Текст книги "Фронтир. Избранный. Книга вторая"

– Отрядный, тебе так нравится этот чужой мир. Покажи мне его таким, каким ты его видишь.

Мгновенная молния мысли и… Исорий тряхнул головой, проклятие, что это такое на него нашло. Оглянулся – Ковальский с видимым интересом вертел головой, словно пытаясь охватить взглядом весь огромный диск надвигающейся на них планеты. Ах, да! Нужно ему что-нибудь рассказать, что-нибудь такое, чтобы он понял.

– Вы не представляете, какая здесь жизнь!

Рэдэрик Ковальский ненавидел себя. Вот такие моменты и приближают неотвратимый момент наступления его окончательного выбора. Для самого себя он стал ничуть не лучше тех, кого он с некоторых пор так ненавидел. Его боль хотела новых и новых деталей окружающего мира. Любой ценой. И любой же ценой необходимо предотвратить новые ошибки, которые он так часто в своей жизни допускал, ибо цена их теперь возрастала с каждым днём, с каждой минутой.

Эта мысль не давала покоя. И теперь он использовал, жёстко, властно, безапелляционно использовал в чём-то дорогого ему человека. Чем же он лучше них? Да и к чему теперь метаться. Слушай.

Невозможно было себе представить более сложное переплетение интересов, культур, эгрегоров человечества, чем мир, красочное описание которого лилось из этих недоумевающих глаз. Ню-Файри готовилась стать срезом Галактики Человечества, далёким форпостом, что самой историей был предназначен стать новым центром, полюсом, прыжковым колодцем нашего общего будущего.

Невероятные ресурсы н-фазного коллоида, упрятанные в недрах субпространственной проекции этой Системы, могли удовлетворить потребности галактических верфей на долгие десятки тысячелетий. Близость врага, необходимость в центральной перевалочной базе для дальнейших операций по вытеснению врага из пределов ГД, это уже было достаточным поводом именно здесь и сейчас пересмотреть Договор Первого-Ра-Беренгофа.

Да и сама Ню-Файри, утопающая в яростных лучах голубого супергиганта Ню-Файри-Сан, жёсткая, скорая на расправу с нерадивым учеником, разжигающая в твоей груди огонь, с радостью принимающая человеческую силу и смелость в качестве подношения к собственному алтарю. Мир, пестующий волю к победе, какую так редко можно встретить в современной Галактике.

Три параллельно существующие биосферы, причём одна из них редчайшего кремний-фторорганического типа, уникальная распространённость альфа-водородных соединений в газовых оболочках, за долгие миллиарды лет эволюции породили то, на что планеты террианского типа не будут способны никогда. Сложнейшие экзохимические симбионтные организмы, восемнадцать царств живого мира, чудовищная альфа-водородная химическая энергетика, пронизывающая биосферу такой плотности и нишевой заселённости, что позавидует даже Старая Терра.

Грандиозные картины, красочные описания которых Отрядный скороговоркой изливал на одинокого потерявшегося слушателя, они порождали в душе Ковальского совсем другое: образы новых промышленных центров, научных лабораторий, военных баз, горящих глаз, яростных криков… Его личный путь в Галактике окончательно зашёл в тупик, но Человечеству… ему нужен был этот новый вектор, этот плацдарм для борьбы не с проклятым врагом, не со страхами прошлого, от которых люди так здорово научились прятаться по тёплым уютным и пустым мирам.

Третья Эпоха заканчивается.

Ковальский напряжённо вглядывался в панораму, разворачивающуюся вокруг по мере вхождения гасящего орбитальную скорость челнока в атмосферу. Громоздкая, казавшаяся чрезмерной для такого маленького аппарата силовая броня и литой н-фазный корпус уверенно держали невероятно агрессивную местную атмосферную химию, однако во вспыхнувшем вокруг челнока плазменном коконе действительно творилось что-то страшное, пусть зелёно-голубой яростный рёв не проникал в кабину. А вот – те самые клетки, о которых с такой экспрессией говорил во время полёта Отрядный. Может, это на наших глазах зарождающийся новый планетарный разум, может, просто невероятно усложнённая ксенобиологическая структура, ничего общего с разумом не имеющаяся.

И с этим они столкнутся.

Неужели ему всё время теперь – вот так, ловя нечаянные мысли, как ускользающую змею за хвост, не имея возможности даже толком её обдумать?

Они уже приближались к конечной точке маршрута, осталось только вернуть всё как было, пусть Отрядный остаётся прежним, у Рэдэрика Ковальского достанет совести не разрушать безвозвратно то, что не он построил и то, что отнюдь не только он ценил.

– Майор, о чём это мы говорили, я отвлёкся.

– Ты рассказывал мне о Ню-Файри. А пилоны, они и вправду снаружи так красивы?

– Да, очень. Я вам сейчас покажу. По правому борту.

И повисло молчание. Дадим ему прийти в себя. На всё нужно время. Он же просто человек.

Шлюзование заняло в два раза больше времени, чем весь полёт сквозь атмосферу. Местные условия навязывали свои стандарты. Да и Отрядный, похоже, что-то заподозрил, явно нервничая. Нет, он действительно уже не тот десантник, каким был когда-то. Напоследок – пожатие рук. Как ещё одно качание маятника, идущего вспять.

– Я завтра найду вас, обязательно найду. Вам нужно увидеть то, что является истинной силой, духом Ню-Файри, без которого эта планета никогда бы не далась нам в руки.

– Хорошо. Заходи прямо с утра. Я буду очень рад.

Улыбнуться, в ответ – обязательно улыбнуться.

Они разошлись в разные стороны, Ковальский же подумал, что эта мимоходом назначенная встреча может всё-таки состояться. Даже вот как – будем считать её обязательной. Хотя зачем ему это всё, теперь. Простое маленькое подленькое предательство старого боевого товарища. Слишком мелко для человека, слишком просто для Избранного.

Вот дверь в его каюту, то есть в ту комнату его апартаментов, что могла бы считаться гардеробной, если бы не непривычные для опытного звездохода огромные размеры. Он вскрыл её мимоходом, лишь бросив косой взгляд и шагнув вперёд. Что ж, ничто не отвлекает, и нечему тебя избавить от собственных мыслей. Когда так много поставлено на карту не только его никчёмной крошечной жизни, но и всего человечества, займись лучше делом, как следует обдумай свой следующий шаг.

Резким свистящим движением ткань треклятого плаща скользнула с его плеч. Он почувствовал почти физическую необходимость скинуть одежду, лечь на пол, ощутить всем телом потаённое дыхание этой планеты: тяжкие вздохи живого тела грандиозного пилона, до которого теперь оставались считанные метры, гулкие, минутами тянущиеся ноты поющего в вышине ветра, злые свистки разрядов между огромными атмосферными клетками. Он не зря учился чувствовать мир. Теперь это стало его необходимостью.

Треск магнитных швов, поддавшихся, наконец, тем хаотическим силам, что бушевали сейчас в голове Ковальского, гулко отразился эхом от стен полупустой комнаты. Как же странно теперь выглядит его собственное, с годами изученное до последней чёрточки тело. Такое теперь… чужое, оно виделось чем-то неподвластным пока его сознанию. Уже на самой грани, уходя в такое знакомое теперь ничто, Ковальский активировал зеркальное покрытие стен и всмотрелся.

Ему можно на вид дать пятьдесят, а можно и сто пятьдесят, но эти глаза… С такими люди не живут, с такими люди умирают в мире, где нет понятия старости, где усталость от жизни считается единственной по-настоящему неизлечимой болезнью второй половины девятого тысячелетия.

Старик, глубокий старик, тебе словно удалось за своё столетие прожить с тысячу таких вот лет… разве подобные ему бывают?

Подобные – бывают.

Он не перешёл грани, хотя уже кожей чувствовал буйство энергий, с каждой секундой ускоряющееся вокруг него. Девушка. Она тоже была в зеркале. Голова на уровне его плеч, руки свободно, расслабленно покоятся вдоль тела. Никогда до того он не замечал, какой нежной и успокаивающей может быть одна лишь поза. Он узнал её.

Элементал Вакуума, Суилия, девушка-пилот.

Рано или поздно она бы всё равно пришла. Лучше рано.

Странное дело, не хочешь человеку плохого, и это тут же создаёт тебе массу проблем. Она ещё толком не пришла в себя после пребывания в медблоке, перед её глазами ещё мелькают картины, видеть которые довелось и самому Сержанту. Почему всегда нужно вот так… с мясом?

Майор Ковальский развернулся всем корпусом, как хищник на добычу, разом делая помещение ужасно тесным, переполненным. Её глаза мигом скользнули по его покрытым шрамами плечам и вновь замерли, словно загипнотизированные, глаза в глаза. Она была уверена, что их история ещё не закончена.

– Майор, вы спасли наш Экипаж. Остальные не до конца понимают, но я знаю.

– Зачем тебе всё это, девочка?

Обращение не про уставу её слегка задело, но только слегка, человек по природе своей упорен в собственных заблуждениях. «И ты тоже человек». Она сменила выражение на своём лице, так что он невольно затаил дыхание.

– Ты хочешь вернуть какие-то долги? Ты думаешь, что любой долг можно оплатить?

Форма Элементала лежала на полу у её ног. Взгляд свободно скользил по линиям тела вдоль стройных лодыжек, округлых коленей… Там, с правой стороны, где бёдра переходят в почти ещё детский живот, зияла фиолетовая глазница вытатуированного Символа. Это ты искал? Да нет, всё и так ясно, хотя за то, что ему удалось рассмотреть этот знак, кое-кому придётся ответить на пару лишних неудобных вопросов. Едва очерченная девичья грудь с большими бледными сосками, уютная ложбинка между них, трогательные впадинки над ключицами, чуть слишком длинная шея… Он видел её со всех ракурсов одновременно, во всей красе её воинственной и открытой позы.

Она – детище Силикона. Она во многом живёт не здесь, а там, где царит любопытное существо его Эха. И это тело для неё – не более, чем мебель в этой комнате. Даже для тебя, Майор, всё иначе. Элементалы живут внутри своих вирт-панелей. Тогда в чём смысл?

Стоп.

На него сейчас смотрит не она. На него сейчас смотрят они все.

– Не так просто, девочка.

Она вздрогнула всем телом, отшатнулась.

Он улыбнулся ей, только ей, погладив по короткому ёжику традиционно бритой головы.

– Я сделал своё дело, остановил атаку. Ты сделала своё дело, увела корабль. Ты мне ничего не должна. Пусть Экипаж сам разбирается, как ему с этим жить дальше.

А потом он, сверяя движения с её скоростью восприятия, такой медленной сейчас, потянулся сознанием и отключил её от внешних инфопотоков, от этих, таких лишних здесь, десятков невидящих глаз.

В его зрачках сверкали молнии. В его руках теперь вибрировала сила сотен неведомых миров. Переход становился всё проще и проще. «Слишком быстро, слишком мало времени остаётся на выбор». Выбор. Смешно.

– Спасибо, девочка. Ты научила меня кое-чему хорошему, но и я тебя должен кое-чему научить… Запомни этот урок. Я вижу, ты пришла ко мне по собственной воле, но ты ничего не поняла. Никогда не трогай чужих открытых ран, даже нечаянно. Некоторые вещи должны оставаться с тобой, даже если они тебя ранят, не пытайся их разделить с другими – других они могут убить.

Её глаза быстро теряли выражение недоумения, на их дне уже таился страх. Страх перед тайной, которую сейчас являл он. Она ощутила порыв горячего ветра в лицо, ощущение дыхания в затылок, а потом теплый отпечаток его ладони лёг ей на живот. Одна ладонь. И поверх неё – другая.

Она судорожно сжала веки и вцепилась в эти руки, отчаянно пытаясь оставить себе хоть нить материального в сошедшем с ума мире.

Тело девушки изогнулось дугой, распростёртое в воздухе посреди пустой комнаты.

Жаркий выдох вернул Вселенной вскрик особой глубины и силы. Там был жар летнего зноя, там была прохлада весеннего сада, там был ранний ноябрьский снег и свеча, мерцающая в пустом доме. Там было всё. Не было одного.

Его.

Элементал Вакуума, член Экипажа «Эмпириала» находилась у порога апартаментов Ковальского, одетая по уставу, как будто ничего не случилось, там. Вот только губы, пунцовые от испытанного чувства, ещё помнили то… ощущение. Она долго смотрела на запертую дверь, потом развернулась и пошла прочь. Ей было горько.

А Ковальский лежал на диване в своём новообретённом «кабинете», глазел на развешенные вдоль стен визии и тихо напевал сам себе какую-то песню.

Ещё только утро.

Ещё немножко, и он направится в точности туда, куда его несло вот уже полжизни. Согласно его воле или против, но именно сюда. Избранные, есть ли выбор у вас самих. Есть ли у тебя самого выбор?!!

Выбрать нечто из ничего. Или вместо ничего.

Теперь он улыбался, чувствуя… Не так, как улыбался Отрядному. Улыбался по-настоящему. Радостно и добро.

Он, снаряд, призванный вечно лететь к цели. Она уже почти стала ему ясна.

Десятые сутки. Я здесь уже десятые сутки.

Время попросту перестало быть ориентиром, расслоившись в вязкую кашу без форм и пропорций.

Что ещё может статься с тем, что предало тебя, оставив наедине с собой и этой колючей вселенной. Ню-Файри я полагал финишной чертой. Долгожданной. Сквозь боль и яростные крики внешнего мира я всё равно считал и считал эти дурацкие секунды до того, как…

До того, как что? Здесь я уже десятые сутки. Ем, сплю, живу какой-то своей сумрачной жизнью, слышу какие-то звуки, вижу какие-то образы. А финишной черты, цели всё нет. Время предало меня. Единственное, чего всю жизнь не хватало, за что цеплялся руками, зубами, сорванными ногтями – как воспринимать то, что теперь скользит мимо, почему-то не касаясь, нет ему никакого до тебя дела.

Когда меня в очередной раз отпускало, я просто подходил к ближайшей стене, трогал её кончиками пальцев, прижимался горячим телом. За стеной было всё то же живое биение пульса пилона. Могучее, мерное, покойное, оно избавляло от неизбывного душевного зуда, оно хоть как-то отогревало душу. В эту бездну могло ухнуть с полмиллиарда таких мелких душонок, как была некогда у меня, так чего ж вам всем от меня нужно?

Наутро вторых суток, в такой вот миг сладостного успокоения в комнату вошёл Отрядный. Я кивнул головой, тот машинально отсалютовал. Когда я спросил его, почему он пришёл именно сейчас, Отрядный удивлённо моргнул:

«Как почему… Мы же вчера договаривались, я обещал вам показать…»

Я тогда действительно его смутил. Нужно учитывать, как я начинаю влиять на людей – он не очень чётко понимал, что происходит. Однако совестно мне уже не стало, неотразимые интонации Духа не проходили бесследно, ситуационная рутина брала своё. И с этим можно жить.

«Да, конечно, ты прав. Отрядный, мы не на службе, расслабься и ответь, подумав. Простой вопрос – почему именно сейчас?»

Он (вот странно, да?..) моментально вернул себе уверенность и стройность речи, даже поза его стала какой-то более… расслабленной и энергичной одновременно.

«Ну, я думал прийти ещё раньше, часов в десять по времени Базы, но Церебр сказал, что вы встали в семь… то есть вы уже могли уйти, или ещё что. Вам же сейчас удобно?» – уверенным тоном заявил он.

«Да, вполне. На самом деле у меня нет на Ню-Файри никаких дел. Я теперь почти всегда свободен, если ты помнишь, я оставил службу раньше тебя и уже почти успел привыкнуть».

А что я ему ещё мог сказать? Что всё утро провалялся на кушетке, пытаясь хоть на секунду избавиться от этих двоих в собственной голове? Даже если бы он мне и поверил, он бы всё равно ничего так и не понял.

«А, ну так… пойдёмте! Сейчас самое время. В ангаре полный сбор персонала. Ну, знаете, дозаправка, текущий тестинг, ремонт, ночью-то они чаще всего – работают. Самое время…»

Не подскажете, нормально ли это, если человек каждый раз вздрагивает при слове «время»? Вот именно. И кто такие загадочные «они».

«А что там, в этом ангаре?»

Отрядный радостно улыбнулся.

«О, вы должны увидеть это собственными глазами, слова, они… здесь не годятся. Будет сюрприз, зачем его портить?»

Он повлёк меня куда-то, а я безропотно подчинился его порыву. Что оставалось – я чувствовал в этом его упорстве руку того, кто должен мне пару ответов. И не зря. Беззвучно скользнула вверх панель, открывая нашему взору зрелище, достойное того, чтобы вспомнить о нём ещё хоть раз.

Отформованная до кристальной прозрачности плита н-фаза непроницаемым куполом выдавалась на десяток метров в пустоту. Рубчатое покрытие пола изгибалось гладкой дугой, чтобы оборваться туда же. В лицо мне плеснуло дуновение чужого ветра, разметав полы плаща. Эффект был настолько нарочит и театрален, что я невольно растерялся. Набрав в грудь больше воздуха, словно собираясь нырнуть в глубь бездонного озера, я шагнул вперёд, навстречу развернувшейся передо мной панораме.

Не помню, оставался ли ещё в тот момент со мной Отрядный. Надеюсь, что нет.

Я стоял у края платформы, повисшей в бездонной пустоте и мраке. И плакал, роняя слёзы туда, где не было видно дна.

Если бы не эти последние годы жизни Сержантом. Если бы Капитан Ковальский, что продолжает сидеть во мне… да и остальные ребята, тоже славные, хорошие, сильные, они и только они загораживали от меня то, что я видел. Красавчик Рэдди, наивный мальчик с огромным желанием счастья для себя и многих свершений для Галактики – твоё место было здесь, в этом странном мире. Талантами, перенятыми мною у тех двоих, я чувствовал в себе способность понять глубинный смысл, самую суть этого места.

Ню-Файри… где был этот мир, когда молодость моя грелась на солнечных полянах Пентарры? Почему мне было суждено добраться сюда именно сейчас, когда сердце моё сплошь покрыто уже не шрамами – непроницаемой коростой мёртвого гноя.

Я плакал над пропастью.

Да, я плакал.

Глаза, тлеющие во мгле, мерцали прямо передо мной, на высоте добрых сотен метров. Они были единственно живыми на неживом лице, и эта чужая, завораживающая жизнь била через них ключом. Подвески оборудования, огневые гнёзда, вмятины в броне вследствие атак каких-то внешних сил. Вольно, но не беспомощно опущенные манипуляторы, нет – руки, пусть сейчас лишённые силы, но только на время, не навсегда – вот что было главным в этой фигуре. Уходящие в темноту змеи энерговодов, блестящая коробка переходника для пилота. Пара сильных, анатомически почти человеческих ног, попирающих безмолвный мрак внизу – суть способность преодолеть все трудности Большого Космоса, что должна в скором будущем показаться Галактике.

Огромная могучая тень притаилась во тьме за границей нашего мира. Средоточие силы, власти, стремления и возможностей.

Это был человек, пусть не был он рождён женщиной, а создан в лабораториях и на стапелях, это был именно он. Человек, способный напрямую, неопосредованно повелевать могучим энергиями Вселенной, жить ими, быть ими. Какую власть над собственной судьбой должен чувствовать пилот!!!

Это Совет… они создадут из народа, что вырастит бродяга, таких вот людей. Единых со своим внешним телом-носителем. Повелителей стихий, путешественников через Вселенную, воинов из-за пределов Галактики.

Я не понимал одного… это моё ощущение, это чувство Истории, обещает оно избавление Галактике, или всё то, чего я так боюсь вокруг… оно только усугубляется под светом этих живых глаз.

Ну, что ж, парочку моих сомнений вы всё-таки сегодня разрешили. Это называется Т-Робот.

И тогда я, уже срываясь через грань, рванулся назад, в мою одинокую келью, лишь бы успеть до того, как…

Я не помню, успел ли я, я не помню, видел ли моё преображение Отрядный, я ничего не помню.

Лишь долгий миг, как всегда, пустое в своём непонимании лицо моего Эха, обращённое к старому до полной безжизненности лицу моего Духа. Они, как обычно, беседовали о своём, непонятном, однако разговор резко оборвался, стоило мне оказаться поблизости. Эхо в этот раз сверкнуло навстречу глазами и резким движением возвело в воздухе сложнейший символ непонятного мне значения. Медленно тающие в воздухе плазменные шнуры шипели искрами и извивались как живые.

Лишь секунду, а потом и их не стало.

Голоса в моём мозгу стали почти привычными. Отсеивать образы этих двоих от проявления мира внешнего было достаточно легко, но когда начиналось…

Волна хаоса захлёстывала меня с головой. Это больше не было похоже на тот стройный хор, что беспрекословно слушался меня ещё секунду назад, море информации рычало теперь у меня под черепом, раз за разом впиваясь раскалённым клинком в позвоночный столб. Боль и ужас наваливались чередой, не давая слабины, не отпуская ни на миг… Не могу выразить ни единого образа, не могу выдавить из себя ни единого слова.

Может, кричу в голос, а может, продолжаю мыслить так ясно, как не дано никому из смертных… никому этого узнать, ибо я сам помню после всего лишь яростный грохот в ушах и сверкание огненного фокуса прямо перед глазами.

Это было хуже одиночества, к которому я привык, это было хуже боли, терпеть которую для меня было сладостно, это было хуже смерти, её я жаждал вот уже сколько времени. Невозможно передать словами чувства человека, из которого по капле изымали саму его душу, растворяли в потоке абстрактно существующей воли, делая её частью чего-то огромного, чужого, страшного.

Отходит… Сколько потрачено бессмысленного времени, не знаю. В конце – лишь тень очередного Учителя. Она молчит, Воины, Вечные, Хранители… все молчат, незримые отголоски того, что их некогда породило, и что сейчас пытается изменить меня. Пустота, ноль существенной информации, только отпадающие за ненадобностью вопросы, один за другим.

Еще не всё, ты ещё не готов к выбору.

А после… посмотреться в зеркало на стене, пятнадцать минут чтобы снова попытаться заживить иссиня-чёрные рваные раны на лице, ногти обломаны и сочатся кровью. Потом ещё пять минут на то, чтобы сообразить – я опять в своей келье. Предавшее меня время проносилось мимо.

Отрядного я больше не видел. Зато заходил Паллов, так же удачно.

Я ещё раз попросил его найти Кенстриджа. Для обычного человека у него невероятное чувство взаимосвязей, может, хоть он сумеет понять то, что мне уже некому будет рассказать.

Разыскать Лиану не просил, зачем бередить старые раны. Она сейчас уже совсем взрослая опытная женщина, если бы захотела, сама бы меня нашла. Пусть это остаётся, как есть. Мы простились, тогда.

А ещё я спросил Паллова, можно ли верить в такие случайности, как наша с ним встреча на борту «Изабеллы Гриер». Это я спросил, кажется, зря.

Потом я долго лежал, пытаясь не сойти с ума от этого непрекращающегося диалога в голове, ел что-то абсолютно безвкусное для истерзанного зубами языка, ждал очередного урока.

Странное существование, не могу сейчас понять, откуда такой фатализм, откуда такая уверенность в собственной обязанности всё это терпеть? Ни одна из моих разнообразных инкарнаций не была способна на такое. Человек, идущий напролом через все трудности, встающие на его пути, идущий упорно, с непреодолимой волей к победе…

Да, там были мои Учителя.

Учителя, всегда разные, но всегда похожие в своей жестокости.

Учителя не настоящие. Тот, другой, он не показывался до сих пор, давая понять: «Единственный твой вопрос останется без ответа. Тогда ты будешь готов, тогда я приду. И отвечу тебе со всей возможной прямотой». Оставалась усталость, горечь от привкуса очередного пути, с такой лёгкостью отброшенного мной и стоившего моему телу очередной порции ужаса. Оставался всё повышающий тона гул голосов в голове и всё утончающийся мостик через пропасть сумасшествия. Оставались всё новые шрамы.

Десять дней пронеслись мимо, я узнавал всех своих Учителей, чужого я просто не принял бы, однако впоследствии мне удалось с достаточной уверенностью вспомнить лишь одного.

Это был Симах Нуари, Соорн-Инфарх Сиерика. Птах. Как он здесь очутился, я не видел на орбите ни единого их прекрасного корабля.

– Знаешь, вы были моими любимыми учениками. Ты и Первый. Как часто мне придётся жалеть, что у вас не было крыл?

– Птах, скажи мне, почему я делаю это?

– Либо дорога твоя велит тебе, и тогда тебе должно смириться, либо кто-то другой её предопределяет, в таком случае тебе стоит бороться. А может, это просто ведёт тебя смерть. Тут уже можно выбирать. Ты радуешься такой возможности?

– Я просто не могу больше… мне нужна эта тропа.

– Тут тебе никто не сможет подсказать. Это только твой выбор.

– Погоди, Птах, не уходи!

– Мы сказали друг другу всё, что могли. Прощай, быть может, свидимся ещё, при более удачных обстоятельствах.

Он уходил и качал головой. Мудрая птица, некогда спасшая человечество, она не желала насильно спасать одного-единственного его представителя. Или просто считала, что на самом деле он – человек – и сам на это способен.

Так, волна за волной, захлёстывали меня огненные валы боли и ледяные валы сомнений. Я метался в бреду, раздираемый противоречиями, не зная, что же со мной творится. Мои Учителя… их было слишком много для меня одного, они были слишком разными, их уроки противоречили друг другу и вместе – всему тому, что я мог назвать собственным жизненным опытом.

Единственным, что вело меня сквозь пелену горячечного бреда – был призрачный, тлеющий где-то вдали образ ускользающего от меня пути.

Я не желал никуда идти, я слишком устал. Я не желал ничего искать, уже найденное в этой жизни приносило мне лишь страдание. Я не желал выбирать, проблема выбора подтачивала меня изнутри, вышибая из-под меня последнюю опору. Нет ничего ужаснее, чем одиноко висеть в бездонном мраке чёрного озера Небытия, но это мы с Духом уже проходили, мне это уже не было страшно, я даже жаждал где-то в душе этого, там было спокойствие, отрешённость. Возможность поразмыслить, утрясти в голове мысли, прийти к чему-то, наконец.

Эти десять дней и путь, что двоился, троился, сверкал передо мной, он не давал уйти в заветную пустоту. Ничего не делая, никуда не двигаясь, даже не видя ничего, кроме своего истерзанного лица, я всё-таки шёл. И делал свой выбор.

Жизнь вне времени, кропотливая, тонкая работа по устранению препятствий с пути человечества.

Жизнь, погружённая в неведомые глубины реальности вне пространства, где нет страданий и нет боли, лишь звонкое журчание информационных потоков.

Жизнь, полная силы и мужества, пронизанная воплощённым подвигом, вне страхов и сомнений.

Жизнь – волнующий полёт посреди миллиардов распахнутых глаз Крыла, распростёртая вне самой Галактики, объединяющая, скраивающая воедино две великих цивилизации.

Жизнь посреди кукольных лиц и жестоких сердец, что скрывают свою слабость под спудом тысячелетней истории, полная гнева и радости, жизнь истинная во всех смыслах, но такая далёкая от людей.

Я не мог не отбросить все эти пути, они были слишком близки мне, я растерял бы остаток своей самости, навсегда покинув пределы этой телесной оболочки, стал бы даже не песчинкой… самим огненным потоком, неудержимо скользящим куда-то в пространстве-времени.

Не хочу!!!

Ожидание кончилось, я обретаю уверенность в том, что выбора у меня никогда и не было, несмотря на кажущуюся вам мою исключительность.

Не того вы искали всю свою жизнь, не меня!

Я всё рассказал.

Повелевайте.

Такой сумрачный теперь, взгляд последнего Учителя продолжал ласкать его душу подобно бархату. Чем бы ни закончилось это их подспудное противостояние, тот, кого называли Рэдэриком Ковальским, продолжал любить своего неведомого собеседника. Не мог не любить.

Пойдём, теперь я не стану тебе ничего говорить, ты слишком много содержишь брошенного, пустого в тленных подвалах своей души. Тебе предстоит совершить ещё один поступок, а потом… Ты будешь свободен от долгов своей жизни, и, если сочтёшь нужным, придёшь под сень моей науки. Потом, когда ты будешь свободен.

Они отправились вместе сквозь рокот и пронзительный свист моря окружающей их информации. Он, расходуя последние крохи отведённых ему сил, и Учитель, легко попирая пустоту, запутанную, как тайны Древа Времён, безыскусную, как само Пространство. Шли долго. Вечно.

То место было везде и потому – нигде конкретно. То место было всей Вселенной и потому – вовсе ничем. Странное место. Вокруг – мириады звёзд, но ничего не видишь в их свете. Величайшие по своей мудрости мысли витают поблизости, но чужды они и ужасны в своей жестокости и силе. Образы обычного, нашего мира сверкали вокруг, но не ухватить их, не распознать.

Кругом были люди! Они жаждали, стремились, любили, рождались и умирали, но звёзды лишь ровным своим светом горели им вослед. Их было мало, слишком мало. Истинных, что могли сопереживать, сочувствовать, помогать. Подталкивать. Защищать и бросать в бой.

Когда-то они все были людьми. Но стали Избранными.

Теперь и он тоже стал такой вот… звездой.

Гетерин Совета Вечных.

Только он понял это, панорама рывком рванулась навстречу. Он был частью грандиознейшего из творений, что когда-то порождал неудержимый гений Человечества. Величайшие энергии были здесь лишь жалким послушным инструментом в их руках. Звёзды, планеты, системы, галактики. Цивилизации. Жизни. Они все были тут, представленные кем-то, опосредованно участвующие. Конфликты, скрытые и явные угрозы, узлы напряжённости. Тайные замыслы и явные желания. Очаги, юные ростки будущей жизни. Галактика Сайриус, обозначенная мечущимся скоплением созвездий, каждая занимает своё место, каждая принимает своё решение, каждая видит не то же самое, что все остальные. И он – среди них, такой же маленький, такой же яростный.

Спектакль отнюдь не был спокойным келейным утверждением нечеловеческих по своей правильности планов. Это был бой. Смертельный. Неудержимый. Яростный. Бой до победного конца.

Злые молнии воли пронизывали его, он дёргался в агонии. Когда на нём, как в фокусе, концентрировалось внимание нескольких Избранных, он невольно съёживался, сжимаясь в яркую злую точку. Иногда его узнавали, отчего-то называя чужими Именами, он снова оживал, прислушиваясь к чужому шёпоту. И, подбадриваемый последним Учителем, снова вставал на пути ветвистых молний, рыдая от боли и бессилия.

Но один раз он всё-таки сумел её отклонить. Он смог сделать это. Злая, отравленная, кроваво-красная, покрытая кровью и ржавчиной, пропитанная болью и страхом. Он видел её, проносящуюся мимо, так отчётливо, что гнусный смрад, что распространяла эта неведомая субстанция, чуть не погасил его сознание. Однако он смог рвануться, успеть, подставить свою хрипящую грудь под её удар!

Уже падая от боли, сквозь серую пелену он успел заметить, как гаснет, гаснет отравленная гадина, навеки исчезая из возможного будущего Галактики. Не бывать тому! Он впервые смог что-то сделать в своей жизни.

Когда звёздные блики погасли, оставив на прощание вкус недоумения и даже где-то восхищения от прикосновения чужой воли, Учитель тихо подлетел к нему, бессильно повисшему посреди Ничего, и, осторожно подняв на руки, отнёс обратно, в наш мир.

Ещё не совсем придя в себя после пережитого, он уже принялся тщательно обдумывать то сумасшествие, что досталось ему, Человеку-не-Избранному, от последнего его урока. Тишина. Значит, он готов к выбору пути, это не было бредом его воспалённого до полной агонии сознания. Выбор действительно предстоял! Хорошо… как… хорошо!..