Текст книги "Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)"

– Вы уже были готовы мне помочь, мадам… Благодаря этому я чуть не оказался на краю пропасти. Нет уж, спасибо…

– Это было тогда, а не сейчас. Вы должны понимать, что теперь мое положение совершенно безнадежно.

– Разве я не слышал эти самые слова и раньше?

– Нет, не слышали. Я ведь сказала: «теперь»… Бога ради, поставьте себя на мое место. Не стану притворяться, что я все понимаю, но этот престарелый ловелас небрежно бросил, что позвонит во Второе бюро – во Второе бюро, мсье Борн! Кое для кого это настоящее французское гестапо! Даже если мне удастся выжить, это пользующееся дурной славой правительственное учреждение не оставит меня в покое. Без сомнения, меня вышлют в какую-нибудь колонию для уголовников на другом краю земного шара… Я уже наслушалась рассказов о Втором бюро!

– Правда? – спросил Бернардин. – А я – нет. Звучит просто восхитительно.

– Кроме того, если меня не будет в «Мёрисе», причем в совершенно другой одежде, – Карлос не появится на улице Риволи, – продолжила Лавье, сурово глядя на Джейсона и снимая остроконечную белую шляпу; заметивший это в зеркале заднего вида шофер удивленно приподнял брови.

Бернардин похлопал Доминик по плечу, поднес указательный палец к губам и кивнул в сторону водителя. Доминик быстро добавила:

– Человек, с которым вы хотите побеседовать наедине, туда не придет.

– Это похоже на правду, – согласился, подавшись вперед и посмотрев мимо Лавье на ветерана Второго бюро, Борн. – На бульваре Монтеня находится ее квартира, где она должна переодеться… Мы не сможем пойти вместе с ней.

– Есть только одно «но», не так ли? – отреагировал Бернардин. – Мы ведь никак не сможем проследить за тем, что она будет делать с телефоном.

– Глупцы!.. У меня нет иного выбора, кроме сотрудничества с вами… если вы не понимаете этого, вас нужно водить по кругу под охраной цепных псов! Этот старикашка при первой возможности внесет мое имя в досье Второго бюро… А как должно быть понятно печально известному Джейсону Борну (если у него есть хоть заочная связь со Вторым бюро), сразу возникнет несколько весьма важных вопросов… К слову сказать, когда-то их задавала себе и моя сестра Жаклин. Кто он, этот Джейсон Борн? Существует он или нет? Кто он на самом деле – азиатский убийца или фальшивка, человек из легенды?! Однажды ночью Жаклин, немного перебрав, позвонила мне в Ниццу. Эту ночь вы должны помнить, мсье Борн, – ночь в чрезвычайно дорогом ресторане в предместье Парижа. Вы угрожали ей… от лица могущественных анонимов вы угрожали ей! Вы требовали, чтобы она рассказала, что ей известно о некоторых ее знакомых – о ком конкретно, я уже не помню… Вы ее напугали. Она сказала, что вы словно сошли с ума, глаза у вас остекленели, и вы забормотали слова на языке, которого она не могла понять.

– Я все помню, – перебил ее Борн. – Мы ужинали, я ей угрожал, и она испугалась. Она пошла в туалет, заплатила кому-то, чтобы он позвонил по телефону, и мне пришлось убраться оттуда.

– А теперь к тем влиятельным анонимам прибавляется еще и Второе бюро? – Доминик Лавье несколько раз покачала головой и понизила голос: – Нет, господа, я знаю, как можно выжить в этом мире, и не стану играть против таких козырей. Я знаю, когда в баккара нужно бросить карты.

После некоторого молчания заговорил Бернардин:

– Где вы живете на бульваре Монтень? Я назову ваш адрес водителю, но прежде, чем я сделаю это, хотел бы предупредить вас, мадам: если вы попытаетесь нас обмануть, вам придется познакомиться со всеми ужасами Второго бюро.

* * *

Мари сидела за столом в маленьком номере отеля «Мёрис» и просматривала газеты. Она была рассеянна: о том, чтобы сосредоточиться, не могло быть и речи. В отель она вернулась вскоре после полуночи, посетив за день пять кафе, в которых много лет назад она бывала вместе с Дэвидом. Вернувшись, она долго не могла заснуть. Наконец, около четырех, усталость взяла свое, и, перестав вертеться, она заснула, забыв выключить ночник, и пробудилась почти через шесть часов. Так долго она не спала со времени первой ночи, проведенной на острове Спокойствия, который уже превратился в призрак, напоминая о себе только ощутимой болью от невозможности увидеть детей и услышать их голоса. Не думай о них… Думай о Дэвиде… Нет, думай о Джейсоне Борне! Где он? Сосредоточься!

Она отложила парижскую «Трибюн» и налила себе третью чашку кофе, глядя через раздвижные двери на маленький балкон, выходящий на улицу Риволи. Ее огорчало, что яркое утро превращалось в отвратительный серый день. Вскоре пойдет дождь, и это затруднит поиски на улицах. Смирившись с этим, она допила кофе, поставила элегантную чашку на столь же элегантное блюдце, жалея, что это не простые глиняные кружки на их кухне в Мэне, которые они с Дэвидом так любили…

Господи, вернутся ли они туда когда-нибудь? Не думай об этом! Сосредоточься!

Мари взяла «Трибюн». Бесцельно перелистывая страницы, она замечала только отдельные слова, не схватывая смысла предложений, не улавливая мысли, – видя только слова, слова… Вдруг внизу бессмысленной колонки она заметила обведенное в рамку бессмысленное сообщение, засунутое в самый низ столь же бессмысленной страницы.

Слово «мимам» и номер телефона. Несмотря на то, что «Трибюн» печаталась на английском, ее быстро переключавшийся с одного языка на другой французский ум рассеянно перевел это слово как «мэма-ам». Она уже собиралась перевернуть страницу, как сигнал из другой части ее мозга прозвенел: стоп!

Мимам… мамим – перевернутое наоборот слово: так ребенок пытался облегчить себе первые попытки овладения языком. Мимам!! Джеми, их Джеми! Смешное перевернутое имя, которым он называл ее несколько недель подряд! Дэвид шутил над ней, пока она, перепуганная, беспокоилась: ни дислексия ли у их сына.

– Он тоже может запутаться, мимам, – смеялся Дэвид.

Дэвид!! Она взглянула на страницу: это был финансовый раздел газеты, который она изучала каждое утро после кофе. Дэвид посылал ей сообщение! Она вскочила на ноги, уронив на пол стул, и, зажав в руке газету, рванулась к телефону. Дрожащими руками она набрала нужный номер. Ответа не последовало: подумав, что в панике она перепутала номер или не набрала парижский код, теперь она медленно, тщательно набрала его вновь.

На другом конце линии раздавались длинные гудки. Но это был Дэвид… Она чувствовала это, она знала это! Он искал ее в «Трокадеро», а теперь использовал ласковое прозвище, которое было в ходу так недолго и было известно лишь им двоим! Любовь моя, любовь моя, я нашла тебя!.. Она знала, что не в силах оставаться в четырех стенах, меряя шагами крошечный номер, названивая то и дело и доводя себя до безумия при каждом звонке, на который не получит ответа. «Когда твои нервы напряжены до предела, найди какое-нибудь место, где ты сможешь непрерывно двигаться, и тебя никто не заметит. Надо непрерывно двигаться! Это жизненно важно. Ты не можешь позволить, чтобы от напряжения у тебя разлетелась голова». Урок Джейсона Борна. Чувствуя, что голова буквально раскалывается от мыслей, Мари оделась так быстро, как никогда прежде. Она вырвала из «Трибюн» страницу с сообщением и почти выбежала из номера, мечтая лишь об одном: поскорее оказаться посреди парижской толпы, где она сможет все время быть в движении – от одной телефонной будки к другой, – и никто не станет обращать на нее внимания.

Спуск в холл казался мучительным и бесконечным. Вдобавок ко всему в лифте оказалась чета нудных американцев (он был с головы до ног увешан фотоаппаратурой, ее ресницы были выкрашены в рыжий цвет, а волосы обесцвечены пергидролем), которые громко жаловались, что во французском Париже мало кто говорит по-английски. Наконец двери лифта открылись, и Мари выскочила в заполненный толпой холл.

Направляясь по мраморному полу к огромным стеклянным дверям, она невольно остановилась, поймав на себе взгляд сидевшего справа от нее пожилого сухощавого мужчины в темном полосатом костюме. Он, хватая ртом воздух, подался вперед и подскочил в огромном кожаном кресле. Старик не сводил с нее удивленного взгляда.

– Мари Сен-Жак! – прошептал он. – Боже мой, уходите отсюда!

– Простите… Что?!

Старый француз проворно, хотя и не без труда, встал и быстро оглядел холл.

– Вас не должны здесь видеть, миссис Уэбб, – почти приказал он по-прежнему шепотом. – Не смотрите на меня! Взгляните на часы! – Ветеран Второго бюро отвернулся в сторону, кивнул нескольким людям, сидевшим поблизости, а потом продолжил, едва шевеля губами: – Идите к двери в дальнем левом углу, к той, что для вноса багажа. Быстрее!

– Нет! – ответила Мари, глядя на часы. – Вы меня знаете, но я вас не знаю! Кто вы такой?

– Друг вашего мужа.

– Боже мой! Он здесь?!

– Главный вопрос: почему вы здесь?

– Я уже останавливалась в этом отеле и подумала, что он может вспомнить об этом.

– Вспомнить-то вспомнил… Да только ситуация сейчас неподходящая. Mon Dieu, я все понял… А теперь уходите.

– Не уйду! Я должна найти его. Где он?!

– Вы или сейчас уйдете, или, вполне возможно, вскоре найдете его труп. В парижской «Трибюн» для вас есть сообщение…

– Газета у меня в сумочке. Финансовый раздел. «Мимам»…

– Позвоните через несколько часов.

– Вы не можете так поступить со мной.

– Это вы не можете так поступать с ним. Вы убьете его! Уходите отсюда. Сейчас же!

Полуослепшая от слез, гнева и страха Мари направилась в левую сторону холла, испытывая желание оглянуться, но понимая, что не может себе этого позволить. В дверях она столкнулась с одетым, в униформу носильщиком с чемоданами в обеих руках.

– Pardon, madame![107]107
  Извините, мадам! (фр.)


[Закрыть]

– Moi aussi[108]108
  Меня тоже (фр.).


[Закрыть]. – Она покачнулась, обошла чемоданы и вышла на улицу. Что ей делать – что она должна сделать?! Дэвид был где-то в отеле… Но странный мужчина узнал ее и приказал ей уйти прочь! Что происходит? Боже мой, кто-то хочет убить Дэвида! Старый француз так и сказал, но кто это… кто они?! Где они?!

Помоги мне! Ради Бога, Джейсон, скажи мне, что делать. Джейсон?! Да, Джейсон… помоги мне! Она застыла на месте, наблюдая, как из потока транспорта выныривают такси и лимузины и подкатывают к отелю. Под огромным навесом «Мёриса» вновь прибывших и старых знакомых приветствует швейцар в расшитой галуном униформе, который рассылает во все стороны носильщиков. К навесу торжественно приближался огромный черный лимузин, на задней дверце которого виднелась эмблема, указывающая на церковного сановника. Это был круг не более шести дюймов в диаметре цвета кардинальского пурпура, внутри которого находилось удлиненное золотое распятие. Мари задумалась, затаив дыхание: ее страхи приобрели внезапно другое направление. Дело в том, что она уже видела эту эмблему, и эти воспоминания леденили ее душу.

Лимузин остановился, и сразу же подобострастно улыбающийся швейцар открыл обе дверцы. На тротуар вышли пятеро священников. Те четверо, что появились из задней части машины, мгновенно прошмыгнули сквозь толпу пешеходов: двое встали перед автомобилем, двое – сзади; один из них прошел настолько близко от Мари, что задел ее черной сутаной. В его лице было что-то… да, рыскающие внимательные глаза, совсем не подходящие религиозному послушнику… И вдруг в ее мозгу возникла ассоциация с эмблемой, с этим религиозным знаком!

Много лет назад Панов проводил с Дэвидом – нет, с Джейсоном – курс интенсивной терапии и велел ему рисовать на бумаге все, что взбредет в голову. И тогда Дэвид снова и снова рисовал этот страшный круг с тонким распятием внутри него… всякий раз в конце сеанса разрывая его или пробивая насквозь острым карандашом. Шакал!!

Внезапно Мари заметила фигуру человека, который в этот момент пересекал улицу Риволи: прихрамывающий мужчина в темном свитере и брюках лавировал в потоке транспорта, прикрывая рукой лицо от мороси, которая вскоре могла превратиться в полноценный дождь. Хромота была деланной! Нога выпрямлялась – хоть и на мгновение, – а поворот плеч, который компенсировал это, был знаком ей, слишком хорошо знаком. Это был Дэвид! Священник, стоявший в восьми футах от нее, также заметил его и поднес к губам портативную рацию. Мари рванулась вперед и, на мгновение превратившись в тигрицу, вцепилась в рясу убийцы.

– Дэвид! – крикнула она, раздирая в кровь физиономию подручного Шакала.

Улицу Риволи наполнили звуки выстрелов. Толпа в панике заметалась: одни бросились в отель, другие устремились прочь от навеса, – все кричали, визжали, ища спасения от смертельного безумия, которое внезапно охватило эту респектабельную улицу. В жестокой схватке с человеком, собиравшимся убить ее мужа, выросшая на канадском ранчо крепкая женщина вырвала у него из-за пояса пистолет и выстрелила ему в голову: во все стороны полетели брызги и кровь.

– Джейсон! – вновь крикнула она, когда убийца повалился на мостовую. Внезапно Мари поняла, что стоит у всех на виду – рядом только труп – и представляет собой отличную мишень! Смерть казалась неминуемой, но вдруг мелькнул слабый проблеск надежды. Из парадного входа выскочил пожилой француз и открыл огонь из пистолета по черному лимузину. На мгновение остановившись, он наметил другую цель и выстрелом раздробил ногу «священнику», который направил на него оружие.

– Дружище! – проревел Бернардин.

– Я здесь! – прокричал в ответ Борн. – Где она?

– A votre droite! Aupres de…[109]109
  Справа от вас! Рядом с… (фр.)


[Закрыть] – Из-за стеклянных двустворчатых входных дверей в «Мёрис» грохнул выстрел. Падая, ветеран Второго бюро успел крикнуть: – Le Capucines, mon ami! Le Capucines![110]110
  Бульвар Капуцинов, друг мой! Бульвар Капуцинов! (фр.)


[Закрыть] – Бернардин соскользнул на тротуар – второй выстрел оборвал его жизнь.

Мари была будто парализована: она не могла даже пошевелиться! Все происходящее казалось ей снежной бурей, ураганным ветром ударявшей ее льдинками по лицу, так что она не могла ни думать, ни размышлять. Потеряв над собой контроль, она зарыдала, стала на колени и тут же упала плашмя; вопли отчаяния, которые она издавала, слышал мужчина, который внезапно очутился прямо над ней.

– Дети… о Боже, мои дети!

– Наши дети, – поправил Джейсон Борн, в голосе которого и следа не осталось от Дэвида Уэбба. – Сматываемся отсюда! Тебе ясно?

– Да… да! – Мари неловко, как будто ей было больно, подтянула ноги под себя, а потом с трудом встала, поддерживаемая мужем. Она никак не могла сообразить: он это или нет. – Дэвид?!

– Конечно Дэвид, кто же еще? Пойдем!

– Ты меня пугаешь…

– Я сам себя боюсь. Идем! Бернардин указал нам выход. Возьми меня за руку, бежим!

Они помчались по улице Риволи и, свернув на восток, оказались на бульваре Сен-Мишель и бежали до тех пор, пока вид парижских пешеходов, поглощенных nonchalance dejour[111]111
  Ежедневная суета (фр.).


[Закрыть], не дал ясно им понять, что они спаслись от ужасов, разыгравшихся возле «Мёриса». В каком-то проулке они остановились и обнялись.

– Почему ты так поступил? – спросила Мари, обхватив ладонями его лицо. – Почему ты убежал от нас?

– Потому что мне лучше быть без вас, и ты это знаешь.

– Раньше так не было, Дэвид… Или мне следует называть тебя Джейсон?

– Имена не имеют значения… Нам надо двигаться!

– Куда?

– Точно не знаю… Но мы можем двигаться – и это самое важное. Есть один выход. Его дал нам Бернардин.

– Тот старый француз?

– Давай не будем говорить о нем, о'кей? По крайней мере, какое-то время. Я и так уже истерзан.

– Хорошо, не будем о нем. Он что-то сказал о бульваре Капуцинов… Что он имел в виду?

– На бульваре Капуцинов меня ждет машина. Это он и хотел мне сообщить. Пошли!

* * *

Выехав из Парижа, они, двигаясь в потоке транспорта по Барбизонскому шоссе в сторону Вильнев-Сент-Жорж, устремились на юг в неприметном «пежо». Мари сидела рядом с мужем, положив руку на его предплечье. Она с болью осознавала, однако, что тепло, которое она готова была отдать ему, не возвращалось к ней в том же размере. Только часть сидевшего за рулем напряженного человека была знакомым ей Дэвидом: остальным прочно завладел Джейсон Борн. Он был сейчас хозяином положения.

– Ради всего святого, поговори со мной! – почти простонала она.

– Я думаю… Зачем ты приехала в Париж?

– Боже правый! – взорвалась Мари. – Для того, чтобы найти тебя и помочь тебе!

– Я уверен, ты полагала, что так будет лучше… Но это не так, пойми…

– Я слышу тот голос, – в ужасе сказала Мари. – Этот проклятый бесплотный голос! Кто ты, черт подери, такой, чтобы выносить такое суждение? Бог?! Если грубо сказать – нет, не грубо, а жестоко – есть вещи, которые ты с трудом вспоминаешь, дорогой.

– Только не о Париже, – возразил Джейсон. – О Париже я помню все. Абсолютно все.

– Твой друг Бернардин так не считал, он мне сказал, что ты никогда не выбрал бы «Мёрис», если бы помнил.

– Что? – Борн быстро взглянул на жену.

– Подумай. Почему ты выбрал именно «Мёрис»?

– Не знаю… Не уверен. Это – отель, название которого просто пришло мне в голову.

– Вспомни. Что произошло много лет назад в «Мёрисе», точнее рядом с «Мёрисом»?

– Я… Вроде тогда что-то случилось… Ты?!

– Да, любовь моя, я. Я остановилась там под вымышленным именем, а ты пришел на встречу со мной. Мы с тобой пошли к газетному киоску на углу, где в какой-то ужасный момент мы вдруг поняли, что моя жизнь теперь не может быть той же самой… С тобой или без тебя.

– О Боже, я забыл! Те газеты! Твоя фотография была на всех первых полосах. Высокопоставленный канадский государственный служащий…

– Скрывающийся канадский экономист, – перебила его Мари, – за которым охотились власти многих государств по всей Европе в связи с несколькими убийствами в Цюрихе, а также кражей нескольких миллионов из швейцарских банков! От таких газетных заголовков человеку уже никогда не отмыться… От них можно откреститься, можно доказать их беспочвенность, но сомнение все равно останется. Нет дыма без огня – так гласит поговорка. Мои коллеги в Оттаве… ближайшие друзья, с которыми я проработала многие годы… боялись даже заговорить со мной!

– Подожди-ка! – крикнул Борн, вновь сверкнув глазами в сторону жены Дэвида. – Эти заголовки были ложью: это была уловка «Тредстоун», рассчитанная на то, чтобы выманить меня и заставить вернуться. Ты тогда поняла это, а я – нет!

– Конечно, поняла я. Ты был тогда так задерган, что тебе было ни до чего. Я поняла это при помощи своего весьма острого аналитического ума. Я готова вызвать тебя на соревнование по аналитическому мышлению, милый Гуманитарий, в любой день недели.

– Что-о?!

– Смотри за дорогой! Ты пропустил поворот, точно так же как всего несколько дней – а может, прошли уже годы? – пропустил поворот к нашему дому.

– Черт подери, о чем ты?

– О том маленьком мотеле на окраине Барбизона. Ты попросил их растопить камин в столовой: мы были с тобой тогда единственными посетителями. Тогда в третий раз сквозь маску Джейсона Борна я рассмотрела кого-то, в кого влюбилась без памяти.

– Не делай со мной этого.

– Я обязана, Дэвид. Хотя бы ради себя самой. Я должна чувствовать, что ты рядом со мной.

Молчание. Круговой выезд на grand-route[112]112
  Главное шоссе (фр.).


[Закрыть], на котором водитель до отказа выжал акселератор.

– Я здесь, – прошептал муж, обнимая жену. – Не знаю, надолго ли, но я рядом.

– Надо спешить, дорогой.

– Знаю. Просто мне хочется подольше подержать тебя в своих объятиях.

– А я хочу позвонить детям.

– Теперь я точно знаю, что я здесь.

Глава 28

– Или ты добровольно расскажешь мне все, что мы захотим услышать, или при помощи наркотиков тебя зашлют на такую орбиту, о какой ваши шарлатаны, работая с доктором Пановым, не могли даже помыслить, – тихим монотонным голосом сказал Питер Холланд, директор ЦРУ, интонация которого походила на твердую и гладкую поверхность отполированного гранита. – Кроме того, хочу прояснить те пределы, до которых я готов дойти, ублюдок. Я предпочитаю старые добрые приемы, и мне чихать на всякие там гражданские права и прочую чепуху. Попытаешься поиграть со мной в загадки, и я тебя еще живого засуну в торпедный аппарат и выстрелю в море за сотню миль от мыса Гаттерас. Я ясно выражаюсь?

Саро subordinate, левая рука и правая нога которого были в гипсе, лежал на кровати в палате лазарета в Лэнгли. Директор ЦРУ приказал медицинскому персоналу – для их собственного блага – удалиться на такое расстояние, чтобы они ничего не могли услышать. И без того толстая физиономия мафиози казалась еще больше из-за синяков под глазами и распухших губ. Он взглянул на Холланда, а потом на сжимавшего неизменную трость Александра Конклина.

– Вы не имеете права, мистер Большая Шишка, – прохрипел саро. – Потому что у меня есть права, понимаете, о чем я?

– Они были и у доктора, но вы их попрали. Да какое там! Попрали – это слишком мягко.

– Без адвоката ничего говорить не буду.

– К дьяволу! А у Панова был адвокат?! – взревел Алекс, стукнув тростью о пол.

– Так система не работает, – запротестовал пациент, пытаясь мимикой изобразить негодование. – Кроме того, я хорошо относился к доку. А он воспользовался моей добротой, помоги мне Господь!

– Ты прямо как герой мультиков, – сказал Холланд. – Твоей физиономии место на экране, но привлекательности в тебе нет. Никакого адвоката ты не получишь, мы будем только втроем. А вот торпедный аппарат ждет тебя не дождется.

– Что вы от меня хотите?! – заорал мафиози. – Да и что я знаю? Что мне говорят, то я и делаю… Так мой старший брат поступал – упокой Господь его душу – и мой отец – пусть и он покоится с миром, – а может, и его отец, о котором я ничего не знаю.

– Прямо целые поколения, живущие на пособие, – заметил Кон-клин. – Паразитам без них не обойтись.

– Эй, ты о моей семье говоришь, не забывай, мать твою, о чем бы ты там ни говорил!

– Просим прощения у твоих родственников, – добавил Конклин.

– А интересуемся мы твоей «семьей», Огги, – взял инициативу в свои руки директор ЦРУ. – Огги, ведь так? Это одно из имен, указанных в твоих пяти водительских удостоверениях, и нам показалось, что оно и есть настоящее.

– Ну а ты по-настоящему не слишком умен, мистер Большая Шишка! – с трудом шевеля разбитыми губами, процедил пациент. – Никаких таких имен я не знаю.

– Должны же мы тебя как-то называть, – пояснил Холланд. – Хотя бы для того, чтобы выгравировать твое имя на капсуле, которую выбросим вдали от мыса Гаттерас: через несколько тысяч лет какой-нибудь чешуйчатоголовый археолог сможет определить твою личность, производя замеры твоих зубов.

– Как насчет Чонси?

– Попахивает язычеством, – ответил Питер. – Я предпочитаю «Балбес», потому что это имя как раз для него. Его собираются засунуть в капсулу и сбросить на континентальном шельфе на глубине в шесть миль ниже уровня моря за преступления, совершенные другими людьми, – и он соглашается. По-моему, это настоящий идиотизм.

– Прекратите! – проревел «Балбес». – Ладно, меня зовут Никколо… Николас Деллакроче – вот мое имя, и уже за то, что я сообщаю его, вы должны гарантировать мне защиту! Так же, как и Валаччи, – это часть уговора.

– Да? – Холланд нахмурился. – Что-то не припоминаю, чтобы я говорил о чем-то подобном.

– Тогда я ничего не скажу!!

– Ты ошибаешься, Ники, – вмешался Алекс, сидевший в другом конце палаты. – Мы узнаем все, что нам нужно: единственный недостаток – мы будем работать с тобой всего один раз. Мы не сможем произвести повторный допрос, доставить тебя в федеральный суд и даже не сможем заставить тебя подписать свидетельские показания.

– Гм?

– После нашей операции ты превратишься в «овощ» с высохшим мозгом. По-моему, это даже хорошо для тебя: ты ничего не будешь чувствовать, когда тебя запакуют в капсулу и выбросят в море подальше от мыса Гаттерас.

– Эй, о чем это вы?!

– Простая логика, – ответил бывший коммандос военно-морского флота, ныне глава ЦРУ. – Не думаешь ли ты, что мы оставим тебя болтаться где-нибудь здесь, после того как команда наших медиков обработает тебя? После аутопсии все станет ясно как Божий день, и нас всех сошлют лет на тридцать долбить камень в каком-нибудь карьере, – у меня, честно говоря, не так много свободного времени… Так как, Ники? Будешь говорить или позвать священника?

– Надо подумать…

– Пошли, Алекс, – отрезал Холланд, направляясь к дверям. – Надо послать за священником. Пусть он облегчит этому сукину сыну хотя бы последние мгновения жизни.

– Сегодня как раз один из тех моментов, – добавил, опираясь о палку и поднимаясь, Алекс, – когда я задаюсь вопросом, почему люди столь негуманно относятся друг к другу. А потом нахожу рациональный довод: это не жестокость, поскольку это слово – обычная абстракция. Просто так заведено в том деле, которым все мы занимаемся. Правда, остается отдельно взятая человеческая личность – ее разум, плоть и столь чувствительные нервные окончания. Чудовищная боль. Благодарение Небесам, я всегда держался на заднем плане – вне пределов досягаемости, как и сообщники Ники. Они будут обедать в шикарных ресторанах, а он опустится в капсуле на дно океана, где его сплющит в лепешку.

– Хорошо, хорошо! – завопил Никколо Деллакроче, извиваясь на кровати и сминая простыни своим тучным телом. – Задавайте свои траханые вопросы, но вы обеспечиваете мне защиту, capisce?!

– Это зависит от правдивости твоих ответов, – заметил Холланд, возвращаясь к кровати.

– На твоем месте я бы говорил только правду, Ники, – бросил Алекс, хромая обратно к своему стулу. – Одно неправильное заявление – и будешь спать вместе с рыбами: кажется, ваши тоже так выражаются.

– Инструкторы мне не нужны, я знаю что к чему.

– Тогда начнем, мистер Деллакроче, – сказал директор ЦРУ, вынимая из кармана портативный магнитофон. Он положил его на высокий белый столик рядом с кроватью, пододвинул себе стул и начал допрос. Его вступление тоже записывалось на магнитофон: – Я адмирал Питер Холланд, в настоящее время являюсь директором Центрального разведывательного управления, – если возникнет такая необходимость, можно проверить подлинность моего голоса. Далее последует допрос информатора, которого мы будем называть Джон Смит, голос его на пленке будет искажен, а подлинное имя будет указано только в личном архиве директора ЦРУ… Итак, мистер Джон Смит, всякое дерьмо оставляем в стороне и переходим к основным вопросам. Для вашей безопасности я буду задавать их в максимально обобщенной форме, но вы понимаете, что именно я имею в виду, поэтому я ожидаю четких ответов… Где вы работаете, мистер Смит?

– В фирме торговых автоматов «Атлас» на Лонг-Айленде, – невнятно ответил Деллакроче.

– Кто ее владелец?

– Я не знаю… Мы в основном работаем прямо из дома, «мы» это человек пятнадцать – двадцать… Понимаете, что я имею в виду? Мы обслуживаем торговые автоматы и присылаем отчеты на фирму.

Холланд взглянул на Конклина: оба тут же улыбнулись. Одним ответом мафиози поставил себя в ряд множества потенциальных информаторов: Никколо не был новичком в делах такого сорта.

– Кто платит вам деньги, мистер Смит?

– Некий мистер Луис Дефацио – вполне респектабельный бизнесмен, насколько мне известно. Он дает нам задания.

– Вам известно, где он живет?

– На Бруклин-Хайтс, это рядом с рекой… Мне так сказали.

– Куда вы направлялись, когда наши люди перехватили вас?

Деллакроче поморщился, на секунду прикрыв опухшие глаза, прежде чем ответить:

– В одну из клиник для алкоголиков и наркоманов где-то к югу от Филли[113]113
  Филадельфия (жарг.).


[Закрыть] – это вы уже знаете, мистер Большая Шишка, – ведь вы нашли карту в машине.

Холланд тут же выключил магнитофон.

– Можешь считать, что ты уже на пути к Гаттерасу, сукин сын, – пригрозил он.

– Эй, вы задаете вопросы по-своему, а я отвечаю по-своему, о'кей? Там действительно была карта – всегда есть карта, – потому что все мы должны возить этих наркоманов в ту лечебницу по проселочным дорогам, и возить так, словно это сам президент или даже don superiore[114]114
  Глава мафии (ит.).


[Закрыть] отправляется на встречу куда-то в Аппалачи… Дайте мне блокнот и карандаш, и я нарисую вам, где находится это место, нарисую все вплоть до медной дощечки на въезде. – Мафиози поднял здоровую правую руку, его указательный палец был направлен в сторону директора ЦРУ. – Все будет как надо, мистер Большая Шишка! Я не хочу спать с рыбами, capisce?

– Но вы не хотите, чтобы это осталось на пленке, – сказал Холланд с ноткой озабоченности в голосе. – Почему?

– Пленка – это дерьмо! Как вы сказали? Голос на пленке? Чепуха! Вы что, думаете, наши люди не смогут пробраться в то место, где она будет лежать? Ха-ха! Этот ваш трахнутый доктор мог быть одним из нас!

– Только не он, но мы собираемся добраться до одного военного врача, который действительно ваш. – Питер Холланд взял со столика блокнот и карандаш и протянул их Деллакроче. Магнитофон он не включал: игра в поддавки кончилась, началась настоящая работа.

* * *

В самом центре нью-йоркского Гарлема, где-то между Бродвеем и Амстердам-авеню, шатаясь шел огромный взъерошенный негр лет тридцати пяти. Его мотнуло к исщербленной кирпичной стене обшарпанного многоквартирного дома: он оперся о нее и соскользнул на тротуар, где и остался сидеть, раздвинув ноги и склонив небритое лицо к воротнику изорванной рубашки из запасов армии США.

– Ну и видок у меня, – тихо произнес он в микрофон, спрятанный под одеждой. – Представляю, как я появился бы в таком виде в универсаме в каком-нибудь белом районе в Палм-Спрингс.

– У тебя все отлично, – последовал ответ из громкоговорителя, вшитого в воротник рубашки агента. – Мы наблюдаем за всем районом и будем держать тебя в курсе событий. Тот автоответчик так заклинило, что он свистит и прямо дымится.

– Как же вам, белым браткам, удалось пробраться в тот вертеп наверху?

– Надо рано вставать – так рано, чтобы некому было замечать, какого цвета твоя кожа.

– Мне просто не терпится посмотреть, как вы будете оттуда выбираться: пожалуй, это потруднее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Кстати, раз уж заговорили на эту тему: полиция предупреждена о нашей операции? Не хватает только, чтобы меня сцапали с такой заросшей мордой… Рожа чертовски чешется и совсем не нравится моей новой жене, с которой я расписался всего три недели назад.

– Надо было оставить первую, приятель.

– Смешной ты белый мальчик. Ей не нравились часы моей работы и география. Ну, например, что я пропадаю по нескольку недель где-нибудь в Зимбабве. Прием?

– У «синих мундиров» есть твое описание, кроме того, они имеют представление о сценарии: ты участвуешь в федеральной операции, поэтому они оставят тебя в покое… Подожди!! Хватит болтать. Должно быть, это тот, кто нам нужен: у него к поясу пристегнута сумка телефониста… Точно. Он направляется к подъезду. Он – твой, император Джонс.

– Смешной белый мальчик… Вижу его и должен сказать, что он похож на растаявший шоколадный крем. Чертовски боится войти в этот дворец.

– Что означает: он-то нам и нужен, – произнес металлический голос. – Это хорошо.