Текст книги "Лаборатория имен"

30

Утром его разбудили, хотя он почти не спал, так как оставшуюся часть ночи промучился. Ему все виделись какие-то нелепые картины – как будто у его имени отрывают одну букву, но оно не хочет, сопротивляется, но невиданные и в то же время невидимые силы с мясом открывают ее, и вот она, первая буква его имени, висит на волоске, болтаясь, мешается. Неожиданно подбегает собака с мордой агента Номер 8 и отрывает букву «К», заглатывая ее, громко чавкая, потом и с «Л» происходит то же самое, и наконец, от имени остается только «Р». И это самое «Р» убегает от ненасытного пса и, понимая, что он все равно догонит, оставшаяся буква распадается, превратившись в горку мусора. Пес подбегает к ней, долго нюхает, поднимает ногу…

– Отстань, – прокричал Карл, открыл глаза, и увидел перед собой не агента-собаку, а восьмирукого осьминога. Каким-то образом, он оказался во вчерашней комнате пыток. Помимо головоногого, который сегодня как будто отправил свои щупальца в отпуск, не трогал мальчика, а позволил ему самому сидеть на стуле, без колец и мерзкого пахучего дыхания, за столом сидели человечки в белых костюмах. Перед ними лежали желтые листочки, и у каждого в руке были по красному маркеру. Карл даже обрадовался, веря, что момент вручения имени все же наступит. Ну, пожурили немного, пора и отпустить восвояси.

– Надеюсь, ты хорошо подумал? – сказал маленький человечек, размахивая маркером в воздухе, как указкой.

– Я? – растерялся мальчик. – Хорошо ли я подумал? О чем я должен был подумать? Подразумеваю, о том, случае в детской. Но они же спали, и я не хотел их будить. А вы меня… постойте, а как я здесь оказался?

Они зашушукались, и мальчика это разозлило. Сперва, эта ночь на холодном полу, а теперь эта комиссия. Самое время вспомнить дом, но почему-то сейчас ему казалось, что дома уже нет, а на его месте сейчас довольный мальчик, которому все устраивает и никто ни о чем не подозревает, что его подменили.

– Да, – наконец сказал один из «белых», – мы специально поместили тебя в темную комнату. Она рядом с этой. Мы водили тебя по кругу, а ты не заметил. Ты должен был решить для себя… понимаешь, ты здесь не потому, что выиграл билет на экскурсию по секретной лаборатории. Ты не любишь свое имя. А это ЧП для нас. Такое случается, но нам удавалось чаще всего решить эту проблему на начальном этапе. С тобой оказалось все намного труднее – ты отказался от всех предложенных нами имен. И теперь мы собрались здесь, чтобы узнать, что ты думаешь по этому поводу?

– А что я должен решать? – растерялся мальчик.

Они снова зашушукались, как компьютеры старого поколения, долго загружающие новые программы.

– Осталось всего три имени… – наконец, произнес человечек. И Карл, узнал его. Этот «белый» засыпал содержимое резервуара, а тот, что с краю принимал заготовку специальными щипцами.

– Но как же те, что только что создаются? – спросил он. – Я же видел, что у вас в лаборатории производится достаточно новых имен.

Это вызвало еще большее перешептывание, которое было скорее похоже на споры между сидящими за столом. И только осьминог сегодня был спокоен – она наблюдал за происходящим со стороны, как будто уже выполнил свою миссию вчерашним днем.

– Они еще не опробованы, – сказал центральный, после небольшого откашливания. – Пройдет немало времени, прежде чем эти имена станет кто-то носить. А из проверенных осталось три… и если они не подойдут… то будет не очень хорошо для тебя, – закончил эту фразу головоногий, презрительно усмехнувшись своим клювом.

Осьминожка смотрел на него пронзительно. Пока «белые» мололи языком, длиннорукий пробудил свои щупальца и они зашевелились, но пока держались своего места – три на столе, остальные – под ним.

– Хорошо, примерю еще тройку, – согласился Карл.

– Мне кажется, ты не понимаешь всю серьезность положения – это последние три имени… – прошипел Осьминог, взметнув щупальца вверх, изобразив взлохмаченную голову.

– Да-да, последние, – лениво сказал мальчик, уставший от этих экзаменаторов, скучных, как и все учителя, наверное, во всем мире.

Очередное шушуканье, тасование желтых листочков, и выбор нужного среди трех – это напоминало вручении премии киноакадемии за лучший фильм. Но здесь скорее вручение премии за худшее поведение не по сценарию ВЛИ. Премия – имя.

– Имя Дон, – объявил центральный человечек. – Мы даем имена тех, кто стал известен, получил медаль или что-то открыл. Дон Шоперт – известный кинорежиссер, снял массу культовых фильмов. Дон Клакс – дизайнер-художник, обрисовавший на луне несколько пещер. Собирается лететь на Марс, Плутон и по возможности на все планеты Солнечной системы. Дон Пупер – известный шахматист, самый первый и всех шахматистов, получивший возможность играть, как только начал ходить.

– Дон Лайв – организатор свадеб, – сказал сосед.

– Дон Ног – кинолог, – воскликнул человечек с краю.

– Дон Фрайди – человек-парашют, – эстафетная палочка вновь вернулась к центральному.

Карлу не хотелось это слушать. Это имя не могло принадлежать ему. Не смотря на то, что из него выросли кинологи и шахматисты, художники и режиссеры Он напоминало колокольный звон. Дон-дон-дон.

– Можно услышать следующее? – прервал он их ликование. Они снова зашушукались, стали тасовать оставшиеся две карточки, чиркнув красным маркером на первой и отложив ее в сторону. Теперь из восьми щупалец головоногого – пять были на столе.

– Имя Клайв… – прогремело в воздухе, – очень похожее на ваше. Среди Клайвов встречаются такие фамилии, как Друг, Жопр, Хавани. Они прыгают в высоту, читают по пять книг в день, и умеют готовить пиццу «пепперони». И эта похожесть вам поможет как можно быстрее привыкнуть к нему.

Карл задумался. Клайв. Странное имя. Да, немного напоминает Карл. Но все равно не то же самое. Вместо Карла его будут дразнить Лаем. И, правда, какое-то лающее имя. Может быть, он мог привыкнуть к нему, но только ненадолго. Сперва его будет бесить, как оно пишется в дневнике, потом как к нему обращаются друзья и родители, а потом он будет сожалеть о том, что он не выбрал его, как нечто исключительное, а пошел на компромисс. Если и менять имя, то по-настоящему. Если сейчас у него имя из четырех букв, то выбрать он должен из десяти, на крайний случай, восьми, не содержащие буквы «к», «р» и «л».

– Извините… – сказал он, дав понять «комиссии», что он не согласен. На этот раз они не перешептывались, как будто точно знали. И, правда – имя-то осталось одно, и размышлять было не о чем. Только центральный что-то надписал красным на второй карточке.

– Третье, – громко провозгласил человечек в белом, сидящий с краю, взял в руки желтую карточку, и сам произнес – Фолли…

Ну, уж точно нет – это первое, что прокричал внутренний человечек (отвечающий за все, что происходит внешне, помогающий, если хозяин в чем-то неуверен).

– Фолли Шак – телевизионная суперзвезда, – продолжал «белый». – Все звезды меняют имя, а Фолли с фамилией Шак взял свое собственное имя, данное при рождении. Вместе с именем вы получаете возможность выбрать телевизионную карьеру, контракт на ближайшие пять лет, возможность сниматься в рекламе и ситкоме про нашествие инопланетян. Вам не нужно будет учиться и у вас не будет родителей, так как телевидение – будет вашим домом.

Заманчиво… конечно. Только все это не стоило того, чтобы носить препротивнейшее имя Фолли.

– Все же нет… – робко сказал он, и не заметил, что на столе все также пять щупалец, но три из восьми были не под столом, а вцепились в шею Карлу, и зловонное чрево монстра изрекала с грубым шипением:

– Безобразие, мы с ним только в лото не играем. А он заладил. Нет и нет. Мы же тоже можем сказать «нет».

«Белые» продолжали шушукаться, маркировать третью карточку, пока головоногий сжимал шею мальчику. Тот уже стал терять сознание, когда в комнату вошел «Восьмой» и забрал его, чтобы отправить в камеру.

31

И снова черная комната со светящейся замочной скважиной, снова спорящие друг с другом подмастерья, кому подать воды и выпивающие ее сами, снова… неизвестность. На вопрос «что со мной будет?», ему ответили глубокомысленным молчанием. Они будут решать. Слишком все неоднозначно. У Карла была такая возможность, и он ею не воспользовался.

– Но не мог я стать Доном, – шептал он, прислонившись к холодной стене, – И Клайвом тоже, и Фолли.

Но если действительно нет больше имен, то что же получается? Конечно, у него был ответ – ему было нужно новое имя. Только эти осьминогообразные и белые, а также «Восьмые» и те, которых он не видел в лицо (если оно у них есть) считали по-другому и предполагали, что… да, интересно, что его ждет? Ренэймэтор? Или что-то более страшное?

Стена, к которой он прислонился, была теплой – как будто за ней что-то готовили. Они варили ему имя, которое он будет носить, независимо от того нравится оно ему или нет. В больших котлах, добавляя туда ингредиенты, от которых варящаяся субстанция бурлит и покрывается маленькими пузырьками.

– Назовут меня Ым, и буду я всю жизнь мучаться. Да, наверное дразнить не будут – слишком трудно произносить, но каково самому, когда тебя спрашивают «Ваше имя?» и ты… Или Ботинком, например. Меня зовут Ботинок… Не печалься, зато у каждого они есть и все возятся с ними по несколько раз на дню… Зубочистка. Тоже хорошее имя… для них, естественно. А для меня, – подумал мальчик. – Все будут говорить одно и то же – подойди ко мне, мальчик, я только что покушал.

С этими мыслями он и уснул, и ему мерещились звезды, шахматисты и художники, расписывающие космические корабли, повара, умеющие печь хлеб размером с грузовик. Они стучались в дверь, ругались друг с другом за право поменяться. Наседали, на раз-два, протаранили дверь, ворвавшись…

– Проснись, – услышал Карл, открыл глаза, но кроме черноты ничего не увидел. – Да проснись же! – повторили где-то рядом, и этот голос показался таким знакомым, что его невозможно было ни с кем перепутать. Он подбежал к маленькому отверстию в двери, и увидел перед собой оранжевое чудо, а точнее его свитер и серьезный взгляд на детском личике. Вот кому он был действительно рад.

– Бонз! – радостно воскликнул мальчик. – Ты что здесь делаешь? Я думал, что тебя убили… так мне Нэймер номер 8 сказал.

– Он был прав, – меня ликвидировали – то есть лишили возможности работать. И кто я теперь? А что я делаю? – передразнил агент, переходя на шепот. – Теперь я могу сказать, так как меня все равно уволили. Только тихо, так как подмастерья будут спать крепко не более пятнадцати минут. Ты должен соглашаться на одно из трех имен. Если ты не согласишься, то они сделают из тебя агента…

– Но я уже… – робко сказал мальчик.

– Что? – растерянно спросил Бонз. – Тебе уже предлагали? Все три имени?

– Да, – еще более тише ответил Карл.

– И ты отказался? – спросил агент.

– Да, – совсем тихо сказал мальчик.

– Вот черт… – прошептал Бонз, и стал тихо, но нервно стучать головой о дверь, – это плохо. Это очень плохо. Как же так? Я думал, что они дадут тебе больше времени подумать. Обычно они дают больше одной ночи. С тобой почему-то они поспешили. Так поступают с самым…

Он перестал молотить дверь, послышался топот, и, не смотря на зов Карла, Бонз куда-то исчез. Он точно знал, что это были подмастерья и возможно они услышали этот звук головы о дверь и… остальное ему неизвестно. Как плохо быть запертым – нельзя увидеть, как все на самом деле происходит, остается одно – воображать. Вот сейчас ему казалось, что агента скрутили эти тупоголовые подмастерья и несут в лапы головоногому, чтобы тот размял на нем свои щупальца. И что говорил оранжевый про…

– Они снова проснулись… – послышался голос, от которого Карл чуть не подпрыгнул до потолка от радости, – пришлось им подушку подложить. Ух, ребятки не пили бы вы столько воды, не спали бы сейчас так сладко.

Та вода, что не доставалась Карлу, выпивалась этим чернорабочими, а Бонз, по всей видимости, подсыпал что-то сонное, чтобы они не мешали им разговаривать.

– Про какого агента ты мне говорил? – спросил мальчик. Возникла пауза – она позволила Бонзу собраться с духом, а Карлу еще что-то понять. – И не значит ли это то, что ты тоже был… как и я…?

– Да, я тоже, – спокойно сказал оранжевый.

Через пять минут Карл знал, что у Бонза есть не только настоящее имя Жак, но и настоящая семья, что его звали Жадным Жаком (похожая история) в школе, во дворе, и один придурковатый аниматор взял своему герою имя и образ. Сейчас Бонз похудел и уже не выглядит так, как прежде. Он говорил, что они (те, кто не согласен со своим именем) слабые, и они не в силах что-либо изменить, то, что члены лаборатории сами распоряжаются этим. Кому по-настоящему не нравится имя, уходит. Тот, кто еще верит, что сможет привыкнуть, терпит. А такие, как они (Бонз и Карл) и много других они уходят и попадают в руки агентов или осьминогов. И то, что те, кто не определяется с именем, получают самую черную работу – Нэймеров, подмастерьев, что сейчас охраняют Карла. И у тех нет имен – они на всю жизнь остаются без имени. И есть вероятность, что Карла ждет подобная судьба.

– Но разве нельзя убежать? – испуганно спросил Карл.

– Нет, без имени жить нельзя. И они обязательно поймают… Тихо, мне кажется, я что-то слышал. Я пойду.

– Не оставляй меня, – воскликнул Карл, забывая о том, что у камеры прекрасная акустика и их может быть слышно.

– Я должен идти, – торопливо сказал оранжевый человечек. – Сегодня будет суд, а я… я только агент, хотя и не агент уже тоже, так человечек без имени, но я хотел предупредить тебя, но, как оказалось, ты уже сделал свой выбор.

Карл слышал, как агент Бонз крадучись прошел, прижимаясь к стенке, как просыпаются подмастерья и «поят» заключенного, как в соседней комнате у осьминога что-то намечается – какой-то непонятный шум. Мальчик снова не спал – он ждал, когда наступит утро. Это было самое долгое его ожидание.

32

Утро наступило, как только скрипнула дверь и подмастерья повели его по знакомому коридору. После того, что ему рассказал Бонз (или Жак), мальчик не был так спокоен. Он думал о возможном отказе тогда в гостинице – «Я не пойду с тобой, у меня есть свой маршрут» или «Вызовите полицию, в моем номере неизвестный!», или же «Я не куплюсь на ваши дешевые трюки, мистер. Меня мама учила не разговаривать с незнакомцами, ничего не покупать, не брать бесплатно у них, и если они настойчивы, оказывать сопротивление». Могло бы это что-то изменить? Да кто же может сказать об этом, когда гостиница и возможные варианты далеко, и никто пока не изобрел машину времени, чтобы вернуться и все изменить. Хотя, они бы все равно его нашли. У них этих нэймеров и осьминогов куча.

Его привели в огромный зал с деревянными помостами. Здесь собрались все маститые. Судья в синей мантии с эмблемой «ВЛИ», имеющий синие бакенбарды и шапочку на голове, из-под которой выглядывали острые уши, нетерпеливо постукивал по столу. В зале было достаточно народа – в основном все были в белом, и только незначительная часть в костюмах других, но, тем не менее, светлых тонов. Карла завели в деревянную клетку с решетчатым стулом. Он сел и неприятно поежился – сидеть в камере, где темно – это одно «удовольствие», но находиться в клетке, вокруг которой собралась изрядная толпа, смотрящая на тебя, как на обезьяну или антилопу Гну – совершенно другое. Тут ты на обозрении.

– Начнем собрание, – провозгласил человек-острые уши. Зал зашумел – послышались возгласы «это тот самый мальчик, который не захотел носить свое имя». «Безобразие!».

Судья поднялся, поднял руку и зал притих.

– Ведется дело мальчика по имени Карл, – громко провозгласил он. – Он утверждает, что имя, данное ему при рождении родителями, папой и мамой соответственно, больше не подходит ему. – Реакция была бурной – зал не молчал. – «Ненормальный!», «Вот бы его выпороть», «И куда смотрят родители?». Судье пришлось снова применить свой эффектный жест, чтобы все продолжить. – Сегодня ему дается последний шанс.

«Как шанс?», «Какой шанс?» – послышалось со всех сторон. Как будто мухи тоже обсуждали это. И крысы, и блохи. Все были заинтересованы в этом процессе. «Зачем шанс?» – не понимали люди. «Ах, ему дается шанс?». «А кто он такой, чтобы получать шанс? Король какой-такой страны?

Конечно, это было неожиданно. Бонз говорил, что те три имени были последними. Да все так говорили. А тут выясняется, что ему уготовили еще одно. В виде исключения. Но для чего? Чтобы показать свою добродетель? Или в очередной раз высмеять перед толпой? Какая диковинная фигура объявилась – капризная, избирательная, прямо гурман какой.

И пока зал шумел, судья совещался с кем-то по рации – в основном вертел головой, с чем-то не соглашаясь, но, наконец, стал кивать и отключил переговорное устройство.

– Это имя… это имя, – как-то лениво проговорил он, не желая быть в этот момент палачом, желая быть добрым торговцем, у которого осталась последний килограмм конфет, достающийся Карлу, а не кому-нибудь еще.

В зале стало тихо… только самые разговорчивые шепотом повторяли «Это имя, это имя…»

– Имя Дук, – твердо сказал Острые уши, хлопнул по столу и посмотрел на опустившего голову мальчика. Не только судья, но и зал задрожал, замычал в предвкушении. Их вниманием завладел мальчик из незнакомого города, уставший носить старую «шляпу». Для этого все и собрались, чтобы посмотреть, как эта самая шляпа полетит с голову мальчика. Как ее сбросит ВЛИ. Зал затих, ожидая услышать долгожданный ответ и увидеть «картину».

– Все ждут, – нетерпеливо воскликнул судья, и половина зала закивала головой в знак того, чтобы он согласился, а вторая ждала – шоу, поэтому всячески показывала, что, напротив, нужно ни в коем случае не соглашаться (иначе представление не будет таким фееричным). Но Карлу не нужна была подсказка, он знал, что он сейчас скажет. Даже с закрытыми глазами.

– Нет нет и нет, – прошептал он. Что случилось с залом – они возмущенно кричали, даже те, кто хотел, чтобы мальчик не согласился. «Он отказался!» «Это неслыханно!». «Он – самоубийца!». Даже судья растерялся – он не стал утихомиривать этот гвалт, так как сам был готов присоединиться к нему.

– Но Дук Мокрый – самый известный сыродел, – говорил он. – А Дук Желтый – один из первооткрывателей воздушного спорта для самых маленьких. Нельзя так, – грустно сказал он и даже вытер выступающую слезу из правого глаза.

Шум продолжался. «Он обидел Дука Мокрого! Да кто он такой? Сын какого-такого посла?».

– Все ясно… – сказал судья, и поднял руку, чтобы все затихли. Карл был ни жив, ни мертв, казалось, что только клетка спасала его от безумия толпы. И когда они успокоились, то мальчик все равно знал, что они думают о нем что-то неприятное – достаточно было увидеть их глаза, готовые его уничтожить.

Комиссия объявила о пятиминутном перерыве. В зале слышалось (уже шепотом) «пропал мальчик» (сочувствующая сторона), «теперь он уже не узнает, что значит быть Карлом» (злорадствующая). И у мальчика так защемило в груди, ему так стало жалко самого себя – столько выпало на его долю… и этот клоунский мешок, и эти бесконечные обмены, и, наконец, тюрьма. Он как будто проходил многоуровневую игру, результатом которой может быть не обязательно победа.

Комиссия вернулась на место. Судья вернул былой порядок, сделал небольшую паузу, чтобы убедиться, что его слушают, и огласил приговор:

– Отправляем его в Безымянку. Там он проведет столько времени, сколько понадобиться для того, чтобы забыть себя…

«Доигрался!» – шептала в зале одна сторона. «Это самое страшное место!» – говорила другая.

Судья сперва кивал, но неожиданно стал вертеть головой, как будто его ударило током – он говорил по рации. С чем-то он был не согласен, но на том проводе был человек, который мог убеждать. Или не человек. Например, осьминог.

– Тише, внимание, – сухо сказал судья. – Как утверждает наш адвокат Кормик, хоть я и слабо верю в это, – у мальчика есть двадцать четыре часа, чтобы вернуть себе имя, дом, родителей… То есть он еще может быть Карлом… но спустя сутки, он уже теряет такую возможность.

И снова зал обернулся к мальчику – все замерли, как будто решалась не его судьба, а их. Судья устало смотрел на Карла, как будто знал, что тот решит. У мальчика в голове было две мысли – сказать да, вернуться, чтобы потом снова продолжить борьбу, как он уже однажды думал, но так ведь можно и привыкнуть к имени, которое не чтешь. Вернешься и все на круги своя – теплый дом, традиционные мамины «Карлуша», и папины «У меня важный звонок». Конечно, неприятные, но терпимые дразнилки, которые когда-нибудь закончатся, потом колледж, стипендия, работа, семья и все время Карл, Карл. На груди будет бейдж «Карл», и когда у девушки будет звонить телефон, то будет высвечиваться «Карлик» или «Карлеоне». И когда будет приходить посылка, почтальон будет спрашивать «А здесь живет Карл…?»

– Но разве нельзя еще попробовать? – воскликнул мальчик. – Разве нельзя? В нашем мире… да что там, мы живем в одном с вами мире… там есть такая привычка – помогать тем, кто в это нуждается. В моем городе, к сожалению, этого нет, именно поэтому я и стал искать город, где мне помогут. Я не справляюсь. А когда меня закрывают в камеру и щекочет не по-дружески осьминог, то я еще более чувствую бессилие. Что все против.

Зал притих. Большинству в зале, наверняка, понравилась его речь. Карл сам почувствовал, что никогда не говорил подобное. Однако судья, поправил шапочку и не сменил тон на милость, сказав:

– Вот поэтому мы и отправляем тебя… в Безымянку. Там тебе помогут, – он зевнул на последнем слоге «гут».

Карл понимал, что эта помощь – не похожа на ту, что ему была нужна. Что он станет не тем, кем он мечтал. И даже если он еще не успел помечтать об этом, то у него уже не появится возможность сделать это. Потому что загадочная «Безымянка» сделает из него подмастерье – тупоголовое существо, вечно спорящее и никому не нужное.

– Увести! – прокричал судья, и подмастерья засуетились. Мальчик не видел разницы выходить из одной клетки, чтобы попасть в другую. Но его об этом никто не спрашивал.

Карл снова оказался в своей камере. Темной, противной. Она вызывала тошноту. Он не мог сдержаться – он не хотел больше здесь находиться, ни одной минуты, и чтобы найти выход своей безудержной энергии, начал колотить кулаками в стену. Ему хотелось, чтобы его руки могли пробить эти камни, чтобы он смог сбежать туда, в сторону дома, чтобы обнять маму и спросить ее, как было все на самом деле – была ли комната, спорили они с отцом или нет, и помогал им кто-то. И чтобы они назвали его по-другому. Как? Он и сам не знал. Нам? Нет. То имя было временно – все равно, что сценический псевдоним. Нужно такое, которое можно носить всю жизнь, в любом месте, не только на сцене. Но стена была слишком твердой. Странно, что подмастерья не обратили на это внимания.

– Сегодня, – неожиданно услышал он.

– Что? – не понял мальчик. Около двери снова был Бонз. Он его сразу узнал. Карл быстро подбежал к двери и прислонился то глазом, то ухом.

– Сегодня пять, семь, один, – прошептал оранжевый. – Комом вышел блин. Семь, один, пять, не надо блин ронять.

– Что это? – не понял мальчик.

– Запоминай, – громко прошептал Бонз. – Это должно тебе помочь выбраться отсюда.

– Я не могу, – сказал Карл, предполагая, что ему нужна помощь. – Здесь стены такие твердые.

– Не такие твердые, как ты думаешь, – прошептал Бонз.

– Я пытался, – тщетно пытался сказать мальчик, так как его уже никто не слышал. Агент исчез. Возникло ощущение, что мальчику это все показалось. Что не было агента, что он сам себе его сейчас выдумал, чтобы хоть как-то обнадежить.

«Лаборатория закрывается» – слышалось повсюду.

Пять, семь… как же там. Один… Комом вышел блин… не помню. Да как можно помнить то, чего нет. Нет, он все же был. Явился наяву или в мыслях, на подсознательном уровне – не имеет значения. Главное, что он точно помнил, что была какая-то считалочка, которая должна непременно помочь.

«Закрывается…» – продолжали хлопать двери с такими же заключенными, которых ждут суды, переименования, что-то еще… и наверняка кто-нибудь из них не сильно сопротивляется. Он спокойно принимает эту жизнь, где творят, по сути, не такое уж и плохое дело – следят за тем, чтобы у каждого человека было имя и чтобы оно ему нравилось. Правда, тут есть небольшие подвохи – они уничтожают человека, если тот отказывается от предложенных имен. Но кому-то, наверное, хорошо жить без имени. Кто-то живет и ладно, а то, что его никак не будут называть – ничего, главное, что сыт и спина не мерзнет.

Карл так и не смог уснуть… он сомневался, должен ли он сбегать. Может быть так правильно, что он останется здесь, будет помогать. Здесь интересно, совершенно другая жизнь, насыщенная и… А имя – да ну его. От него одни неприятности. Отберут имя, отберут и все неприятности разом.

– Не толкайся… – услышал он.

Они снова спорили.

– Да хватит уже… – недовольно бурчал один из подмастерьев.

Они не могли угомониться, на этот раз, не из-за воды.