Текст книги "Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)"

– В чем дело? – спросил его Мо.

– Я только что разговаривал с Чарли Кэссетом в Вашингтоне.

– Это один из тех, кто тебе нравится и кому ты доверяешь?

– Он лучше всех тогда, когда необходим индивидуальный подход или, как говорится, нужно пораскинуть мозгами. Он предпочитает смотреть и слушать сам, а не возиться с бумажками или компьютером, когда некому задавать дополнительные вопросы.

– А тебе не кажется, что ты забрел на мою территорию, доктор Конклин?

– На прошлой неделе Дэвид в такой ситуации сказал мне: «Мы в свободной стране, и, если пренебречь твоей профессиональной подготовкой, у тебя нет монополии на здравый смысл».

– Меа culpa[118]118
  Моя вина (лат.).


[Закрыть], – кивнув, согласился Панов. – Наверное, ты был не в состоянии одобрить то, что сделал твой дружок Кэссет…

– Он сделал нечто, что и сам не одобрил бы, знай он больше о том, с кем имеет дело.

– Ну, это прямо фрейдизм какой-то… Но довольно опрометчиво с медицинской точки зрения.

– Возможно, ты прав. Кэссет пошел на соглашение с человеком в русском посольстве в Париже. Его зовут Дмитрий Крупкин. Предполагается, что мы будем работать с местной резидентурой КГБ. Я очень надеюсь, что Борна и Мари мы найдем в Рамбуйе.

– Что ты плетешь?! – едва слышно пробормотал пораженный Панов.

– Это долгая история, а времени мало. Москва твердо решила покончить с Шакалом. Вашингтон не может в данной ситуации ни защитить нас, ни оказать помощь. Советы будут для нас временно отцом родным, если нам удастся с ними сработаться.

Панов нахмурился, покачал головой, словно стараясь переварить эту неожиданную информацию, а потом сказал:

– Полагаю, это не твоя обычная шуточка… В этом есть некоторая логика. Я бы сказал, что даже как-то увереннее себя чувствуешь…

– Увы, это пока прожекты, Мо, – сказал Конклин. – Логично только на бумаге… Дмитрий Крупкин еще та штучка. Чарли с ним незнаком, а я знаю его как облупленного.

– Да? Он что, гнилой?

– Круппи – гнилой? Нет, вообще-то…

– Круппи?!

– Дело давнее… в конце шестидесятых мы работали с ним в Стамбуле, потом в Афинах, еще позже в Амстердаме… Нельзя сказать, что Крупкин крутой, хотя он и работает на Москву как сукин сын, насколько позволяют его умственные способности, а они у него вдвое лучше, чем у большинства клоунов в нашем бизнесе… Но у него есть пунктик. Дело в том, что он оказался не на той стороне, живет не в том обществе, не в той стране. Когда большевики пришли к власти, его родителям имело смысл бежать так же, как и моим.

– Я совсем забыл: ты ведь у нас русский.

– Знание русского всегда помогало мне в делах с Круппи: я улавливаю нюансы. По сути, он – стопроцентный капиталист. Круппи не просто любит деньги, это его всепоглощающая страсть со всеми вытекающими последствиями. Его можно купить при условии, что этого никто не видел и не слышал.

– Ты имеешь в виду Шакала?

– Я знаю, что в Афинах его купили греческие торговцы недвижимостью, которые продали Вашингтону дополнительные летные площадки, когда узнали, что коммунисты вот-вот вышвырнут нас оттуда. Они заплатили ему, чтобы он прикусил язык. Позднее Круппи был посредником в торговле алмазами между торговцами с Ньювмартк в Амстердаме и «дачной элитой» в Москве. Однажды мы выпивали с ним в «Каттенгат», и я спросил его: «Круппи, что за блядством ты занимаешься?» Представь себе, он сидел напротив меня в шикарном костюме, купить который мне было не по карману, и знаешь, как он ответил? «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы превзойти тебя и чтобы Верховный Совет господствовал над миром, но если тебе захочется отдохнуть, приглашу тебя в свой „домик“ на Женевском озере». Вот что он сказал, Мо.

– Он просто великолепен. Ты, конечно, поведал об этом своему другу Кассету…

– Напротив, нет, – перебил Конклин.

– Но почему?!

– Потому что Крупкин в разговоре с Чарли ни словом не обмолвился о том, что знаком со мной. Кэссет только пытается договориться, но подписывать договор в конце концов придется мне.

– О чем ты? Какой договор?

– У Дэвида на Каймановых островах лежит больше пяти миллионов. За приемлемую для обеих сторон сумму я перевербую Круппи, и он будет работать только на нас.

– Другими словами: ты не доверяешь Кэссету.

– Вовсе нет, – ответил Алекс. – Я доверил бы Чарли свою жизнь. Просто я не уверен, что нити этой игры должны находиться в его руках. У Холланда и Кэссета – свои приоритеты, у нас – свои. У них – это «Медуза», у нас – Дэвид и Мари.

– Извините меня. – Стюардесса вернулась и обращалась теперь к Конклину. – Прибыл ваш автомобиль, сэр. Он ждет у южного выхода.

– Вы уверены, что это за мной? – спросил Алекс.

– Простите, мсье, но водитель сказал мне, что он ждет мистера Смита, у которого не все в порядке с ногой.

– В этом он не ошибся.

– Я вызвала носильщика, чтобы отнести ваш багаж, господа. Туда довольно долго идти. Носильщик встретит вас у выхода.

– Огромное спасибо. – Конклин поднялся и вытащил из кармана деньги.

– Извините, месье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.

– Простите, я совсем забыл… Мой чемодан у вас за стойкой, не так ли?

– Там где его оставил ваш сопровождающий, сэр. Так же, как и багаж доктора, он будет у выхода через несколько минут.

– Спасибо еще раз, – поблагодарил Алекс. – Извините за мою оплошность с чаевыми.

– Нам хорошо платят, сэр, но я благодарю вас за ваш порыв.

Когда они шагали к дверям в центральный зал аэропорта Орли, Конклин повернулся к Панову и спросил:

– Как она узнала о том, что ты врач? Ты что, решил между делом подработать психоанализом?

– Едва ли это было возможно: слишком трудно объясняться на французском.

– И все же откуда она узнала? Я никому не говорил, что ты врач.

– Она знакома с парнем из службы безопасности, который проводил меня в тот холл. Мне кажется, что они коротко знакомы. Она сказала, что находит его «очень привлекательным».

Ориентируясь по указателям в переполненном зале, они направились к южному выходу.

Ни один из них не обратил внимания на смуглого мужчину с черными кудрявыми волосами и темными большими глазами, который выскользнул из зала для дипломатов вслед за американцами. Он устремился вперед и, обогнав Конклина и Панова, подбежал к стоянке такси. Он вытащил из кармана фотокарточку и, переводя взгляд с нее на американцев, убедился, что на карточке запечатлен один из них. Это был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, с каким-то отрешенным выражением лица.

Американцы вышли к южному выходу – человек последовал за ними. Американцы высматривали такси – человек подал знак своему шоферу. Подъехало такси. Водитель вышел навстречу Конклину и Панову и тихо о чем-то заговорил с ними. Носильщик доставил их багаж – американцы уселись в такси. Следивший за ними незнакомец проскользнул в свою машину.

– Pazzo! – воскликнул темноволосый мужчина, обращаясь к модно одетой женщине средних лет за рулем. – Говорю тебе, это какое-то безумие! Мы ждем три дня, встречаем каждый рейс из Америки, уже готовы плюнуть на все, – и вдруг этот болван из Нью-Йорка оказывается прав. Это они! …Давай я поведу, а ты вылезай и свяжись с нашими людьми. Вели им позвонить Дефацио. Пусть он едет в свой любимый ресторан и ждет там моего звонка. Мне необходимо с ним переговорить.

* * *

– Это ты, старик? – спросила стюардесса из дипломатического зала по телефону, стоящему у нее на стойке.

– Да, я, – ответил на другом конце линии дрожащий голос. – И я постоянно повторяю слова молитвы к Пресвятой Богородице.

– Значит, это точно ты.

– Я уже сказал… Давай к делу.

– В список, который мы получили на прошлой неделе, был включен стройный пожилой американец с протезом, возможно в сопровождении врача. Верно?

– Верно! И?!

– Они только что прибыли. Я обратилась к спутнику инвалида, назвав его «док», и он сразу же отреагировал.

– Куда они отправились? Мне необходимо знать!

– Они мне не сообщили… Но вскоре я многое узнаю, и ты сможешь установить их маршрут, старик. Носильщик сообщит номер машины, которая ждала их на южной платформе.

– Во имя Господа, перезвони мне и сообщи все, что узнаешь!

* * *

В трех тысячах миль от Парижа в ресторане «Траффикантес Клэм Хаус» на Проспект-авеню в Бруклине в одиночестве сидел Луис Дефацио. Он покончил с vitello tonnato[119]119
  Жареная телятина – блюдо итальянской кухни.


[Закрыть] и теперь, вытирая ярко-красной салфеткой губы, старался сохранять обычный спокойный и исполненный достоинства вид. На самом деле он от ярости был готов вцепиться зубами в салфетку и едва сдерживал себя. Maledetto![120]120
  Проклятый (ит.).


[Закрыть] Он провел в «Траффикантес» уже почти два часа, целых два часа своего драгоценного времени! А если учесть, что после звонка ему потребовалось сорок пять минут, чтобы добраться сюда из «Гарафолас Паста Пэлйс», что на Манхэттене, на самом деле прошло уже почти три часа с тех пор, как в Париже этот идиот обнаружил обе мишени. Сколько времени эти два мошенника могут добираться из аэропорта в отель? Целых три часа?! Конечно нет, если только этот идиот из Палермо не вздумал отправиться в Лондон, чего, кстати, вполне можно ожидать от этих, из Палермо.

И все равно Дефацио знал, что он прав! То, что этот еврей психиатр сказал под иглой, свидетельствовало о том, что другого пути у него и экс-шпиона, кроме Парижа с их добрым приятелем, траханым убийцей, нет… Итак, Никколо и лекарь исчезли… Ну и что? Еврей сбежал, и Ники не рискует показываться после этого на глаза. Но Никколо болтать не станет: он знает, что для его здоровья будет очень вреден нож в печени, – а именно это ожидает его, если он пустится в разговоры. Кроме того, Ники не знает ничего такого, что адвокаты не отмели бы сразу же, как какое-то второразрядное дерьмо, которое выпало из зада захудалого жеребца. А лекарь знает только, что он был в какой-то комнате на непонятно где расположенной ферме… Если вообще он окажется в состоянии хоть что-то вспомнить. И видел он только Никколо, когда был «компас мантис», как они говорят.

Да, Луис Дефацио знает, что прав. И потому его в Париже поджидают семь миллионов «зеленых». Боже всемилостивый, семь миллионов! Даже если он выделит палермским мошенникам, работающим в Париже, больше, чем они ожидают, то ему все равно останется куча денег…

Пожилой официант, переселенец еще из той, старой страны, дядя владельца ресторана, приблизился к столу. Луис затаил дыхание.

– Вас к телефону, синьор Дефацио.

Саро supremo отправился к телефону-автомату в конце узкого темного коридора, начинавшегося за мужским туалетом.

– Говорит «Нью-Йорк», – сказал Дефацио.

– Говорит «Париж», синьор «Нью-Йорк». Это опять-таки pazzo!

– Где вы были? Вы что, достаточно pazzo, чтобы отправиться в Лондон? Я звонка ждал целых три часа!

– Где я был? Ехал по темным проселочным дорогам… Но это важно только с точки зрения сохранности моей нервной системы. Спросите лучше, где я сейчас… это какой-то бред!

– Так где же?

– Я звоню из сторожки. Этому французскому buffone[121]121
  Шут (ит.).


[Закрыть] я заплатил сотню долларов, и теперь он то и дело заглядывает в окно, чтобы проверить, не стащил ли я чего: может, он думает, что я заберу обеденные судки, кто знает?

– Для мошенника вы говорите не так уж и глупо… Что за сторожка?

– Я на кладбище, это примерно в двадцати пяти милях от Парижа. Говорю вам…

– На кладбище? – перебил его Луис. – Почему, черт подери?!

– Да потому, что оба ваших знакомца прямо из аэропорта отправились сюда, вы, ignorante![122]122
  Невежда (ит.).


[Закрыть] Здесь сейчас происходит церемония погребения – ночные похороны… полно людей со свечками, которые вот-вот потухнут из-за дождя… Если ваши знакомые прилетели сюда, чтобы посетить эту варварскую церемонию, выходит, воздух в Америке наполнен вредными для мозга веществами! О таких sciocchezze[123]123
  Причуды (ит.).


[Закрыть], мистер «Нью-Йорк», мы не договаривались. У нас своя работа.

– Они отправились туда на встречу со своим дружком, – не повышая голоса, словно бы для себя, произнес Дефацио. – Что касается работы, мошенник, вот что я тебе скажу: если у тебя есть желание когда-либо еще поработать с нами или с Филадельфией, Чикаго или Лос-Анджелесом, будешь делать то, что я тебе скажу. И тебе за это хорошо, заплатят, capisce?

– Вынужден согласиться, что последнее сообщение имеет смысл.

– Наблюдай за ними так, чтобы тебя не заметили, но слежку не прекращай. Выясни, куда они направятся и с кем встретятся. Я приеду, как только смогу, но мне придется лететь через Канаду или Мексику для того, чтобы проверить, нет ли за мной хвоста. Буду у вас завтра вечером или послезавтра утром.

– Чао, – попрощался «Париж».

– Пока. Мы кровно связаны, – ответил Луис Дефацио.

Глава 30

В ночной мгле мигали свечи. За гробом, который несли на плечах шестеро мужчин, двумя шеренгами торжественно двигалась траурная процессия. Некоторые участники процессии спотыкались на влажном гравии кладбищенской аллеи. По бокам шли четыре барабанщика – по два с каждой стороны, – мерными ударами выбивая каденцию марша смерти.

Моррис Панов, наблюдавший за ночной траурной церемонией, облегченно вздохнул, когда заметил Алекса Конклина, который пробирался меж надгробий.

– Ну что, не видел? – спросил Алекс.

– Нет, – ответил Панов. – Похоже, тебе тоже не повезло.

– Хуже того. Я столкнулся с настоящим психом.

– То есть?

– Тут есть сторожка. Я подумал, Дэвид или Мари могли оставить там записку для нас. Я пошел туда. Какой-то клоун, который постоянно заглядывал в окно, заявил, что он здешний сторож, и предложил мне воспользоваться телефоном.

– Телефоном?

– Ну да… Ночная такса – двести франков, а ближайший телефон-автомат находится в десяти километрах отсюда.

– Ни дать ни взять сумасшедший, – согласился Панов.

– Я говорю ему, что ищу мужчину и женщину, спрашиваю насчет записки. А он талдычит свое: записки нет, но вы можете воспользоваться телефоном… Сумасшествие какое-то!

– Да, у меня здесь неплохо бы пошли дела, – засмеялся Мо. – И все-таки, может, он видел парочку?

– Я спросил его об этом, он сказал, что парочки бродят здесь десятками, и указал на этот парад со свечами. А потом опять уставился в это проклятое окно.

– Кстати, что это за парад?

– Сторож сказал, что это какая-то религиозная секта, которая хоронит своих покойников по ночам, и что, вероятно, это цыгане. Сказал и тут же перекрестился.

– Эти цыгане насквозь промокнут, – заметил Панов, приподняв воротник плаща, потому что дождь усиливался.

– Боже, почему же я забыл об этом?! – воскликнул Конклин, взглянув куда-то за Панова.

– О чем ты? – спросил психиатр.

– О большом надгробье на полпути вверх по холму, позади сторожки. Это произошло там!

– Где ты пытался… – Мо не закончил фразу, поскольку в этом не было необходимости.

– На самом деле это Дэвид мог убить меня, но не сделал этого, – сказал Алекс. – Пошли!

Они прошли мимо сторожки и растворились в темноте. Их путь лежал вверх по заросшему травой холму, на котором белыми пятнами выделялись блестящие от дождевых капель надгробия.

– Полегче, – взмолился Панов, тяжело дыша. – Ты успел привыкнуть к своей несуществующей ноге, а я вот все никак не свыкнусь ее своим изнасилованным телом.

– Извини.

– Мо! – раздался женский голос. Из-за колонны, украшавшей вход в склеп, размеры которого были под стать мавзолею, появилась женская фигура, размахивающая руками.

– Мари?! – крикнул Панов и, опережая Конклина, бросился вперед.

– Потрясающе! – зарычал Алекс, с трудом преодолевая подъем. – Услышал женский голос – и сразу забыл о «насилии».

Последовали объятия: семья опять была в сборе. Панов и Мари о чем-то шептались. Джейсон Борн отвел Конклина в сторонку, ближе к краю портика; дождь разошелся не на шутку. Траурная процессия внизу остановилась возле могилы. Свечи давно погасли, а количество присутствующих заметно уменьшилось.

– Я выбрал это место, Алекс, потому что увидел шествие внизу… С ходу я не мог придумать ничего лучшего, – пояснил Джейсон.

– Помнишь сторожку и ту аллею, что вела к автостоянке?.. Ты победил тогда. У меня кончились патроны, и ты вполне мог снести мне голову.

– Ты ошибаешься… Я не мог убить тебя. В твоих глазах были гнев и смущение, но прежде всего смущение. Я не мог это видеть, но знал, что это так.

– Послушай, Дэвид, это не причина, чтобы не покончить с человеком, который пытается убить тебя.

– Ты думаешь так, потому что не можешь ничего вспомнить. Бывают провалы памяти, но какие-то фрагменты событий остаются. Для меня эти отрывки были пульсирующими образами. Они жили во мне постоянно.

Конклин взглянул на Борна и улыбнулся.

– Пульсирующая информация, – сказал он. – Это термин Панова. Ты заимствуешь у него.

– Возможно, – сказал Джейсон. – Мари сейчас рассказывает Панову обо мне. Ты, наверное, догадываешься, не так ли?

– Скорее всего, так. Она обеспокоена, и он тоже.

– Меня мучает мысль о том беспокойстве, которое я им еще доставлю. И ты тоже…

– Что ты хочешь этим сказать, Дэвид?

– Только то, что сказал. Забудь о Дэвиде. Дэвида Уэбба не существует – во всяком случае, здесь и сейчас. Я играю роль Уэбба для его жены, но у меня это плохо выходит. Мне надо, чтобы Мари вернулась в Штаты к детям.

– Она на это не пойдет. Она прилетела, чтобы найти тебя, и нашла. Мари помнит, что творилось в Париже тринадцать лет назад, и не оставит тебя. Если бы не она, тебя не было бы в живых.

– Сейчас она помеха. Я найду способ заставить ее уехать. Алекс посмотрел в холодные глаза человека, известного под псевдонимом Хамелеон, и тихо произнес:

– Тебе уже пятьдесят, Джейсон. Париж уже не тот, что был тринадцать лет назад, тем более это не Сайгон… Сегодня тебе необходима любая помощь. Мари считает, что может помочь тебе, и я первый готов поддержать ее.

Борн упрямо тряхнул головой и взглянул на Конклина.

– Позволь мне самому решать, чья помощь мне нужна.

– Ты перегибаешь палку, приятель.

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Джейсон, несколько смягчая тон. – Я не хочу, чтобы здесь повторился Гонконг. Это касается меня, но не тебя.

– Пусть так… Ладно, давай выбираться отсюда. Наш шофер знает один деревенский ресторанчик в Эперноне; это в шести милях отсюда. Нам надо все обсудить.

– Объясни мне еще одну вещь, – попросил Борн. – Почему ты привез Панова?

– Потому что если бы я этого не сделал, он вместо прививки от гриппа впрыснул бы мне стрихнин.

– Что это значит?

– Панов – один из нас. Ты это знаешь лучше, чем Мари и я.

– С ним что-то произошло, так ведь? И это случилось из-за меня?

– Не думай об этом… Он вернулся – вот и все…

– Это «Медуза»?

– Да. Но Моррис вернулся, и, хоть он немного устал, с ним все о'кей.

– Немного устал?.. Это напоминает мне кое о чем. Говоришь, деревенский ресторанчик в шести милях…

– Да, шофер знает Париж и его окрестности как свои пять пальцев.

– Кто он?

– Француз родом из Алжира, многие годы работает на Управление. Чарли Кэссет отрядил его нам в помощь. Этот парень видал виды, и за это ему хорошо платят. Похоже, ему можно доверять.

– Это было бы неплохо.

– У тебя нет оснований для сомнений.

* * *

Они сидели в задней комнате деревенской гостиницы, в которой присутствовали все атрибуты, соответствующие ее статусу: занавес не первой свежести, сосновые стол и скамьи, бесхитростное, но вполне приличное вино. Владелец гостиницы, цветущий толстяк, объявил во всеуслышание, что кухня в его заведении великолепна. Борн уплатил за четыре блюда, чтобы потрафить хозяину. Это возымело действие, и хозяин прислал два кувшина столового вина и бутылку минеральной воды. В дальнейшем он держался вдали от их столика.

– Хорошо, Мо, – сказал Джейсон, – ты не хочешь рассказывать о том, что с тобой случилось, но внешне ты по-прежнему энергичный многословный заносчивый лекарь; ты говоришь так, словно кашу жуешь, – таким мы тебя знаем многие годы…

– А ты, дружок, беглец-шизофреник… Если ты думаешь, что я выставляю себя героем, позволь тебе напомнить, что я здесь потому, что хочу защитить свои гражданские права. Мой интерес – это обворожительная Мари, которая сидит рядом со мной, а не с тобой. И у меня слюнки текут, когда я вспоминаю о гуляше, который она готовит.

– Мо, я тебя обожаю, – улыбнулась Мари, пожимая руку Панова.

– Приятно слышать, – ответил доктор, целуя ее в щеку.

– Хочу напомнить, что я тоже тут, – сказал Конклин. – Меня зовут Алекс, и мне надо обговорить пару вопросов, в которые не входит таинство приготовления гуляша… Хотя должен признаться, Мари, вчера я сказал Питеру Холланду, что твое коронное блюдо – великолепно.

– При чем здесь этот чертов гуляш?

– Все дело в красном соусе, – вмешался Панов.

– Может, мы наконец перейдем к делу, – напомнил Джейсон Борн.

– Извини, дорогой…

– Мы будем работать с Советами, – быстро проговорил Конклин, словно стремясь предотвратить возражения Борна и Мари. – Я знаю этого человека уже много лет, но наверху не знают, что мы знакомы. Его зовут Крупкин, Дмитрий Крупкин, и его можно купить… за пять сребреников.

– Дай ему тридцать один, – перебил Борн, – чтобы он наверняка был на нашей стороне.

– Я знал, что ты так отреагируешь. У тебя есть представление о максимуме суммы?

– Никакого.

– Не спешите, – попросила Мари. – Какова стартовая цена?

– Это речь экономиста, – заметил Панов, прихлебывая из своего бокала.

– Учитывая его положение в парижской резидентуре КГБ, думаю начать с пятидесяти тысяч… американских долларов.

– Предложи ему тридцать пять и доведи до семидесяти пяти, если он будет артачиться. Конечно, в случае необходимости можешь дойти и до ста тысяч.

– О Господи! Какой может быть торг? – закричал Джейсон, но тут же взял себя в руки. – Речь идет о нашей жизни… Дай ему все, что он попросит!

– Легко покупаемый легко поддается на контрпредложение, – заметила Мари.

– Она права? – спросил Борн, глядя на Конклина.

– Вообще-то да… Но в данном случае ставки несоизмеримо выше. Никто так яростно не хочет ликвидировать Карлоса, как Советы, поэтому человек, который покончит с ним, станет героем Кремля. Не забывайте о том, что Шакала готовили в «Новгороде». Для Москвы это очень важно.

– Тогда надо сделать все, чтобы купить его, – сказал Джейсон.

– Понял. – Конклин подался вперед. – Я позвоню ему сегодня же из телефона-автомата и обо всем договорюсь. Вероятно, о встрече на завтра. Может, пообедаем где-нибудь за городом, где не так людно…

– А почему бы не встретиться здесь? – спросил Борн. – Это вполне подходящее место, к тому же я знаю дорогу.

– Возможно, – согласился Алекс. – Тогда я договорюсь с хозяином. Будем только мы с Джейсоном.

– Само собой разумеется, – произнес Борн. – Мари не должна быть в этом замешана. О ней никто не должен знать, ясно?

– Дэвид, на самом деле…

– Да, на самом деле…

– Я останусь с Мари, – поспешил перебить Панов. – А как насчет гуляша? – прибавил он, обращаясь к Мари и нарочито стремясь снизить напряжение.

– Я бы с радостью, но у меня нет возможности, зато я знаю ресторанчик, где подают превосходную форель.

– Придется пойти на жертву, – вздохнул психиатр.

– А по-моему, вам придется обедать у себя в номере, – ледяным тоном произнес Борн.

– Я не пленница, – спокойно заметила Мари, не сводя глаз с Джейсона. – Никто не знает нас, и мне кажется, что тот, кто запирается в номере, привлекает к себе гораздо больше внимания…

– В этом что-то есть, – пробормотал Алекс. – Карлос безусловно раскинул свою сеть, и любой, кто ведет себя странно, привлечет его внимание. Далее, у нас есть еще запасной игрок – Панов. Прикинься доктором или кем-то типа этого, Мо. Конечно, тебе не поверят, но все равно попытайся: это придаст тебе оттенок респектабельности. По причинам, которые недоступны моему понимаю, врачи, как правило, выше подозрений.

– Психопат неблагодарный, – откликнулся Панов.

– Может, вернемся к делу? – сухо осведомился Борн.

– Это грубо, Дэвид.

– У нас мало времени, а я хочу все обговорить.

– О'кей, успокойтесь, – сказал Конклин. – Мы сейчас напряжены, но все должно проясниться. Как только у нас на борту окажется Крупкин, он первым делом выяснит, что это за номер, который Гейтс назвал Префонтену.

– Я ничего не понимаю, – сказал психиатр.

– Ты немного отстал, Мо. Префонтен – это разжалованный судья, который случайно наткнулся на связного Шакала. Тот дал нашему судье телефонный номер, здесь в Париже, по которому якобы можно выйти на Шакала, но этот номер не совпадает с тем, который узнал Джейсон. Однако нет никаких сомнений в том, что этот человек – юрист по фамилии Гейтс – связывался с Карлосом.

– Рэндолф Гейтс?! Бостонский талант, продавшийся «чингисханам» из советов директоров?

– Тот самый.

– Христос с вами – может, мне не следует этого говорить, потому что я не христианин. Черт побери, дело не во мне… но согласитесь, это – шок.

– Еще какой… Нам надо выяснить, кому принадлежит этот номер. Крупкин поможет нам. Он, конечно, мерзавец, в этом я могу вас заверить, но дело свое знает.

– Мерзавец?! – переспросил Панов. – Вы что, решили поиграть в кубик Рубика на арабском? Или вам больше по вкусу кроссворды из лондонской «Тайме»? Что такое этот Префонтен – судья, жюри присяжных или, может, еще что-нибудь? Все это звучит как называние скверного невыдержанного вина…

– Если сравнивать с вином, то можно сказать, что оно весьма выдержанно и высокого качества, – не дала ему договорить Мари. – Он понравится тебе, док. Ты можешь потратить несколько месяцев на изучение его личности. У него больше достоинств, чем у многих из нас. Кроме того, его интеллект по-прежнему в полном порядке, несмотря на злоупотребление алкоголем, развратный образ жизни и пребывание в тюрьме. Он большой оригинал, Мо; если большинство осужденных по таким делам винит кого угодно, кроме себя, то он этого не делает. У него великолепное чувство юмора. Если бы у представителей американской юридической системы было хоть немного мозгов – хотя министерство юстиции делает все, чтобы доказать обратное, – они дали бы ему возможность выступать в суде… Он отправился за людьми Шакала из-за того, что они хотели убить меня и моих детей. И если ему удастся на этом зашибить свой «доллар», то уверяю тебя, что он заработан до последнего цента. И я позабочусь о том, чтобы он получил их сполна!

– Весьма доходчиво. Похоже, он тебе нравится.

– Я обожаю его, так же, как тебя и Алекса. Вы все так рискуете…

– Может быть, наконец вернемся к тому, ради чего мы собрались здесь? – раздраженно сказал Хамелеон: – Это – прошлые дела, а меня волнует то, что будет завтра.

– Это не только грубость, дорогой, но и черная неблагодарность…

– Пусть так. На чем мы остановились?

– В данный момент на Префонтене, – ответил Алекс, посмотрев на Борна. – Но сейчас о нем можно забыть, он, вероятно, не переживет Бостон… Я позвоню тебе завтра в гостиницу в Барбизоне и назначу время обеда. Встретимся здесь. Возвращаясь в гостиницу, обрати внимание, сколько на это уйдет времени, чтобы завтра нам не болтаться тут без дела… Кроме того, если толстяк не соврал насчет своей кухни, Круппи она может понравиться и у него будет возможность похвастаться, что он нашел это местечко.

– Круппи?!

– Расслабься… Это долгая история.

– Даже и не пытайся расспрашивать об этом, – добавил Панов. – Пожалеешь, когда на тебя обрушатся россказни о Стамбуле и Амстердаме. Они оба – парочка отпетых негодяев.

– Оставим глупости соседям, – сказала Мари. – Продолжай, Алекс… Что еще предстоит завтра?

– Мы с Моррисом заедем к вам в гостиницу, а потом Джейсон и я на этом же такси вернемся сюда. После обеда мы вам позвоним.

– А как насчет вашего водителя, которого рекомендовал Кэссет? – поинтересовался Борн, холодно блеснув глазами.

– А что водитель? Ему заплатят вдвое больше, чем он зарабатывает за месяц, крутя баранку. Он отвезет нас и исчезнет. Больше мы никогда о нем не услышим.

– А вдруг он увидится с кем-нибудь еще?

– Не увидится, если хочет жить и помогать родственникам в Алжире. Я говорил уже, что за него ручается Кэссет. С ним все в порядке.

– Значит, завтра, – сказал Борн, взглянув на Мари и Панова. – После того как мы уедем в Париж, вы останетесь в Барбизоне в гостинице. Понятно?

– Знаешь, Дэвид, – ответила Мари. – Вот что я тебе скажу: присутствие Мо и Алекса меня не смущает – они близкие нам люди. Мы все стараемся щадить тебя, можно сказать, балуем, памятуя о том, что тебе пришлось пережить. Но ты не имеешь права распоряжаться нами, словно мы какие-то низшие существа, которым дозволено находиться возле твоей августейшей персоны. Ты это понимаешь?!

– Достаточно ясно, леди. Думаю, тебе лучше отправиться в Штаты… чтобы не страдать от причуд моей августейшей персоны. – Оттолкнув стул, Джейсон Борн поднялся. – Завтра будет тяжелый денек, мне надо выспаться – в последнее время я спал урывками. Один человек, который стоил нас всех, здесь присутствующих, как-то сказал мне, что отдых – это тоже оружие. Я согласен с этим… Я жду тебя в машине через две минуты, Мари. Решай. Алекс в состоянии помочь тебе выбраться из Франции.

– Ты просто ублюдок, – прошептала Мари.

– Пусть так, – произнес Хамелеон, отходя от стола.

– Ты должна идти, Мари, – вмешался Панов. – Видишь, что с ним начинается…

– Я не справлюсь с этим, Мо!

– Тебе не надо справляться. Ты должна быть рядом с ним. Ты – единственное, что у него осталось. Не надо никаких слов, просто будь рядом.

– Он превращается в робота-убийцу.

– Не бойся, тебе он не причинит вреда…

– Конечно нет, я знаю это.

– Тогда помоги ему почувствовать связь с Дэвидом Уэббом. Это ощущение должно в нем существовать, Мари.

– Господи, как же я люблю его! – вскрикнула Мари и побежала вслед за Борном, который в этот момент менее всего походил на ее мужа.

– Ты считаешь, что дал хороший совет, Мо? – спросил Конклин.

– Не знаю, Алекс. Думаю, что его нельзя оставлять наедине со своими кошмарами – мы не должны допустить этого. Это не медицинские выкладки, а просто здравый смысл.

– Удивительно! Иногда ты говоришь как настоящий врач…

* * *

Алжирский район Парижа расположен между Десятым и Одиннадцатым округами и занимает не больше трех кварталов. Застройка там вполне европейская, а вот звуки и запахи – восточные. В этом замкнутом мирке появился черный лимузин с эмблемой церковного иерарха. Он остановился перед трехэтажным домом. Из машины вышел старый священник. Найдя на двери нужную фамилию, он нажал кнопку. На втором этаже затренькал звонок.

– Oui? – раздалось из микрофона внутренней связи.

– Я есть посланец американского посольства, – ответил священник по-французски, с трудом преодолевая трудность грамматики. – Я не имею возможность оставить машину, но я имею для вас срочное сообщение.

– Сейчас выйду, – сказал алжирец. Это был тот самый водитель – человек Чарли Кэссета. Он вышел из подъезда и пересек узкий тротуар. – Что это вы так вырядились? – спросил он мнимого священника.

– Я – католический капеллан, сын мой. Военный атташе хочет переговорить с тобой. – Он распахнул дверцу машины.