Текст книги "Сквозь три строя"

Глава 33. Семейные проблемы

Параллельно делам, связанным с моей работой, и в семье у нас происходили события, имевшие влияние на будущее.

Мой брат Иосиф единственный из нашей семьи не вернулся в Ригу, но и не остался на прежнем месте. В то время под Новосибирском был основан поселок ученых, центр развития новых отраслей физики и кибернетики. Поселок, получивший название Академгородок, стал магнитом для свежих научных сил со всего СССР; некоторые даже оставили свои должности в научных учреждениях Москвы и переехали в новый центр в Сибири. Власти хотели преодолеть отставание от Запада в области компьютеризации – а когда они намечают цель, то не жалеют средств. Городок получил щедрые ассигнования и даже свободу действий; такие условия существовали только в закрытых научных центрах, занимающихся атомной энергией.

Мой брат, закончивший новый факультет с отличием, был направлен на работу в Академгородок. От таких предложений не отказываются. Он получил квартиру в новом доме – мечта каждого советского гражданина – и должность программиста с хорошим окладом. Он вызвал на новое место свою подругу Зою, и через короткое время они поженились.

Он даже не думал переезжать в Ригу и жить в доме родителей, потому что имел все, о чем мечтал: интересную работу, хорошую зарплату и отличные жилищные условия, в то время как в квартире родителей не было даже воды в кранах и санитарных удобств. Несмотря на это, мама упрекала меня, что я заняла его место, что если бы я не приехала с семьей и не жила в их доме, то приехал бы он. Все объяснения, что он не хочет жить в Риге, не убеждали ее: она хотела видеть любимого сына возле себя и настаивала на своей версии.

Он приезжал в Ригу в отпуск с женой. Мама терпеть не могла Зою, игнорировала ее и демонстративно разговаривала с Иосифом по-немецки. Зоя, естественно, не владела этим языком; если бы не мое дружеское отношение к ней, бедняжка чувствовала бы себя одинокой. Я злилась на брата за то, что он не возражает против пренебрежительного отношения мамы к его жене. Он сам тоже относился к ней без должного уважения и позволял ей себя обслуживать. Он с детства был принцем в глазах мамы и привык к такому отношению.

Во время первого их визита к нам Зоя была на девятом месяце беременности. Несмотря на ее положение, он отдавал ей приказы «принеси то, убери это». Она слушалась его и делала что велено, но однажды шепотом доверилась мне, что чувствует родовые схватки.

Обычно я не вмешивалась в отношения между ними и находилась большую часть времени в нашей комнате, чтобы не мешать маме наслаждаться обществом дорогого гостя. Я знала, что, если что-то скажу, все будут против меня. Я старалась только быть ближе к Зое, чтобы она не была совсем оставленной. Но на этот раз, когда Иосиф вновь крикнул ей «Зоя, принеси воды!», а она, слегка согнувшись и придерживая рукой живот, пошла выполнять его приказание, я не выдержала и раскричалась:

– Ты не видишь, как она выглядит? У нее роды начинаются! Какой ты муж? Пришло время, чтобы ты ей все подавал, а не наоборот! Нужно везти ее в больницу, а то еще родит у нас на кухне!

И ей я сделала выговор:

– Почему ты такая покорная? Неужели все русские жены такие? Чего ты боишься?

Правду говоря, я знала, чего она боится. Она была старше мужа, не особенно красива и знала, что свекровь против его брака с ней. Она знала, что мать имеет на него сильное влияние. Она всегда боялась, что Иосиф оставит ее.

Моя вспышка вызвала суматоху в доме. Иосиф подошел к Зое и спросил ее, действительно ли пора ехать в больницу. Она сказала, что еще рано и что схватки пока слабые, но он решил, что в больнице будет безопаснее, тем более что она не так уж молода, ей тридцать шесть лет – возраст, который тогда считался критическим для роженицы. Он вызвал такси и отвез ее в больницу.

У нее были тяжелые роды, плод шел ягодицами. Трое суток она мучилась и родила дочь. Они назвали ее Лилей. Я стала тетей, это моя единственная племянница.

Отношение Иосифа к Зое коренным образом изменилось к лучшему после рождения дочери. Он очень любил девочку. Зоя тоже стала более уверенной в себе. Мама, в конце концов, поняла, что это семья, что речь не идет о случайной женщине, прилепившейся к ее сыну. Не то чтобы она полюбила Зою, но перестала выказывать открытое пренебрежение.

У меня хватало своих забот. Ада, которая выписалась из санатория в Томске в хорошем состоянии, вновь заболела. Влажный морской климат Латвии не шел ей на пользу. Она потеряла аппетит, сильно похудела, температура у нее повысилась. Пришлось вновь положить ее в больницу. Мы ездили с мамой в больницу почти каждый день. Ее лечащий врач сказал, что если она не начнет есть, то придется вводить ей пищу через зонд прямо в желудок.

Врач, представительный еврей с ухоженной бородкой, показался мне знакомым. Откуда я могла его знать, ведь я жила все годы в Сибири? Мама тоже сказала, что он кажется ей знакомым. И вдруг вспомнила, кого он ей напоминает: раввина Рудова, который готовил Иосифа к Бар-Мицве! Но раввин не был врачом…

И тут мы услышали, как одна из сестер зовет врача: «Доктор Рудов, зайдите, пожалуйста, в палату № 12!» Когда он вернулся, мама спросила его:

– Доктор, были ли вы раньше раввином? Я вас помню, вы готовили моего сына к Бар-Мицве!

Врач грустно улыбнулся и сказал:

– К сожалению, раввина Рудова уже нет в живых. Я его сын. Мне приятно слышать, что вы помните его.

Какое совпадение! Мы не заметили, как сменились поколения: отец учил моего брата, а его сын лечит мою дочь.

С тех пор наши отношения с доктором Рудовом стали менее формальными, мы время от времени беседовали, а главное – он стал уделять больше внимания Аде и давал нам полную информацию о ее состоянии.

Ада очень боялась доктора Рудова, потому что он грозился кормить ее через зонд. После того разговора он стал относиться к ней мягче. Интенсивный уход улучшил ее состояние. В Риге не было недостатка в лекарствах, но туберкулезный микроб, называемый палочкой Коха, очень хитер; он выработал стойкость к большей части антибиотиков.

Через несколько месяцев Аду выписали из больницы в стабильном состоянии. В годы учебы в младших классах она иногда на целые недели пропускала занятия из-за высокой температуры. Подруги приносили ей изученный материал, и она делала домашние задания. На протяжении всех лет до 1970 года состояние ее здоровья было далеко не блестящим.

Миша продолжал посещать садик-интернат. Когда ему исполнилось пять лет, напротив нашего дома построили новый детский сад – красивую виллу, окруженную садом. Я очень хотела, чтобы он ходил в этот сад. Ему вновь сделали анализы, и на сей раз реакция Пирке оказалась отрицательной. Ребенок был здоров, и его приняли в новый садик.

Он полюбил этот сад. Там был «живой уголок» и в нем белка, за которую он был ответствен. Я видела, что ребенок счастлив. Камень свалился с моей души.

Глава 34. «Где дорога в Эрец-Исраэль?»

Эта фраза взята из книги классика еврейской литературы Менделе Мойхер-Сфорима «Путешествия Вениамина Третьего». Ее процитировал великий актер Шломо Михоэлс на большом собрании в Москве, устроенном в конце 1947 года в честь исторического решения Генеральной Ассамблеи ООН о создании еврейского государства в Эрец-Исраэль при поддержке советского представителя Андрея Громыко. Само собрание и цитата имели трагические последствия: Сталин увидел в них призыв к советским евреям эмигрировать в будущее еврейское государство, иными словами – «изменить родине».

Речь, произнесенная Михоэлсом, оказалась его приговором. Вскоре после того собрания он был убит в ходе инсценированной автомобильной катастрофы в Минске, куда его специально для этой цели послали в командировку. Это был сигнал к началу кампании преследования евреев: были арестованы все члены Еврейского Антифашистского комитета, во главе которого стоял Михоэлс; этот комитет был создан во время войны для сбора пожертвований среди богатых евреев Америки в помощь советским военным усилиям. Была арестована большая группа евреев – деятелей культуры и искусства. Все они были приговорены к смертной казни по обвинению в «пропаганде буржуазного национализма» и расстреляны в 1952 году.

Читатель, возможно, недоумевает, почему до сих пор, описывая эпизоды из жизни моей семьи, я не упоминала о чувствах, связанных с созданием государства Израиль. Правду говоря, провозглашение государства не вызвало у меня особых чувств. Мы жили в то время в Сибири, и все то, что не было связано с нашей повседневной борьбой за выживание, было далеко от меня. Советская печать не уделила этому событию особого внимания. Однажды на глаза мне попалась информация о том, что Израиль атаковал объекты в Ливане, и я удивилась: какое дело Израилю до Ливана? В информации не было даже намека на то, что с территории Ливана в Израиль проникают террористы и устраивают диверсии.

Что я знала об Израиле? Только вещи, связанные непосредственно с нашей семьей: что папа посетил Эрец-Исраэль (в то время говорили «Палестину») в 1931 году и купил половину дома в Тель-Авиве. Я знала, что он сделал это с целью переехать в Палестину всей семьей, но мама не согласилась. Все эти сведения хранились на периферии моего сознания, далеко от центра. Каждый день был настолько насыщен трудностями, что не было времени и сил для мыслей о вещах, выходящих за пределы повседневности.

Родители иногда говорили между собой о доме в Тель-Авиве. По сути дела, это был единственный остаток большого имущества, которым они владели до прихода советской власти. И этим последним остатком нажитого они тоже не могли пользоваться, так как он находился за пределами непроходимых границ Советского Союза.

В начале 60-х годов папа уже был в пенсионном возрасте, и ему трудно было продолжать работать на ткацком станке по производству шарфов. Без его работы у родителей не было никакого источника доходов. Не знаю, полагалась ли ему какая-либо пенсия – но даже если полагалась, это была бы мизерная сумма, на которую невозможно прожить. Маме вообще ничего не полагалось, так как она не работала ни на одном социалистическом предприятии.

Я обратила внимание, что папа и мама чем-то обеспокоены и часто перешептываются. Однажды они собрали всех ближайших родственников, чтобы сделать важное заявление. Когда все собрались, папа объявил, что они получили разрешение выехать в Израиль. Им дали на сборы три месяца, но, возможно, им не потребуется все это время, и они уедут раньше.

Все были ошеломлены. Никто не знал, что они подали заявление на выезд. В тот период, в 60-е годы, граница была еще герметически закрыта, и даже знаменитые артисты с большим трудом добивались разрешения выехать на гастроли в страны, не принадлежавшие к советскому блоку. Отношение к Израилю было враждебным. Как им удалось получить разрешение? По словам папы, ему стало известно, что в редких случаях разрешения даются пенсионерам, от которых государству уже нет никакой пользы. Высокопоставленные начальники также были заинтересованы в квартирах, освобождаемых евреями. Правда, в случае моих родителей никакая государственная квартира не освобождалась, так как их квартира была частной собственностью, но эта деталь, видимо, ускользнула от внимания властей. После подачи заявления родители ждали полгода и получили положительный ответ.

Я была поражена вестью об отъезде родителей. В те времена это было равносильно полету на другую планету. Поездка в один конец, навсегда. Вероятнее всего, мы больше никогда не увидимся.

Стремление родителей уехать было мне понятно. Им хотелось спокойной старости, без всего шума и неурядиц, которые причиняли им мой муж и мои дети. Они рассчитывали на обеспеченное существование, а в Риге им предстояла горькая нужда. Ведь у них есть собственность в Израиле, и папа был уверен, что ему удастся доказать свои права на нее, хотя после ссылки и лагеря у него не осталось никаких документов о приобретении дома. Он также надеялся, что за тридцать лет его отсутствия на счету дома скопилась приличная сумма – квартплата жильцов. Родители заслужили все это после долгих лет страданий.

И все же я недоумевала: как могут родители оставлять своих детей и внуков навсегда, без всяких шансов когда-либо увидеть их? Мне трудно было разделять их радость.

– Как это ты согласилась, ведь ты всегда была против переезда в Израиль? – спросила маму одна из теток.

– Из-за моего упрямства, из-за моей неспособности расстаться с богатством и из-за неумения видеть будущую опасность – из-за этого на нас обрушились все беды. Мы были на краю гибели, терпели холод и голод; это чудо, что Берл вернулся живым из лагеря. После всего, что мы пережили, по моей вине, теперь, когда он сказал «едем!», я не вправе возражать, – таков был ответ мамы.

Она готовилась к отъезду без особого энтузиазма, была задумчива и озабочена. Папа же сиял, был весел и полон энергии. Что ж, отцы не так привязаны к детям, как матери – я всегда была в этом уверена.

Весть о предстоящем отъезде моих родителей быстро распространилась среди евреев Риги. Каждый день приходили люди, знакомые и незнакомые; каждый хотел передать «какую-нибудь мелочь» друзьям или родным в Израиле. Часто приходили наши родственники; им хотелось переправить в Израиль с багажом родителей часть своего имущества. Они тоже намеревались уехать в недалеком будущем и знали, что, если не отправят часть вещей заранее, у них окажется намного больше разрешенной к вывозу нормы багажа. У моих родителей было мало вещей, они не везли с собой даже половину того, что разрешалось вывезти. Недостающее дополнили родственники: они привезли ковры, сервизы, хрусталь, постельные принадлежности, дорогие напитки. Родителям пришлось заказать большие ящики, которые были заполнены не их вещами.

Время до отъезда родителей мы прожили как в сумасшедшем доме. Все разобрано, посередине стоят большие ящики, без конца приходят люди и пристают к родителям с разными просьбами. Меня это возмущало. Разве не существует почтовой связи, если хотят что-то послать в Израиль? Почему они считают возможным приставать со своими просьбами к двум старикам, которым совсем не до них? Что они, на марках хотят сэкономить?

Перед самым их отъездом приехал из Новосибирска Иосиф с семьей – попрощаться.

В последние дни перед отъездом родителей из Риги я узнала о решении, которое больно ударило по мне: они отказались перевести квартиру на мое имя. На мои вопросы они ответили: «Может быть, не устроимся там и вернемся». Это была отговорка, они прекрасно знали, что не вернутся. Да если бы даже вернулись, мы по-прежнему жили бы вместе, как до сих пор, и какое это имело бы значение, на кого записана квартира? И еще одна отговорка: «Мы не можем оставить тебе все, а Иосифу ничего!» Не помогли мои уверения, что, если мне нужно будет продать квартиру, я передам Иосифу половину вырученной суммы. Они уехали, оставив квартиру собственностью папы.

Я пыталась понять, какими соображениями они руководствовались. Ничем другим, кроме отрицательного отношения ко мне, я не могла это объяснить. Они как будто говорили: «Пусть пропадает, но тебе не достанется!» Что ж, они всегда хотели руководить моей жизнью, даже издали, не хотели давать мне право контроля над чем-либо.

До Москвы они должны были ехать поездом и там получить визы. Когда мы все приехали на вокзал, там нас ожидала толпа людей: все родные, знакомые и даже много незнакомых. Другие пассажиры с удивлением смотрели на людскую массу, столпившуюся вокруг двух пожилых людей: кто они такие? Знаменитые артисты? Министры?

Это явление повторялось всякий раз, когда кто-нибудь уезжал в Израиль, и со временем латыши привыкли к этим картинам массовых проводов. В такой форме евреи Риги выражали свою солидарность с уезжающими на историческую родину…

Множество людей, толпившихся на перроне, помешало Иосифу и мне тепло попрощаться с родителями. Некоторые из провожавших принесли подарки; другие в последний момент совали им в руки какие-то свертки для передачи родным. Я умоляла маму, чтобы она отказалась принимать все это: ведь ящики отправлены морским путем, теперь при них всего два чемодана, куда они денут эти пакеты? Но мама, при всей жесткости ее характера, не отказала никому. «Как-нибудь довезем это до Москвы и там купим еще пару чемоданов», – сказала она.

Два коротких гудка – и поезд тронулся. Папа высунулся в окно и махал белым платочком. Поезд набирал скорость и быстро скрылся из виду. Это были последние минуты, когда я видела своего отца.

Мы вернулись домой. Мне было очень грустно, я вдруг словно осиротела. Мужчины – Яша и Иосиф – были в лучшем настроении. Яша даже был весел. Меня это злило: понятно, это ведь не его родители. Он только выиграл от их отъезда, теперь вся квартира в нашем распоряжении, обе комнаты.

Мне кажется, что любая женщина, даже если у нее есть муж и дети, чувствует себя немного девочкой, пока ее мать рядом. После отъезда родителей я как будто состарилась на десяток лет. Не на кого больше полагаться и не на кого сердиться. Я часто злилась на родителей, особенно на маму. Теперь я почувствовала, что возникшая с их отъездом пустота угнетает меня гораздо больше. Ведь злость – это тоже форма взаимоотношений между людьми, не говоря уже о том, что я никогда не умела долго злиться.

По пути домой мы купили что-то из еды и бутылку водки. Для Яши всякое событие служило поводом для хорошей выпивки, но на сей раз и брат, и я хотели выпить: может быть, водка поможет развеять гнетущую тоску.

Когда мы все уже были слегка «под градусом», Иосиф сказал:

– Вскоре и вы будете там. Мое положение сложнее, я ведь работаю в закрытом научном институте…

Он бросил быстрый взгляд на Зою, хотел увидеть, какова будет ее реакция на его слова. Она сидела, словно окаменевшая, и молчала. Всем было понятно: она никогда не согласится уехать в Израиль. Что ей до Израиля, она русская, патриотка своей великой социалистической родины…

Зоя всегда помнила, что она замужем за евреем, но этот факт никак не влиял на их жизнь – разве что тем, что ее муж был лучше большинства русских мужей: не напивался, не дрался и не сквернословил. В их быту не было ничего еврейского – ни праздники, ни традиционные блюда, ни обычаи. И вот теперь вдруг всплыл вопрос об Израиле, и все приобрело новый смысл. Она знала, как сильно Иосиф привязан к матери, и опасалась, что придет день, когда вопрос о выезде в Израиль станет актуальным и для них. Если перед ним будет стоять выбор между нею и матерью, он может предпочесть мать. Зоя и прежде жила в страхе быть оставленной; теперь этот страх превратился в панику.

Я не думала, что когда-нибудь пересеку границу Советского Союза и направлюсь в Израиль. У меня не было особого желания к этому. Мы преодолели столько препятствий, создавая основу для нашего существования в Риге! Столько нитей связывают меня с жизнью здесь, столько надежд! Израиль был для меня абстрактным понятием, в большей мере идеей, чем реальным местом. Слова брата о возможном выезде нашей семьи удивили меня.

Наша повседневная жизнь стала намного труднее. Когда я работала во вторую смену, дети оставались совсем одни. Правда, Аде уже 11 лет, но это не значит, что она может вести домашнее хозяйство и следить за братишкой; к тому же она чувствовала себя неважно.

Раньше, когда я работала в первую смену, мама кормила детей обедом, потому что я возвращалась только в три часа пополудни. Были еще сотни мелких дел, в которых мама помогала мне – что-то сварить, купить продукты. Видимо, я недооценивала ее помощь; только теперь, когда ее не было с нами, я почувствовала, как мне ее недостает.

Было у меня одно занятие, которое требовало свободного времени – я писала. С детства мечтала быть писательницей и верила, что обладаю способностями к этому. Это началось со сказок, которые я рассказывала брату и подруге Жене. В голове у меня всегда вращались фантастические сюжеты.

В Риге, еще до того, как нашла постоянную работу, я начала писать всерьез. Задумала роман на актуальную тему – о борьбе с коррупцией в советском обществе.

Я была далека от полного отрицания социалистической идеологии, но ломала себе голову над вопросом, почему она не приводит страну к процветанию. Причину я видела в коррупции: нечестные и недостойные люди мешают претворению высоких целей в жизнь. Я знала о параллельной экономике, о протекции, о стяжательстве тех, кто имеет возможность запустить руку в государственный карман.

Советская литература, находившаяся под жестким идеологическим контролем партии, не касалась таких тем. Перед нею была поставлена задача – создать образ «настоящего советского человека», лишенного отрицательных качеств. Я знала, что моя книга будет иметь шансы на издание только в том случае, если я подойду к теме с патриотических позиций. Героиней моего романа была женщина, которая обнаружила, что ее муж занимается незаконным бизнесом с целью обеспечить своей семье высокий уровень жизни. Ей удается убедить его, что он совершает преступление, и под ее влиянием он принимает решение признаться во всем органам власти.

Это были годы «оттепели»: допускалось чуть-чуть больше свободы выражения мнений, чем при Сталине. Я думала, что моя книга вызовет сенсацию, так как она касалась отрицательных сторон действительности, лежащих за пределами дозволенного канонами «социалистического реализма».

Как у всякого человека, начинающего писать, у меня было много сомнений относительно качества моего труда и шансов на его опубликование. Когда было написано около трети задуманного текста, я с трепетом душевным вошла в здание союза писателей Латвии и обратилась к секретарю русской секции союза Соломонову. Он принял меня очень любезно и обещал лично прочитать принесенный мною текст, вместо того чтобы отдать его одному из референтов союза. Когда я вернулась к нему через две недели, он сказал, что у меня, несомненно, есть талант, и что замысел романа интересен. По его словам, я обязательно должна продолжать и довести работу до конца. Он предложил мне вступить в кружок молодых писателей, который собирается два раза в месяц. Я записалась в кружок и очень любила эти встречи, позволившие мне познакомиться с интересными людьми. Мы слушали и обсуждали новые произведения членов кружка и говорили об актуальных событиях в мире литературы.

Всем этим я могла заниматься, пока мама помогала мне в домашних работах и в присмотре за детьми. Теперь, после отъезда родителей, я опасалась, что мне придется оставить свои литературные занятия: у меня просто не будет времени на это.

Но «просто так» прекратить я тоже не могла. За неделю до отъезда родителей я посетила, вместе с Соломоновым, Латвийское государственное издательство, и там, по его рекомендации, был заключен договор со мной об издании моей книги. Мне выплатили аванс в размере 60% ожидаемого гонорара. В Советском Союзе писателям хорошо платили, давали всяческие льготы. Трудно было только издать первую книгу, а дальше все шло проторенным путем: прием в союз писателей и в культурную элиту общества.

Я очень боялась, что не смогу выполнить обязательство, взятое на себя в рамках договора. Старалась писать каждую свободную минуту. Понятно, что это мешало мне уделять достаточно времени детям. Я надеялась, что смогу вознаградить их за недостаток внимания, когда книга выйдет в свет.

Аванс за будущую книгу выражался в крупной сумме. Я решила использовать эти деньги на осуществление давней мечты – подключение квартиры к сетям водопровода и канализации.

Это оказалось непростым делом. Невозможно подключить одну квартиру; если уж подключают, то весь дом. Все жильцы дома должны дать согласие и внести свою долю в общую сумму стоимости работы.

В доме было шесть квартир. Две из них принадлежали довольно состоятельной женщине, латышке. В трех других квартирах жили бедные семьи, отказавшиеся участвовать в проекте. Мы вместе с состоятельной соседкой решили взять все расходы на себя. Те, которым нечем платить, получат улучшение жилищных условий бесплатно.

Так мы и сделали. Трудно описать мою радость, когда я увидела, как вода льется из крана в раковину на кухне. В первый раз после двадцати с лишним лет таскания воды ведрами из колодцев или из речки! И нормальный туалет с «ниагарой» для спуска воды! Какое счастье!

Ванную комнату мы не могли устроить, не было помещения для этого. Бывшие хозяева сдали маленькую комнату, предназначенную для ванной, квартирантке, платившей за это пять рублей в месяц. Раз в неделю мы всей семьей ходили в общественную баню.

В моем распоряжении было еще два года до срока сдачи готовой рукописи. Работа продвигалась медленно. А ведь аванс-то истрачен, я не смогу вернуть деньги! Соломонов успокаивал меня: он не помнил случая, когда издательство требовало бы возвратить аванс, даже если книга по какой-то причине не вышла в свет. И все же я тревожилась. Кто же избавил меня от тревог? Не кто иной, как сама советская власть.

Два года – это долгий срок. За два года могут произойти многие изменения. И они действительно произошли. Политический климат в стране совершил крутой поворот в сторону ужесточения.

В годы «оттепели» в стране появились группы диссидентов, требовавших либерализации режима; в прессе и в других видах искусства наметились отклонения от прежних догм. Власти испугались и начали «закручивать гайки». Оттепель сменилась заморозками. Указы о переходе на новую политику были сразу разосланы всем республикам. Ощущение было таково, будто воскрес дух Сталина.

На заседании кружка молодых писателей член правления союза Ратнер рассказал нам о резком столкновении между Хрущевым и молодыми художниками-авангардистами на выставке современного искусства в Москве. Этот тяжелый эпизод был сигналом, возвещающим об окончании «оттепели». Все мы поняли это.

Реальные изменения не заставили себя ждать. Соломонов, инициатор поддержки молодых русскоязычных писателей и поэтов, был уволен и покинул Ригу. Государственное издательство аннулировало многие из договоров, заключенных с писателями по его рекомендации, в том числе договор со мной. Меня это разочаровало, так как это означало развенчание моих надежд стать писательницей. Но одновременно я испытала облегчение. В последние месяцы мне очень трудно было писать. Не было ни времени, ни сил. А главное – я начала чувствовать искусственность ситуаций, которые описываю.

Сначала я не хотела признаваться в этом даже самой себе, но здоровое чутье подсказывало мне, что я рисую фальшивую картину жизни. Потребовалось время, пока я поняла, что сама идея романа порочна. Один причастный к коррупции человек, двое, десятеро – не в этом корень проблемы. Сам режим и созданная им система управления экономикой – это факторы, порождающие коррупцию. Рыба гнила с головы. Начав писать, я еще верила, что пороки системы можно исправить, если все будут поступать честно.

Хотя намерение властей было противоположным, на деле кампания подавления свободы творчества пошла мне на пользу.

Это был второй случай в моей жизни, когда власти хотели навредить, подавить и даже уничтожить, а потом оказывалось, что их действия обернулись спасением. Они хотели уничтожить класс буржуазии и сослали нас в Сибирь, в предположении, что мы там не выдержим – и тем самым спасли нас от уничтожения нацистами. Теперь они спасли меня от опубликования книги, основанной на ложной предпосылке и не заслуживавшей выхода в свет.

К счастью, возвращения аванса никто не требовал.