Текст книги "Психолавка"

– Калиостро предложил одну из стандартных моделей андроида. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотя Иддроид должен будет уметь легко видоизменяться, причем не только физически.

– Звучит довольно опасно.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

– А что вы собираетесь с ним делать, когда закончите?

– У меня есть кое-какие общие планы, но придется обсудить их с Калиостро.

– Я думал, ты помогаешь ему, потому что… это исключительно дерзкий проект.

– Так и есть. Но я предвидел появление Иддроида. Просто не успел сам вывести формулу. А он явился ко мне с готовой формулой, причем в нужный час и в нужном месте.

– А если ему твой план не понравится?

– Вряд ли. Он же разумный человек.

– Что ж, будем надеяться.

– Вот и хорошо. А теперь давай займемся долговременной памятью, которую я тебе обещал. Я считаю, что пора. А ты?

– Согласен с тобой. – Я и не думал возражать. – Тем более ты так давно мне это обещаешь, что я просто сгораю от любопытства. Пруст, ты говорил? И у тебя есть все, что нужно?

– О да! Я дал Шарлю – то есть Карлусу, графу де Монтескье-Ферензак – временный ориентир в его любовной истории с Сарой Бернар, хотя он мне и заявил, что никогда более на подобную связь не пойдет. Очень требовательная женщина! Впоследствии Монтескье даже хотелось, чтобыего пожалели. А ты знал, что он служил Гюисмансу note 32Note32
  Шарль Мари Жорж Гюисманс (1848-1907) – французский писатель, представитель натуралистического направления в литературе, вскоре открыто повернувший к декадансу, что отражено, в частности, в его романе «Наоборот» (1884)


[Закрыть] прототипом для героя его романа «Наоборот»? Монтескье был человеком, не обладавшим никакими особыми талантами, но при этом умудрившимся дважды добиться успеха на литературном поприще и единожды на театральном, хотя и несколько меньшего. Я…

И тут я совершенно отвлекся. Дело в том, что у него за спиной, в прихожей, появилась женщина. И не просто женщина, а одна из самых очаровательных прелестниц! Высокая, гибкая, с темной, какой-то дымчатой кожей, с густой гривой очень светлых, почти белых волос, в массе которых весьма, как это ни странно, натурально мелькали черные прядки. Водопад волос укрывал ее почти до пояса. Уши в верхней своей части у нее были чуть заостренные; их украшали серьги в виде серебряных колец. Ногти у красавицы были черные, длинные и тоже заостренные; подбородок маленький, а лоб широкий. С ее плеч ниспадал черный плащ, а тело было искусно задрапировано узкой полосой черной материи, обвивавшей его подобно спирали. Плащ украшала серебряная застежка. А на ее левой лодыжке я заметил серебряный браслет. Ее желтые глаза не мигая смотрели на Глорию. Затем незнакомка поднесла палец к губам, и Глория едва заметно кивнула. Меня всего прямо дрожь пробрала, когда красавица встретилась со мной взглядом и снова поднесла палец к губам.

Затем она беззвучно приблизилась к Адаму со спины.

– …а Роберт Хаас, послуживший прототипом Свана note 33Note33
  Имеется в виду герои знаменитого романа Марселя Пруста «В поисках утраченного времени».


[Закрыть],

– вещал между тем Адам, – был среди них самым замечательным…

Внезапно дама, исчезла. Сперва я решил было, что и ей тоже известны все эти трюки с телепортацией. Но потом я увидел, что она просто опустилась на четвереньки, выгнула спину, припала к полу, поползла…

И прыгнула! Но Адам все же успел с улыбкой обернуться ей навстречу и поймать ее на лету, хотя на ногах устоял с трудом. А еще через несколько мгновений они сплелись в клубок и покатились по полу, издавая такие звуки, которые достойны разве что уличных котов.

Я придвинулся к Глории ближе, посмотрел ей в глаза и тихонько спросил:

– Что происходит?

– Это Прандха Ради – или Пранди для краткости, , – пояснила Глория.

– Старая подружка Адама. Они играют в эту игру уже несколько столетий. – Глория подошла к Рубильнику и выключила его. – Очень не хотелось бы, чтобы именно сейчас к нам забрел какой-нибудь клиент, – сказала она. Теперь уже и Адам, и Пранди стояли на четвереньках и, как мне показалось, плевали друг другу в лицо.

– Это у них что, особо бурные эмоции так проявляются? – спросил я. – Или, может, у них язык такой?

– И то и другое, – ответила Глория. – Честно говоря, в последний раз она здесь появлялась где-то во время Второй мировой войны…

– По-моему, тебе все это не слишком нравится?

– Ничего подобного! Конечно же, мне это нравится! Ведь здесь так сложно отыскать настоящую женщину-кошку… И Адам всегда так грустит, если они ссорятся…

– Может, на этот раз они ссориться не будут?

– Помотрим.

Она глазами указала мне на лестницу. Мне показалось, что это просто отличная мысль, и я поспешил за Глорией наверх, слыша у себя за спиной неторопливый обмен странными звуками – кошки то ли рычали, то ли шипели, – и не успел я достигнуть верхней ступеньки, как к этому полурычанию-полушипению прибавились более определенные пронзительные вскрики-утверждения.

Мы заперлись в комнате Глории. Снизу уже доносились звуки любовной возни.

– Расскажи мне историю их любви, пожалуйста, – попросил я, когда мы наконец устало развалились на широченной постели.

– Они встретились очень давно и в весьма далеком отсюда будущем, – начала свой рассказ Глория. – И сразу отлично поладили. А в один прекрасный день узнали, что заранее предназначались друг для друга – в целях сохранения генетического фонда «божественных». Это, похоже, был один из тех случаев, когда что-то тебе очень нравится, но только до тех пор, пока тебе не говорят, что ты это делать ОБЯЗАН. И тут же их любовь утратила весь свой пыл. А может, их бурная страсть напоминала пороховой погреб, куда попала искра нежелательной информации… Так или иначе, они поссорились. Вот Адам, ничего не сказав ей об этом нашем проекте – о Luogo Nero, – взял и просто исчез из ее жизни.

– Минуточку, – сказал я. – Но что им стоило пожертвовать несколько собственных клеток во имя того проекта? И рвать отношения не было бы никакой необходимости.

– Нет, их все это раздражало. Не знаю, то ли у них обоих такой невроз, то ли это проявление неких особенностей кошачьего интеллекта… Не желают они что-либо делать по принуждению, и точка! Я, например, знаю, что такое положение вещей для меня тоже было бы далеко не безразлично, как и для большей части представителей моего народа, впрочем, но вы, грейлонцы, по слухам, даже превозносите покорность чужой воле как добродетель…

Я повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.

– Вот так-то, – сказала она. Я кивнул и спросил:

– «Грейлон» – это, кажется, одно из тех слов, которые Урсула употребляла, характеризуя меня?

– Да. В значении «людской, человеческий». Но у него есть и несколько дополнительных значений.

– Какие?

– Сперва постарайся понять, что такая оптимальная модель человеческого существа, как ты, в отдаленном прошлом встречалась достаточно редко – как и в отдаленном будущем. А боровшихся за сохранение именно этой модели считали расовыми пуристами высшей пробы.

– Но все равно ваши народы – кошки, змеи, лисы, мангусты – так или иначе окажутся когда-нибудь в том же положении. Раз вы не можете смешиваться и давать потомство, то и у вас имеет место борьба за чистоту расы, хотите вы этого или нет.

– Это верно. Однако у грейлонцев – которые так долго трудились над сохранением собственной расы и восхищались этим – имеется и некая идеологическая составляющая. То есть вполне определенная исходная форма человека считается наилучшей, а остальные сочтены неполноценными.

Я улыбнулся:

– И мы, разумеется, не беременеем от змей, кошек, мангустов, лис – да мало ли от кого еще! – которые точно так же считают свою форму наилучшей.

Глория несколько минут помолчала, затем сказала:

– У каждого народа найдутся отдельные представители, всегда готовые в это поверить.

– Но когда так поступают грейлонцы, это считается дурным, верно? – сказал я. – Потому-то они, вероятно, и играют в вашей мифологии роль этаких демонов – склонных к диктаторству существ, с которыми вы вынуждены были бороться, чтобы обрести свободу. Так что гордость просто должна была стать добродетелью, если уж демоны ее обрели.

– Они сделали все, что было в их силах, и даже более того, в области генной инженерии, кло-нирования и создания специальных обучающих программ, дабы стать суперрасой, такой, которая действительно превосходит все прочие. Последние настоящие люди – это памятники понятию превосходства, которые они сами же и создали.

Я засмеялся.

– Разве это так уж сильно отличается от того, как ваши ученые отбирали, скрещивали, снова занимались селекцией и снова кроили и перекраивали, стремясь создать ваших «божественных»? Скорее похоже на то, что вы просто украли это понятие у тех, кто хотел бы видеть таким «божественным» весь свой народ – и при том сохранить внутри его абсолютную демократию. Ведь каков ваш «божественный»? Ему, как мне кажется, больше всего хотелось бы, чтобы все на свете перед ним приседали – прости, распластывались по-кошачьи! И мне подобная позиция представляется куда более опасной, чем грейлонская программа самоусовершенствования!

– Вы все, должно быть, просто запрограммированы, раз думаете так! Ты и те твои клоны!..

– Я и мысли не допускаю, что являюсь одним из тех несчастных парней! Я просто стараюсь внести некоторую ясность, слыша подобные оскорбительные заявления.

– …И это в тебя въелось настолько, что ты и сам уже этого не замечаешь!

– Я надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что в данный момент пытаешься заставить меня играть по некоему своему, совершенно безнадежному, правда, сценарию с плохим концом? Согласно которому я всегда остаюсь в дураках, что бы ни говорил?

– Скажи мне, каковы наивысшие добродетели цивилизованного народа? – спросила она вдруг. – Уважение к Закону? Занятие искусствами? Преданность высоким культурным идеалам? Внимание к народному волеизъявлению и всесторонняя его поддержка во имя светлого будущего?

– Готов поспорить: у каждого народа всегда были СВОИ добродетели.

– Справедливо, пожалуй… Я-то пользовалась индукцией… Ну а каковы, по-твоему, идеалы грейлонцев? – Я в ответ лишь молча пожал плечами. – По их мнению, – продолжала Глория, – человечество в самом начале своего существования представляло собой стаю хищников и – в том или ином виде – оставалось таким на протяжении всей своей истории. А потому, поскольку именно сила и жестокость считались у них добродетелями, делавшими их великими, они их и воспевали. И не имеет значения, какие конкретно цели преследует каждая особь в отдельности: основы размножения, развития и обучения грейлонца – это охота! Ваша раса – раса охотников, Альф!

– Как и твоя, Глория. Иначе вы просто не выжили бы, и у вас не было бы таких очаровательных представительниц, как ты. Все виды вынуждены быть хищниками, чтобы выжить. И это не такая уж новая мысль. А уж кошки еще и долю садизма привносят, охотясь на свои жертвы. Нет, ты не сказала мне ничего такого относительно грейлонцев, против чего я стал бы возражать, ибо это противоречило бы моим моральным установкам. А может, тебя раздражает тот факт, что они столь открыто признают хищнический характер своей натуры?

– Нет, – сказала она. – Но они посылают свою молодежь охотиться на самых опасных чудовищ Вселенной. Так у них «делают карьеру»! И те, кто проявляет в этом деле талант, становятся настоящими Охотниками.

– Охотниками?

– Да, Охотниками, которые охотятся ради процесса самой охоты! Которые сами себе памятники за это ставят! Это профессионалы. К ним обращаются, когда действительно необходима Охота. И Охотники устремляются вверх и вниз по временной оси и вне зависимости от того, какова цель той Охоты, для которой их наняли. Их удальи славные подвиги стали легендой. Заплати им нужную цену, и они принесут тебе любую «дичь» живой или мертвой.

– Но ведь и во Вселенной должны быть свои полицейские, – заметил я.

– Грейлонские профессиональные Охотники больше похожи на охотников за щедрым вознаграждением!

– И охотники во Вселенной тоже нужны.

– Это в тебе говорит твое время.

– А в тебе – твое. Так что давай пока считать, что у нас с тобой ничья, ладно? Весь этот спор случился из-за того, что ты начала рассказывать мне историю Адама и Пранди, и я, право, хотел бы услышать продолжение.

Она согласно кивнула.

– После того как они поссорились и Адам отправился на задание, Пранди долгое время пыталась определить, куда же это он исчез.

– Так, значит, это секретный проект, не имевший отношения к «божественной» четверне из пробирки?

– Нет. Но поскольку Адам из числа «божественных», все делалось очень тихо.

– Ну и как же ей удалось его найти? Глория отвернулась от меня и легла на бок. Протянув руку, она погладила одну из своих старых кож, висевшую на стене. Доносившийся снизу неистовый кошачий концерт сменился более тихими и спокойными звуками.

Наконец Глория снова заговорила:

– У меня такое впечатление, что Пранди наняла одного из этих КОЛОССАЛЬНЫХ Охотников, чтобы тот выследил Адама во времени – у них это получается лучше всех, да и собственные способы путешествовать во времени у Охотников тоже имеются…

Я с трудом подавил смех, но все-таки пискнул: «Ой!»

– И вот однажды, еще в Этрурии, она вдруг появилась у нас на пороге. Между влюбленными состоялось радостное, омытое слезами примирение, и они несколько лет после этого счастливо прожили вместе.

– Пока не поссорились снова? – спросил я.

– Вот именно. И тогда она ушла, а он очень долго печалился.

– Пока она не вернулась?

–Да.

– А потом они снова поссорились и она снова ушла?

–Да.

– И так веками?

–Да.

– Напоминает сложный брачный ритуал – когда супруги, когда им все надоедает, специально расстаются, чтобы затем, как бы возродившись вновь и став «совсем другими», вновь воссоединиться.

Внизу кошачьими голосами взвыли вновь воссоединившиеся.

Глория снова повернулась ко мне. Теперь она улыбалась.

– У тебя множество странных способов видения мира, – сказала она. – У большинства представителей твоего вида ничего подобного не наблюдается. Очень жаль, что и ты из числа тех же кровожадных ублюдков, которые убивают нас ради наживы.

Я закрыл лицо руками и затрясся в притворных рыданиях.

– Я плачу, – сказал я, – и эти слезы вызваны тем, что нам никак не преодолеть это бесконечное непонимание.

Она придвинулась ко мне и заглянула в лицо.

– Ничего ты не плачешь! – сказала она. – Знаю я твои шуточки. И слез никаких нет!

– И правда нет. Я, в общем-то, не очень умею притворяться. Зато все время пытаюсь разобраться в своих чувствах по отношению к тебе – во всяком случае, в них немало конфуцианского спокойствия и глубочайшего уважения.

Она коснулась моей шеи.

– Ты самый странный из всех известных мне Охотников! – сказала она.

– Но я отказываюсь служить неким твоим самовоплощающимся пророчеством!

– заявил я. – Итак, чего же нам теперь следует ожидать от Адама и Пранди? Периода семейного блаженства? Глупейших просчетов, вызванных любовным томлением – типа непреднамеренного применения к клиенту лоботомии, когда тот всего лишь хотел избавиться от абсолютного слуха?

– Да, подобных глупостей ожидать вполне можно, – сказала она. – Но у меня такое предчувствие, что долго это не продлится. Я ведь давно слежу за развитием их отношений, и данное примирение существенно опередило заданный веками график. Так что на этот раз я решила повнимательнее прислушиваться к речам Пранди.

– На этот раз? Ты что же, играешь в жизни бедной девочки роль свекрови?

Она долго и громко шипела, потом ответила вопросом на вопрос:

– Так ты хочешь дослушать эту историю или нет?

– О да, пожалуйста! Рассказывай.

– Она вернулась – из-за того, что обнаружила фрагмент старинного исторического документа, где упоминалось об этом месте.

– Ностальгия замучила?

– Нет, гораздо интереснее. В документе указывалось, что мы прекратим все свои дела примерно в данный период времени.

– Как это? Указывалось открытым текстом?

– Нет. Возможно, это говорилось на другой странице. Так ведь обычно и бывает с обрывками исторических документов.

– Но, разумеется, там не говорилось ни слова о том, что именно станется с самим менялой?

– Ты прав.

Я неторопливо потянулся и привлек ее к себе.

– Ну и что нам теперь делать?

– Ждать, наблюдать и постараться по мере сил защитить его, – сказала Глория. – Жаль, что я так мало о тебе знаю! – В ответ я поцеловал ее.

Через некоторое время, когда она лежала, распростертая, на спине, а я смотрел ей в лицо, мне вдруг вспомнилось одно стихотворение, написанное мною в далекой юности. Я стал читать вслух:

И не похожа ты ни на кого другого…

Когда тебя перед собою вижу, то никого вокруг не замечаю.

Близки мы, нет меж нами места ни для цветов, ни для закатов, ни для луны, что в воду заглянула, ни для чужих нескромных взоров.

Твой запах, вкус, твои прикосновенья ни с чем в душе моей сравненья не находят, когда жар тела твоего мое испепеляет тело и слышу песнь я, что без звуков льется.

Мы разные с тобою… Но какие б солнца, луны, цветы, и воды, и глаза чужие нас ни окружали, ключом к любви – загадке вечной с тобой, мой друг, мы будем оба.

Глория изумленно уставилась на меня и промолвила:

– Никогда раньше не слышала английского перевода этих стихов!

– Какого перевода? Это же мои стихи!

– Это знаменитый образец любовной лирики восьмого тысячелетия пангалактической эры! Ты никак не мог написать ее, дорогой.

– А по-моему, все-таки написал.

– Даже если бы ты там в это время и оказался, все равно такое тебе не под силу. Охотники не пишут лирических стихов!

Я покачал головой и улыбнулся.

– Кто знает? – сказал я. – Я, например, в этом совсем не уверен. А теперь поцелуй меня, Глория.

Много часов спустя в нашу дверь кто-то начал осторожно царапаться. Я встал и отпер ее.

Передо мной стоял Адам в костюме для отдыха и с улыбкой на лице.

– Альф, – сказал он, – не мог бы ты нас выпустить? Оденься, пожалуйста, спустись вниз и включи на минутку Рубильник, а мы выйдем. Мы с Пранди хотим отправиться куда-нибудь подальше. Ненадолго. Выпустишь нас, а потом можешь снова выключить Рубильник и продолжать спать.

– О чем разговор! – бодро сказал я, подбирая с пола штаны, встряхивая их и пытаясь с ходу впрыгнуть в обе штанины сразу. Это мой любимый трюк. Если честно, зрители у меня при его исполнении бывали крайне редко.

Адам внимательно следил за моими телодвижениями. Потом мы некоторое время смотрели друг на друга.

– Весьма впечатляет, – сказал он. – Никогда раньше не видел, чтобы так штаны надевали!

– А на тот вопрос, что таится у тебя в глазах, я сразу отвечу «нет»,

– быстро сказал я. – Это умение не продается! Я слишком много времени потратил, чтобы научиться выполнять этот трюк, – тогда как должен был бы вовсю грызть гранит науки!

Затем я спустился с ним вниз, поздоровался с Пранди и спросил:

– Э-э, а как долго вы планируете отсутствовать? Я, собственно, к чему клоню? Ты ведь небось хочешь, чтобы лавка все это время была открыта?

– Ну разумеется! – ответил Адам. – И тебе, черт побери, придется все-таки включить Рубильник и выйти в поток времени – хотя бы для того, чтобы вернуть нас назад. Впрочем, ты уже научился прекрасно вести клиентов. А весь психообмен может проделать Няня. Она могла бы даже научить самым простым операциям тебя. Тебе это только на пользу пойдет. – Он посмотрел на Пранди. – Возможно, нас не будет несколько дней. Может быть, даже неделю. Или что-нибудь около того…

Пранди согласно кивнула. Она смотрела только в сторону двери. Я включил Рубильник, и они вышли на крыльцо. Денек был солнечный.

Когда я снова нырнул в постель, Глория спросила:

– Что там за суета?

– Они хотели выйти – чтобы несколько дней побыть вдвоем, отдохнуть… Она зевнула:

– Как всегда.

– Между прочим, он выразил надежду, что за лавкой присмотрим мы… А ты, по его мнению, могла бы продолжить мое обучение и позаниматься со мной непосредственно в Дыре.

– Хорошая мысль, – сказала она, привлекая меня к себе. – Нет проблем.

«Интересно, что ей такое снилось?» – подумал я. На подушке виднелись зеленые потеки яда, да и лицо ее тоже было им перепачкано. Хотя, должно быть, яд в этом отношении похож на оливки: сперва противно, а потом вполне может даже понравиться.

В последующие дни дел было невпроворот. Как обычно, большей частью рутинных; но попадались среди них и весьма интересные случаи. Те, что до сих пор сохранились в моей памяти. Например: Человек с невидимым придатком. Женщина, которая была чересчур язвительной. Человек, способный передавать настроение по радио, Телепортер поневоле, Дама убийственной (в буквальном смысле!) внешности. Человек, который видел все сны вверх тормашками, Девушка, которая украла синие сумерки. Семеро музвахианов-близнецов с необычной пространственной ориентацией, Рудворвиец, отличавшийся чрезвычайной учтивостью, знаменитый Любовник с планеты Перидип, Цветы вендетты и Вежливый Авгур…

И все же каждый день и вне зависимости от того, кто был на этот раз нашим клиентом – потрясающий Рудворвиец или та клептоманка, кравшая синее,

– я удалялся в туалет и минут пять практиковался в мини-телепортации. В итоге я уже вполне научился управлять этим умением, что было очень удобно, хотя фокус с улыбкой у меня пока не получался. Впрочем, это могло и подождать.

Все вообще шло очень неплохо. Глория действительно позволила мне немножко поработать с оборудованием, и вскоре я понял, что сложная и непривычная работа в меняльной лавке мне начинает даже нравиться. Однако в тот день, когда в гостиной вновь появился граф Калиостро, сопровождаемый явственным запахом серы, Глория, к сожалению, была у себя наверху и совершенно недоступна. Так что помочь мне было некому. Калиостро дружески похлопал меня по плечу, потрепал по руке, однако глядел как бы мимо меня.

– Бонжур, месье. Как у вас дела? Дома ли месье Мазер? Дома ли наш мэтр? – вежливо спросил он.

– Боюсь, что вы с ним разминулись, граф. Но, может быть, я могу вам чем-то помочь?

– А скоро ли он вернется?

– Я не могу вам с точностью сказать, когда именно… У него.-.э-э-э… небольшие личные проблемы.

– Ah, c'est domage! Жаль, жаль! Впрочем, возможно, вы тоже можете меня обслужить? – Граф посмотрел на меня внимательнее. – Как, кстати, продвигается наш проект?

– Прекрасно! – заверил я его. – Уже собрана большая часть составляющих. Подавляющая часть, я бы сказал. А кое-что, по словам Адама, уже припасено у него в кладовых. Не думаю, что ему потребуется много времени, чтобы собрать их все и вложить в вашего Иддроида. Калиостро поморщился.

– Son mot, – сказал он. – Это, безусловно, месье Мазер так его назвал! И это название мне не слишком-то нравится.

– Почему же?

– По Фрейду. «Ид» – это символ фрейдистского понятия «идея», понятия психокосмического, в котором первичная сексуальная энергия -либидо – проявляется как дикая и необузданная сила и правит разумом…

– Я знаю, – сказал я. – Я читал Фрейда. А что вам, собственно, в этом термине не нравится?

– Психология Фрейда имеет своей отправной точкой прежде всего психику людей молодых, все еще находящихся в процессе самоопределения в области секса, у которых гормоны еще не успокоились. А ведь определить их реальные силы можно лишь после того, как химические процессы в их организмах войдут в нормальную колею, согласуясь с жизненным опытом.

– Юнг? – спросил я. – Для более зрелых? «Индивидуация личностности» и все такое? Ваше Коллективное Бессознательное – тоже, между прочим, термин Юнга. Кстати, Адам и эту составляющую нашел! Выменял у одного межзвездного охотника за головами. На расстоянии примерно миллиона лет отсюда – в далеком будущем.

– Oui? Ax, до чего наш мэтр предприимчив!

– Да уж.

– Mais поп… я совсем не Юнга имел в виду. Скорее Адлера note 34Note34
  Альфред Адлер (18 70-1937)– австрийский врач-психиатр и психолог. Активный участник кружка З.Фрейда в Вене. |После разрыва с Фрейдом основатель собственной школы так [называемой индивидуальной психологии. Главным источником [мотивации считал стремление к самоусовершенствованию как компенсацию возникающего в раннем детстве чувства неполноценности, определяющего специфический для человека «жизненный стиль».


[Закрыть]'.

– Стремление к самоутверждению?

– К самоутверждению? Oui. Стремление доминировать, командовать, быть le premier, первым, главным. Быть боссом! Вот куда устремляется вся психическая энергия после того, как сексуальные устремления юности удовлетворены.

– Вероятно, у каждого психолога есть свой достойный «соперник» совершенно противоположных взглядов? – предположил я.

Калиостро засмеялся:

– Non, поп! Посмотрите вокруг, месье Альф! Загляните в себя! Вся жизнь

– это борьба устремлений. Каждый, tout le monde, хочет быть божеством! Вопрос лишь в том, насколько большое королевство мы способны себе построить, как высоко можем взлететь.

– Так, значит, вам термин «Иддроид» не нравится? Как же, в таком случае, вы хотели бы назвать его?

– Доминоид, – сказал он. Я кивнул:

– Доминоид? Звучит неплохо. Да и действительно: что в имени тебе моем?.. А что, кстати, вы вкладываете в это понятие?

Он хлопнул меня по спине.

– Vraiment! В самую точку попали, мой друг! Вот мы с вами сейчас играем словами и запросто могли бы назвать это существо, скажем, «Фидо» – что бы это ни значило. Все равно это имя не изменит его природу… Которая, впрочем, будет вполне адлерианской! Вы позволите мне посмотреть, что у нас уже имеется к настоящему моменту?

– Не уверен… Вряд ли Адаму было бы приятно, что мы суем нос в его мастерскую, когда его самого там нет, – сказал я. – Мне кажется, вам было бы лучше зайти через несколько дней – пусть он сам все вам покажет. К тому же он, несомненно, сумеет и все разъяснить куда лучше, чем я…

Калиостро обнял меня за плечи и повернул лицом к Дыре.

– Альф, – сказал он, – я ведь у вас не первый попавшийся клиент с улицы. Мы партнеры.

– Вы совершенно правы. И все же…

– Я только быстренько взгляну и сразу же уйду. Ну на минутку, Альф!

– Хорошо. Идемте.

Я повел его в глубь Дыры, где у Адама была мастерская. Там в состоянии абсолютного покоя и в рабочем состоянии висели все собранные им к этому времени качества Иддроида. Те, которые невозможно было увидеть глазами, имели таблички с надписями. Таблички покачивались в пустоте как бы сами по себе, но если бы кто-то вздумал дотронуться до такой таблички, то моментально испытал бы на себе указанное на ней качество.

– Merveilleux! – выдохнул Калиостро. – Поистине великолепно! Он действительно даром времени не терял.

– Вы правы.

– А нельзя ли сделать здесь чуточку посветлee? Un peu? Здесь так ужасно темно.

– Адам специально подобрал данную часть :пектра и интенсивность светового излучения. Эни оптимальны для работы со всеми составляющими. Впрочем, ради такого партнера… – я расстегнул пространство, вытащил сигнальный фонарь и включил его. – Что бы вы хотели посмотреть?

– Что там, вон под той табличкой? Ах! «Яснвидение, провоцируемое агрессивностью»? Замечательно!

– Это я совсем недавно доставил, – скромно заметил я.

– А я думал, вы журналист и собираете материал для какого-то американского журнала… как его?..

– Ну да, собираю. Но я рассчитываю написать солидную статью, а потому должен досконально изучить весь этот бизнес.

– Весьма похвально. Tres bon! А где здесь пульт управления? – Он наугад ткнул пальцем в пространство – надеясь, видимо, попасть в тот «карман», куда я только что сунул фонарь.

Справа от меня вдруг открылся участок стены с целым каскадом кровоточащих ран.

– Я не знаю, что вы имеете в виду, – сказал я, закрывая пространство. Страшное зрелище исчезло.

– Главную панель управления, – сказал он. – Ведь это корабль, верно? Oui? И на нем должна быть панель приборов, с помощью которых мэтр управлял полетом этого корабля и привел его сюда.

– Ах вон оно что! – вырвалось у меня. Я вспомнил рассказ Глории о том, что они когда-то действительно прибыли сюда из будущего на некоем корабле. – Нет, этого я не знаю, граф. Для моего материала это не так уж и важно.

– Панель управления должна быть где-то здесь, неподалеку… Если сингулярность убывает примерно в этом направлении, то…

– А об этом я и вовсе понятия не имею, – сказал я. – А что, это так важно?

– Да нет… De rien. Просто любопытно было бы посмотреть, как выглядит панель управления такого огромного и мощного корабля.

Между тем глаза его продолжали обшаривать пространство вокруг, и мне стало не по себе. Меж нами стали проплывать какие-то части тел, целые связки органов, а затем мимо проследовала целая орда различных агрессий.

– Боюсь, я ничем не смогу вам помочь, граф. Вам и об этом тоже придется спросить самого Адама, когда он вернется.

Калиостро пожал плечами. , – Pas important, – сказал он. – Неважно. Тело будет находиться здесь и пребывать в состоянии покоя, пока мы не раздобудем все необходимые компоненты, не так ли?

– Не совсем, – сказал я. – Для завершающей стадии работы над проектом существует иное поле. – Я махнул рукой. – Там, несколько дальше, на корме. И, когда все составляющие будут собраны, мы его установим.

– Тогда почему объект находится здесь? Ведь практически все готово.

– Адам – перфекционист. Он выделил этот дальний участок исключительно в целях наблюдения за каждым из качеств в отдельности. А потом, когда придет время, все передвинет на другую площадку.

– Восхитительная предусмотрительность! А не могу ли я взглянуть на эту «другую площадку»?

В душе у меня вдруг возникла целая буря Чувств – от любви до ненависти, а в ушах зазвучало страстное, неистовое скерцо. У себя под ногами я увидел целую коллекцию различных рубцов – от кнута, от хлыста, от розог и т.п. – на коже самых различных оттенков.

И тут же решил ни за что не показывать Калиостро семерых клонов.

– Извините, граф, но сейчас это совершенно невозможно, – твердо сказал я. – Там сейчас идет работа над другим проектом.

– Но я certainement ничего не трону! Совершенно определенно!

– В этом я не сомневаюсь. А между прочим, какой тип тела вы считаете оптимальным? По-моему, Адам что-то говорил насчет симпатичного андроида будущего?

– Ax! Oui! Это последняя модель андроида двадцать пятого века, известного также как адаптоид. Его используют для работы на других планетах и в глубоком космосе. Он обладает широчайшими возможностями самосовершенствования: буквально «читает» условия окружающей среды, описывает свои собственные мысли по этому поводу, осуществляет задуманное на практике…

– В таком случае я понимаю, почему вы захотели убрать фактор Франкенштейна! – сказал я. – Андроид с такой характеристикой мог бы оказаться неважным спарринг-партнером.

– Верно, – согласился он, – но аккуратное исполнение задуманного дизайна решает все.

– Вопреки концепции Адлера?

Он хихикнул и хитро посмотрел на меня.

– Все играют в Адлеровы игры! Но не все из-за этого становятся опасными.

– А если агрессивность будет занесена случайно? Если она, будучи накрепко встроенной в определенный человеческий характер, будет сопровождать любую его черту, которую мы сообщаем нашему андроиду, – точно часть голограммы, способная вызвать весь образ целиком?

– Господи, да вы, оказывается, пессимист! – иронией воскликнул Калиостро, и его окутали изыки пламени. – Где это вы набрались подобных идей?

– У Бертрана Рассела.

– Ба! Но ваши высказывания, как мне кажется, противоречат его идеям!

– А он отнюдь и не предлагал это в качестве аксиомы. Скорее, это его гипотеза, которую он выдвигает для обсуждения. А также – желая предостеречь.