Текст книги "Сквозь три строя"

Глава 40. Учиться жить в этой стране

Теперь мне нужно было приступать к занятиям. Сотрудники центра объяснили мне, что группа начинающих, в которую я должна была войти, занимается уже две недели – время, которое я зря растратила, живя у мамы в Тель-Авиве. Пока нет достаточного числа кандидатов на создание новой группы. Меня спросили, что я предпочитаю – попытаться включиться в занимающуюся группу или ждать формирования новой. Я сказала, что попытаюсь догнать занимающуюся группу – надеялась на свое быстрое восприятие. Но это оказалось сложнее, чем я думала. Дело было не только в пропущенном учебном материале, но и в общем уровне знаний группы. Большая часть учащихся ульпана прибыла уже с определенными познаниями в иврите; все знали ивритский алфавит. Мое отставание не ограничивалось двумя неделями: я начинала с точки «ниже нуля».

В первые недели мне было очень трудно. Сначала я писала ивритские слова русскими буквами. Я не успевала переписывать упражнения с доски. К счастью, у нас был прекрасный учитель, мужчина среднего возраста, уроженец Германии. Он взял надо мной «шефство» и давал специальные домашние задания по овладению алфавитом. Главное – научиться читать и писать, а с остальным я справлюсь. И действительно, за короткое время я преодолела отставание и стала активной ученицей, какой всегда привыкла быть.

Методика обучения очень понравилась мне. Свои уроки наш учитель строил только из ивритских слов, без перевода на другие языки. Если бы он переводил, то был бы вынужден пользоваться разными языками: английским, испанским, румынским, русским… Но он обходился без переводов не из соображений удобства, а в соответствии с методикой. Иврит, объяснил он нам, должен сформироваться в мозгу обучающегося как отдельная общность, не связанная с родным языком. Кто постарается закрепить в памяти пары слов – ивритское слово и перевод, тот не сможет разговаривать на иврите свободно: он всякий раз будет мысленно переводить слова с одного языка на другой.

С новыми словами он знакомил учащихся с помощью картинок, мимики и жестов, так что смысл становился понятен. Каждый новый урок строился на основе уже изученных слов с добавлениями определенного количества новых. Так постепенно рос наш словарный запас и расширялись возможности выражения. При этом учащийся не чувствует трудности, язык как будто изучается сам собой.

Однажды, недели через две после начала занятий, я вернулась из ульпана и нашла свою дочь сидящей на ступеньках лестницы возле квартиры.

– Что случилось? – спросила я ее.

– Я сбежала, – ответила она, – не могу жить там. Мальчишки пристают, девчонки держатся отчужденно… Я ни с кем там не подружилась. Пусть делают со мной что хотят, туда я не вернусь.

– А где твой чемодан? Где твои вещи?

– Все осталось там. Я ведь не освободилась официально. Если бы я попросила, они не дали бы мне уйти. Говорю тебе, я сбежала!

Я пошла к директору и рассказала ему, что произошло. Сказала, что не намерена заставлять свою дочь жить в интернате против ее воли. Если ей нельзя учиться здесь, то и я вынуждена буду покинуть центр.

Директор проявил понимание и разрешил Аде остаться и учиться в одном классе со мной. Мне пришлось пропустить день занятий: на следующий день я поехала в Алоней Ицхак за вещами Ады.

Теперь мы вместе сидели в классе, и я могу сказать без ложной скромности, что мы были в числе лучших учащихся.

Когда я набралась достаточной смелости, чтобы начать говорить на иврите, у меня возникла проблема: иврит не имеет вежливой формы обращения. В языках, которыми я владею – русском, немецком, латышском, идише – существует вежливая форма личного местоимения «вы» наряду с простой формой «ты». Люди, говорящие на иврите или английском, не поймут, насколько это существенно для говорящих на одном из этих языков. Бывает, что знакомые на протяжении многих лет обращаются друг к другу на «вы», не могут преодолеть барьер, указывающий на некоторую отчужденность. Существует даже специальная церемония перехода с вежливой формы обращения на простую, она называется «выпить на брудершафт». Люди, решившие, что они достигли достаточной степени близости, скрещивают руки с бокалами вина и тем самым как бы заключают братство – брудершафт по-немецки.

Представьте себе мое смущение, когда я должна обращаться к пожилому уважаемому учителю «ты», как будто он ребенок или родственник. Вначале я просто не могла заставить себя выговорить слово «ата»[7]7
  «Ата» – ты.


[Закрыть] – местоимение первого лица на иврите. Когда учитель обращался ко мне с вопросом, я отвечала закрученными фразами в попытках обойтись без личного местоимения. Он обратил внимание на мои ухищрения и сказал с улыбкой: «Почему бы тебе не сказать просто «ата»?» Как владеющий немецким языком, он понял мою проблему и объяснил мне, что на иврите нет другой формы обращения: «Даже к главе правительства обращаются со словом «ата»!» Через некоторое время я привыкла. Намного позже я узнала, что все-таки существует другая форма обращения: к судье никогда не обращаются со словом «ата», а говорят в третьем лице или пользуются словами «ваша честь».

С нами занималась еще одна учительница – молодая девушка-солдатка, которая учила нас в основном грамматике. Она рассказала, что занятия с нами – это часть ее военной службы. Две вещи удивили меня: первая – что девушки служат в армии; вторая – что армия посылает солдаток заниматься обучением новых олим. У армии ведь есть другие, гораздо более важные задачи. Неужели мы настолько важны для государства, что занятия с нами приравниваются к военной службе? На каждом шагу я сталкивалась с непониманием жизни в стране, и мне приходилось изменять всю свою систему понятий и степеней важности, привезенную «оттуда».

После того как решилась проблема с Адой, можно сказать, что я была счастлива в центре абсорбции. Жизнь была легка и удобна, и каждый день доставлял удовольствие. Я не могла понять репатриантов из Румынии и Польши, всегда хмурых и озабоченных, жаловавшихся на каждую мелочь и часто пропускавших занятия, так как они сразу начали искать работу. Не скажу, что у меня не было забот о будущем, но всему свое время. Теперь мы учимся, а учиться я всегда любила. О нас заботятся во всех отношениях. В центре абсорбции был даже клуб, где время от времени проводились вечера развлечений и уроки народных танцев. Были организованы экскурсии по символическим ценам; мы побывали в Иерусалиме, Хайфе, Тверии и в районе Мертвого моря.

Однажды нам предложили посетить концерт классической музыки в кибуце Ягур. Автобус центра абсорбции должен был доставить нас туда.

По опыту жизни в Риге я привыкла считать, что для посещения концертов женщины одеваются в вечерние платья. В магазине одежды в поселке Гиват ха-Море я видела длинное черное платье со вставкой из серебристого люрекса на груди. Это платье казалось мне верхом элегантности, и всякий раз, проходя мимо магазина, я любовалась им. Теперь, когда объявили о концерте, я решила, что в честь такого события куплю его. Ада выбрала себе голубой брючный костюм. Принаряженные – я в длинном платье и Ада в новом костюме – мы спустились вниз и присоединились к группе олим, ожидавших прибытия автобуса.

К моему великому удивлению, ни одна из женщин не была в вечернем платье, а мужчины не были в костюмах. Все были в джинсах! Кибуцники в Ягуре тоже были одеты очень просто. Я чувствовала себя нелепо в своем длинном черном платье, мне хотелось провалиться сквозь землю. К чести окружающих я должна сказать, что не слышала ни слова насмешки. Напротив, даже удостоилась комплиментов.

В то время, в начале 70-х годов, все было просто и скромно – дома, автомашины, одежда. В конечном счете, инцидент в Ягуре пошел мне на пользу: из него я вынесла больше знаний об образе жизни в новой стране, чем из рассказов о первых поселенцах, осушавших болота.

Еще в транзитном лагере Шенау я видела еженедельник на русском языке, который издавался в Израиле и носил название «Наша страна». Меня удивили критические материалы в нем: я привыкла к подцензурной советской прессе, где такие вещи не прошли бы. В наш центр абсорбции еженедельник тоже поступал, наряду с газетами на других языках – румынском, польском, английском. Я с нетерпением ждала дня прибытия еженедельника. У меня возникла мысль о возможности устроиться на работу в нем; роль учительницы никогда не прельщала меня.

Первым моим шагом к сближению с «Нашей страной» было написание стихотворения, которое выражало патриотический пафос, переполнявший меня в то время. Был у меня определенный опыт в писании стихов; я любила свободный стих, верлибр. Готовое в памяти стихотворение, которое называлось (а как иначе?) «Возвращение на родину», я перенесла на бумагу и отослала в редакцию газеты. Поглощенная занятиями, я о нем почти забыла, но в один из дней моя знакомая, единственная репатриантка из Союза, прибежала ко мне со свежим номером еженедельника в руках:

– Тут есть большое стихотворение, подписанное твоим именем! Неужели ты написала его?

Стихотворение действительно было большим, оно занимало почти всю газетную полосу. Я кивнула – да, это мое стихотворение.

Оно зародилось во мне еще в дороге. Меня занимал образ израильского летчика, который вел наш самолет из Вены: может быть, его отец был «балагулой» (извозчиком) из еврейского местечка, а сын чувствует себя за рулем современного самолета как дома.

С одной фразой из того стихотворения я согласна и сегодня: чувству родины нужно учиться. Ощущение родины должно войти в сердце, в кровь, в душу.

Это не просто. Более сорока лет я живу в этой стране – и продолжаю искать свою еврейскую и израильскую идентичность. Этот процесс исканий закончится только тогда, когда мое тело навсегда соединится с этой землей.

Я начала писать статьи в еженедельник на единственную тему, в которой более или менее разбиралась – тему абсорбции. Я писала о хороших сторонах и недостатках системы, о том, что, на мой взгляд, следовало бы улучшить. Все мои статьи были опубликованы. Я получила от редакции письмо с приложением чека – это был гонорар, первые деньги, заработанные в Израиле. Мне удалось купить на эти деньги пару обуви.

Моя знакомая покинула центр абсорбции и переехала с детьми в Хайфу, где получила квартиру. Прибыла новая семья из Союза, в полном составе – муж, жена и дети. Они сразу навестили меня; в первые дни каждый отчаянно ищет людей, говорящих на его языке.

Первое, что женщина из новой семьи сказала мне:

– Почему вы согласились жить в такой маленькой квартирке? Семье из трех человек полагается трехкомнатная квартира!

Я ответила, что эту квартиру предложила мне администрация.

– Что значит – предложила? Вы должны были требовать!

Признаюсь, мне это даже в голову не приходило. Все, что нам дали, да еще безвозмездно, казалось мне верхом щедрости.

Объяснить, что я не приехала сюда с намерением требовать для себя максимальные льготы? Рассказать им о папе, который отказался от бесплатных билетов и от пособия по старости? Они не поймут. Чтобы закончить разговор на эту тему, я сказала только:

– Нам хватает места. Мы прибыли сюда на ограниченный срок, стоит ли бороться за дополнительную комнату?

Большой дружбы между мной и этой семьей не возникло.

Мои статьи в газету, помимо гонорара и известности, которую я завоевала в редакции, имели еще одно неожиданное последствие: оказалось, что в кибуцах многие люди старшего поколения знают русский язык и читают газету «Наша страна». Возле моей подписи под статьей всегда стоял адрес: центр абсорбции Гиват ха-Море. Члены кибуцов, как известно, всегда питали интерес к советскому строю; даже разоблачение преступлений сталинского режима не совсем погасило в них симпатии к Советскому Союзу. В дирекцию центра абсорбции поступила просьба из кибуца Эйн Харод, чтобы я выступила у них на вечере культуры с рассказом о жизни в СССР.

Я с радостью согласилась, и один из кибуцников приехал за мной. Сначала меня повели на прогулку по кибуцу. Не знаю, каково положение там теперь, после кризиса, постигшего кибуцное движение, но тогда увиденное потрясло меня. Это был большой и богатый кибуц; в нем был свой музей, великолепный обеденный зал, клуб и кафе. Весь кибуц напоминал парк: посыпанные гравием дорожки, декоративные кусты, цветы. Ничто не напоминало деревни и поселки, которые я видела в Советском Союзе! Мои гиды рассказали мне вкратце о принципах, на которых основан кибуц. Признаюсь, я была очарована.

Вечером клуб был полон до отказа. Из рупоров лились мелодии русских народных песен. Ведущий представил меня. Чтобы рассказывать и отвечать на вопросы, я часто использовала русские слова, которые были всем понятны.

О чем я им рассказывала? Разумеется, я не предвидела крушения Советского Союза; как выяснилось позже, даже известные советологи не предвидели этого. Я сказала, что режим прочен и что его сила не зависит от смены вождей. Так действительно было до появления на арене Горбачева, отца «перестройки и нового мышления», но в 70-х годах никто не предвидел предстоящего краха.

Я рассказала, что у рядового гражданина нет возможности проявить малейшую инициативу, что все до мелочей предписано сверху и исполняется автоматически, без неожиданностей.

Меня попросили рассказать, в чем это выражается в повседневной жизни. Я привела в пример собрание на предприятии, даже маленьком и не слишком важном: секретарь парткома предприятия заранее определяет весь ход собрания. Сначала единогласно избирают «почетный президиум» – ЦК КПСС во главе с генеральным секретарем; секретарь парткома заранее поручает кому-то из участников собрания объявить об этом. Затем избирается «рабочий президиум» из числа участников собрания. Хотя сидение за столом президиума не имеет никакого значения, секретарь парткома заранее составляет список и передает его одному из рабочих. Тот просит слова и говорит: «Я предлагаю избрать в президиум следующих товарищей» и читает фамилии из полученного списка. Все, разумеется, единогласно голосуют за это предложение.

Далее на собрании выступают люди, которым секретарь велел выступить, и говорят то, что он велел сказать. Резолюция всегда содержит призыв повысить производительность труда и улучшить качество продукции. Секретарь зачитывает ее, и все единогласно поддерживают. Так выглядит на деле диктатура пролетариата, которая якобы господствует в стране согласно доктрине ленинизма: пролетариат и рта не может открыть без диктата сверху. Но у людей вырабатывается реакция пассивного противодействия: они игнорируют принятые решения.

Мне задали вопрос: зачем, по моему мнению, партия вмешивается в такие ничего не значащие мелочи, ведь она могла бы, без всякого ущерба для себя, дать людям больше свободы? Я ответила, что власти, по-видимому, боятся, как бы свобода действий в мелочах не распространилась постепенно на более существенные вещи. Люди могут еще подумать, что все позволено.

Я рассказала также о постоянном дефиците продуктов и других потребительских товаров. Статистика – самая засекреченная область в СССР; истинные данные о состоянии социалистической экономики известны лишь узкому кругу лидеров. Народу сообщаются только «специально обработанные» показатели.

В заключение я просила их не считать меня антисоветчицей и подчеркнула, что в молодости была горячей сторонницей коммунистической идеологии, несмотря на то, что власть была жестока к нам и выслала нас в Сибирь. Я сказала, что сохранила еще остатки веры в возможность построения «социализма с человеческим лицом». Публика ответила бурными аплодисментами.

За этим выступлением последовала волна приглашений от других кибуцов. Я выступила в шести кибуцах; с каждым разом росла моя уверенность в себе. «Ты стала знаменитостью», – сказал наш учитель. Это было новое слово, не входящее в программу ульпана.

Все было бы прекрасно, если бы не душевная боль из-за неудачной любви. Еще одна ошибка, вызванная отсутствием опыта жизни в свободном обществе. Я влюбилась в человека, который оказался «не тем».

В центре абсорбции жили в основном семьи, и я, «свежая» разведенная, страдала от одиночества. Я познакомилась и подружилась с неженатым учеником ульпана, выходцем из Франции, лет сорока с лишним. Он знал русский язык, неплохо знал иврит и помогал мне в чтении документов и заполнении анкет. Он был обаятелен и любезен, иногда возил меня с детьми в своей машине в Тель-Авив, когда я хотела навестить маму. Он ввел меня в круг своих друзей в центре абсорбции, «французов» (на самом деле выходцев из Марокко, проживших короткое время во Франции), и мы вечерами вместе пили кофе; иногда я играла с ним в шахматы.

Более опытная женщина на моем месте обратила бы внимание на его странное, «не мужское» поведение: он не пытался флиртовать со мной, а мои попытки понравиться ему оставляли его равнодушным. Видимо, все в центре абсорбции знали, что он гомосексуалист, только я не поняла это. В один из дней он сам сказал мне: «Я не люблю женщин». Видимо, понял, что я неравнодушна к нему и питаю надежды на взаимность. Вскоре после этого он покинул центр абсорбции. Несмотря на его признание, я тосковала по нему.

Незаметно подошел конец срока нашего пребывания в центре абсорбции. Однажды меня вызвал к себе социальный работник; в его кабинете сидел еще один человек, представитель министерства строительства. Они спросили, где я хотела бы жить. Двоюродный брат в свое время советовал мне: «Проси квартиру в Бат-Яме. Это город на берегу моря, можно ходить на пляж и купаться; он близок к Тель-Авиву; тебе удобно будет навещать маму и ездить на работу». Я ответила на их вопрос: «В Бат-Яме».

Они посоветовались между собой и сказали: «Есть у нас один адрес в Бат-Яме, но дом еще строится, едва ли он будет готов к тому времени, когда вам придется покинуть центр абсорбции». Я сказала, что какое-то время мы сможем пожить у моей мамы. Они дали мне адрес и посоветовали съездить туда, ознакомиться с местом. Если я решу, что оно меня устраивает, они утвердят получение мною квартиры в этом доме.

Этаж и номер квартиры, сказали они, определится только тогда, когда дом будет готов к заселению. Всех будущих жильцов пригласят в бюро компании «Амидар», которой принадлежит дом. Там будет произведен розыгрыш номеров квартир.

Глава 41. Дочь моря

Красивое имя дали основатели этому городу, простирающемуся вдоль берега моря. Бат-Ям в переводе на русский язык означает «русалка», в буквальном переводе – «Дочь моря». Одна из прекрасных сирен, которые соблазняли Одиссея и его воинов на их пути домой из далеких странствий. Этот образ возник в моем сознании, когда мы вместе с мамой поехали на первую встречу с моим будущим домом.

Сколько мест жительства я сменила до того дня? Рига, поселок Малые Бугры, село Парабель, городок Колпашево, город Томск, еще раз Рига… Всякий раз при перемещении – вынужденном или добровольном – твоя жизнь ломается, рвутся немногие нити связи с людьми, разрушается построенное с таким трудом. Всякий раз стоишь перед новой полосой препятствий. Усталость сотен лет изгнания падает на твои плечи, ты не можешь больше… Неужели здесь, в этом городе у моря, придет конец моим скитаниям?

Мы довольно долго ехали автобусом, пока прибыли в центр Бат-Яма и начали искать нужную нам улицу. То, что мы увидели, представляло собой огромную стройплощадку. На каждой улице было несколько готовых и заселенных домов, несколько строящихся домов и много пустых участков для будущей застройки.

Мама, привыкшая к виду центра Тель-Авива, ужаснулась при виде города, который только сейчас рождается.

– Неужели ты собираешься жить здесь? Это же конец света! – сказала она испуганно.

Правду говоря, вид новых районов был непригляден, и то же можно сказать об улице, где строился «мой» дом. Несколько заселенных домов, продуктовый магазинчик, строящиеся дома и множество пустых участков. В воздухе стоял отвратительный запах испражнений. Позже я поняла, откуда исходит этот запах.

Корпус дома, в котором мне предстояло жить, был уже готов. Типичный дом массовой застройки того периода, четырехэтажный, на столбах, похожий на соседние дома как брат-близнец.

Мы поднялись по лестнице и увидели группу арабов – рабочих, занимавшихся отделочными работами. Они знали иврит, и я вступила в разговор с ними. Оказалось, что они – жители территорий, занятых Израилем в Шестидневной войне, ездят домой только на выходные, а в остальные дни живут в корпусах строящихся домов. Я спросила:

– Есть ли у вас здесь вода? Уборные, ванные?

– Нет, геверет[8]8
  Общепринятое обращение к женщине в Израиле.


[Закрыть], ничего этого нет, вы сами видите.

– Как же вы живете без всего этого?

– Устраиваемся. Тут есть несколько готовых домов, в них внизу есть краны, можно брать воду. Есть у нас примус, кипятим воду, варим кофе. Сосиски можно сварить. Ничего, устраиваемся.

– Почему вы не требуете лучших условий?

– Кто нам даст, геверет? Правительство? Правительство заказывает дома у подрядчиков, а подрядчики – какое им до нас дело? Они только кричат: «Быстрей, быстрей, быстрей!»

Должна признать, увиденное поразило меня. Весь БатЯм, как и другие города, строили рабочие с территорий, и повсюду были такие условия. Мне вспомнились времена, когда мой бывший муж работал на строительстве – и сравнение было не в пользу Израиля. Не то чтобы советские строительные предприятия из кожи вон лезли в заботе о рабочих, но если строителям приходилось работать далеко от их места жительства, всегда создавались элементарные условия для жизни, ставились временные бараки или вагончики для жилья.

– Вы должны обратиться в профсоюз, – сказала я.

– Какой профсоюз? Геверет, откуда ты свалилась? Видно, что ты новенькая. Мы палестинцы с территорий, у нас нет никаких профсоюзов. Гистадрут[9]9
  Объединение профсоюзов Израиля.


[Закрыть] не заботится о нас, мы не граждане. Не страшно, хорошо, что есть работа. Дома жена, дети, нужны деньги.

Это был еще один урок, который бросил тень на радужную картину, жившую в моем воображении. С одной стороны – хорошо, что они здесь работают, зарабатывают. Человек, которому нужно зарабатывать, будет дорожить местом работы, не станет заниматься подрывной деятельностью. С другой стороны – мне трудно было переварить тот факт, что дома для нас строят люди, лишенные прав, люди, о которых некому позаботиться, некому предоставить им минимальные условия. Придет день, когда они больше не захотят мириться с этим – что будет тогда?

Я поняла, где источник зловония во всем районе: сотни рабочих с территорий, живущие в корпусах строящихся домов, справляют свои естественные нужды на пустых участках или во дворах …

Когда мы вышли из дома, мама сказала:

– Ты не возьмешь квартиру в этом месте!

– Возьму, обязательно возьму! – ответила я. – Мы уже насмотрелись квартир в Тель-Авиве, помнишь, что предлагали нам посредники? Старые, запущенные дома, ты сама говорила, что невозможно брать эти квартиры. А тут у меня будет квартира в новом доме.

– Да, но весь этот район… И этот запах…

– Это временно. Вот возле «моего» дома стоит дом, в котором уже живут. Давай зайдем, поговорим с людьми.

Мы вошли и обнаружили, что и этот дом был построен для новых репатриантов. Фойе, лестницы – все было новое, хотя и без признаков роскоши. Одна женщина пригласила нас в свою квартиру и была рада услышать, что мы будем соседями.

– Через год-два здесь будет новый район, красивее, чем центр Тель-Авива, где все дома уже старые, – сказала она.

Я вернулась в центр абсорбции и сказала, что готова взять квартиру в доме, который мы видели. Мне вписали адрес в удостоверение нового репатрианта, без номера квартиры.

Удостоверение нового репатрианта – это очень важный документ в первые годы проживания в стране, даже более важный, чем удостоверение личности. В него вписывается все то, что репатриант получает от государства или приобретает на особых условиях. Все льготы предоставляются репатрианту только один раз. Например: если я покупаю холодильник без пошлины и налога на покупку, это вписывается в удостоверение, и я не смогу купить еще один холодильник на таких же условиях.

Когда наступило время покинуть центр абсорбции, нас с вещами доставили к квартире мамы на машине центра. В свою квартиру, когда она будет готова, мне придется переезжать уже за свой счет. Я знала, что многие семьи, оказавшиеся в таком же положении, отказались покинуть центр. Не у всех были родные, готовые принять их у себя на какое-то время. Я тоже могла отказаться, но мне было неприятно оставаться жить там, откуда мне велят уйти.