Текст книги "Сквозь три строя"

Глава 44. Времена халтуры

1972-й и 1973-й годы были годами максимального притока «алии семидесятников». Железный занавес, правда, не раскрылся настежь, но в нем образовалась достаточно широкая щель, через которую устремились наружу евреи, желающие выехать. Власти полагали, что основные массы евреев, ассимилированные за десятки лет русификации, не захотят покинуть Советский Союз. Если выпустить «пар высокого давления», то есть активную часть, среди советских евреев вновь воцарятся мир и покой.

Предположение оказалось верным: алия семидесятых годов не превратилась в массовый выезд. Сильнее всего был поток олим из прибалтийских республик и из Москвы. В целом алия-70 насчитывала несколько сот тысяч человек.

Но и это количество превратило репатриантов из СССР в значительный фактор в населении Израиля, насчитывавшем в начале 70-х годов около двух миллионов человек. В частном секторе поняли, какой коммерческий потенциал таится в прибытии такого количества людей. Чтобы использовать этот потенциал, нужно было обращаться к этому слою населения – иными словами, нужны были переводы на русский язык.

Я получила несколько заказов на переводы, частным образом, вне рамок работы. Немного дополнительного дохода никогда не помешает, особенно в моем небогатом хозяйстве. С течением времени спрос на переводы рос, и у меня все время была дополнительная работа (принято называть ее халтурой). Халтура сопровождала меня все время, вплоть до выхода на пенсию. Я привыкла к такому образу жизни: приходишь домой, наспех перекусишь и берешься за вторую работу.

У меня не было навыков печатания на машинке, поэтому я нуждалась в машинистке. У нас в редакции были машинистки, каждый журналист-переводчик работал с машинисткой. Я подружилась с одной из них, Любой, тоже нуждавшейся в дополнительном заработке. Она была трудолюбива и печатала быстро, но была одна большая проблема: она жила в Нетании. Когда у нас бывали срочные заказы, я нередко ездила к ней на уик-энды. Мы засиживались до глубокой ночи, и мне приходилось оставаться ночевать, ведь в пятницу вечером нет автобусов для возвращения домой.

Хотя я и не запрашивала высокие цены за свою работу, она приносила мне хороший заработок. Но кто может вычислить цену, которой я расплачивалась за непомерно долгие и напряженные рабочие часы? Я платила здоровьем, недостатком часов сна, отказом от развлечений и встреч с людьми, недостаточным общением с детьми.

Сожалею ли я о том, что превратила себя в «рабочую лошадь» и посвятила все свободное время дополнительным работам? Нет у меня четкого ответа на этот вопрос. Жизнь не предоставляет нам возможность проверки вариантов типа «что было бы, если бы…» Одно могу сказать с полной уверенностью: при одной зарплате, очень близкой к минимуму, у меня не было никаких шансов подняться до приличного уровня жизни. Мы уподобились бы семьям, замкнутым в круге бедности из поколения в поколение, без возможности выбраться.

Кроме денег, в моих дополнительных работах была еще одна положительная сторона: благодаря им я узнала массу вещей, до которых едва ли добралась бы, если бы мне не нужно было читать материалы о них. Многие репатрианты так и остаются со скудными сведениями об истории государства и его лидерах; для меня же дополнительные работы были открытым университетом. Благодаря накопленным знаниям я позднее смогла продвинуться на основной работе и стать корреспондентом и комментатором.

Один из первых заказов на перевод представлял собой серию брошюр о еврейских праздниках. Благодаря этим брошюрам передо мной открылся незнакомый и увлекательный мир еврейских традиций, в который я едва ли проникла бы иным путем.

Моя известность как переводчицы росла, и через некоторое время ко мне обратился огромный заказчик – Гистадрут. От центра культуры Гистадрута я получила много интереснейших заказов. Сотрудники отдела подготовили сборники избранных статей и речей лидеров: Давида Бен-Гуриона, Голды Меир и Берла Каценельсона. Я перевела их, и они были выпущены в свет в виде серии книг под названием «Люди и первоисточники».

Это уже была не халтура, это было прикосновение к святыне. Трудно передать, сколько я узнала из этих книг о периоде до основания государства, о сомнениях и исканиях лидеров, прокладывавших путь молодого государства, о препятствиях, которые им приходилось преодолевать. Все они были социалистами, деятелями рабочего движения; они мечтали построить государство, которое стало бы образцом, «светочем для народов», по выражению Бен-Гуриона. Их подход к общественным и государственным проблемам был мне очень близок.

После того, как сборник избранных статей и речей Бен-Гуриона был переведен и напечатан, руководители культурного центра Гистадрута решили, что нужно вручить эту книгу лично Бен-Гуриону.

Давид Бен-Гурион проживал в то время в Тель-Авиве, в доме на бульваре, носящем теперь его имя. Делегация центра культуры во главе с ныне покойным поэтом Шломо Тани получила разрешение посетить престарелого лидера. И вот мы стоим в рабочем кабинете человека, ставшего легендой при жизни.

Основатель государства был уже очень стар, мал ростом (всегда был) и слаб. Он стоял перед нами в комнате, все стены которой представляли собой стеллажи с книгами. В большинстве это были книги, написанные им, в переводах на множество языков. Трудно было произвести на него впечатление выходом в свет еще одной книги, в переводе на русский язык.

От имени делегации к нему обратился Шломо Тани. Он сказал, что произведения Бен-Гуриона переведены на семьдесят языков (Бен-Гурион кивнул), представил меня как новую репатриантку, сделавшую перевод, и дал мне почетное право вручить лидеру книгу. Я удостоилась его рукопожатия.

Когда мы вышли, я думала о жестокости времени. Человек, прозванный «диктатором», одно слово которого заставляло дрожать генералов, человек, принимавший решения, от которых зависела жизнь миллионов людей, стоял перед нами, погруженный в свой внутренний мир и довольно равнодушный к происходящему вокруг него. Это был последний год его жизни.

Мне довелось присутствовать и на встрече с Голдой Меир, в то время главой правительства, но эта встреча не имела никакого отношения к переведенному мной сборнику. Она пригласила к себе большую группу активистов алии, и я каким-то образом попала в список, хотя и не была активисткой. Встреча была посвящена проблемам абсорбции.

Много слов было сказано на этой встрече, но едва ли из всего этого вышел какой-то толк. Всех просили не говорить о своих личных проблемах, но все в той или иной форме говорили о них. Я тоже выступала. Сказала, что нужно поощрять мелкое предпринимательство среди репатриантов, затрудняющихся найти работу по своей профессии. Для этого нужно строить помещения для магазинов и мастерских в районах, предназначенных для заселения репатриантами, и сдавать им эти посещения за невысокую арендную плату. Ничего подобного, насколько мне известно, не было сделано.

Поведение Голды Меир произвело на меня впечатление. Семь часов продолжалась встреча, и за все это время она ни разу не встала с места, только курила одну сигарету за другой. Никого не перебивала, давала каждому высказать все, что он хотел сказать. Время от времени записывала что-то в блокнот. Мы, люди намного моложе ее, устали до изнеможения, временами вставали и выходили в коридор размяться. Она сидела, как скала.

Из сборника статей и речей Голды Меир я многое узнала об ее вкладе в принятие законов о труде, о ее борьбе за равноправие женщин и за основание института национального страхования. По ее инициативе была создана сеть школ профессионального обучения, от которой в настоящее время почти ничего не осталось. Она лично сформулировала большую часть законов о защите прав работающих по найму.

Многие вещи, о которых говорили и писали политические лидеры прошлого, сегодня уже не существуют. Израиль неузнаваемо изменился – и не во всех отношениях к лучшему. Элементы социализма, такие его ценности, как взаимопомощь, самостоятельный труд во всех отраслях – все это постепенно исчезло. Сам еврейский рабочий класс, на который Бен-Гурион возлагал свои надежды, больше не существует. Мы превратились в народ конторских служащих и чиновников. Место израильтян за станками и на стройках заняли иностранные рабочие, так называемые «эмигранты труда».

Но в то время, когда я была сравнительно новой репатрианткой, идейные основы, заложенные первыми лидерами, были еще в силе. В общественном устройстве было немало элементов социализма – особенно в области абсорбции. Устройством олим занималось правительство, а не свободный рынок, на котором положение репатрианта, не владеющего языком и обладающего профессией, зачастую не пользующейся спросом, всегда ниже положения уроженца страны.

Еще в ульпане учитель объяснил нам, что Израиль является государством социальной помощи. В экономике, говорил он, господствует принцип плюрализма, свободного соревнования трех систем: социалистической, кооперативной (общественной) и капиталистической. Сегодня от всего этого мало что осталось, Израиль стал типичным капиталистическим государством. Государственные и общественные предприятия приватизированы, Гистадрут потерял свою силу; отраслевые соглашения между профсоюзами и объединением предпринимателей об условиях труда уступили место персональным контрактам, условия которых диктуют работодатели. Почти нигде нет больше статуса постоянства, защищавшего работника от произвольного увольнения.

Многим из тех, кто жалуется на тяжелые условия жизни, можно сказать: это тот строй, к которому вы стремились; это то лидерство, которое вы избрали. Вам не на кого жаловаться.

Как ни парадоксально, израильский социализм был побежден капитализмом благодаря голосам малоимущих слоев населения, отданным за правые партии. При всем моем сожалении об этом я должна сказать правду: к концу своего существования израильский социализм в значительной мере обюрократился и утратил свой творческий характер. Частные учреждения и предприятия действуют гораздо эффективнее, конкуренция подстегивает их, заставляет обновляться. Экономика стала намного продуктивнее. Вопрос лишь в том, кто от этого выигрывает. В социал-демократических странах, где тоже царят свободный рынок и конкуренция, есть ограничения, обуздывающие частный капитал, и меры защиты трудящихся. У нас же, как в период первоначального накопления, частный капитал не признает никаких ограничений, а в отношениях между работником и работодателем действует закон джунглей. Выживает только сильный. Да и он в любую минуту может быть уволен.

Как писал Карл Маркс, капитал не признает патриотизма: дайте ему высокий процент прибыли – и он забудет, где его родина. Эти слова, написанные несколько веков тому назад, актуальны для нашего времени: многие предприниматели перевели свои предприятия в страны третьего мира, где рабочая сила дешевле. Если до прихода правых к власти правительства поддерживали создание крупных предприятий на периферии, то теперь такие предприятия никто не создает, и если закрывается завод в небольшом городке, то все население городка остается без работы. Невозможно не упомянуть о «фирмах по найму рабочей силы», этих работорговцах нашего времени; они «покупают» работников на условиях самой низкой оплаты, игнорируя трудовое законодательство, и поставляют их, как любой товар, предприятиям и учреждениям. При этом они наживают жирные прибыли на разнице между теми суммами, которые платят учреждения и предприятия, и теми, которые они сами платят нанятым при их посредничестве работникам.

Идеал Бен-Гуриона не осуществился: здесь не было создано образцовое общество, мы не стали «светочем для других народов». Такова, по-видимому, судьба идеалов: они осуществляются частично или не осуществляются вообще.

Вернусь, однако, к своим будням. Свою работу по переводу книг я не стала бы называть халтурой. Это название подходит для работ, выполняемых небрежно, бездушно, только ради денег. Верно, я зарабатывала на этих переводах; но верно и то, что я вкладывала в эту работу всю душу – и получала от нее еще больше, чем вкладывала. Каждая из этих книг открывала главу истории – образно, красочно, как не может рассказать никакая лекция.

По заказу издательства «Библиотека Алия», которое занималось публикацией произведений израильских писателей в русском переводе, я перевела несколько книг. Первой из них была книга Шломо Цемаха, одного из пионеров еврейского заселения Эрец Исраэль, под названием «Год первый». Имелся в виду 1904 год, когда Цемах, молодой и неопытный парень из Польши, прибыл к берегам неведомой страны.

Я могла бы прослушать лекции десяти профессоров об этом периоде, о героизме первопроходцев и пережитых ими трудностях – умом я поняла бы, но чувства не были бы затронуты. Недостающее чувственное восприятие дала мне эта книга. Я окунулась в атмосферу того времени, словно пережила это сама.

Все мы слышали о нелегальной алии, называемой также «Алия-Бет», в период британского мандата и политики «Белой книги», ограничивавшей до минимума въезд евреев в подмандатную Палестину. Одно только знание не позволяет почувствовать картину и оставляет слова висящими в воздухе. По-настоящему я почувствовала атмосферу того времени и узнала о людях, вынесших на своих плечах это колоссальное мероприятие, благодаря книге Ады Серени «Корабли без флагов», переведенной для издательства «Библиотека Алия».

В перечень переведенных мною книг входят три книги Ривки Губер, личности исключительной, из тех, о ком говорят «они больше самой жизни». Мы работали вместе длительное время, и мне выпала честь стать ее подругой, несмотря на разницу в возрасте.

Ривка Губер была известной писательницей и общественной деятельницей; Бен-Гурион назвал ее «матерью сыновей» в память ее сыновей Эфраима и Цви, погибших в войне за независимость. Это имя к ней пристало, такой ее знали все. Один из мошавов[12]12
  Мошавом называется кооператив частных сельских хозяйств с обобществленной системой сбыта продукции. Этим мошав отличается от кибуца, представляющего собой единое хозяйство.


[Закрыть], в числе основателей которого была и семья Губер, носит название Кфар Баним[13]13
  В дословном переводе – Село сыновей.


[Закрыть] в честь погибших братьев Губер. В этом селе, между прочим, родился нынешний начальник генштаба ЦАХАЛа[14]14
  ЦАХАЛ – аббревиатура слов «Армия обороны Израиля».


[Закрыть]; он упоминал о Ривке Губер в речи при вступлении на этот пост.

Когда усилился поток репатриантов из Советского Союза, Ривка Губер решила перевести свои книги на русский язык. В центре культуры Гистадрута ей рекомендовали меня. Так началась наша совместная работа и дружба, продолжавшаяся до конца ее жизни.

Первой была книга «Факелы Лахиша[15]15
  Лахиш – район сельскохозяйственных поселений – в основном мошавов – на юге страны.


[Закрыть]», в которой рассказывается об абсорбции массовой алии из стран Востока в первые годы после основания государства. Ривка Губер прекрасно знала русский язык, и мы вместе редактировали переведенный текст.

После выхода книги в свет мы продолжали встречаться, и когда ее муж Мордехай, которого она называла «мой человек», получил инсульт и был госпитализирован в больницу для хронически больных «Бейт Левинштейн», я навестила ее там. Он был без сознания. Ривка была достаточно сильна, чтобы сказать то, что думают, но не смеют высказать многие в такой ситуации: «Поскорее бы он умер, зря мучается». Он действительно умер через несколько дней и был похоронен рядом с могилами погибших сыновей.

Памяти сыновей Ривка Губер посвятила книгу, носящую название «Книга братьев». Я перевела часть этой книги – воспоминания матери о сыновьях. Вторую часть составляли письма братьев и юношеская поэма, написанная 18-летним Цви. Эту часть перевел другой переводчик.

Две другие ее книги – «Наследие» и «Только тропинка» – я перевела в рамках своей работы в газете, где они печатались в продолжениях.

В заключение рассказа о переведенных мною книгах хочу сказать, что в такой же мере, как я делала русские варианты книг – эти книги сделали меня. Они сделали меня израильтянкой не по удостоверению личности, а по самой сути моего существа.

Глава 45. Приезд брата

Будни моей жизни были очень тяжелы. Наряду с двумя постоянными работами всегда было много дел, не терпящих отсрочки – покупка продуктов, варка, соблюдение чистоты в квартире и личной гигиены. Как я ни старалась, всегда оставались дела, которые я не успела сделать. Раз в неделю я ездила к маме; там также было много неотложных дел. С годами мама сделалась совершенно равнодушной к делам по дому; большую часть времени она проводила на площади Дизенгофа, где болтала с подружками ее возраста. Я всякий раз заставала квартиру в состоянии крайней запущенности. На мои выговоры она отвечала, что это ее не интересует, «потому что все равно надо умирать».

Ее негативистское отношение ко всему усилилось с возрастом. Она категорически отказывалась нанять помощницу для уборки и купить стиральную машину. Мне нужно было менять ей постельное белье, сдавать его и полотенца в прачечную, а ее личные одежду и белье стирать вручную.

Как и в сибирской ссылке, мой распорядок дня определялся словами «я должна». Было понятно, что, как бы я ни старалась, мне не достигнуть уровня жизни средней израильской семьи. Приобретение автомашины я уже безнадежно упустила, потому что приехала без водительских прав; здесь у меня не было времени учиться вождению, а купить машину на особых условиях для репатриантов, то есть без налогов, могли только обладатели водительских прав. Если бы мама мне написала, что стоит приобрести права до отъезда! Со временем я поняла, что по израильским стандартам человек, у которого нет машины, считается жалким бедняком. Я оказалась в категории «неимущих, вынужденных пользоваться общественным транспортом» (ненавистное мне выражение, часто повторяемое в прессе).

Позднее я обнаружила, что отсутствие машины мешает моему профессиональному продвижению. Мне очень хотелось перейти в ивритскую газету; знакомые по союзу журналистов тоже советовали мне сделать это, так как мой уровень знания иврита казался им достаточным: «Ведь ты сама понимаешь, что ваша пресса на разных языках, большей частью переводная, это пресса второго сорта! Переходи в газету на иврите, ты можешь!» В тот период я уже писала комментарии в своей газете и неплохо разбиралась в хитросплетениях израильской политики. Беда в том, что в ивритской газете мне нужно было бы начать «с первого класса» – быть репортером. Репортер обязан быть «на колесах», чтобы быстро попасть в любое место происшествия. И не только репортер – каждый опытный израильский журналист достаточно мобилен, чтобы ездить на встречи и в районы важных происшествий. Я не была мобильна, поэтому застряла в русскоязычной газете, с зарплатой, ненамного превышающей зарплату-минимум. А поскольку я единственный работник в семье, это означает – бедность и бесконечный ряд дополнительных работ в попытке выбраться из нее.

Была у меня также мечта о замужестве. Я приехала в страну, будучи «свежей» разведенной, через четыре месяца после развода, и была уверена, что здесь, среди евреев, без труда найду доброго и порядочного человека, с которым создам новую семью.

Влюбиться в возрасте сорока с лишним лет? Так не бывает даже в сказках, где влюбленные всегда очень молоды. Я думала, что достаточно симпатии, дружеских чувств и взаимопонимания. Я записалась в известное бюро знакомств и начала встречаться с предлагаемыми мне партнерами. Сотрудникам бюро я поставила условие: не предлагать мне кандидатов – олим из СССР. Мне хотелось вырваться из сферы «русскости», русского языка и советского менталитета.

По наивности я думала, что окажусь «находкой» для мужчин моей возрастной группы: неплохо выгляжу, интеллигентная, образованная, умею зарабатывать, неплохая домашняя хозяйка. Но мужчины, с которыми я встречалась, вовсе не были от меня в восторге. Единичные встречи чаще всего не имели продолжения, и все оказалось пустой тратой времени.

Вскоре я поняла, что меня оценивают по другим критериям. Моя личность – красива ли я, интересная ли собеседница, дружелюбна ли, трудолюбива – все это второстепенно. Главное – мое социальное положение. С этой точки зрения у меня были только минусы: первое – новая репатриантка; второе – у меня есть дети; третье – я не вожу машину; четвертое – я не владею английским; пятое – я живу в не особенно престижном месте; шестое – я веду скромный образ жизни. Все эти «недостатки» заранее бракуют меня в глазах тех мужчин, которые прибегают к услугам бюро знакомств. В большинстве своем это люди разведенные, потерявшие свое имущество при разводе и платящие алименты; они надеются выйти из материальных трудностей путем женитьбы на состоятельной женщине.

После полугода неудач я разорвала связь с бюро.

Параллельно всему этому происходило много событий, как в моем маленьком семейном кругу, так и в целом по стране. Событий, которые очень повлияли на мою жизнь.

В 1972 году в страну приехал мой брат – на сей раз с гостевой визой на срок шесть месяцев. За полгода до того он перенес тяжелый инфаркт, еле выжил, но его сердце очень пострадало. Едва ли в то время в Новосибирске делали операции на открытом сердце; если бы его сразу оперировали, повреждение на сердце было бы меньше или его вовсе не было бы. Но при тамошнем состоянии медицины человек может только надеяться на свою выносливость или умереть.

Я очень обрадовалась его приезду: надеялась, что вновь сложится небольшая семейная ячейка, мы не будем так одиноки. Мама позвонила и сказала, что у нее нет постельных принадлежностей для Иосифа. Я сразу запаковала одеяла, подушки и остальные принадлежности, полученные со склада Сохнута – после прибытия багажа все это было мне не нужно. Я связала огромный узел и поехала на мамину квартиру. Каково же было мое разочарование, когда я столкнулась с холодным отношением, знакомым мне по приездам Иосифа в Ригу: мама почти не смотрела в мою сторону, все ее внимание было сконцентрировано на сыне. «Привезла постель? Положи там» – это были единственные слова, которые она сказала мне, когда я вошла с узлом размером больше меня. Иосиф тоже не проявил особого тепла при встрече со мной. Он совсем не был похож на того брата, который специально приехал в Ригу с семьей, чтобы проститься перед моим отъездом: тогда он был сердечным, заботился обо мне, а теперь держался как чужой.

С раннего детства я знала, что ему отдается предпочтение в семье и что он принимал свое особое положение как должное. Только во время наших встреч в Риге, когда родителей там уже не было, он вел себя как брат. Я тогда думала, что мы раз и навсегда сломали преграду между нами, но оказалось, что я ошибалась: мама всегда будет стоять между нами. Этим она фактически лишила его сестры, а меня лишила брата – со всем вытекающим из этого. Он, правда, выиграл от ее безраздельной любви, но проиграл, по-моему, гораздо больше.

Все же я приехала навестить его несколько дней спустя, и мы немного поговорили. Он рассказывал главным образом о своей болезни; по его словам, врачи сказали, что он едва ли сможет работать. Одно из его предсердий сильно пострадало, его наружный слой разрушился, от него осталась тонкая пленка. Если она порвется, это означает немедленную смерть.

Мама всячески старалась удержать его от возвращения в Россию. Она пригласила своих знакомых, которые часто бывали в доме при жизни папы, и все уговаривали его остаться. В их словах была логика: при тамошнем состоянии медицины он не перенес бы еще один инфаркт. Сам он разрывался между своими обязанностями перед семьей и желанием жить здесь. Как оставить дочку, которую он так любит? С другой стороны, какой толк ей будет от него, если он скоро умрет? В те месяцы, когда он еще был в статусе туриста, ему дважды пришлось лечь в больницу. Лечащие врачи сказали, что он должен пройти операцию байпасов; правда, это опасно при состоянии его сердца, но все же дает какой-то шанс на улучшение его состояния.

Мама сказала ему, чтобы не беспокоился насчет работы: он будет жить у нее, и, если не сможет работать, она позаботится о том, чтобы у него было все необходимое.

– Правда, мои доходы невелики, но их хватит нам обоим на скромную жизнь, – сказала она.

Мне она сказала слова, которые ударили меня как кнутом:

– Жаль, что я дала так много денег на квартиру для Ады. Теперь я могла бы дать эти деньги Иосифу.

И еще:

– Ты здорова и устроена, о тебе вообще нечего беспокоиться.

Иосиф принял решение остаться и получил статус нового репатрианта. У него было никаких трудностей абсорбции – ни хлопот о жилье, ни трудностей с изучением языка, так как он быстро восстановил свое владение ивритом, полученное в гимназии. Здоровье его улучшилось, он нашел хорошую работу – его профессия программиста пользовалась большим спросом. Он зарабатывал в несколько раз больше меня, но этот факт ничего не изменил в твердом мнении мамы, что нужно заботиться только о нем.

Когда он написал Зое, что решил остаться, так как состояние его здоровья требует лечения, которое могут дать ему только израильские врачи, она ответила на это разрывом отношений с ним. Мама была рада: она не терпела свою русскую невестку и была равнодушна к своей внучке. Он же страдал от разрыва. Он посылал жене письма и посылки; на письма она не отвечала и иногда возвращала их нераспечатанными. Казалось, нет никаких шансов восстановить семейную ячейку и побудить ее и дочь приехать в Израиль.

Через какое-то время он познакомился с женщиной, новой репатрианткой, моложе его лет на пятнадцать, и начал встречаться с ней. Она жила в Герцлии с сыном и была энергична и полна амбиций. У нее была очень большая квартира. Я недоумевала, как ей удалось получить такую большую квартиру на двух человек: ведь компания «Амидар» не давала новым репатриантам престижные квартиры и при распределении жилья всегда учитывала число человек в семье. По-видимому, эта женщина знала способы, помогающие добиваться того, что недоступно другим.

После недолгого знакомства Иосиф переехал к ней. Он приобрел меблировку для всей квартиры, которая до того была пуста, как сарай; купил несколько кондиционеров и другие электроприборы.

Мама вновь осталась одна, и я продолжала раз в неделю навещать ее, ухаживать за ней и за ее домашним хозяйством, насколько у меня хватало сил. Ее способности функционировать в быту очень снизились, она перестала готовить для себя и почти ничего не ела. Иосиф тоже приезжал раз в неделю, привозил продукты и старался ее накормить.

Он был практичнее нашего покойного отца и добился для мамы пособия по старости от Института национального страхования. Она могла получить помощницу на несколько часов в день, что решило бы проблемы с ее питанием; но в своем обычном негативистском духе она заявила, что никакая чужая женщина не переступит порог ее дома.

Однажды, после особенно тяжелой ручной стирки, я сказала Иосифу, что ни одна женщина в Израиле не делает такую работу, какую приходится делать мне. В то время были в продаже маленькие стиральные машины, которые можно было ставить на мраморное покрытие на кухне и стирать в ней четыре-пять вещей. Назывались такие машины «Снегурочками». Я попросила, чтобы он купил хотя бы такую машину.

Он ответил, что если уж покупать стиральную машину, то он предпочитает купить большую и хорошую. Так он и сделал. Мама кричала, что она «не намерена стать прачкой на старости лет», но Иосиф умел не обращать внимания на ее крики и делать то, что нужно. Понятно, что мама сама не включала машину, это делала я, но это было несравнимо легче, чем ходить в прачечную и стирать вручную. И все же оставалось еще много проблем, связанных с уходом за мамой.

С помощью знакомого адвоката, знакомого мамы, я пыталась прийти к договоренности об уплате алиментов со своим бывшим мужем, который тем временем тоже приехал в страну и нашел работу в одной из организаций Гистадрута. Миша, которого, в израильском стиле, звали теперь Миха, был несовершеннолетний, и ему полагались алименты до восемнадцатилетнего возраста. Яша, разумеется, не хотел платить и твердил, что я зарабатываю больше него. С большим трудом удалось договориться об алиментах в размере 100 лир в месяц.

Эта сумма должна была перечисляться на мой банковский счет, но поступила туда только один раз. В следующем месяце мне уже пришлось выяснять, почему не переведены деньги. Он стал жаловаться, что не может, что он купил что-то для дома, чтобы я подождала, он вернет мне долг. Я прекрасно знала, как он платит долги: в Риге не раз случалось, что он занимал деньги у знакомых, а затем они приходили ко мне требовать уплаты долга. Я всегда говорила им: «Зачем вы давали ему деньги? Ведь вы его знаете!» В конце концов, мне приходилось платить, чтобы не позориться. Я поняла, что ради получения 100 лир в месяц мне придется вести с ним бесконечные споры и, возможно, даже обращаться в судебные инстанции. Все это будет стоить мне здоровья и окажется пустой тратой времени, которое для меня дороже, чем сама сумма. Я махнула на это дело рукой.

Такова, по-видимому, моя судьба: добиваться всего своими силами, не ожидать ни от кого помощи. Ведь даже мама заявила, что обо мне совсем не нужно беспокоиться.