley M. Modernizing England’s Past: English Historians in the Age of Modernism, 1870–1970. Cambridge, 2005.

Butterfield H. Christianity and History. London, 1949.

Butterfield H. The Englishman and History. Cambridge, 1944.

Butterfield H. The Whig Interpretation of History. London, 1931.

The Cambridge Companion to Leo Strauss / Ed. by S. B. Smith. Cambridge, 2009.

Chadwick O. Acton and History. Cambridge, 1998.

Clive J. Macaulay: the shaping of the historian. New York, 1973.

Forbes D. Historismus in England // Cambridge Journal. 1951. Vol. 4. P. 387–400.

Forbes D. The Liberal Anglican Idea of History. Cambridge, 1952.

Gilbert F. History: Politics or Culture? Reflections on Ranke and Burckhardt. Princeton, 1990.

Goldie M. J. N. Figgis and the History of Political Thought in Cambridge // Cambridge Minds / Ed. by R. Mason. Cambridge, 1994. P. 177–192.

Gordon P. Contextualism and Criticism in the History of Ideas // Rethinking Modern European Intellectual History / Ed. by D. M. McMahon, S. Moyn. New York, 2014. P. 32–55.

Gossman L. Basel in the Age of Burckhardt: A Study in Unseasonable Ideas. Chicago, 2000.

Grafton A. Momigliano’s Method and the Warburg Institute: Studies in his Middle Period // Momigliano and Antiquarianism: Foundations of the Modern Cultural Sciences / Ed. by P. Miller. Toronto, 2007. P. 97–126.

Hobsbawm E. On History. London, 1997.

Meinecke F. Historism: The Rise of a New Historical Outlook / Transl. by J. E. Anderson. London, 1972.

Momigliano A. Studies in Ancient and Modern Historiography. Oxford, 1977.

Oakeshott M. The Activity of Being an Historian // Idem. Rationalism in Politics and Other Essays. London, 1962. P. 137–167 (рус. пер.: Оукшот М. Деятельность историка // Он же. Рационализм в политике и другие статьи / Пер. с англ. Ю. Никифорова. М., 2002. С. 128–152).

Pocock J. G. A. Political Thought and History: Essays on Theory and Method. Cambridge, 2009.

Smith S. B. Reading Leo Strauss: Politics, Philosophy, Judaism. Chicago, 2006.

Trevor-Roper H. History and the Enlightenment / Ed. by J. Robertson. New Haven; London, 2010.

Метод интеллектуальной истории

Azouvi F. Pour une histoire philosophique des idées // Le Débat. 1992. Vol. 72. P. 16–26.

Bevir M. The Errors of Linguistic Contextualism // History and Theory. 1992. Vol. 31. P. 276–298.

Bevir M. The Logic of the History of Ideas. Cambridge, 1999.

Boucher D. Texts in Contexts: Revisionist Methods for Studying the History of Ideas. Dordrecht, 1985.

Chartier R. Intellectual History or Sociocultural History? The French Trajectories // Modern European Intellectual History. Reappraisals and New Perspectives / Ed. by D. Lacapra, S. L. Kaplan. Ithaca; New York, 1982.

Condren C. The Status and Appraisal of Classic Texts. Princeton, 1985.

Dosse F. La Marche des idées. Histoire des intellectuels – histoire intellectuelle. Paris, 2003.

Dunn J. The Identity of the History of Ideas // Philosophy. 1968. Vol. 43. P. 85–104.

Grafton A. T. The History of Ideas: Precept and Practice, 1950–2000 and Beyond // Journal of the History of Ideas. 2006. Vol. 76. № 1. P. 1–32.

Gunnell J. Political Theory: Tradition and Interpretation. Cambridge, MA, 1979.

Gunnell J. Time and Interpretation: Understanding Concepts and Conceptual Change // History of Political Thought. 1998. Vol. 19. P. 641–658.

Hampsher-Monk I. Political Languages in Time: The Work of J. G. A. Pocock // The British Journal of Political Science. 1984. Vol. 14. P. 89–116.

Harlan D. Intellectual History and the Return of Literature // American Historical Review. 1989. Vol. 94. P. 581–609.

The History of Political Thought in National Context / Ed. by D. Castiglione, I. Hampsher-Monk. Cambridge, 2001.

Janssen P. L. Political Thought as Traditionary Action: The Critical Response to Skinner and Pocock // History and Theory. 1985. Vol. 24. P. 115–146.

Kelley D. R. The Descent of Ideas. The History of Intellectual History. Aldershot, 2002.

Kelley D. R. What Is Happening to the History of Ideas? // Journal of the History of Ideas. 1990. Vol. 51. P. 3–25.

Koselleck R. Futures Past: On the Semantics of Historical Time / Transl. by K. Tribe. Cambridge, MA, 1985.

Koselleck R. Linguistic Change and the History of Events // The Journal of Modern History. 1989. Vol. 61. № 4. P. 649–666.

LaCapra D. Rethinking Intellectual History: Texts, Contexts, Languages. Ithaca; New York, 1983.

Lamb R. Quentin Skinner’s Revised Historical Contextualism: A Critique // History of the Human Sciences. 2009. Vol. 22. № 3. P. 51–73.

Meaning and Context: Quentin Skinner and his Critics / Ed. by J. Tully. Cambridge, 1988.

Palgrave Advances in Intellectual History / Ed. by R. Whatmore, B. Young. Basingstoke; New York, 2006.

Palonen K. Quentin Skinner: History, Politics, Rhetoric. Cambridge, 2003.

Pocock J. G. A. The Concept of a Language and the Métier d’Historien: Some Considerations on Practice // The Languages of Political Theory in Early-Modern Europe / Ed. by A. Pagden. Cambridge, 1987. P. 19–38.

Pocock J. G. A. The History of Political Thought: A Methodological Enquiry // Philosophy, Politics, and Society. 2nd ser. / Ed. by P. Laslett, W. G. Runciman. Oxford, 1962. P. 183–202.

Pocock J. G. A. Political Thought and History: Essays on Theory and Method. Cambridge, 2009.

Pocock J. G. A. Politics, Language, and Time: Essays on Political Thought and History. New York, 1971.

Pocock J. G. A. Present at the Creation: With Laslett to the Lost Worlds // International Journal of Public Affairs. 2006. Vol. 2. P. 7–17.

Pocock J. G. A. Quentin Skinner. The History of Politics and the Politics of History // Common Knowledge. 2004. Vol. 10. P. 532–550 (рус. пер.: Покок Дж. Г. А. Квентин Скиннер: история политики и политика истории // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории / Сост. Т. Атнашев, М. Велижев; пер. с англ. А. Акмальдиновой под ред. Е. Островской. М., 2018. C. 191–217).

Randall J. H., Jr. Arthur O. Lovejoy and the History of Ideas // Philosophy and Phenomenological Research. 1963. Vol. 23. № 4. P. 475–479.

Richter M. Begriffsgeschichte and the History of Ideas // Journal of the History of Ideas. 1987. Vol. 48. P. 247–263.

Richter M. Reconstructing the History of Political Languages: Pocock, Skinner and the Geschichtliche Grundbegriffe // History and Theory. 1990. Vol. 29. P. 38–70.

Skinner Q. Visions of Politics. Vol. 1: Regarding Method. Cambridge, 2002.

White H. The Content of the Form: Narrative Discourse and Historical Representation. Baltimore, 1987.

Интеллектуальная история и история политической мысли

Armitage D. Foundations of Modern International Thought. Cambridge, 2013.

Armitage D. The Ideological Origins of the British Empire. Cambridge, 2000.

Bailyn B. The Ideological Origins of the American Revolution. Cambridge, MA, 1967 (рус. пер.: Бейлин Б. Идеологические истоки Американской революции / Пер. с англ. Д. Хитровой, К. Осповата. М., 2010).

Baker K. M. Inventing the French Revolution. Essays on French Political Culture in the eighteenth century. Cambridge, 1990.

The Economic Limits to Modern Politics / Ed. by J. Dunn. Cambridge, 1990.

Haakonssen K. The Science of the Legislator: The Natural Jurisprudence of David Hume and Adam Smith. Cambridge, 1981.

Kidd C. British Identities before Nationalism: Ethnicity and Nationhood in the Atlantic World, 1600–1800. Cambridge, 1999.

Pocock J. G. A. The Ancient Constitution and the Feudal Law: A Study of English Historical Thought in the Seventeenth Century. Cambridge, 1957, 1987.