Текст книги "Горящий Лабиринт"

11

Руки прочь от бога

Если в памяти жуть

И если руки в грязи

Нельзя так поступать.

Нельзя заявить, что твой папа построил загадочный дом в священном для дриад месте, а затем вскочить и убежать, ничего не объяснив.

Но, естественно, Мэг именно так и поступила.

– Увидимся утром! – крикнула она, обращаясь непонятно к кому. И побежала к спиральному выступу, все так же босиком, хотя ей пришлось пробираться сквозь толпу из двадцати разных кактусов. И нырнула в темноту.

Гроувер окинул взглядом оставшихся:

– Хм, ну что ж, хорошее получилось собрание, всем спасибо. – И тут же провалился в сон и захрапел, еще не коснувшись земли.

Алоэ Вера встревоженно посмотрела на меня:

– Может, мне стоит пойти к Мэг? Наверное, ей потребуется еще алоэ.

– Я к ней схожу, – пообещал я.

Духи природы принялись убирать оставшийся после ужина мусор (дриады очень добросовестно относятся к таким вещам), а я отправился на поиски Мэг Маккаффри.

Она сидела на краю дальнего цилиндра, в пяти футах над землей, и неотрывно смотрела в уходящую вниз шахту. Уловив аромат земляники, просачивающийся сквозь трещины в камне, я понял, что именно через этот колодец мы выбрались из Лабиринта.

– Я за тебя волнуюсь, – сказал я. – Может, спустишься?

– Нет, – ответила она.

– Ну еще бы, – пробормотал я.

И я полез наверх, хотя лазание по стенам не было одним из моих талантов. (Да кого я обманываю! В нынешнем состоянии у меня вообще не было никаких талантов.)

Я уселся рядом с Мэг на краю, свесив ноги в бездну, из которой мы сбежали… Неужели это и вправду было сегодня утром? В темноте я не мог разглядеть сеть из переплетенных стеблей земляники, но сильный запах ягод посреди пустыни казался чем-то очень странным. Удивительно, как нечто столь обычное в новых обстоятельствах может стать необыкновенным. Ну, или как в моем случае: потрясающий бог вполне может стать весьма заурядным.

В ночном мраке цветной наряд Мэг потускнел, и теперь она выглядела как светофор, горящий серым цветом. Из носа у нее текло, и поэтому он поблескивал в темноте. За тусклыми линзами очков виднелись слезы. Она покрутила на пальце одно золотое кольцо, затем другое, словно пыталась поймать волну на старом радиоприемнике.

Денек у нас выдался тяжелый. Мне нравилось молча сидеть рядом с Мэг, я вообще сомневался, выдержу ли новую жуткую трактовку пророчества из Индианы. Но эти подробности были необходимы. Прежде чем уснуть, я должен был удостовериться, что мне ничего не угрожает: особенно не хотелось бы, проснувшись, обнаружить у себя перед носом морду говорящего коня.

Нервы Мэг были напряжены до предела. Я хотел было схватить свою юную повелительницу и заорать «ДАВАЙ РАССКАЗЫВАЙ!», но решил, что это может ее обидеть.

– Хочешь поговорить? – ласково спросил я.

– Нет.

Ничего удивительного. Даже в лучшие дни Мэг не особенно жаловала разговоры по душам.

– Если Аэйталес – это действительно место из пророчества, – сказал я, – если здесь твои корни, нам стоит об этом знать… чтобы остаться в живых.

Мэг посмотрела на меня. Она не приказала мне прыгнуть в земляничную яму, не приказала даже закрыть рот. Вместо этого она сказала «Смотри» и схватила меня за запястье.

Я привык к видениям – каждый раз, когда смертные нейроны перенапрягались, стараясь обработать весь мой божественный опыт, я погружался в воспоминания о давно минувшем. На этот раз всё было по-другому. Я оказался не в своем прошлом, а в воспоминаниях Мэг Маккаффри, и видел происходящее ее глазами.

Я очутился в одной из теплиц в те дни, когда растения еще не разрослись так буйно. На металлических полках ровными рядами стояли глиняные горшки с крохотными кактусами, оснащенные цифровым термометром и влагомером. Под потолком размещались шланги для орошения и фитолампы. Было тепло, но не слишком, в воздухе стоял запах свежевскопанной земли.

Под ногами хрустел влажный гравий, я следовал за отцом – отцом Мэг, – проверяющим, все ли в порядке с растениями.

Я смотрел на него глазами маленькой девочки, снизу вверх, и видел, как он мне улыбается. Мне – Аполлону – он был уже знаком по другим видениям: это был мужчина средних лет, с темными вьющимися волосами и широким носом, усыпанным веснушками. В прошлый раз я наблюдал за тем, как в Нью-Йорке он вручил Мэг розу – подарок от ее матери, Деметры. Я видел, как он, мертвый, лежал на ступенях библиотеки, его грудь была то ли изрезана ножом, то ли изодрана зубами какого-то животного – в тот день Нерон стал отчимом Мэг.

В сегодняшнем видении мистер Маккаффри, идущий по теплице, выглядел немного моложе, чем в прошлый раз. Прислушавшись к чувствам Мэг, я понял, что ей в то время было около пяти лет – именно в этом возрасте они с отцом оказались в Нью-Йорке. Но на этот раз мистер Маккаффри казался куда счастливей и беззаботней. Глядя на него глазами Мэг, я чувствовал, как ее переполняют радость и умиротворение. Папочка был рядом. Жизнь была прекрасна.

Зеленые глаза мистера Маккаффри сверкнули. Он взял горшок с малышом-кактусом и опустился на колени рядом с Мэг.

– Я назвал его Геркулес, – сказал он, – потому что ему по силам что угодно! – Он согнул руку, напрягая мышцы, и зарычал: – РРРРР! – что очень рассмешило малютку Мэг.

– Ирклис! – повторила она. – Покажи еще растения!

Мистер Маккаффри вернул Геркулеса на полку, а затем поднял палец словно фокусник.

– Погляди-ка! – Он сунул руку в карман джинсовой рубашки и протянул Мэг сжатый кулак. – Попробуй разожми.

Мэг попыталась разогнуть его пальцы:

– Не могу!

– Можешь. Ты очень сильная. Ну-ка постарайся!

– Рррр! – зарычала девочка.

На этот раз ей удалось разжать его руку. На ладони у отца лежало семь шестиугольных семян, каждое размером с монетку. Внутри каждого семечка мерцал огонек, отчего они походили на флотилию крохотных НЛО.

– Ух ты! – восхитилась Мэг. – Можно я их съем?

Отец засмеялся:

– Нет, доченька. Это особенные семечки. Наша семья пыталась создать такие семена, – он тихонько присвистнул, – с очень давних пор. А когда мы их посадим…

– Что будет? – Мэг слушала отца затаив дыхание.

– Они превратятся в нечто очень необычное, – ответил папа. – Станут даже сильнее, чем Геркулес!

– Давай посадим их прямо сейчас!

Отец взъерошил ей волосы:

– Еще рано, Мэг. Они не готовы. Но когда придет время, мне понадобится твоя помощь. Посадим их вместе. Обещаешь помочь?

– Обещаю, – ответила она с искренней серьезностью пятилетнего ребенка.

Видение изменилось. Мэг, шлепая босыми ногами по полу, зашла в прекрасную гостиную в Аэйталесе, ее отец стоял у изогнутой стеклянной стены и рассматривал ночные огни Палм-Спрингс. Он говорил по телефону, повернувшись спиной к Мэг. В это время ей полагалось спать, но ее что-то разбудило: то ли приснился кошмар, то ли она почувствовала, что папочка расстроен.

– Нет, я не понимаю, – говорил он в телефонную трубку. – Вы не имеете права. Это место… Да, но мои исследования нельзя… Это невозможно!

Мэг тихонько подошла поближе. Ей нравилось в гостиной. Не только потому, что отсюда открывался чудесный вид, но и потому, что было приятно ходить босиком по гладкому паркету – ровному, прохладному и блестящему. Было похоже, будто вместо пола в гостиной настоящий лед, по которому можно плавно скользить. Ей нравились растения, которые росли у папочки на полках, и те, которые помещались в огромных горшках, расставленных по всей комнате: кактусы с разноцветными цветами, деревья Джошуа – настоящие живые колонны, поддерживающие крышу, вросшие в потолок и распластавшие по нему паутину мохнатых веток и зеленых метелок. Мэг была еще слишком мала и не понимала, что обычно деревья Джошуа так не растут. То, что растения переплетаются друг с другом и поддерживают дом, было для нее обычным делом.

А еще Мэг нравился большой круглый колодец посреди комнаты – папочка называл его Цистерной, – он был обнесен решеткой, чтобы никто туда случайно не упал. Благодаря колодцу в доме было прохладно, каждый чувствовал себя здесь в покое и безопасности. Мэг обожала сбегать по спиральному пандусу вниз и сидеть на краю прудика, болтая ногами в холодной воде. Правда, папочка ее все время предупреждал: «Долго в воде не сиди! А то превратишься в растение!»

Но больше всего она любила большой стол, за которым папочка работал, – ствол мескитового дерева, которое росло прямо из пола, изогнулось и снова вросло в пол. Его дуга, напоминающая кольцо морской змеи, поднявшееся над волнами, была идеальных размеров, чтобы служить настоящим столом. Сверху ствол был гладким и ровным – лучше столешницы и не придумаешь. Три дупла расположились так удобно, что из них вышли отличные полки для мелочей. Прямо из стола росли веточки с листьями, образуя замечательную подставку для компьютерного монитора. Как-то раз Мэг спросила, не было ли дереву больно, когда папочка делал из него стол, но он рассмеялся в ответ:

– Нет, доченька, я бы никогда не обидел дерево. Оно само захотело стать моим столом и поэтому приняло такую форму.

Это тоже не показалось пятилетней Мэг странным: обращаться к дереву как к человеку было для нее в порядке вещей.

Но сегодня Мэг стало неуютно в гостиной. Ей не нравилось, что папочкин голос дрожал. Подойдя к столу, она обнаружила, что вместо привычных пакетиков с семенами, рисунков и цветов на нем лежит стопка бумаг – напечатанные на принтере письма, толстые пачки скрепленных документов, конверты, – и все они были желтого, как одуванчик, цвета.

Читать Мэг не умела, но письма ей не понравились. Было в них что-то важное, властное и злое. Желтый цвет резал глаз. Совсем не такой славный цвет, как у настоящих одуванчиков.

– Вы не понимаете, – говорил папочка в трубку. – Это работа всей моей жизни, но дело даже не в этом. Мы шли к этому веками. Тысячелетиями… Мне без разницы, кажется вам это безумием или нет. Вы не можете просто…

Он обернулся и замер, увидев Мэг у стола. Лицо его исказилось: сначала на нем отразилась злость, затем страх и беспокойство, но в конце концов он вымученно улыбнулся и сунул телефон в карман.

– Привет, солнышко, – проговорил он срывающимся голосом. – Тебе не спится? Мне тоже.

Он подошел к столу, сгреб с него одуванчиковые бумаги и, засунув их в дупло, протянул Мэг руку:

– Сходим в теплицы?

Видение снова изменилось.

Это было смутное, обрывочное воспоминание: Мэг была одета в свой любимый наряд – зеленое платье и желтые легинсы. Эта одежда ей очень нравилась: ведь папочка говорил, что в таком виде она похожа на их друзей из теплицы – такая же подрастающая симпатяшка. Спотыкаясь в темноте, она бежала за папочкой к машине, в рюкзаке у нее лежало только любимое одеяло, потому что папочка велел ей собираться скорее. Им пришлось взять только то, что можно унести с собой.

Пройдя половину пути, Мэг остановилась, заметив, что в теплицах горит свет.

– Мэг, – сказал папа голосом, хрипящим, как гравий у них под ногами. – Пойдем, доченька.

– Но как же Ирклис? – спросила она. – И остальные?

– Мы не сможем взять их с собой, – ответил папочка, стараясь сдержать слезы.

Мэг раньше не видела, как отец плачет. Ей показалось, что земля уходит у нее из-под ног.

– А волшебные семена? – не унималась она. – Мы посадим их там… куда едем?

Сама мысль о том, чтобы уехать куда-то, казалась ей дикой. Аэйталес был ее домом, другого она не знала.

– Нет, Мэг, – казалось, папочка едва может говорить. – Они могут вырасти только здесь. А теперь…

Он оглянулся и посмотрел на дом, который поддерживали массивные каменные колонны. В окнах горел золотой свет. Но что-то было не так. По холму скользили тени: люди в темной одежде или существа, похожие на людей, окружали дом. Над головой тоже мелькали, закрывая крыльями звезды, мрачные тени.

Папочка схватил ее за руку:

– Нет времени, доченька. Нам нужно бежать. И поскорее.

Последнее воспоминание Мэг об Аэйталесе было таким: она сидела на заднем сиденье в машине отца, прижав лицо и ладони к стеклу, и не отрываясь смотрела на освещенные окна. Не успели они спуститься с холма, как их дом взорвался и исчез в огне.

Я схватил ртом воздух и резко вернулся в реальность. Мэг отпустила мою руку.

Я изумленно смотрел на нее, но перед глазами еще все плыло, и я испугался, как бы не свалиться в земляничную пропасть.

– Мэг, как тебе…

Не отрывая глаз от мозоли на руке, Мэг ответила:

– Не знаю. Просто захотелось.

Как обычно – в этом вся Мэг. Но воспоминания, в которые она меня погрузила, были такими мучительными и яркими, что у меня заныло в груди, словно я получил разряд от дефибриллятора.

Как Мэг удалось показать мне свое прошлое? Да, сатиры могут устанавливать эмпатическую связь со своими близкими друзьями. Такая связь была у Гроувера Ундервуда с Перси Джексоном, и поэтому, как утверждал сатир, ему порой непонятно, с чего до смерти хотелось блинчиков с черникой. Может, у Мэг появилась подобная способность из-за того, что она была моей повелительницей?

Этого я не знал.

Зато я знал, что Мэг страдала гораздо больше, чем показывала. Ужасы в ее жизни начались еще до смерти отца. Они начались здесь. Эти руины – все, что осталось от ее мирной жизни.

Мне захотелось ее обнять. И уж поверьте, такое желание возникало у меня не часто. За подобный порыв можно было получить локтем по ребрам или эфесом меча по носу.

– Ты… – я на мгновение замолчал. – Ты с самого начала помнила обо всем этом? Тебе известно, над чем здесь работал твой отец?

Она равнодушно пожала плечами, а затем взяла пригоршню песка и принялась сыпать его в колодец словно семена.

– Филлип, – сказала Мэг, будто только сейчас вспомнила это имя. – Моего папу звали Филлип Маккаффри.

Это имя напомнило мне о македонском царе, отце Александра. Он был искусным воином, но при этом ужасным занудой. Не интересовался ни музыкой, ни поэзией, ни даже стрельбой из лука. У него на уме были одни фаланги. Скукотища.

– Филлип Маккаффри был замечательным отцом, – проговорил я, стараясь скрыть звучащую в голосе горечь. Моего отца трудно было назвать замечательным.

– От него пахло мульчей, – вспомнила Мэг. – По-хорошему.

Понятия не имею, чем отличается хороший запах мульчи от плохого, но я вежливо кивнул.

Я посмотрел на теплицы – они едва виднелись на фоне красно-черного ночного неба. Филлип Маккаффри, похоже, был талантливым человеком. Возможно, ботаником? Смертный, которого благословила богиня Деметра. Как бы иначе он сумел создать Аэйталес – место, пропитанное природной силой? Что же он делал и что имел в виду, когда сказал, что его семья работает над этим уже тысячи лет? Люди редко измеряют время тысячелетиями. Для них знать имена прабабки и прадеда уже большая удача.

Но самое главное: что случилось с Аэйталесом? И почему? Кто выгнал Маккаффри из дома и заставил их бежать на восток, в Нью-Йорк? К сожалению, ответ у меня был только на последний вопрос.

– Это сделал Калигула, – сказал я, указав на руины на холме. – Вот что имел в виду Инцитат, когда говорил, что император принял меры.

Мэг с каменным лицом посмотрела на меня:

– Мы это выясним. Завтра. Ты, я, Гроувер. Отыщем этих ребят – Пайпер и Джейсона.

Стрела завибрировала у меня в колчане, хотя я не был уверен, Стрела это или просто я дрожу.

– А если Пайпер и Джейсон не знают ничего полезного?

Мэг отряхнула руки от песка:

– Они ведь из семерки? Друзья Перси Джексона?

– Ну… да.

– Тогда они должны знать. Они помогут. Мы найдем Калигулу. Обшарим Горящий Лабиринт, освободим Сивиллу, прекратим пожары – в общем, разберемся со всем.

Меня поражало, как красноречиво и четко она умеет формулировать наши задачи.

Хотя лично меня не прельщала мысль обшаривать Горящий Лабиринт, даже если мы заручимся поддержкой двоих сильных полубогов. В Древнем Риме тоже были сильные полубоги. И многие из них пытались одолеть Калигулу. Все они погибли.

Я все время вспоминал видение, в котором Сивилла просила прощения за дурные вести. С каких пор оракулы стали извиняться?

«Я бы спасла тебя, если б могла. И ее тоже».

Сивилла настаивала на том, что я должен прийти ей на помощь. Только я мог освободить ее – но при этом я должен попасть в ловушку.

Никогда не любил ловушки. Они напоминают мне о моей давней влюбленности в Бритомартиду. Ох, сколько раз по милости этой богини я оказывался в ямах-ловушках для тигров!

Мэг развернулась:

– Я пойду спать. И тебе советую. – Она спрыгнула на землю и пошла по склону к Цистерне.

Мэг не приказывала мне идти спать, и я еще долго сидел на краю, глядя вниз, в земляничную бездну, и слушая, как хлопают крылья вестников беды.

12

О Пинто, Пинто!

Почто ты желтый аки рвота?

Спрячусь сзади

О боги-олимпийцы, неужто вам было мало моих страданий?!

Путешествия из Палм-Спрингс в Малибу в компании Мэг и Гроувера было уже достаточно. Нам пришлось ехать в обход бушующих пожаров и стоять в утренних пробках в Лос-Анджелесе – и от этого стало еще хуже. Но неужели обязательно было отправлять нас туда на автомобиле Глисона Хеджа – горчичном «Форде Пинто» 1979 года?!

– Вы что, издеваетесь? – возмутился я, увидев, что мои спутники вместе с Глисоном стоят у авто. – Неужели у кактусов не нашлось машины получше… в смысле не нашлось другой машины?

Тренер Хедж сердито посмотрел на меня:

– Слушай, приятель, сказал бы лучше спасибо. Это же классика! Мне эта машина от дедушки досталась. И она в отличном состоянии, так что если разобьете, мало вам не покажется!

В последнее время дела с автомобилями у меня шли не очень: солнечная колесница рухнула в пруд в Лагере полукровок; «Приус» Перси Джексона застрял между стволами деревьев в саду на Лонг-Айленде; а еще мне пришлось трястись по улицам Индианаполиса в «Мерседесе», которым управляли три демонических фруктовых духа.

– Будем беречь ее как зеницу ока, – пообещал я.

Тренер Хедж объяснил Гроуверу, как найти дом Маклинов в Малибу.

– Думаю, Маклины еще там, – задумчиво проговорил он. – По крайней мере я на это надеюсь.

– Ты о чем? – спросил Гроувер. – Где же им еще быть?

Хедж закашлялся:

– Короче, удачи! Увидите Пайпер – передавайте привет. Бедняжка…

Сказав это, он побежал вверх по склону.

В «Пинто» пахло нагретым полиэстером и пачулями, и на меня нахлынули воспоминания о том, как мы с Траволтой танцевали диско. (Забавная подробность: на итальянском его фамилия значит «ошарашенный», но, поверьте, он сам всех ошарашивает своим парфюмом.)

Гроувер сел за руль, потому что Глисон только ему согласился доверить ключи. (Грубиян.)

Мэг сидела спереди, закинув ноги в красных кроссовках на приборную панель, и для забавы выращивала бугенвиллею, ростки которой обвивались вокруг ее лодыжек. Похоже, она была в хорошем настроении, несмотря на вчерашнее погружение в трагические события из детства. А вот со мной было все наоборот. Стоило вспомнить обо всем, что она пережила, как на глаза наворачивались слезы.

К счастью, сидя сзади в одиночестве, я мог вдоволь наплакаться.

Мы двигались на запад по магистрали Интерстейт 10[30]30
  Интерстейт 10 – одна из самых длинных межштатных автомагистралей в США, проходит по территории восьми штатов.


[Закрыть]. Когда мы проезжали Морено-Валли, я не сразу заметил странность: вокруг все должно было потихоньку зеленеть, но пейзаж оставался бурым, жара стояла изнуряющая, а воздух был сухим и дурно пах, словно пустыня Мохаве забыла, где ее границы, и простиралась теперь до самого Риверсайда. Небо на севере затянула красная дымка, будто полыхал весь лес в национальном парке Сан-Бернардино.

Когда мы доехали до Помоны и застряли в пробке, наш «Пинто» уже трясся и хрипел, как бородавочник, которого хватил тепловой удар.

Гроувер взглянул в зеркало на «БМВ», который почти уперся нам в бампер.

– А «Пинто», случаем, не взрываются, если им кто-нибудь врежется в зад? – спросил он.

– Разве что иногда, – ответил я.

В те времена, когда я управлял солнечной колесницей, поездка в горящем автомобиле была для меня привычным делом. Но после слов Гроувера я постоянно оглядывался назад, мысленно приказывая «БМВ» отвязаться.

А еще мне хотелось нормально позавтракать (а не затолкать в себя холодную вчерашнюю энчиладу). Я бы стер с лица земли целый греческий город, пообещай мне кто-нибудь за это бадью кофе и, скажем, возможность убраться куда подальше от того места, куда мы направлялись.

Мысли уводили меня все дальше от реальности. Не знаю, был ли это сон наяву, навеянный вчерашними видениями, или сознание бунтовало против того, что меня запихнули на заднее сиденье «Пинто», – но из глубин памяти всплыл образ Эритрейской Сивиллы.

Теперь я вспомнил ее имя: Герофила, «подруга героев».

Я увидел залив и родину Сивиллы – город Эритры, на месте которого однажды возникнет Турция. Обдуваемые ветром со всех сторон золотые холмы, поросшие хвойными деревьями, охватывали город полукругом и спускались к синим холодным водам Эгейского моря. В небольшой лощине возле входа в пещеру пастух в шерстяной домотканой одежде стоял на коленях рядом с женой, наядой источника, что бил неподалеку. Наяда должна была вот-вот разрешиться от бремени. Опущу подробности и скажу только вот что: когда роженица, закричав, наконец вытолкнула ребенка из утробы, первым звуком, который издала новорожденная девочка, был не плач, а пение – своим дивным голоском она выводила строки пророчеств.

Естественно, я не мог пройти мимо такого. С этого мгновения Аполлон стал покровителем малышки. Я благославил ее и сделал одним из моих оракулов.

Я вспомнил, как молодая Герофила скиталась по Средиземноморью, желая поделиться своей мудростью. Она пела всякому, кто желал слушать, – царям, героям, жрецам моих храмов. И всем им с трудом удавалось записать строки ее пророческих стихов. Представьте, что вам нужно запомнить сразу все песни из «Гамильтона»[31]31
  «Гамильтон» – знаменитый американский мюзикл о жизни Александра Гамильтона, сочетающий в себе музыку разных современных направлений и привычные для бродвейских мюзиклов мелодии. Получил признание публики и критиков, стал лауреатом многочисленных премий и наград.


[Закрыть], не имея возможности перемотать пленку к началу, – и поймете, каково им приходилось.

Просто у Герофилы было слишком много советов. А голос ее так завораживал, что слушателям было трудно уловить каждое слово. Не она решала, что и когда петь. И она никогда не повторяла то, что уже было сказано. Так что нужно было схватывать все на лету.

Она предсказала падение Трои. Предвидела свершения Александра Великого. Она подсказала Энею, где основать колонию, которая однажды станет Римом. Но прислушивались ли римляне ко всем ее советам? Скажем, к таким: «Остерегайтесь императоров», «Не увлекайтесь гладиаторскими боями» или «Тоги – это вовсе не стильно»? Нет. Не прислушивались.

Девятьсот лет Герофила скиталась по земле. Она старалась помочь каждому, но, несмотря на то что я благословлял ее и временами посылал ей букеты, участь провидицы все больше угнетала ее. Все, кого она знала в юности, умерли. Она видела, как рождались и гибли цивилизации. Жрецы и герои слишком часто говорили: «Погоди, что? Повтори, пожалуйста. Сейчас, только карандаш возьму».

Она вернулась в Эритры, к холму своей матери. Источник иссяк столетия назад, вместе с ним исчез и дух ее матери, но Герофила поселилась в пещере неподалеку. Она помогала всем, кто приходил искать ее мудрости, но голос ее отныне изменился.

Никто больше не слышал ее прекрасного пения. Не знаю, в чем было дело: то ли она разуверилась в собственных силах, то ли пророческий дар стал ее проклятием. Герофила говорила сбивчиво, пропуская важные слова, которые слушателям приходилось додумывать. А порой голос и вовсе покидал ее. В отчаянии она выцарапывала строки на сухих листьях, и чтобы уловить смысл пророчества, просителям нужно было самостоятельно расставлять его части в нужном порядке.

В последний раз я видел Герофилу… да, это было в 1509 году н. э. Я уговорил ее выйти из пещеры и в последний раз посетить Рим, где Микеланджело писал ее портрет на потолке Сикстинской капеллы. Вроде бы ее почитали за какое-то давнее смутное пророчество, в котором она предсказала рождение Иисуса из Назарета.

– Ну, не знаю, Майкл, – сказала Герофила, сидя рядом с ним на лесах и рассматривая неоконченный портрет. – Очень красиво, но руки у меня не такие… – она замолчала. – Одиннадцать букв, первая «м».

Микеланджело прижал кисть к губам:

– Мускулистые?

Герофила кивнула.

– Я исправлю это, – пообещал Микеланджело.

А потом Герофила вернулась в свою пещеру навсегда. Признаю, я упустил ее из виду. Я решил, что она исчезла, как и многие древние оракулы. А теперь оказалось, что она здесь. В Южной Калифорнии, в плену у Калигулы.

Все-таки мне стоило и дальше посылать ей букеты.

Я был невнимателен к ней и теперь должен был исправить свои ошибки. Герофила все еще была моим оракулом, как Рейчел Дэр в Лагере полукровок и дух несчастного Трофония в Индианаполисе. Даже если меня ждет ловушка, я не мог оставить ее, закованную в раскаленные кандалы, в комнате, залитой лавой. Мне стало казаться, что, может быть – только может быть, – Зевс был прав, когда отправил меня сюда разбираться со всеми бедами, причиной которых я стал.

Я тут же отмел эту мысль. Нет. Он наказал меня совершенно несправедливо. И все же брр! Что может быть хуже, чем признать правоту отца?!

Гроувер вез нас по северной части Лос-Анджелеса, через пробки, в которых мы ползли с той же скоростью, что и мысли Афины во время мозгового штурма.

Не подумайте, что я предвзято отношусь к Южной Калифорнии. Если забыть о пожарах, буром смоге[32]32
  Одной из главных экологических проблем Лос-Анджелеса является загрязнение атмосферы. Географическое положение Лос-Анджелеса, климатические условия и большое количество автомобилей приводят к появлению смога.


[Закрыть], землетрясениях, угрозе затопления, жутких пробках, здесь есть и кое-что хорошее: музыкальная индустрия, пальмы, пляжи, погожие деньки, симпатичные люди. И все же я понимаю, почему Аид разместил главный вход в Подземный мир именно здесь. Лос-Анджелес притягивает людей, поглощенных желаниями, – сюда стекается множество мечтателей, грезящих о славе. Затем они терпят крах, умирают, а их души исчезают в небытии, затянутые в его воронку, словно вода, стекающая в трубу из раковины.

Видите? Я вполне беспристрастен!

Я то и дело поглядывал на небо, надеясь увидеть Лео Вальдеса, летящего на бронзовом драконе Фестусе. И чтобы он тащил за собой огромный баннер с надписью «ВСЁ ПУТЕМ!». Конечно, до новолуния оставалось еще два дня – но вдруг Лео уже успел завершить свою спасательную операцию? Тогда он мог бы приземлиться на автостраде, сообщить нам, что таинственная угроза, нависшая над Лагерем Юпитера, миновала. А затем приказать Фестусу испепелить стоящие впереди машины, чтобы мы двигались побыстрее.

Увы, бронзовый дракон над нами не парил, а если бы он и прилетел, мы вряд ли бы его заметили. Само небо было бронзового цвета.

Мы тухли на Тихоокеанском шоссе уже лет двадцать, и я решил поговорить:

– Гроувер, а ты лично знаком с Пайпер и Джейсоном?

Гроувер покачал головой:

– Это странно, понимаю. Они довольно давно в Южной Калифорнии, да и я тоже. Но из-за пожаров у меня ни на что не хватало времени. У Джейсона и Пайпер были квесты, учеба и другие дела. В общем, как-то не срослось. Но Тренер говорит, что они… милые.

Мне показалось, что вместо «милые» он хотел сказать что-то другое.

– Нам есть о чем беспокоиться? – спросил я.

Гроувер забарабанил пальцами по рулю:

– Ну… они многое пережили. Сначала искали Лео Вальдеса. Потом были другие квесты. А затем начались трудности у мистера Маклина.

Мэг оторвалась от плетения бугенвиллеи:

– У отца Пайпер?

Сатир кивнул:

– Он ведь известный актер. Тристан Маклин – знаете такого?

От радости у меня даже мурашки по спине побежали. Тристан Маклин был невозможно хорош в «Царе Спарты». И в фильме «Джейк Стил 2: Возвращение Стила». Для смертного у него просто обалденный пресс.

– И какие у него трудности? – поинтересовался я.

– Похоже, ты не читаешь светскую хронику, – сказал Гроувер.

Увы, так оно и было. Пока я был смертным, освобождал оракулов и сражался с римскими императорами, страдающими манией величия, у меня совсем не было времени следить за голливудскими слухами.

– Скандальное расставание? – предположил я. – Иск на установление отцовства? Какую-нибудь гадость в «Твиттере» написал?

– Не совсем, – ответил Гроувер. – Давайте просто… посмотрим, как идут дела, когда будем на месте. Может, не все так плохо.

Он сказал это таким тоном, как будто на самом деле думал, что все очень плохо.

В Малибу мы приехали к обеду. От голода и укачивания мой желудок выворачивало наизнанку. Я, который мог целыми днями летать в солнечной «Мазерати», укачался. Это Гроувер виноват. Он все время давил копытом на газ.

Однако наш «Пинто» не взорвался, и мы добрались до дома Маклинов без приключений.

Стоящий поодаль от извилистой дороги особняк на Оро-дель-Мар, 12, вплотную примыкал к скалистым утесам и был обращен окнами к Тихому океану. С улицы можно было разглядеть лишь покрытую белой штукатуркой стену, окружающую дом, кованые ворота и красную глиняную черепицу на крыше.

Это место могло бы сойти за храм уединения и дзенского спокойствия – если бы не припаркованные рядом грузовики с вещами. Ворота были открыты нараспашку. Какие-то крепкие ребята таскали в грузовики диваны, столы и предметы искусства. У ворот из стороны в сторону ходил человек, весьма потрепанный и чем-то ошеломленный, будто только что переживший автокатастрофу, – Тристан Маклин.

Волосы у него были длиннее, чем в кино. Блестящие черные локоны спадали на плечи. Он поправился и уже не был похож на холеного безжалостного убийцу из «Царя Спарты». Его белые джинсы были покрыты пятнами сажи, у черной футболки порвался воротник, а лоферы напоминали пару картофелин, передержанных в духовке.

Было очень странно, что он – настоящая звезда – стоит у своего дома в Малибу, а рядом нет ни охраны, ни личного секретаря, ни восторженных поклонников, ни даже толпы папарацци, готовых на все ради скандального снимка.

– Что с ним случилось? – удивился я.

Мэг, прищурившись, посмотрела на мужчину через лобовое стекло:

– Выглядит вроде нормально.

– Нет, – настаивал я, – он выглядит… как обычный человек.

Гроувер заглушил мотор:

– Пойдем поздороваемся.

Увидев нас, мистер Маклин остановился. Его темно-карие глаза смотрели как-то рассеянно:

– Вы друзья Пайпер?

Я не знал, что сказать. Из меня вырвались какие-то булькающие звуки – в последний раз такое со мной случилось, когда я познакомился с Грейс Келли[33]33
  Грейс Келли – знаменитая американская актриса, обладательница премий «Оскар» и «Золотой глобус».


[Закрыть].

– Да, сэр, – ответил Гроувер. – Она дома?

– Дома… – проговорил Тристан Маклин задумчиво, будто это слово показалось ему неприятным и бессмысленным. – Проходите внутрь, – он махнул рукой куда-то в сторону особняка. – Думаю, она… – Он замолчал, увидев, как двое грузчиков несут большую мраморную скульптуру сома. – Идите. Не важно.

Я не понял, к кому он обращался – к нам или к рабочим, но его расстроенный голос встревожил меня даже больше, чем вид.

Пройдя по саду, мимо скульптур и сверкающих фонтанов, мы вошли в огромные лакированные двери из дуба и оказались в доме.

На полу сияла терракотовая плитка. На светло-кремовых стенах виднелись бледные участки – еще недавно здесь висели картины. Справа была роскошная кухня, от которой пришла бы в восторг даже Эдезия, римская богиня пиров. Перед нами простиралась огромная комната с тридцатифутовым потолком, который поддерживали кедровые балки, здоровенным камином и раздвижными стеклянными дверями – выходом на террасу с видом на океан.