Текст книги "Перейти грань"

57

Как-то позвонила Джойс Маннинг из офиса Торна и сообщила, что Гарри согласен предстать перед кинокамерой Стрикланда.

– Серьезно? – переспросил Стрикланд. – И что же заставило его принять такое решение?

– Если честно, Рон, то я думаю, что ему всегда была любопытна ваша деятельность. Он сказал Даффи, что лично рассчитается с вами.

– Звучит зловеще, – заметил Стрикланд. Гарри пришел один в студию на Хеллз-Китчен.

– Мне захотелось взглянуть. – Он оглядывал студию, и было ясно, что она не производила на него должного впечатления. Они поговорили о кинофильмах.

– У меня есть друзья в кинобизнесе, – сообщил Торн. – Они много о себе думают, но дело свое делают неплохо.

Стрикланд записывал звук сам. Проверив уровень громкости, он навел камеру на своего гостя.

– Вот как? И что же они делают?

Торн добродушно засмеялся.

– Можно сказать, предвосхищают вкусы публики. По всей стране и по всему миру. Думаю, что это совсем даже неплохо.

– Ваши друзья в художественном кино фабриковали общественные вкусы, когда в их руках находились все средства. Теперь они стали просто шулерами.

– Похоже, вы все знаете об этом.

– Это известно всем. Люди в таком бизнесе не знают, что найдет сбыт в следующем сезоне. Это псевдорациональный процесс. Они как шаманы. Если идет дождь, они приписывают его себе. Если нет, то винят в этом других.

– Но мне представляется, что вам не удалось пробиться туда.

– Я занимаюсь другим делом и нахожу для себя иные вещи.

– Правда? – Торн снял очки и пристально посмотрел на Стрикланда с кривой усмешкой, как будто так ему было легче разглядеть его. Стрикланд продолжал снимать. – Наверное, менее тривиальные вещи?

– Наверное.

– Вы, полагаю, считаете голливудские фильмы тривиальными. Что ж, большинство из них таковыми и являются. Документалистика, конечно, более серьезный жанр.

– Мы стараемся.

Казалось, Торну доставляет удовольствие созерцать без очков процесс съемки и самого Стрикланда.

– Мужики в Лос-Анджелесе снимают массу тривиальных лент о тривиальных вещах. Наверное, это плохо. Другие же делают тривиальные фильмы о серьезных вещах. Таких, как война во Вьетнаме. Они опошляют то, что является важным.

– Кто опошляет? – спросил Стрикланд. – Я?

– Как знать, – ответил Торн, – может быть, даже вы. Человек рискует жизнью, а вы выискиваете мелкие многозначительности.

– Мелкие многозначительности, – заметил Стрикланд, – говорят о многом.

Торн снова надел очки и устроился в кресле.

– Некоторые идут и делают дело, – сказал он, – бросая на нон свою жизнь и репутацию. Другие, как видно, считают, что их задача идти по следу. И проверять. С фонариком. Выискивая трещины.

– Или с лопатой, – проговорил Стрикланд, не переставая снимать, – подбирая дерьмо.

Торн добродушно рассмеялся.

– Я хочу сказать, что существует разница между теми, кто делает настоящие дела, и теми, кто выискивает ошибки, засовывая нос во все дырки и вынося свои суждения.

– Неверно, – возразил Стрикланд. – Разве я ничего не делаю? Фильм – это уже что-то.

– Только не ваш фильм, Стрикланд. Ваш фильм – это просто отношение к чему-то.

Размышляя над его словами, Стрикланд отложил в сторону камеру и повернулся к окну, чтобы проверить, достаточно ли освещена комната, ибо день шел к концу. На улице внизу он увидел, как у противоположной обочины затормозил седан Браунов и из него вышла Энн. Она посмотрела на часы и закрыла дверцу на ключ.

– В этом есть своя польза, я полагаю, – продолжал разглагольствовать Торн. – Ибо сформировать отношение – это тоже важно. Вот почему мне посоветовали нанять вас. Теперь я считаю, что мне неправильно посоветовали. Думаю, что это была пустая трата времени.

– Здесь вы, наверное, правы, – согласился Стрикланд, наблюдая, как Энн направляется прямо ко входу в здание. Она явно не заметила «линкольн» Торна, припаркованный на углу Одиннадцатой улицы, с шофером, сидевшим за рулем. – Было бы лучше, если бы вам порекомендовали другого человека.

– Это все Мэтти. – Торн передернул плечами. – Со своей оригинальностью. И Энн. Это ей нужен был фильм. Но, как бы там ни было, думаю, мы достигли момента, когда нам надо расстаться.

Внизу раздался звонок. Придется спуститься и открыть ей. Там он вполне сможет отправить ее назад.

– Извините, – начал было Стрикланд, – я жду гостей.

Но Торн считал свой визит законченным.

– Я ухожу. Мои люди свяжутся с вами. У вас есть что-нибудь, требующее моей подписи? Документ о расторжении контракта?

– Вы не прочь подписать документ о расторжении?

Торн был доволен собой.

– Рад, что мои мысли попали на пленку.

Он надел пальто, они вышли и втиснулись в обшарпанный лифт, кабина которого была испещрена непристойными надписями. Стрикланд нажал кнопку, и лифт пошел вниз.

– Очень плохо, что из этого ничего не вышло, – заключил он.

– Да, очень плохо, – подтвердил Гарри.

Когда Стрикланд открыл двери лифта, Энн стояла прямо перед ними, словно только что сошедшая с картинки модного журнала. Она виновато улыбнулась в полном замешательстве и мило покраснела. Момент действительно был неловкий. Взглянув на Гарри, Стрикланд заметил, как тот чуть было не задохнулся, но тут же пришел в себя, довольно быстро разобравшись в ситуации.

– Гарри, – удивилась она, – Боже праведный, что вы делаете здесь?

– Энн, – ровным тоном произнес Торн. – Рад вас видеть. – Он быстрым шагом прошел мимо нее и остановился у мостовой. В тот же самый момент возле него замерла его машина.

– О Господи, – выдохнула Энн, поднимаясь со Стрикландом в лифте. – Я совершенно не ожидала встретить Гарри.

– Да, он случайно оказался здесь.

– Господи, – повторила она. – Да ведь он все знает, разве не так? Про нас.

– Мне так не кажется, – возразил Стрикланд. – Ты всегда была осторожной.

– Я? Была?

– Конечно.

– Я ничего не знаю об этом. – Энн вышла из лифта, обхватив себя руками и глядя в пол.

Ее смущенный вид тронул его, но в то же время он был доволен, что так получилось. Он не желал ей плохого. Его страстным желанием было пленить, а не убить ее. Иногда он даже придумывал, что бы с нею такое сделать, чтобы она стала более похожей на него. Ради компании. Чтобы не быть одиноким.

58

В четыре часа по Гринвичу Браун сидел, склонившись над радиопередатчиком, и ждал. В тот же самый момент в Саутчестерском яхт-клубе напрасно всматривались в монитор, ожидая его сигнала. К четырем тридцати развернутся повсеместные поиски. В начале и в половине каждого часа все заинтересованные персоны в лице небезызвестного Виски Оскар Оскара, а также Кило Оскар Индия с кипарисовых утесов Марина, Виски Оскар Индия с Золотого берега Флориды начнут призывать его откликнуться. Он ждал с улыбкой на лице. Его ложь, скрученная в пружину, была готова вырваться в пространство.

В четыре семнадцать на частоте 21,390 мегагерц застучал неистовый ключ Дикого Макса: «CQ DE ZRA1J563, CQ DE ZRA1J563». И так снова и снова.

Макс запрашивал всю планету, оповещая заодно и о своем существовании и приглашая к разговору. Браун решил позабавить его, отстучав на его частоте свой позывной и сучье имя «Нона». Макс был в восторге.

– JLY GD RARE DX EXCLT SPR, – воскликнул он, выражая бурную радость по поводу такого хорошего приема на столь большом расстоянии.

Затем, как того требовал обычай, Макс поинтересовался погодой. Браун бросил взгляд на последний факс с метеосводкой, чтобы узнать, приведены ли в нем условия для точки, которую он выбрал для своего ложного местонахождения. Он решил объявить, что находится в точке с примерными координатами пятьдесят три градуса южной широты и сорок восемь градусов восточной долготы.

На Макса это произвело неизгладимое впечатление:

– SPR DX. – Он считал это потрясающей передачей. – QRX? – интересовался Макс слышимостью собственного сигнала. Браун отстучал ему цифру «пять», что означало «отлично», и в свою очередь поинтересовался местонахождением Макса. Макс обитал в наталийском Питермаритцбурге. Он просил Брауна прислать ему открытку, чтобы засвидетельствовать их радиообмен, состоявшийся на столь большом расстоянии. Браун с готовностью согласился. Затем он дал Максу номер телефона в офисе Даффи и попросил связаться с ним. Макс радировал одному из своих партнеров по сверхдальней связи в Нью-Джерси, а тот ретранслировал сигнал на телефон Даффи. В одно мгновение встревоженный публицист оказался на линии. «Возвращение в мир, – подумал Браун, – к которому я уже не принадлежу».

– Рандеву на 29,871 мегагерц, – вещал Макс. На этой частоте Браун обнаружил вышедшего из себя Даффи.

– Во имя всего святого, приятель! – кричал Даффи. – Куда, к черту, вы запропастились?

– У меня были засорены баки, Даффи. Я не мог зарядить аккумуляторы. Мне только что удалось разделаться с этим.

Симплексная связь позволяла им легко переговариваться.

– Мы уже думали, что вы утонули, дружище. Ваш ответчик не посылает сигналов.

– Я, наверное, не один такой.

– Не один, – подтвердил Даффи. – Сефалу и Деннис тоже сошли. От Денниса ничего не слышно. Где вы находитесь?

Браун дал ему свои ложные координаты.

– Тогда вы лидируете. Все ли у вас нормально?

– Все прекрасно.

– Можете придумать что-нибудь для прессы?

– Я, пожалуй, воздержусь от выдумок.

– Правильно, мы не нуждаемся в том, чтобы представляться странными или необычными, приятель. А как насчет того, чтобы позвонить Энн?

– А надо?

– Конечно.

– Тогда позвоню.

– Может быть, нам уже пора начинать готовить мир к вашей победе? Когда вы рассчитываете пройти мыс Горн?

– Я дам вам знать. Это дурная примета – загадывать.

– Хорошо, дружище, – согласился Даффи. – Продолжайте в том же духе.

– Продолжаю, – ответил Браун.

Немного погодя Макс стал отстукивать ВТ: та-ти-ти-ти та, та-ти-ти-ти та, та-ти-ти-ти та, что на языке радиолюбителей обозначало заминку. Он придумывал, что сказать дальше.

– Жди HLS, – неожиданно отстучал он. Браун попытался вспомнить, что такое HLS.

– Сообщите значение HLS.

– Ха-ха-ха-ха, – телеграфировал Макс. Сочетание HLS означало смех.

Браун вздохнул и передал, что понял его.

– Слышал о миниатюрных передатчиках?

Браун ждал.

– Для тех, кто не любит много говорить.

– HL, – передал он Максу.

– Твой вызов, как две дерущиеся змеи.

Браун представлял себе это зрелище и ждал.

– Вызов был – яд против яда.

– HL, – ответил Браун.

– Одна лошадь с другой лошадью на скаковой дорожке.

Браун пережидал град точек и тире.

– Не могу вспомнить твою кличку, но галоп мне твой знаком.

– HL, – ответил Браун. Каламбуры продолжались еще какое-то время. Прервав очередную серию ВТ, Браун передал сигнал окончания сеанса связи. Выключив передатчик, он сразу же занялся прокладкой своего мнимого курса в восточном направлении, выбирая точки и определяя углы для них до тех пор, пока не почувствовал, что устал. Навалившаяся усталость была довольно сильной. Он встал, надел подбитую мехом куртку и вышел на палубу.

Лагуна то оставалась совершенно неподвижной, то вдруг по ее поверхности проносился налетавший из-за гор ветер и перемешивал краски отражавшегося в ней неба. Опираясь на поручни, Браун неожиданно вспомнил свое выступление перед репортерами в Объединенном пресс-центре. Его манера говорить вызывала в зале непривычную тишину. Слова, тщательно подобранные и четко произносимые, увеличивали внимание аудитории. Собственная искренность завораживала его, и репортеры чувствовали правдивость его слов. В памяти не сохранилось, что там он доводил до сведения прессы. Трудно сказать, дезинформация то была или нет. Помнилась только та атмосфера праведности, которую он создавал вокруг себя.

«Я уже больше не тот человек, – подумал Браун, – и даже не тот, кто помнит того человека. Тот, наверное, умер». Он вернулся к штурманскому столу и с отвращением посмотрел на справочники. Мысль о том, чтобы продолжить работу, была ненавистна ему. Это было выше его сил. Он опять вернулся на палубу.

Вся хитрость заключалась в том, чтобы обладать истинным знанием, одновременно лишая такой возможности весь остальной мир. На мысль о таком обладании как раз и наводили библейские притчи. Власть над реальностью состояла в причастности к ее природе и в единоличном обладании этим знанием. В какой-то момент Браун вдруг почувствовал, что в такой власти ему всегда будет отказано.

– Я не могу поступить так, – громко сказал он. Его голос эхом пронесся среди окружающих скал.

Убедившись, что вернуться к работе больше не сможет, Браун решил вновь сойти на берег. Время было позднее, солнце низко склонилось над горизонтом. Он сел в лодку и направился вдоль западного берега лагуны в надежде отыскать дом, который видел днем раньше. Когда позади осталось несколько миль, а дом все не показывался, он повернул назад. В конце концов он высадился в бухте, которая напомнила ему ту, что он видел перед домом. Все бухты здесь были очень похожи друг на друга. Прогуливаясь по берегу, он обнаружил устье ручья и пошел вдоль него в глубь острова.

Ручей быстро бежал, прокладывая русло среди черных камней и лугов, поросших грубой желтой травой. На небольшом удалении от берега лагуны он поворачивал и расширялся, образуя пруд. Браун подошел ближе и посмотрел в воду. Он удивился, увидев там лососей, пробиравшихся вверх против течения. Они были хорошо видны в лучах заходящего солнца – огромные и тяжелые рыбины с серебристой чешуей и шрамами от ударов о скалы. Сражаясь с течением, они по долям дюйма отвоевывали у него свой путь.

При виде лосося Браун растрогался до слез. Ему подумалось, что в мире нет созданий с более тяжелой судьбой. Они победили время и океан. Они все пережили и пришли домой. Как ему хотелось стать таким, как они!

Впереди ручей падал с трехъярусного обрыва трехметровой высоты. Взобравшись наверх, Браун услышал шум моря и увидел обгоревший дом.

Направляясь к дому, он пытался вспомнить, где он видел лосося раньше. «На тихоокеанском побережье, – догадался он, – при таком же полярном свете». Он мог наблюдать за ним часами.

На этот раз он уверенно поднялся на крыльцо и прошел через комнаты первого этажа. Оказалось, что здесь находится больше почерневшей мебели, чем он заметил в первый раз. На стене висела выгоревшая вышивка с готической надписью на незнакомом языке. Повернувшись, он увидел вспышку отраженного света. К стене в этом месте было прикручено облупившееся и растрескавшееся зеркало. Приблизившись, Браун увидел в нем лицо. Лицо было темно-коричневое, бородатое, с дикими глазами, как у Заморского гостя Садко. «Или у дервиша», – подумалось ему. Лицо человека в тисках чего-то сверхъестественного и нечистого. Он поднес руку к бороде. Отражение в зеркале сделало то же самое.

– В это невозможно поверить. – Браун рассмеялся. На коричневом лице в зеркале блеснули белые зубы. Маленькое зеркало в изголовье койки на яхте обманывало его.

Он поднялся по лестнице и, открыв дверь, оказался в комнате, где уже был прежде. На полу лежал резной бивень. Из темного угла послышалась возня, и он увидел там кучу крабов. Под ногой затрещал чей-то панцирь, и он отступил назад. Ему казалось, что он где-то слышал, что водяные пастушки и сухопутные крабы воруют друг у друга яйца. Пастушки занимаются этим днем, а крабы – по ночам.

– Где вы?

С осторожностью акробата и изобретательностью инженера один из крабов спускался по ножке древнего кресла-качалки. Уцепившись одной клешней за полоз кресла, а другой за край сиденья, он подождал, когда его закованное в панцирь тело обретет равновесие, с грохотом шлепнулся на пол и поспешил прочь, как рыцарь, волоча за собой свой меч. Браун подошел к креслу и посмотрел на истлевшие одеяла и конский волос, которые в прошлый раз показались ему фигурой человека. Гнездо крабов он принял за свою жену.

– Джонни Землепашец, – затянула бессердечная женщина во мраке. – Джонни лучше-бы-тебе-не-ви-деть-океана.

Это была старая песенка, напоминавшая ему о том, с чем он не хотел иметь ничего общего.

– Посмотри туда, – пропело гнездо женским голосом.

Брауну захотелось призвать на помощь того честного красноречивого молодца, за которого он выдавал себя. Но образ, в котором он когда-то представал перед прессой, не вырисовывался. Слишком многое надо было объяснять. Что-то заставляло его обратить внимание на окно. Браун не поддавался. Он боялся, что может увидеть другое лицо, под стать своему. От ума и глаза можно ждать любых вывертов, ведь он почти не спал все эти дни.

– Посмотри туда, – нараспев произнесла она. Он представил, что это завывает тонкая женщина с голубыми, как вода, глазами.

В конце концов, сломленный, он согласился повернуться, испытывая ужас от того, что может увидеть в окне. Там, вместо заходящего солнца, теснилось бесчисленное множество бесформенных дисков, уходивших в бесконечную глубину на неожиданно расширившемся горизонте. Это была какая-то пародия на визир секстанта. Каждый искаженный шар был отражением другого в большом зеркале, каждый висел, наполовину погруженный в замерзшее море. Они продолжались вечно, уходя в бесконечность, во вселенную бесконечного своеобразия. В океане, как бы говорили они, не может быть меры и смысла. В нем не может быть ни направления, ни горизонта. Океан лишен начала, здравого смысла и света.

В таком океане надо распрощаться со справочниками и верой в счастливую звезду. «Эта игра не по мне», – подумал Браун. Нырнув в пучину, он чувствовал, что акваланг почти пуст. Дыхательное горло сжалось. Глубокие вдохи не наполняли воздухом грудь. Надежда покинула его, и он упал на колени, страстно желая ее возвращения и сожалея о своей лжи.

На секунду ему показалось, что он может справиться с наваждением. «Я отправлюсь домой, – думал он, – пока я на самом деле не принял гнездо крабов за жену. Пока я не стал довольствоваться привидением вместо жены». Но ему было ясно, что возвращаться слишком поздно. Он уже был другим человеком с другой судьбой.

59

Стрикланд направлялся в офис капитана Риггз-Бауэна. На лужайке Саутчестерского яхт-клуба цвели бледно-желтые нарциссы, из кустов белой акации доносились трели какой-то певчей птицы. Ему припомнилась пропитанная духами, алкоголем и звуками волынки атмосфера, царившая здесь прошлой осенью.

Капитан заваривал на мармите чай «тайфу». Он был в белом ирландском пуловере и бордово-золотистом аскотском галстуке – это был первый «аскот», попавшийся Стрикланду на глаза за последние годы. На столе у капитана стояли флаги, среди них он заметил национальный американский и английский военно-морской. В рамке на стене за столом красовался документ с арфами и якорями Королевского ирландского яхт-клуба.

Капитан Риггз-Бауэн пил чай с сухим молоком. Стрикланд предпочитал с лимоном.

– Ну вот, – проникновенным голосом проговорил капитан, – он на переднем крае, ваш человек. Вы должны быть довольны.

– Да, – отозвался Стрикланд. – Мы довольны. Может быть, теперь у вас будут какие-нибудь комментарии по поводу Гонки для нашего фильма?

– Я испытываю искушение прокомментировать гонку, – признался Риггз-Бауэн. – Но пока не буду делать этого.

– Как ему удается это? Что вы думаете?

– Интересный вопрос. Я бы тоже хотел это знать.

– Его яхта, должно быть, лучше, чем вы думали.

– Х-мм… – Капитан уклонился от ответа.

– Такое возможно?

– Я в полной растерянности, Стрикланд. Совершенно сбит с толку. Нам придется искать ответ в его бортовом журнале. Надо будет тщательно разбираться с его записями.

– Зачем?

Риггз-Бауэн с невинным видом посмотрел за окно, где стоял весенний день.

– Ну, за тем, чтобы найти там секрет его успеха. – Он повернулся к Стрикланду с уверенной улыбкой на лице. – Разве нет?

– Когда все закончится, вы предстанете перед нашей камерой?

– Когда все закончится – да. У вас может получиться более сенсационный фильм, чем вы думаете.

– Вы держитесь так, словно знаете какой-то секрет.

– Вы ошибаетесь. Я не знаю ничего такого, что не было бы известно вам.

– Ладно, но вы же видели отчеты, которые он присылает. Не могли бы вы обобщить их?

– Его отчеты довольно бесцветны. В них отсутствуют детали. А скорости отличаются большим разбросом. Так что очень трудно сказать, что происходит.

– Я не понимаю почему. Ведь он вполне владеет словом.

– Я тоже не понимаю.

Стрикланд смотрел на Риггз-Бауэна, ожидая дальнейших слов.

– Я не думаю, что он наслаждается жизнью, – продолжал капитан. – Я не думаю даже, что он получает удовольствие от плавания. Некоторые из них, знаете ли, отправляются туда, чтобы пострадать.

– Я думаю, что он в некотором смысле философ.

Риггз-Бауэн рассмеялся.

– Так считает его жена?

Стрикланд, не отрываясь, смотрел в чашку.

– Она боготворит его, – сообщил он капитану. – Он для нее – свет в окне.

– Счастливчик, – усмехнулся Риггз-Бауэн.

Направляясь к своему автомобилю, Стрикланд чувствовал, что его угнетает ласковая весенняя погода. Он мчался к Энн, переживая приступ отчаяния. Не оставалось никаких сомнений, что никому на свете не было никакого дела до гонки, затеянной Мэтью Хайланом, и до странствующего Оуэна Брауна.

Оставив машину у подножия холма на почтительном расстоянии от дома, он прошелся пешком и вошел через кухню. Она одевалась наверху, в спальне.

– Рон?

– Ты угадала.

Он налил себе виски и прошел в гостиную. На каминной полке стояла фотография Оуэна, только что получившего начальное воинское звание младшего лейтенанта и чуть ли не завернутого в государственный флаг США. «На каком-то этапе, – подумал Стрикланд, – надо будет проделать нечто подобное с флагами и вымпелами».

– Где ты оставил машину? – спросила она сверху.

– В нескольких милях, – ответил он. – А потом я не думаю, что здесь это кого-то интересует.

Он поднялся со своим стаканом наверх. Энн лежала на кровати в джинсах. Рядом валялась сложенная газета. Ему показалось, что она чем-то озабочена и напряжена. Впервые за много дней он стал заикаться в ее присутствии и на какую-то секунду почувствовал ее нетерпение.

– Я… ездил на встречу с Риггз-Бауэном. Думал, что смогу уговорить его сняться в фильме.

– И тебе удалось это?

– Нет.

– Очень плохо, – заметила она.

– Это действительно очень плохо. Ему есть, что сказать, но он изображает из себя надутого индюка.

– Это тебя возмущает?

– Я думаю, что это не к лицу человеку, который не пьет.

В музее «Метрополитен» проходила выставка картин Уинслоу Хомера, и он решил, что им надо посетить ее. Взбегая с ним по ступенькам музея, она на мгновение почувствовала себя школьницей из провинции, выбравшейся на день в город. Ей было забавно узнать, что Стрикланд, оказывается, член «Метрополитен».

В галерею, где были выставлены картины Хомера, он вел ее за руку, и это почему-то вызывало в ней ощущение обреченности. Как только взору открылись морские пейзажи на стенах, она вырвала у него руку.

– Ну и как тебе эта мазня? – спросил Стрикланд. На картинках в первом зале океан бился о берег в Праут-Нэк.

– Что ж, – отозвалась она, – по крайней мере, мне знакомо то, что изображено здесь.

– Только не строй из себя мещанку, пожалуйста.

– Хочешь прочитать мне лекцию?

– Точно. – Стрикланд, взяв ее под руку, подвел к самой большой картине. На ней были изображены четыре женские фигурки, стоящие на скале возле бушующего моря. – Океан свирепствует. Стихия неудержима. Женщины подавлены ее мощью. Конец девятнадцатого века, Эрос и Танатос, Красная Вселенная. Картина передает атмосферу пошатнувшейся нравственности. Ты видишь это?

– Думаю, что да.

Она и вправду сама была вполне способна увидеть то, что, по его словам, выражала картина. Ведь океан был ее старым знакомым.

– Взгляни на женщин, – говорил он. – Они выведены из равновесия и обращены в разные стороны, словно слышат разные голоса.

– Там действительно есть все это?

Он опять стал заикаться.

– К… конечно, есть. Это передается композицией. – Хорошо одетая латиноамериканская пара, стоявшая перед соседней картиной, бросила на них осуждающий взгляд.

– Ты злишься?

Стрикланд в отчаянии рассмеялся.

– Нет конечно.

– Ты прав, – заметила она, рассматривая картину. – Я вижу это.

К тому времени, когда они обошли все шесть залов, океан рябил у них в глазах. Приглушенные цвета в стиле Мане принадлежали миру, который теперь был потерян для нее. Она чувствовала себя закутанной в шаль, как та женщина на первой картине, стоящая в оцепенении у воды.

После осмотра Энн уговорила его зайти в кафетерий и выпить вина. Они сидели на застекленной веранде и слушали, как шумит вода в фонтане. Вид у Стрикланда был недовольный.

– Мне понравились картины, – подчеркнула она. – Я увидела то, что ты хотел, чтобы я увидела. Так в чем дело?

– Я не знаю, – ответил он. – Счастливая творческая судьба раздражает меня.

– В жизни Уинслоу Хомера, очевидно, было очень много несчастия, Рон. Пусть это успокоит тебя.

– Это не помогает, – сказал Стрикланд. – К тому же он прожил долгую и благополучную жизнь. И умер в богатстве и славе. Исполнив все, что задумал. Этого вполне достаточно, чтобы выжать из себя слезы умиления.

– Разве у тебя недостаточно успехов?

– Ах, – отмахнулся Стрикланд.

Энн допила свое довольно скверное шабли.

– Что не дает мне покоя, – сказал Стрикланд, – так это то, как из такой скукотищи, как вода, можно делать такие захватывающие вещи.

– Вода – не скукотища, Рон. В океане нет скуки. – Она обвела взглядом музейное кафе, все еще опасаясь, что их увидит кто-нибудь из друзей или знакомых. – А что такое «Красная Вселенная»?

– О-о, – воскликнул он, – запомнила! Это природа. Окровавленная, в зубах и лапах. Прости, Господи! Изгиб линии. Оттенок света, и он делает это. Бесконечно приближаясь к тому, чего вообще невозможно достичь.

Стрикланд элегантным движением изогнул руку в запястье. Этот неожиданный жест, взмах его сильной и грациозной руки в клетчатой манжете возбуждали и отталкивали ее.

– Рон, – заметила она, – ты делаешь то же самое. Делаешь это в своих фильмах.

– Ах! – вырвалось у него. – Но я скован людьми и их глупостью. Если бы только я мог устранить человеческий фактор.

Это показалось ей необыкновенно смешным. Она взяла его руку и прижалась губами к пальцам, сдерживая так свой смех.

В тот вечер в его жилище на чердаке они курили марихуану, приносившую минутное облегчение. Ночью она проснулась в отчаянии. Ей снился Оуэн. Она видела его как наяву, ощущая его присутствие каждой клеточкой своего тела. Внезапно ей стало страшно от того, что рядом с ней лежит этот невозможный человек. Все перепуталось настолько, что ей показалось, она теряет не только сознание, но и самое себя. Ее сознание кочевало по полям желаний и воспоминаний. Испытывая вспышки стыда и безумия, она плакала и смеялась. Серый утренний свет пришел вместе с изнеможением, ощущениями жажды и влечения. С ней творилось что-то невообразимое. Все это она относила на счет марихуаны.

Она увидела, что Стрикланд не спит.

– Он возвращается, Рон. Мне надо готовиться.

Он перевернулся на другой бок.

– Не будь смешной.

– Да. Я должна.

Он обвил ее руками. Она лежала, не шелохнувшись.

– Послушай, все это в прошлом. С ним покончено.

Ее трогал его просительный тон. В то же время она понимала, что ей будет намного легче с Оуэном, чем с ним. Вопрос о нем теперь уже не стоял.

– Ты должна перестать говорить об этом, – приказал он. – Ты должна прекратить думать об этом. Ты и так уже потратила достаточно своей жизни на этого человека.

«С ним мне было бы слишком неспокойно, – думала она. – Слишком много было бы перебранок». Для этого ей слишком много лет. И опять же, Мэгги.

– Нам придется продолжать жить, – сказал Стрикланд. – Запомни это.

Она была полностью согласна с ним. «Почему-то, – думала она, – он не может понять, что в этом-то как раз и заключается проблема». Желая хоть как-то утешить его, она положила ему голову на грудь и задумалась над тем, чего же он ждет от этой жизни. Неужели он действительно надеется, этот страдалец? Верит в счастье?