Текст книги "Фронтир. Избранный. Книга вторая"

А ещё он вспомнил, упиваясь чёткостью и спокойствием мысли, кто был его первым Учителем. И кто – последним.

Рэдди наслаждался спокойствием и порядком, царившим у него в голове. Он уж стал забывать, как это, не ощущать на себе все эти взгляды, не отсеивать ежесекундно чужие мысли, не удерживать своё сознание, тратя последние силы, на краю бездны бездарной энтропии.

Рэдди с удивлением оглядел помещение, в котором находился. Как могло случиться, что эта светлая просторная комната, окрашенная в тёплые тона, дающая невероятное ощущение уюта, могла раньше казаться ему кельей, в которую он сам заточил своё сознание? Рэдди поднялся с дивана и шагнул к противоположной стене. Матовая поверхность мигнула, спустя мгновение проявив в своих глубинах образ человека.

Это его отражение?

Перед ним стоял мужчина, одетый во всё чёрное. Поражал странный покрой одеяний, складки плотной материи создавали впечатление сокрытой мощи и чудовищной воли этого… человека. От всей фигуры веяло напряжением, он весь был как сжатая пружина, как готовый к бою штурмовик, как горячий ствол орудия. Рэдди поднял глаза выше. Лицо… молодая розовая кожа, нежный пушок на месте залеченных шрамов. Рэдди помнил это лицо. Удивляло совсем другое – на лице продолжали гореть чужие, совершенно чужие глаза. То, что излучала фигура, чудовищной квинтэссенцией царило в этих зрачках, огненными иглами вонзавшихся, казалось, прямо тебе в мозг. Яростный огонь заглушал даже безудержную скорбь и страх, что плавились на дне этих глаз. Каким образом ему удалось заполучить такие глаза? Что же такое…

Вот оно, лоб, обрамлённый короткой щетиной абсолютно седых волос, нёс в себе что-то… Стоило расслабить зрение, как это голубовато-зелёное свечение бросалось навстречу. Тонкие изгибы выдавали какую-то невероятную работу, творящуюся внутри, под этим черепом. Рэдди с трудом удалось удержать себя, не отшатнуться, не вскрикнуть. Да, воспоминания всех этих долгих лет не исчезли, не растворились в ужасной какофонии Большого Мира, лишь удалились в сторону, дабы позволить ему решить. Он помнил всех этих людей, и живых, и уже ушедших, всех, кого любил. Просто пока они ему не нужны, Рэдди дали возможность вернуться к жизни на пару лишних часов, дали возможность вернуться в прошлое.

Дабы встретить будущее с добрым сердцем, без ожесточения пожилого человека, без апатии старика.

Рэдди знал, Рэдди отчётливо сознавал, куда ему следует направиться на очередной развилке, каким лифтом следует воспользоваться, какая ветвь гигантского пилона ему нужна.

Он не спешил, нет, зачем спешить туда, куда шёл всю свою долгую жизнь. Зачем торопиться к той, дорога к которой оказалась столь далека. Первый Учитель… кого ему, Рэдди, именовать таким именем? Невероятно далёкий и потому кажущийся чуждым разум? Или ту девушку, любовь к которой для него стала воплощённой болью? Бесплотного повелителя сотен тысяч в основном безжизненных звёздных систем, составляющих его естество, или те глаза, которые он высматривал у окружающих, боясь признаться в этом даже самому себе?

«Простите меня, Юля, Исили, Кеира, что ваш светлый образ был вынужден преломиться в этой кристально-чистой, а потому бритвенно-острой призме».

Как же случилось, что две столь разных фигуры слились для него в одно неразличимо единое создание Вселенной, поименованное первым Учителем? Встречи с одной его ипостасью он жаждал разумом, но всегда понимал бесполезность таких мечтаний, кто Рэдди такой под звёздами, чтобы такого желать? Встречи с другой требовала его душа, но что можно сказать тому, кто умер даже в его собственных мыслях? А вот нет.

Перекрытие бесшумно исчезло, давая волю лёгкому ветру и ему, Рэдди.

Она застыла в полумраке помещения. Гордая и одинокая. На фоне мерцающих за иллюминатором огней она казалась воплощённой тьмой. Складки строгого платья из всё той же непроницаемо-чёрной ткани, что и у него, до самого пола. Материя стекает вниз, неподвижная, плотная, подобная всё той же мёртвой тьме. Бледные ладони с тонкими пальцами расслабленно покоятся у слегка угадывающихся под платьем бёдер. Руки, плечи, чуть вздымающаяся и опадающая грудь, шея без единого украшения.

«Она никогда их не любила».

И лицо… как у него. То самое, что так долго хранила память. Прежнее. Но в глазах… Рэдди понял, наконец, почему его горло до сих пор не оказалось в состоянии издать ни звука, ни хрипа, ни стона. Да. Это была она, но и у неё, и у него за спиной было уже столько боли и ужаса этого доброго мира, что… Знак на лбу издевался и ёрничал. Ксил Эру-Ильтан, воплощение Великого Галаксианина стояла перед Рэдди во всём своём нечеловеческом величии.

Пусть будет так, лишь бы им на время дали поговорить самим, без посторонних.

– Оля, мы сейчас… одни? – неужели его голос так и не дрогнул, произнося это имя?

– Да, Рэдди, ты и я, – только это ему и нужно было знать.

Рэдди неслышным шагом подошёл и замер подле неё, не решаясь прикоснуться. Этого хотела его ладонь, этого жаждало его сознание, но всё было гораздо сложнее.

– Так много времени… – Рэдди ждал боли за грудиной, но та всё не приходила. Пришлось ему сдаться, рука медленно, осторожно поднялась и коснулась её волос. Память, непогрешимая и непрошеная, кричала: да, да это она!

– Только оглянешься, а за плечами уже столько лет… Ты смог придумать разгадку этой вечной дилеммы?

Голос Оли был глубоким и спокойным, она всегда после его возвращения с Базы старалась не подавать вида, что он вообще куда-то исчезал. Рука Рэдди безвольно упала вдоль тела. Они оба натужно, фальшивя, играли самих себя, какими были давным-давно. Вот только зачем?

– Нет, не смог. Может, всё оттого, что мы так стремимся бежать и бежать вперёд?

Оля улыбнулась.

– Ребята с Базы не зря называли тебя Счастливчиком… единственный, несмотря ни на что ты смог прожить настоящую жизнь, полную своих собственных целей, своих мечтаний и помыслов. А мне лишь оставалось иногда пытаться забыть Галаксианина и вспоминать, что ты всё ещё там, в мире людей.

– У меня был шанс? Я должен был почувствовать, что ты есть.

– Нет… как человек – нет. А иначе… желать, чтобы кто-то другой прошёл через всё это, было бы кощунством по отношению к памяти нашей любви. А как нелюдь – мы встретились бы, рано или поздно. Для нас оба этих слова одинаково бессмысленны, правда?

Рэдди снова всей кожей почувствовал вокруг ледяной холод. То ли холод её дыхания, то ли стужу, исходящую из него самого. Неужели эти двое когда-то действительно были людьми? Живыми, тёплыми, радующимися жизни?

– Тебе хоть иногда можно быть человеком? – голос слушался его с завидной чёткостью. Таким голосом поначалу говорило его Эхо. А Дух над этим смеялся.

– Можно, часами, днями. Вот только… это очень больно. Почти физически. Невыносимо.

Он кивнул. Он понимал. Совсем немного, но уже понимал.

– Ты знаешь, Оля, а я действительно мог прожить хорошую жизнь, но вместо этого только тянул и тянул вслед за собой в бездну не знающих о моей беде людей.

Она покачала головой.

– Это ты – Избранный. Тебе подвластно нечто, недоступное больше никому. Ты лишь неосознанно проявлял свою волю. Это ваше слово. «Воля». Каждый из промелькнувших мимо тебя людей в тысячи раз счастливее тебя и меня, их не травит ежесекундно холод, они не должны бороться сами с собой… Им не нужна целая Вселенная, чтобы жить, и не нужно спрашивать ни у кого разрешения, чтобы умереть. Так что же ты им должен?

– Свою жизнь, не более того.

Оля снова кивнула, на этот раз в её внимательном взгляде всё-таки мелькнула искорка тепла.

– А ты всё-таки готов, Рэдди, Первый не ошибся.

Рэдди встрепенулся. От знакомого Имени кожу словно пронизало электическим зарядом.

– Что ты знаешь о нём?

– Мне страшно работать с ним… знаешь, мне иногда кажется, что он никогда полностью не уходит туда, он всегда частью своей личности остаётся человеком. Как так можно жить?..

Рэдди не ответил. Он пытался прислушаться к себе. Казалось, слово за слово его покидало что-то важное. Нужно двигаться дальше, он сможет. Говори, говори, может быть – последний раз в жизни!

Оля нарушила молчание лишь спустя некоторое время. Она ведь тоже смотрела на него, будто искала что-то… навсегда утерянное. Рассказывала же она словно вовсе не ему:

– Жизнедеятельность ксил связана с передачей огромных массивов информации, мы быстро теряем свою биологическую память, образ за образом, покуда от такой маленькой жизни девочки Оли не осталось почти ничего. Сейчас её временно… вернули по моей просьбе, но есть два момента, которые останутся со мной, видимо, навсегда.

Слова плавно скользили, без единой заминки, без единой эмоции, как будто она говорила не о самой себе, а о совершенно постороннем человеке. Когда прохладная ладонь скользнула к его щеке, Рэдди нервно сглотнул. Он ещё способен на такие эмоции? Ответная ласка была едва заметной, но Оля покачиванием ресниц показала, что этого ей было достаточно.

– Опиши мне их, Оля, покажи мне их, иначе я и сам перестану доверять этой проклятой дарёной памяти.

Почему так холоден твой голос?

Оля, казалось, глубоко задумалась. Размышляет, какую часть правды ему стоит знать? Он уже смирился со своим поражением, когда её сильный голос наполнил просторное помещение.

– Однажды папа меня катал на флайере… вначале мы летели достаточно низко, так что деревья с невероятной скоростью проносились под самым днищем лёгкого аппарата. Я визжала от радости, чуть не выпрыгивая из кресла. А потом мы начали подниматься всё выше и выше, земля удалялась, знакомые с детства детали становились всё меньше и вскоре перестали узнаваться вовсе. Я увидела сквозь окно в облаках блеснувший кружок. На осознание того, что это наше озеро, у меня ушло некоторое время. И тогда меня сковал такой ужас, забыть который мне не удаётся до сих пор. Я билась в руках отца, слёзы текли по лицу, сердце колотилось как бешеное. Я кричала: «Верните мне всё!.. Оно теперь ненастоящее!.. Верните мне мою Пентарру!!!»

Оля помолчала секунду и продолжила всё с тем же бесстрастным выражением в голосе.

– Я любила её живую…

Уже почти явственно чувствуя нечто, поднимающееся у него в груди, Рэдди боялся пошевелиться, боялся спугнуть.

– А… второй эпизод?

Она направила взгляд туда, за неразличимую грань внешнего защитного экрана, где уже во всей красе сверкала картина ночного Ню-Файри. Удивительно, подумал Рэдди, при такой чудовищной атмосфере были видны некоторые звёзды, такие яркие, они могли успешно соперничать с проносящимися мимо бортовыми огнями десантных ботов. Здесь очень плотное скопление.

– Рэдди… – тихонько позвала она. – Помнишь тот разговор у спасательной шлюпки?

Рэдди помрачнел ещё больше, попытался выдавить из себя улыбку, но не сумел.

– Я столько раз обдумывал свои косные, бессмысленные слова, что в один прекрасный момент захотел вовсе позабыть тот день.

Оля кивнула.

– Но всё-таки не забыл?

– Вся странность в том, что это был монолог человека, отправляющегося на почти неизбежную гибель, перед девушкой, ради безопасной и долгой жизни которой он был обязан так поступить. Я мечтал поселить в тебе своими словами уверенность, что всё будет хорошо… чтобы ты обо мне не волновалась. Проснулся же я не с воспоминаниями о пережитых ужасах десятилетнего царства кромешной тьмы, а с мыслью о том, что время прошло мимо меня, и в его бездонных пространствах осталась мёртвая Пентарра, мёртвая моя любовь, мёртвая ты. Всё оказалось совсем не так, как я это себе представлял.

– Ты ненавидел после этого Галактику?

Рэдди вновь обернул к ней свой взор, оторвавшись от созерцания колдовства волшебной здешней ночи.

– Людей, обстоятельства, врага?.. нет, в моей искорёженной душе всё-таки не нашлось места подобным вещам. Это я твёрдо уяснил для себя с высот моих былых взлётов и из глубин моего падения последних лет. Но иногда я продолжал чувствовать нечто подобное к самому себе…

Он замолчал. В голове воцарились пустота и недвижимость. Оля тоже о чём-то задумалась. Меж ними осталось лишь касание рук да еле слышный шелест дыхания.

– Ты тоже чувствуешь что-то, когда туда смотришь? – спросил отчего-то он.

– Куда? – ему показалось, или – в её голосе действительно скользнуло удивление?

– Туда, во тьму. Все эти огни… Космос очень долго был для меня символом силы, прогресса, будущего, если хочешь. А сейчас всё что я вижу – ярость и боль, ожидающие человечество. Во мне поселилось необъяснимое чувство конца всего сущего. Я-как-Избранный это понимаю, я-как-человек могу это только чувствовать.

Рэдди изо всех сил зажмурился, стараясь собрать расползающиеся мысли.

– Ню-Файри, Элементалы, всё это для меня стало символом начала конца. Наше время, Трётья Эпоха останется с нами и никогда больше не вернётся. Никогда. Истекают последние минуты… Только что, я помню, Совет решил нечто… нечто ужасное. Те мирные, тёплые миры, что я помню, они ещё живут, ещё дышат, но Галактика – она уже не принимает их.

– Ты напуган Вселенной. Ты напуган тем, что видел, что чувствовал.

Рэдди открыл глаза и некоторое время изучал её лицо, черты которого, казалось, навечно застыли, подчиняясь далёкой воле Галаксианина.

– Да. Меня пугает тот свет, что из года в год всё ярче разгорается в глазах людей. Меня пугает тот путь, по которому нас ведёт Совет. Меня пугает моя роль во всём этом. Я – всего лишь Кандидат, но мне доступно то, чему не понять ни десантнику Капитану Ковальскому, ни Гостю Сержанту, ни маленькому мальчику Рэдди. Этот огонь в глазах перевернёт Галактику с ног на голову, он поведёт нас к обществу, которое обречено быть беспримерно сильным, но и необычайно жёстким, даже жестоким. Это общество будет дарить силу, но оно будет дарить и страдание. Нужны ли мы будем… там?

Оля вдруг подалась вперёд и погладила его тыльной стороной ладони по щеке.

– А ты не так сильно изменился, как мне казалось, Рэдди. Ты всё так же любишь людей и ценишь их. Всё-таки твоя жизнь была… правильной.

Рэдди с благодарностью принял ласку, неловко подавшись в её сторону.

– И несмотря ни на что, Оля, ты прибыла сюда, чтобы участвовать во всём этом.

– Оля никуда не «прибывала», она возникла прямо здесь, в этой комнате, для встречи с тобой. Пойми, меня, как и тебя, уже нет во Вселенной.

Он дёрнулся, как от удара. Она тут же убрала руку за спину, словно испугалась.

– Всё равно. Пусть так. Но ты же… ты видела огонь, что горит в машине, которую здесь называют Т-Робот?

– Да, я видела. Я понимаю, о чём ты говоришь.

– И что ты в этом всём видишь?

– Я знаю, что видишь ты. Видишь Птахов. Если хочешь, самого Симаха Нуари. Они пошли по своей дороге до самого конца и не просчитались.

Рэдди почувствовал, как у него опускаются руки.

– Но… но…

– Зря ты так думаешь. Ни Совет, ни Первый, ни Галаксианин, никто не желает сотворить из Галактики Сайриус новый миллионоликий Клин. Просто… Человечество переросло сотворённый им же земной рай. Поговори с Первым. Он сможет объяснить лучше меня, он в куда большей степени за свои тысячелетия остался человеком, чем я, ему не нужно ни у кого спрашивать разрешения, чтобы оставаться чуточку человеком.

Боль, долгожданная боль, наконец, проснулась в его сердце, сдавив дыхание, пронзив всё тело. Он смог проснуться! Он смог отогреться от жуткой стужи безмерного океана этого, в которое так неосторожно погружался всю свою жизнь. Он жил! Осознание этого воспламеняло нервные окончания, даря радость боли.

Хриплое дыхание рванулось из него вон, бешено забилось сердце. Он мог уже не только говорить, он мог кричать, надрывно и яростно. Кричать, чтобы выразить свою боль этому миру.

– Оля, я боюсь не перемен, милая, но я боюсь того, что они сделают с человеком!!! Позади три Эпохи, но всё это время Совет не смел жертвовать людскими чаяниями во имя прогресса, человечество достойно лучшей участи!!! Я не хочу, чтобы всё вокруг стало руинами былого счастья, какими стали мы с тобой, человек не должен стать маской для существа, ему чуждого!..

Оля повела плечами, отчего по тяжёлой ткани пробежала лёгкая переливающаяся волна.

– Ты же участвовал в решении, тебя ввели в Гетерин.

Повисла на секунду тишина. Он уже чувствовал, как его покидает ярость.

– Ты, Рэдди, просто ещё чересчур человек. Ты не должен судить то, что ещё не до конца осознано.

Ещё пауза.

– Скажи мне, какой он, Совет. Поделись сокровенным, и тебе будет легче сделать свой выбор.

Он повёл головой, словно пытаясь отделаться от этой неприятной мысли.

– Оля, ты тоже меня готовишь…

– Я, в данном случае, лишь твоё собственное отражение, облечённое в хрупкую человеческую оболочку. Настоящая я умерла давным-давно. Ты же бьёшься о стену собственного непонимания всего происходящего. Сознайся, ужели моё присутствие способно породить в прежнем Рэдди такую боль? Я была способна на это?

Он задумался на секунду, пытаясь вновь и вновь унять поток мыслей, несущийся у него в голове. Или уже не совсем там?

– Да, я понимаю. И да, я участвовал в принятии решения.

Голос, его прежний голос, вдруг снова отчего-то обретший способность отражать эмоции, дрожал, звенел металлом. Будто Рэдди бичевал сам себя этими жестокими словами.

Оля, почти неподвижно стоявшая подле него всё это время, отчётливо вздрогнула. Ледяная статуя с лицом ребёнка и женской фигурой вдруг пошатнулась и схватилась за него в тщетной попытке устоять. Две горячих ладони вновь встретились.

– Прости меня, Рэдди, что тебе приходится делать этот проклятый выбор, я слишком давно последний раз была человеком, чтобы иметь такую возможность – сострадать. Вся эта жизнь – борьба, ты тоже понял это. А борьба – отнюдь не самоценное явление там, в «тёплых мирах», как ты их назвал. Там всегда есть, ради чего, против чего, во имя чего бороться. Здесь же, в этом вечном холоде и таком же вечном пламени инобытия борьбой становится сама жизнь, каждая секунда жизни, жизнь как способ существования… То, что я не сообщила тебе ещё тогда, полстолетия назад, не поговорила с тобой… в этом было столько страдания, что маленькая девочка Оля, так рано ушедшая из этого мира в тот, так и не смогла подать свой голос в твою защиту.

Он всё ещё шумно дышал, закусив до синевы губы, а она всё говорила, говорила.

– Я – крошечная часть Галактики, я – рядовое связующее звено между Космосом и Людьми. Я знаю многое из того, что недоступно даже самим Вечным. Я вижу то, чего не видит даже Галаксианин, ибо оно ему слишком чуждо. Послушай то, что я тебе сейчас скажу. В этом ни за что не сознается ни один из них, поскольку они сами стараются об этом забыть. Совет вынужден спешить, спешить туда, в будущее. С одного края на них давят Хранители, с другого – мы, ксил Эру-Ильтан, а ведь существует ещё и время, этот универсальный, неизбежный фактор, медленное и неотвратимое течение которого не в состоянии остановить никто. То, что для нас с тобой было жизнью, что было счастьем, теплом, радостью… То, что у людей именуется Третьей Эпохой – для Совета лишь единый миг.

Два тысячелетия Совет пестовал то, что люди назовут Временем Вечных.

Мир, благосостояние, размеренный культурный и технологический прогресс… Мы застали его конец. Человечество стремительно выплёскивается из границ Галактики. Посмотри вокруг, ты должен был почувствовать этот чудовищный прилив.

– Совет Вечных не справляется?

– Да. Да! Именно так! Время маленьких уютных миров, слепленных воедино лишь Советом и его дочерними структурами, уходит безвозвратно. Жёсткое сильное Человечество… ты не хочешь повторения истории Альфы в галактических масштабах?

Он промолчал. Тогда она вздохнула и заговорила тише.

– Прости, я просто повторяю то, что привело сюда меня.

– Тебе не за что извиняться, Оля. Говори всё, что ты думаешь. Только честно.

Оля помолчала в ответ тоже.

– Я слишком долго разговаривала только сама с собой.

Еле слышный вздох.

– Но всё это действительно стоит произнести вслух. Мы здесь и для этого тоже.

Он всё внимательнее вглядывался в её глаза.

– Человек силён тогда, когда собственная воля направляет его в сторону благополучия всего человечества. Ты это хочешь сказать?

– Рэдди… в тебе слишком много застарелой боли даже для Избранного.

– И ему, Человеку Межгалактическому, уже мало ласковых и незаметных объятий Совета. Ему мало Воинов, Хранителей, ксил… мало бесконечной войны за Галактику Дрэгон, мало собственных старых ран. Оно переросло не свою погибель, оно переросло саму Смерть, как я когда-то… И теперь Совет делает так, чтобы Эпоха за Эпохой, уйти от Человечества, оставить Галактику… я чувствую, что там, впереди, маячит что-то, мне не понятное, никому не понятное…

Он замер на миг и тихо произнёс:

– Ты знаешь, что такое Проект «Вечность»?

И тут же услышал, впервые за столько времени, как внутри него заворчали, принялись оживать тени тех двоих, как зашевелился сам Вечный. И снова тишина. Рэдди обмяк.

Оля провела ладонью по его взмокшему лбу.

– Избранных становится из года в год всё меньше, если так всё пойдёт ещё хотя бы тысячу лет – их не останется вовсе. Раньше Кандидаты лишь в одном случае из трёх призывались к служению. Сейчас же таких, как ты – всего десять человек на всю Галактику. Я видела некоторых. Становилось страшно. Я всё время думала о тебе… А потом забывала. Насильно заставляла себя забыть. Но ненадолго.

– Посмотри на меня, милая, что ты видишь?

– Ты хочешь знать… – она вскинула взгляд, ожидая, чтобы он сам закончил фразу.

– Я хочу знать, кто я. Посреди огромного человеческого моря Галактики не осталось человека, который был бы способен воспринять меня таким, каким я в действительности стал… Одиночество бьёт тебя наотмашь именно тогда, когда ты к этому меньше всего готов.

Оля ответила не сразу, пристально вглядываясь в полумрак, потом вдруг поежилась, и взгляд, принявший вдруг какое-то обречённое выражение, забегал из стороны в сторону, словно не решаясь встретиться с его глазами.

– Рэдди… мне случается оживать… И первые мгновения всегда принимаешься ошарашено озираться, подобно маленькой девочке, заблудившейся в огромном доме. Тогда ко мне на помощь приходит голос Галаксианина, он говорит со мной, успокаивает, убеждает. Говорит добрые и нежные слова, этим он мне так напоминает тебя… прежнего Рэдди. Жизнь хороша процессом, движением, сиянием огней. Нельзя жить как снова и снова возрождающийся из пламени феникс, человеческий разум не может вынести такое существование. Давным-давно мне пришлось согласиться на такое… и перестать быть человеком. То, чего ты боишься для Галактики, уже случилось со мной когда-то.

Она всё-таки решилась и нашла его взгляд.

Он почувствовал этот неожиданно и так полно установившийся контакт. Мостик, перекинутый меж двух далёких звёзд.

– Тебе нужно чётко усвоить всё это перед тем, как я начну говорить. Я боюсь, что иначе тот выбор, что предстоит тебе сделать, принесёт одному из нас слишком много страдания. Хватит нам двоим и без этого. Ты всё хорошо понял, Рэдди?

– Да. Я всё понял.

Он был уже готов крикнуть, дёрнуть её за руку, встряхнуть за плечи, лишь бы она не медлила, лишь бы продолжала.

– Тогда слушай. Передо мной человек, сила которого способна перевернуть эту Метагалактику. Передо мной воин, чьё стремление к цели и чья ярость праведного гнева сравнимы разве что с силой мысли истинного Избранного. Но этот человек слишком стремился жить, он сжёг всё, что было выставлено Вселенной на его долю за какую-то сотню лет, сделал себя бессмысленной жертвой собственного проклятия. Он открыл на своей душе столько кровоточащих ран, что они не заживут уже никогда.

Рэдди оскалился.

– Одиночество, что тебя окружает – это одиночество внутреннее, Рэдди. Не люди покидали тебя, а ты бежал от них – в страхе, что вновь воспалится старый шрам под твоей непроницаемой бронёй, вновь будет тревожить то, что ты считаешь своей душой.

– Осталась ли…

– Именно поэтому, Рэдди, прежде чем сделать выбор, пойми это, пожалуйста. Не пытайся раньше времени и сверх собственных сил лезть в проблемы Галактики. Разберись в себе, только в себе. А Галактика… она подождёт, и примет любой твой следующий шаг. Ведь это она породила тебя когда-то.

– Раньше ты бы сказала «нас».

– Нет! Неправильно! Мне не доведётся уже делать никакого выбора, – её лицо вдруг снова размягчилось, она стала прежней Олей, девушкой с родной Пентарры. – Однако давно, очень давно, когда я была там, теперь понимаю это со всей отчётливостью, выбор у меня всё-таки был. И я должна была ждать тебя не тут, не у этого окна, а там… на Пентарре. Жизнь ксил… она навязывает свои собственные принципы бытия, и они противопоставлены любому неподчинению, допущению собственных желаний. Всё должно было закончиться там, где начиналось, но я не смогла.

Она помолчала, а потом, стараясь вложить всю теплоту, что ещё в ней оставалась, в эти слова, произнесла тихо-тихо:

– Галактика мудра, в жизни практически не бывает случайностей, если уж так ставить вопрос…

Она подняла лицо вверх, и в её увлажнившихся глазах замерцали далёкие огни.

– Мы ещё встретимся. Рано или поздно. В том или ином качестве. Должны. Обязаны.

Он кивнул. Он понимал, что она имеет в виду:

– Некоторые в Совете считают, что Галактика тоже будет однажды обладать своим коллективным разум. Добрый Галаксианин… Он уже с нами, неощутимый, безмолвный. Мы все, люди и Избранные, глубоко погружены в его тело, там же мы и останемся. Умереть и, тем самым, – слиться воедино…

Оля кивнула его словам:

– Помни, мы всегда вместе. Всегда.

Если бы он не был в этом уверен, то сюда бы не пришёл.

Отчего так потеплело на душе, почему так спокойно на сердце, вдруг радостно позабывшем терзавшую его десятилетиями тупую боль…

Он осторожно взял её за плечи и подвёл к иллюминатору, туда, к самой кромке огней. И она послушно прильнула к нему спиной, сцепив его руки перед собой.

Они как бы стали единым целым. Сгусток мрака и две пары блестящих от влаги глаз. Стали единой душой.

– Оля, почему? Почему ты согласилась, теперь? Ты могла прилететь ко мне в любой из этих семидесяти проклятых лет. Что изменилось?

И тогда она начала говорить о том, что так долго ждало своего настоящего слушателя.

Очнулась я от ощущения бешеной, лютой ярости, что билась во мне, не имея возможности найти себе выход. Позже я долго не могла понять, как же именно всё случилось, но запомнились те мгновения именно такими.

Задыхаясь от ненависти, я самостоятельно вышла из анабиозного сна, трясущимися руками нащупала сенсор аварийного выхода и, только он сработал, вырвалась наружу. На мне не было одежды, по горящей коже ручьями стекал био-коллоид, однако я даже не думала об этом, мой взбудораженный мозг чувствовал только одно – бурю энергий там, за скорлупой брони гигантской туши «Колонизатора», где сражался ты. Казалось, ярость сотен людей, рвущихся в бой ради моего спасения, вливалась мне в мозг единым неудержимым потоком.

Сейчас я знаю, что это было, но тогда… я так ничего и не понимала, просто поддаваясь охватившей меня эйфории гнева.

Я бежала, одна-одинёшенька в этом тесном, под завязку набитом н-фазном гробу, ведомом к прыжку бесчувственной волей Церебра, бежала, оскальзываясь босыми ногами по гладкому полу, замечая вокруг лишь мертвенные сполохи аварийного освещения, я не видела даже кончиков собственных пальцев, на мокрой коже блестели огни, слепившие мне глаза. Кричала ли я, не помню, но хрип возбуждённого дыхания, отражающийся от бесчувственных стен, раз за разом долетал до меня, бросая меня дальше – вперёд.

Каким-то чудом мне удалось отыскать нужную палубу. Сколько прошло времени – не знаю. Час, два, три. Почему мне нужно именно сюда? Я рухнула, обессиленная, на палубу с двумя рядами шлюзовых мембран, и над каждой горели красные огни. Отчаяние грозило затопить меня с головой, я колотила кулаками по сенспанелям…

Мои крики пробились, наконец, сквозь все барьеры, а может, это Церебр осознал, что не успевает, и решил дать хотя бы мне последний шанс.

Аварийная шлюпка (так вот я где оказалась!) распахнула свой переходник, и уже спустя пару секунд меня, видевшую лишь расползающиеся чёрные круги перед глазами, уже несло куда-то, а заходящаяся вокруг меня в безумном хохоте Вселенная всё тянула меня в свои объятия. Я подумала, что нет, что это я сама схожу с ума, когда вдруг действительно смогла ощутить что-то, помимо мягких, но цепких объятий пассажирского кокона, сомкнувшегося вокруг меня, и жуткого вопля бортовых систем шлюпки.

Я чувствовала, слышала сам Космос. Слышала с той отчётливостью, с какой различаешь пение пугливых птиц в тишине девственного леса. Я познала всё. И ваш триумф, и ваше поражение. Силы были слишком не равны. Когда во тьме полыхнули уничтоженные транспорты, я тоже приготовилась умереть. Вместе с тобой.

И умерла. Последнее, что чувствовала в этой жизни маленькая девочка Оля, было странное ощущение ласкового прикосновения. Меня что-то влекло, защищая, успокаивая. Поздно.

Существо помнило тихий, едва заметный шёпот там, на краю мглы, некогда гордо именовавшейся человеческим сознанием.

Существо внимало, но никак не могло понять, что же ему пытаются сказать.

Шли годы, мёртвая капсула былого духа, пережившая сама себя, начала потихоньку отогреваться от вселенского холода, шёпот капля за каплей восстанавливал то, что незримым образом впечаталось в его непогрешимую память там, за сотни тысяч парсек.

В один прекрасный момент существо сумело принять то, что когда-то было его воспоминаниями. И ужаснулось.

Далёкое чужое Сознание в критический момент почувствовало смертельную опасность, грозившую, как ему казалось, лично опекаемому Кандидату, оно не могло допустить такого развития событий. В результате спасательная капсула покинула наш мир и канула в горнило иной проекции. Но ни одно хранилище информации, механическое или биологическое, не способно без защиты полей сохранить себя, уцелеть в этом безумии.

Что оставалось Существу? Впитывать далёкий шёпот, становиться точной копией самой себя, той, кем она когда-то была. И однажды она смогла понять этот шёпот, сложить его в слова, понятия, мысли… Великий Галаксианин обратился к ней с просьбой: чтобы теперь, когда она с его помощью стала вновь разумным существом, согласилась бы посвятить себя тому большому, на что она была способна. Быть ещё одним мостиком между Ним, таким далёким, таким чуждым человечеству, но всё больше и больше жаждущим общения, и Галактикой Сайриус, что ждала и не могла дождаться того мига, когда она сама станет чем-то большим. Лишь мелькали частицы Его сознания перед её невидящим взглядом.

Она не могла отказаться, она вошла в круг ксил Великого Галаксианина, годы спустя запоздало узнав, что её Рэдди жив. Что он в Галактике. Что она для него умерла много лет назад. И ещё. Что он – Кандидат.