Текст книги "Фронтир. Избранный. Книга вторая"

Глава 2. Прощание

Дракон умирал,

Ему какая печаль?

Дракон – навсегда.

Неизвестный автор

«Хайку последней осени мира»

Терра, XXII вТС

Мы встретимся там, где нет темноты.

Джордж Оруэлл, «1984»

Терра ХХ вТС

Ашрам был крошечным, не предназначенным для обитания клочком прошлого, которое не вернуть. С трудом вспоминаю, как здесь оказался, безумные дни Прощания редко у кого из выживших отпечатались в памяти достаточно подробно, чтобы можно было вспомнить хоть что-то явственное теперь, тридцать шесть лет спустя, но забыть то чувство, благодаря которому я здесь остался, я не смогу и после смерти.

Случайность забросила меня в этот уголок нашей крошечной погибающей вселенной, не было в том провидения, ведь верить в силу путеводной Проповеди Тетсухары именно в те дни было невероятно тяжело. А то, во что даже не верят, уже само по себе не существует в какой-то особенно изощрённой степени. Разъярённая буря хаоса носилась над водами нашего мира в те дни, это мы её пробудили, сами, кажется, впервые ни у кого не спросясь. И мы же гибли миллионами в этой буре, не в праве даже роптать.

Мы выбрали Прощание, все, как один. Но только некоторым из нас было суждено увидеть его плоды.

Одним из таких несчастливых счастливцев стал я, однажды словно очнувшийся от жуткого сна на ступенях ашрама, босой, простоволосый, весь изъеденный язвами неизвестных мне болезней и покрытый вполне узнаваемыми радиационными эритемами. Я знал, что означают эти красные пятна, что-то из прошлой жизни, какая-то сокрытая память.

Каким чудом я выжил, приговорённый, в этой чёрной пустыне, что простиралась внизу, сколько дней я бродил там, потерянный, известно только Тому, кто нас объединил для выбора. Тому, кто позволил нам сотворить обряд Прощания. Я же, ничтожный человек, у которого когда-то было всё, жизнь, призвание, семья, будущее, просто очнулся и сразу, сейчас смешно это вспоминать, поспешил замотать голову тем, что осталось от надетой на меня куртки.

Всё-таки ашрам, святое место. Босые изодранные в кровь ноги меня почему-то не смущали.

Я ступил под эти своды, прислушиваясь к царящей тут тишине. В ашраме, как и сейчас, не было ничего, что напоминало бы о прежних временах. Сюда если кто раньше и наведывался, то делал это нечасто. Всё затянуто паутиной серой каменной пыли, ничего из привычного инвентаря вроде курительниц и эофоров, которые стояли наготове даже в самых забытых Проповедью местах. Только пустая каморка за алтарём, в которую едва протиснешься, да он сам, высеченный прямо из породы, монолитно с полом, словно гигантский гриб, проросший из самых недр земли.

Но то, что делало ашрам ашрамом, здесь оставалось.

Помню, слёзы брызнули у меня из глаз. Дни Прощания с того и начались. Во всех ашрамах кто-то словно разом погасил свечу. Только свеча та была негаснущей. Была.

Это только первый шаг к пропасти, но, как я сейчас понимаю, его мы тоже проделали вместе. Объединившись в едином порыве отрицания, мы потеряли и веру в Того, кто нас объединяет. А значит, мы потеряли всё.

Но в этом ашраме, затерянном в горах, ничем не выдающемся, даже наоборот, скромнейшем из всех, что у нас когда-то были, едва заметная голубая искра по-прежнему мерцала над алтарём, согревая, утешая, даруя любовь к жизни.

Я так и не смог отсюда уйти.

Сколько раз за все эти годы пытался собраться силами, спуститься вниз, туда, где ютились души немногих переживших дни Прощания, и рассказать, что не всё потеряно. Но стоило мне покинуть эти стены, сделать два шага наружу, на меня вновь обрушивалась царящая вокруг повсеместная пустота, рядом с которой отшельническая тишина ашрама казалась средоточием юной могучей жизни.

Там, снаружи, было мёртво и пусто. Мне было до слёз жалко всех тех, кто вынужден был жить во внешнем мире, даже не подозревая о том, что всё может быть иначе. Да и что я мог предложить тем, кто мне поверит? Привести сюда? Но здесь не хватит места и троим, мне и одному приходилось годами здесь жить впроголодь, едва добывая на этих голых скалах скудную пищу, разве что воды из ручьёв тут было вдоволь.

Что там говорить, даже я один тут выжил чудом. Молитва, бывает, творит невозможное залечивая неизлечимые душевные раны, но бренное тело питать не может. Если бы спасательный патруль нашей общей инопланетной Кша-Немезиды не наткнулся на меня, уже погибающего без сил на пороге ашрама, не оставил мне медблок, воздушный деактиватор и месячный рацион, меня бы здесь уже не было, и этот ашрам остался бы таким же пустым и заброшенным, каким был до этого.

О, я действительно поверил в свою миссию. Хранитель последнего ашрама на всей Альфе, без меня ашрам погибнет, сгинет в беспросветной тьме внешнего мира. Я служил последнему клочку нашего прошлого, как если бы оно было живо. И синяя искра вторила моим стараниям. Из года в год она становилась всё ярче, придавая мне сил.

Иногда их даже хватало на то, чтобы задуматься и об остальных страждущих этого мира. Но годы шли, и мои попытки покинуть своё убежище становились всё более редкими. Там, снаружи, уже выросло, должно быть, целое поколение людей, даже не подозревающих, что именно потеряли их отцы. Для них дни Прощания стали чем-то мифическим, просто символом убогости и беспросветности их нынешней жизни. Что я им могу принести? Голубой огонёк над алтарём, который бы избавил их от невыносимого одиночества?

Как мне им объяснить смысл существования всей нашей планеты, забытой Тем, кто нас объединяет?

Ни один мой соплеменник так и не заглянул в ашрам за эти годы, и только патрули внепланетников навешали меня изредка, каждый раз ненавязчиво предлагая помощь. Уже второй их визит позволил мне обзавестись приличной всесезонной одеждой и сменными реактивами для фильтров, все же прочие удостаивались от меня лишь отрицательного качания головы. Они не виноваты, они хотели как лучше. Но мы уже сделали выбор, предпочтя свою смерть чужой жизни. И лишь этот огонёк напоминал мне, что есть ещё и третий вариант – своя судьба для этого мира, особая судьба.

И тогда они, словно однажды убедившись, что я действительно не нуждаюсь в их заботе, тоже перестали сюда прилетать.

А я жил, не особо задумываясь о завтрашнем дне, лишь изредка с удивлением поглядывая на календарь, неужели так много времени пролетело?

Всё закончилось единственным визитом незнакомого мне внепланетника. Патрульные, которые навещали меня когда-то, часто сменялись и редко кто бывал тут больше пары раз, да и давно это было, но его я бы непременно запомнил. В нём жила та же пустота, что бесновалась вокруг моего ашрама. Это выглядело как пустые глазницы мертвеца на живом лице уже немолодого, но и далеко не старика.

А ещё я сразу обратил внимание на то, какой жадный взгляд он бросил на синюю негасимую искру жизни над алтарём. Дальнейший состоявшийся между нами диалог лишь подтвердил первое впечатление:

– Старик, я вернулся на Альфу после долгих лет отсутствия. Как мало вас осталось, тех, кому я могу задать свои вопросы.

Внепланетник поник головой и быстро-быстро зашевелил губами, словно читал какую-то свою молитву. Потом снова выпрямился, обжигая меня своими пустующими глазницами:

– Поэтому я прошу тебя, не откажи в ответе. Иначе знание погибнет вместе с тобой, знание, которое нужно не тебе, но твоему миру.

Губы сами сложились, произнося ответные звуки:

– Вы вели нас, несмышлёных, сквозь тьму невежества столько тысяч лет, и у вас действительно остались какие-то неразрешимые вопросы?

Как ни странно, гостю понравились эти мои слова. Он даже словно ожил, предчувствуя что-то своё, от меня сокрытое.

– Старик, ты просидел тут столько лет, и до сих пор не понял, что мы не те, кто в силах вести целую планету туда, куда она сама не пожелает идти?

– Вы, может, и не в силах. Сотни чужих планет вокруг одной нашей. Но она действительно пожелала. Оглянись вокруг, нежданный гость, а если этого не хватит, расспроси тех из вас, что был тут, когда разверзлись дни Прощания.

– Мне незачем кого-то расспрашивать, старик. Я был здесь тридцать шесть лет назад. Я был тогда другим, но я всё видел.

Он называл меня стариком. Но, похоже, впору мне его называть так же.

– И у тебя всё равно остались вопросы? Ты хочешь знать, откуда всё это?

– Зачем? – он мотнул головой, словно что-то отрицая, от чего-то открещиваясь. – Это мы выяснили сразу. Тысячи посвящённых, не сговариваясь, по всей планете. Старые могильники, тысячелетиями законсервированные шахты, склады, оборонительные комплексы, подарки старых поколений, и самое главное – много чего нового, собранного по крупицам, слепленного кое-как, естествознание у вас давно не в чести. Ради одной цели – тотального самоуничтожения.

– Тогда о чём ты хотел спросить, внепланетник?

– Что-то было причиной. Не поводом, который послужил спусковым крючком, а причиной. Что должно было произойти, чтобы вы все не просто отринули Проповедь, а сделали это разом и по доброй воле. Что такое случилось тогда с целой планетой?

– И этого вы не знаете? Вы, которые разглядывали нас из века в век? Вы не пробовали поставить себя на наше место? Стать колонией бактерий под стеклом микроскопа? Мы просто огляделись вокруг и увидели, что мы живём в стерильной стеклянной призме, наполненной солевым раствором. Мы – искусственны, эфемерны. Мы это поняли и просто перестали быть.

– И ты, старик, за все эти годы в тишине и одиночестве ни разу не задался вопросом, как же это возможно, целой планете однажды почувствовать одно и тоже и принять одно и то же решение. И потом кропотливо, методично, изо дня в день приняться исполнять некий план, который кончился вот этим. Последним ашрамом. Он ведь правда последний, ты знаешь, старик?

Я огляделся вокруг. Да, я думал над этим как-то. Только ашрам этот не был для меня «последним». Он был единственным.

– Вы никогда не пытались понять, что такое эта негасимая искра?

– Технически, это…

– Я разве спросил тебя об этом? Пойми, почему именно эта искра осталась гореть, и ты найдёшь ответ на мучающий тебя вопрос. Поверь мне, он проще, чем кажется. Но для этого тебе придётся вернуть себе зрение. Ведь ты слеп, внепланетник. Ты знаешь об этом?

Он знал. И не стал меня больше мучить расспросами. Как можно объяснить слепому, что такое свет. Как он там сказал, «технически»?

Когда он ушёл, я вдруг понял для себя, что теперь у меня есть цель, дождаться его возвращения. Потому что если он вернётся, у нашего мира ещё есть шанс. На новую жизнь. Свою жизнь. Да, среди них, но не с ними.

5877 гТС ГС

Сектор Сайриус

Альфа, Свободная Планета ГС

Острая боль, она приходила снова и снова, возвращаясь с неотвратимостью качания маятника. И каждый раз, когда внешний мир вгонял обломки ребер в левый бок, словно молния пробивала нервные каналы, устремляясь в мозг. Сержант на мгновение приходил в себя, с приятной отстраненностью наблюдая за мерным и неторопливым процессом, что происходил вовне, затем сознание снова угасало. Очередное погружение во мрак и снова всплытие к поверхности.

«Посмотри, это сапог одного из них, того, со следами плохо заживших септических струпьев на лице. Он так близко – пара сантиметров, и можно коснуться».

Погружение – всплытие.

«Стоит только протянуть руку», – спустя целую вечность вернулась мысль.

Сержанта убивали. Вернее так – остальные просто топтались вокруг да неуверенно били кто куда, только тот, приметный своей напряжённой безэмоциональностью, действовал методично, нанося удар за ударом. Отступал назад, замахивался, бил. Бил, отступал, замахивался. Убивал.

«Человек способен на богатейшие эмоциональные переживания…»

«…но как сложно испытывать столь холодную ненависть».

Двигаться сил не было, хотя спиртовые метаболиты уже покидали сотрясаемое судорогами тело. Минутное просветление наступило, но бороться уже не было сил.

Следовая начинка так и не сумела ужиться с его непривычной к квантоптоэлектронным костылям имплантантов нервной системой. Он слишком хорошо научился обходить её наивные блоки. Заполнявшую его пустоту интеллектуальная биохимия осилить не могла. А потому ну её к тьме.

Сержант умрёт. Он уже понял это, понял так ясно, как чувствовал твердый носок сапога, такой же твердый, как камень, который впивался ему в позвоночник. И умирать ему предстоит ещё долго и мучительно. То, что запоздало пытается привести его тело в работоспособное состояние, будет продолжать бороться за его бессмысленную жизнь. Однако жизнь и так чересчур печальная штука, чтобы её заканчивать вот так, в собственной блевотине, крови и бессилии.

Вот уж не думал, что старые десантные фокусы ему пригодятся спустя столько долгих лет.

В бесчувственный посиневший безымянный палец сквозь узлы сведенных мышц послушно полился тёплый ручеёк, лишая организм своего тлетворного привкуса, такого прекрасного, как сама жизнь. Тренированный человек может накапливать и использовать резервные силы нервной системы для приведения организма в состояние повышенных энергозатрат, такой своеобразный костыль для тех, кто не в состоянии просто войти в экшн. У этой силы есть один нюанс. Сержанта в его текущем состоянии она убьёт. Быстро, эффективно и с гарантией.

Болезненное жжение начало наливаться силой, словно кто-то перетянул руку в локте ржавой колючей проволокой. Сержант с трудом разлепил залитые кровью глаза. Уходить с закрытым забралом не хотелось. Слишком устал. Глаза поднялись к вечернему небу, залитому привычным гало сияния стратосферы. Шторы, скрывающие Галактику. Окно в никуда, эфемерное сияние того, что нельзя потрогать, есть ли ты, Вселенная?

Послушно вернулись те, которые были, но которых никогда не будет, картины из других миров, посторонних происшествий и чужих мыслей. Сержант с грустью попытался в последний раз ощутить свою жизнь, но ничего толком не разглядел. Она коротка, жизнь Сержанта, а его предшественников… их вспоминать не хотелось. Выражение отрешенности сошло с лица, уступив место покою. Когда-то было то время – он терзался, совершал, но теперь… Хотелось жить в этом неспокойном месте, хотелось искренне, даже с этой треклятой пустотой. А вышло вот что.

До жути отчетливо ощутилось липкое крошево из грязи пополам с кровью, в котором он был измазан. Всё против него. Случайная смерть, сказали бы те, кого уже не было, но случайности в таком ответственном деле, как смерть, быть не должно. Не у него. Сержант прошел свой путь до конца. Теперь заряд, что пульсирует в посиневшем сломанном пальце, освободится. Стоит только на миг ослабить контроль. Маятник двинулся в свой последний поход.

И остановился. Занесенный меч сгинул, погасло непрошенное зияние ничего. Эти, сколько их там, замерли, некоторые в замешательстве отступили. Сержант чётко уловил спад направленной на него агрессии. Возникло ощущение, будто из глубины чахлого здешнего леса к ним приближалась буря. Слабый ветерок нёс в себе грозную силу огня и камня, воспринятую давними предками и ими же возведенную в культ. К ним двигалась высокоразвитая единица малопонятного общества. Сержант почти ничего не видел, но и так сообразил, чего испугались его убийцы – до него отчетливо дошел эмоциональный поток ирна. Его ни с чем не спутаешь.

Последовавшее за этим произошло мгновенно – даже тягучее время подчас неспособно передать всю завораживающую красоту процесса. Поваленные друг на друга бесчувственные тела. Тишина и расплывчатое пятно её лица.

– Схуэни, мать всех битв, я вижу перед собой маску смерти. Как ты мог допустить такое? Необходимо до беспамятства накачать себя, чтобы отключились даже резервные рефлексы. Ты это специально, да?

Сержант попытался разжать губы, однако не смог. Едва ощутимая прохлада тонких детских пальцев – и зрение послушно обрело резкость. Внимательные голубые озёра глаз спрашивали и объясняли одновременно. Потом на миг сомкнулись, и тёмный заряд исчез. Прекрасное лицо, достойное лучшего, чем Сержант, ценителя красоты, вытесняло всё, заполняя собой сознание, гася глупую искру воли.

– Сегодня я тебе помогу. Нам ещё предстоит путь, у каждого свой, но сейчас – иди за мной.

Что она в действительности хотела сказать? Ирнов мало слушать, их надо услышать, а на это у Сержанта уже не было сил. Последнее, что он помнил, это сильные, словно стальные руки, поднимающие такое огромное для них тело.

Интересно, кто её сюда привёл?

И недолгая напряжённая тишина.

Всплытие из мрака, подъем из могилы, эйфория. Зловонное дыхание близкой смерти уходило в небытие. Через ломоту в костях и тянущее напряжение едва не скрипевших как несмазанный механизм мышц, через все клеточки тела, такого легкого, почти невесомого.

Но вместе с тем непомерно тяжелого – подобно тревожному сну, не дающему покоя душе, это непонятное ощущение сюрреализма во всей гамме захлестывающих чувств теребило, толкало, будило мозг. Ему все-таки удалось выкарабкаться, и это было так прекрасно, даже несмотря на полную неопределенность, несмотря на смутное чувство потери чего-то важного, какого—то груза за спиной… несмотря на всё это, в нём царило ликование. Жив.

Пришло в голову и другое: почему он чувствовал себя таким. Введение организма в состояние экстренной регенерации при поддержке следовой начинки творило чудеса. Подготовленные люди могли исцелить у себя тяжелейшие, даже смертельные раны. Сердце, печень, легкие и даже некоторые отделы мозга словно по волшебству возрождались из небытия. «Народная медицина» – шутливо называл этот процесс Джон, когда они ещё были кадетами. Однако в чудесном таинстве таился подвох, человек сжигал годы жизни за одну возможность жить вообще, чуть утрата контроля – раковые опухоли поражали здоровые органы, иммунитет сходил с ума, начиная пожирать себя изнутри, одновременно переставая бороться с внешней угрозой.

А уж попробовать проделать этот путь, пока пациент не стабилизирован хотя бы на время, не зная толком, что творится в самых важных участках организма… Сержант по памяти сам себе поставил диагноз. Такое за обозримое время смогли бы вылечить только в приснопамятном саркофаге, под присмотром сотни интеллектуальных систем и пары квалифицированных докторов, а тут…

Но его сумели поставить на ноги. Могла ли это сделать Золотце, это маленькое, в пол его роста золотоволосое, неестественно розовощёкое, словно кукла, существо из других миров? Идеальное создание, будто сошедшее с полотна древних художников – так изображали библейских ангелов. Он до сих пор так и не понял, была ли Золотце по меркам её расы по-настоящему взрослой или ещё подростком, кто их разберёт. Недоступная для понимания и загадочная, как кошка, вместе с тем верная, как лучший друг, прекраснее самой любви, логичнее Центрального Церебра «Инестрава-Шестого» и жёсткая подчас, как броня боевого модуля класса «Нефариан». Она могла. Наверняка могла. Провести его сквозь лабиринты мрака, вытаскивая его с того света.

Они не применяют чего-то аналогичного нашей следовой начинке, но залатать Сержанта вдали от лаборатории можно было, только слившись с его бесполезным роботизированным телом в единое целое. А значит, в полной мере взяв на себя весь риск остаться там, с ним, в полной темноте комы.

Скальпель, вот настоящий образ любого ирна. Предмет завораживающе прекрасный, но вместе с тем грубый, остро отточенный и опасно сверкающий. Каждый способен по своей воле стать лекарством и орудием возмездия – такая близкая нам и такая непонятная цивилизация. Ирны с первого дня входили в Совет Вечных, но никогда в делах людей не участвовали, их миры были намного старше человеческих колоний, однако в определённом смысле они давно уже остались позади в техническом прогрессе, остановившись там, где пожелали.

Эту расу всегда окружала тайна.

Был момент в галактической истории, когда ирны могли начать против террианских сил широкомасштабные боевые действия, но отказались от этого, простив нас за то, за что не прощают. Гуманоидная раса, живущая в нашей Галактике на полуста мирах, постоянно с нами рядом, но вместе с тем более далекая от нас, чем гордые Тсауни или коллективные интеллекты из Галактики Дзеган, Дома К’Каха. Чуждые, но не отчуждающиеся, они ничего не делают просто так, так что же, в конце концов, здесь делает Золотце?

Прохладные пальцы детской ладони коснулись его лба. Сержант открыл глаза, и на том спасибо. Внимательный, разделяющий чувства взгляд. Такие губы и пушистые ресницы бывают лишь на картинах. Странные чувства рождало это лицо.

– Всё прошло, Сержант, скоро сможешь и двигаться. Будет тебе матэ.

«О-о-ох, да никогда я ничего не пойму. Один её голос, уже окончательно утративший даже тончайшие нотки чужеродности, чего стоит – впечатление, что колокольчик звонит». Почти против собственной воли он разлепил губы и попросил:

– Золотце… Спой, пожалуйста.

А в ответ ни удивления, ни порицания, просто изучающий взгляд.

– Нечасто ты, Сержант, настолько явно высказываешь своё мнение о других. Сегодняшний день тебя чему-то научил.

Что она этим имеет в виду? Некоторое время стояла тишина, словно Золотце задумалась, что бы ещё сказать. Он уже начал потихоньку пытаться припомнить, а не ляпнул ли он сам чего, и вообще, правильно ли понял хотя бы интонацию, с какой была произнесена ответная фраза?..

Песня полилась, словно издалека донесся раскат грома, инопланетянка тихо-тихо начала выводить странно звучащую мелодию, постепенно заставляя звуки незнакомого языка набирать силу, медленно переливы голоса заполняли комнату и, наконец, стали надрываться и клокотать в горле. Сержант лишь каким-то третьим чувством ощущал биение чужого ритма, пронизывающего сложнейшие созвучия музыкальной линии. Смысл так и остался непонятен, однако в песне явственно слышалось какое—то неуловимое ощущение силы, мощи и даже агрессии: так роботанк движется сквозь заграждения. Однако уловить это всё Сержанту удалось лишь поверхностно, так как в мелодию постоянно вплетались другие голоса, оставляющие за собой и вовсе какой—то хаос чувств.

«Какой-то марш или гимн…» – была единственная мысль.

Сержант продолжал внимательно вслушиваться, пытаясь выделить из звуковых наслоений что-то своё, человеческое, ведь неужели ирны настолько замкнутая на себя цивилизация, что даже за прошедшие бок о бок тысячи лет у них до сих пор нет ничего от нас? И только ему казалось, что вот оно, как следовала диссонансная нота, и всё рушилось в единый миг. Сержант второй раз слышал, как Золотце поёт, но тот источник, который он последнее время судорожно искал во всём окружающем, по-прежнему оставался недоступен. Песня стихла.

Наступившая тишина показалась жутковатой, словно и не было только что этих голосовых переливов. А пела ли она вообще, или мне по нездоровью чудилось? Осталось какое-то ощущение волшебства, нереальности происходящего, как во сне. С ирнами всегда так.

– Эта песня, о чём она?

Молчание в ответ. Не слышно ни движения, ни вздоха, Золотце даже не шелохнулась. Сержант открыл глаза и, почувствовав способность двинуть рукой, приподнялся на локте. Словно не желая замечать неловкость его движений, Золотце отвернулась к столу и принялась там перебирать что-то. Такими человеческими движениями.

Краем мыслей Сержант вдруг понял, что он – у себя дома, как только раньше не догадался?

– Это о счастье иметь дитя, – в ответе ни эмоции, но при этом что-то… Сержант не смог придумать что. Золотце говорила тихо-тихо, словно не она это только что пела во весь голос. Вот тебе и Золотце.

– На что похожи ваши дети?

И тут же – резкая, взрывная ответная реакция, простой взгляд из-под опущенных ресниц, резкий, бьющий и… соглашающийся, принимающий слабость собеседника.

– Информации не будет.

Дурак, – вяло выругался про себя Сержант. – Не понять тебе их, никогда не понять. Розовое платьице впору семилетней девчушке, бравурные песни о детях, строгий пиетет в их отношении и та груда недвижимых тел на холме.

– Те беженцы, ты их… убила?

Золотце уже гремела посудой, сооружая завтрак (тьма побери, а может, ужин?), так что оборачиваться она не стала, выражение лица осталось неизвестным, голос же был ровным, как бронеплита.

– Благодарю, конечно, за предложение, но это твои кхуир’та… враги, – перевела она после паузы, – я не в праве, так как я не твой Учитель. Ты их сам убьёшь, ведь это тоже плохо – отдавать свои долги другим, не следует дарить слишком много.

Сержанта передернуло. Человечество боролось в самих себе с желанием убивать на протяжении тысячелетий. С жуткой болью изживая эту потребность, колеблясь на грани выживания во время Века Вне, и потом, долгие тёмные века Второй Эпохи, а ирны… Они отнюдь не отличались кровожадностью, например, смертная казнь как способ избавления от лишних членов общества у них перестала применяться задолго до основания их первой звёздной колонии, но вот зачастую неписанный свод законов чести и понятие врага у ирнов были настолько зыбки, сложны и самое главное жестоки, что рядовому человеку постигнуть это всё было просто невозможно. Даже специалисты в ксенопсихологии часто не сходились в оценках. Иные считали, что у них там, не переставая, до сих пор идут гражданские войны.

Сложнейшая структура причинно-следственных связей, указующая в далёкие пыльные тысячелетия. Ирны нарушили свои законы лишь однажды – после известных событий на Ирутане в бесконечно далёком 2621 гТС. Тогда человечество буквально обрело право существовать, а Галактика Сайриус – свое начало. Почему они так поступили? Не зачем, а почему – эти два похожих по смыслу слова для ирнов были, по сути, антонимами. Или это проявился тысяча первый закон их бытия? Золотце, как единственно доступный в данный момент представитель их цивилизации, оставалась такой же тайной.

И Сержант пошёл ва-банк.

– Ты знаешь, я не стану этого делать. Не стану их убивать.

Золотоволосая головка вздернулась, и горящий угольями ядерного пламени взгляд вонзился ему в лицо. Сержант замер. Это был второй раз, когда он видел на её лице подобное выражение. Первый был там, на холме. Ком застрял в горле. Прошла секунда, прежде чем выражение сменилось, однако она показалась вечностью. Увидев, как золотистая головка затряслась в неудержимом смехе, он перевёл дыхание, кажется, оброненная фраза принята за шутку. Очень смешную шутку. Вот почему ему ни разу не приходила в голову древняя банальность доморощенных контактёров – что, мол, хоть смеемся-то мы одинаково. Слишком разный то был смех.

– Ну, ты, Сержант, и даешь!.. – заливался золотцев голос-колокольчик, она всё содрогалась от смеха, только что не падала на пол. Оставалось просто молчать. Наконец, успокоившись, она протянула ему обещанный матэ и кусок местного ноздреватого хлеба с маслом.

– Всё чистое.

– Не сомневаюсь.

Золотце постепенно посерьезнела и уже спокойно наблюдала за тем, как он ел. Когда он, борясь с предательским урчанием в животе, проглотил последний кусок, она взяла у него калебас, при этом словно невзначай проведя ладонью по его руке, осторожно поставила его на край стола, замерла на секунду и резким рывком направилась к двери. Сержант молча продолжал наблюдать. Всё, на этот раз ты наговорился! У двери Золотце развернулась и, теперь, очень серьезным голосом сказала:

– Моя миссия на этой планете подходит к концу. Я скажу ирнам, что вы готовы начать то, что задумано, теперь нам осталось увидеться лишь раз, когда ты сделаешь выбор. Постарайся быть при этом самим собой, таким, какой ты есть – оставь лучшее от человека, а остальное отбрось. Существо, избранное судьбой, имеет миина… Большой Долг. Это бывает жутко, но всегда необходимо. Мне, кажется, удалось затронуть что-то, и вскоре тебе предстоит стать таким, каким ты должен быть. Жаль, что время подчас так быстро летит. Счастливо, Сержант. Мне пора, не буду мешать.

Дверь закрылась. Снова тишина, а он действительно так и не успел понять, что она имела в виду, когда говорила о том, кем он должен быть. Вдруг снова легкие, словно невесомые шаги. Сердце Сержанта болезненно сжалось, эти шаги он не смог бы перепутать даже во сне, никогда, пока жив.

– Сержант… – это прозвучало как полузадушенный выдох.

Боль за грудиной рассосалась. В проёме двери стояла Кеира. Волна блестящих чёрных как смоль волос метнулась к нему, и Сержант почувствовал, как маленькие теплые ладони принялись теребить его слабые руки, а губы всё шептали: «зачем… Сержант, сердце моё…» Полилось знакомое тепло. Сержант улыбнулся, слушая, как бьётся дорогое сердце, и как Кеира, всхлипывая, говорит ему что-то, обняв за плечи.

– Прости меня, ты должен меня простить, они же могли… они же…

Кеира замолчала, опустив глаза. Сержант так любил это ощущение, когда она касалась его, что желание о чём-то думать само собой куда-то исчезло, будто унесенное порывом ветра.

– Ты умница, что пришла, и не ты должна прощения просить, а я. Нам нужно забыть о том дне, раз и навсегда, – Сержанту снова показалось, что вот-вот, и снова начнется, сосредоточиться, не упустить, схватить, удержать этот неуловимый момент… – Мне нет прощения, мийон-тха сор Кеира, это… тебе, наверное, так сложна жизнь со мной, любимая. Если я ещё раз попробую от тебя сбежать, ты бросай меня, слышишь?

– Нет… – качание головой. – Нет. Ни за что. Охорни-то мери мьйонна. Я не буду так больше, не смогу просто… попробовала, хуже не бывает. Я словно осталась без частицы души. Не знала, что я способна так скучать, так жалеть, – цепкие пальчики расслабились и отпустили его куртку. – Я так люблю тебя…

С ним опять творилось что-то непонятное, а потому пугающее. Когда-то давно, будто в другой жизни, он умел становиться с этой вселенной одним целым. Это было его даром и его проклятием. Но он сполна расплатился и с судьбой, которая одарила его этим непрошенным подарком, и тем чужаком, что слишком рано превратил дар в оружие.

Оружие сделало залп и навеки затихло, мёртвое и холодное. Но с тех пор, раз за разом, в Сержанте словно просыпались фантомные боли. Это не было чем-то привычным, чем-то знакомым. Он не начинал чувствовать своим неживым нутром колючую изнанку окружающего пространства, наоборот, он словно проваливался в никуда. И сейчас это началось снова, сперва искрой надежды, потом стоном разочарования.

На этот раз это вязкое затягивающее болото не дало ему сказать то, что он хотел сказать Кеире.

Сержант продолжал из последних сил держать себя здесь, но зыбучая воронка вокруг него предательски росла, и даже невообразимо родной голос перестал звать… обессилено отпуская себя, Сержант прикрыл глаза от ставшего резким света и вслушался, наконец, ощущая то, что всё чаще его охватывало. Это холодное чувство было жестокой пыткой для неопытного разума Сержанта, когда все твои стремления отступают, растворяются, как туман. Ничего похожего на горячее, яростное море информации, хранимой в недоступных кладовых Вселенной, что вдруг вырывается на свет, сводя с ума. Такое далёкое стало теперь столь безликим… недобрый мир, мир враждебный, люди, враждебные друг другу, люди добрые, слабые, люди с опущенными руками, теплый мирок вокруг сгинул, осталось лишь чёрное поле зараженных зон. И пристальный взгляд тех двоих.