Текст книги "Разгадай мою смерть"

Я вошла. Обстановка комнаты была хорошо продумана и выполнена со вкусом, напоминая гостиную: на окнах – шторы с набивным рисунком, на полу – толстый ковер и вазы с цветами (искусственными, но дорогими, из шелка). Я пытаюсь убедить тебя в том, что комната показалась мне милой, но нет, не стану обманывать. Эта гостиная для мертвых гостей была ужасна. На одном участке ковра ворс почти вытерся – возле самой двери, там, где неподвижно стояла я и точно так же застывали почти все приходившие сюда люди. Войдя сюда, они сгибались под тяжестью горя и не желали подходить к любимому, близкому человеку, так как знали: приблизившись, они окончательно осознают, что его, любимого и близкого, здесь уже нет.

Я подошла к нему. Взяла на руки и завернула в голубое кашемировое одеяльце, которое ты для него купила. Прижала к груди.

У меня нет слов.

Мистер Райт выслушал мой рассказ о Ксавье с участливым вниманием, не перебивая и терпеливо дожидаясь окончания пауз. Должно быть, это он дал мне бумажный платочек, который я сейчас держу в руке, уже насквозь мокрый.

– И после этого вы отказались от намерения кремировать Тесс? – спрашивает он.

– Да.

Во вчерашней газете какой-то журналист предположил, что мы «не разрешили кремировать тело, чтобы не уничтожить улики». Однако причина в другом.

Я провела с Ксавье около трех часов. Держа его на руках, я поняла, что холодный горный воздух не подходит для малыша и, следовательно, для тебя как для его матери – тоже. Когда я наконец вышла из комнаты для прощаний, то сразу же позвонила отцу Питеру.

– Можно похоронить его на груди у Тесс? – спросила я, ожидая услышать, что это невозможно.

– Конечно, можно. Там ему будет лучше всего, – ответил отец Питер.

Мистер Райт не любопытствует, почему я предпочла обычные похороны кремации, и я благодарна ему за это. Я продолжаю свой рассказ, стараясь не поддаваться эмоциям, но мне мешает ком в горле.

– Затем я вернулась на пост старшей акушерки, рассчитывая поговорить с врачом, который принимал роды, но выяснилось, что она не нашла медицинскую карту Тесс и потому не могла назвать конкретную фамилию. Акушерка предложила мне прийти во вторник, сказав, что к этому времени обязательно найдет записи.

– Беатрис?

Я вскакиваю из-за стола.

Едва успеваю добежать до туалета и сгибаюсь в приступе страшной, неконтролируемой рвоты. Меня колотит крупная дрожь. Чья-то молодая секретарша заглядывает в дверь и тут же испуганно ее закрывает. Я лежу на холодном кафельном полу, пытаясь подчинить непослушное тело.

Заходит мистер Райт. Он аккуратно берет меня под мышки и помогает подняться. Он придерживает меня за плечи, а я вдруг понимаю, что мне нравится ощущать заботу и даже не отеческое, а просто сердечное к себе отношение. Странно, что я не догадывалась об этом раньше и отвергала доброту еще до того, как ее успевали выразить.

Руки и ноги наконец перестают трястись.

– Беатрис, вам лучше пойти домой.

– Но мы же еще не закончили…

– Давайте продолжим завтра с утра, если позволит ваше самочувствие, договорились?

– Хорошо.

Мистер Райт намерен вызвать такси или хотя бы проводить меня до метро, но я вежливо отклоняю его предложение. Мне просто нужно на воздух, говорю я, и он не настаивает.

Я хочу побыть наедине со своими мыслями, и все они о Ксавье. Я полюбила его с той самой секунды, когда взяла на руки, – полюбила как маленького человечка, а не только твоего сына.

На улице я запрокидываю голову к бледно-голубому небу, чтобы не дать пролиться слезам. Я вспоминаю твое письмо про Ксавье – в этой истории оно еще не звучало. Я думаю о том, как ты брела из больницы домой под холодным проливным дождем, как смотрела в черную безжалостную вышину. Представляю, как ты кричала: «Верните его мне!» – а ответом была тишина.

Я думаю о том, как ты набирала номер моего телефона.

Глава 11

Суббота

Выходной день, половина девятого утра, улицы практически безлюдны. В здании, где расположены офисы уголовного суда, тоже пусто. Единственная живая душа – администратор за стойкой, по случаю субботы одетая менее строго. В лифте никого. Я поднимаюсь на третий этаж. Миссис Влюбленная Секретарша сегодня не работает, поэтому я сразу прохожу через приемную в кабинет мистера Райта. Он уже приготовил для меня кофе и минералку.

– Уверены, что сможете давать показания? – осторожно интересуется мистер Райт.

– Да, конечно. Сегодня я прекрасно себя чувствую.

Он включает диктофон, пленка начинает тихонько жужжать. Мистер Райт с беспокойством смотрит на меня. Наверное, со вчерашнего дня он видит во мне гораздо более хрупкого человека, чем ему казалось раньше.

– Если не возражаете, начнем с протокола вскрытия. Вы попросили копию.

– Верно. Спустя два дня мне прислали ее по почте.

Перед мистером Райтом лежит еще один экземпляр протокола, отдельные строчки выделены желтым маркером. Я знаю, какие именно, и сейчас приведу их, но сперва процитирую фразу, не отмеченную желтым в тексте, но особо запечатлевшуюся в моей памяти. В самом начале протокола патологоанатом «душой и совестью» клянется говорить правду. Твое тело подверглось не отвлеченному научному анализу; к нему отнеслись по-человечески.

Департамент судебной медицины,

госпиталь «Челси и Вестминстер», Лондон

Я, Розмари Дидкотт, бакалавр медицины, свидетельствую душой и совестью, что тридцатого января две тысячи десятого года в морге госпиталя «Челси и Вестминстер» в присутствии коронера, мистера Пола Льюис-Стивенса, я произвела вскрытие трупа Тесс Хемминг, проживавшей по адресу: Чепстоу-роуд, дом № 35, Лондон, – о чем составлен нижеприведенный протокол. Труп опознан, личные данные предоставлены сержантом уголовной полиции детективом Финборо.

На вскрытие доставлен труп женщины европеоидной расы, белой, худощавого сложения, длина тела – сто семьдесят сантиметров, возраст – двадцать один год. Присутствуют признаки естественных родов, прошедших за двое суток до момента смерти.

На правом колене и локте правой руки обнаружены старые шрамы, относящиеся к детскому периоду.

На запястье и предплечье правой руки обнаружен свежий разрез длиной десять сантиметров и глубиной четыре сантиметра, вызвавший рассечение межкостных мышц и повреждение лучевой артерии. На запястье и предплечье левой руки обнаружен разрез меньшего размера, длиной пять сантиметров и глубиной два сантиметра, а также более крупный разрез длиной шесть сантиметров и глубиной четыре сантиметра, который послужил причиной повреждения локтевой артерии. Исходя из характера повреждений, имею основания утверждать, что раны нанесены разделочным ножом, найденным рядом с трупом.

Иных повреждений, как то открытых или закрытых ран, ссадин или гематом не обнаружено.

Признаки недавних половых контактов отсутствуют.

Взятые образцы крови и тканей направлены для лабораторного анализа.

Смерть молодой женщины наступила предположительно за шесть суток до вскрытия, двадцать третьего января.

По результатам вскрытия я пришла к заключению, что смерть наступила вследствие массивной кровопотери, вызванной повреждениями артерий на запястьях и предплечьях рук.

Лондон, 30 января 2010 года.

Я читала этот документ снова и снова, сотню раз, но словосочетание «разделочный нож» остается таким же чудовищным, как при первом прочтении, а марка «Сабатье», которая могла бы чуть-чуть замаскировать этот ужас, не упоминалась.

– Результаты лабораторного анализа прилагались? – уточняет мистер Райт. (Он имеет в виду анализы крови и образцов кожи, сделанные отдельно, уже после вскрытия.)

– Да, в конце протокола. На листе значилась свежая дата, то есть их отправили мне сразу по готовности. Правда, я ничего не поняла. Там все было написано сложным научным языком, так что непрофессионал не сумел бы разобраться. К счастью, у меня есть приятельница-медик.

– Кристина Сеттл?

– Да.

– У меня есть ее свидетельские показания.

До меня доходит, что над твоим делом трудятся десятки людей, которые действуют параллельно.

* * *

Перебравшись в Штаты, я растеряла связи со старыми школьными и университетскими приятелями, однако после твоей смерти на меня обрушился поток писем и звонков с «дружеской поддержкой», как это называла мама. Среди выражавших соболезнования была и Кристина Сеттл, которая работает врачом в больнице Чаринг-Кросс. (Между прочим, она сообщила, что больше половины моих сокурсников – тех, кто имел отличные оценки по биологии и получал стипендию из фонда Наффилда, – ушли в научную работу.) В общем, Кристина прислала теплое письмо, написанное все таким же безупречным наклонным почерком, что и в школе, закончив его обычной для подобных посланий фразой: «Если смогу быть чем-то полезна, обращайся в любое время». Я решила поймать ее на слове и позвонила.

Кристина внимательно выслушала мою необычную просьбу. Сказала, что по должности она всего лишь старший семейный врач, к тому же педиатр, а не патологоанатом, поэтому не сумеет компетентно расшифровать результаты анализов. Я подумала, что ей просто не хочется заниматься моим вопросом, но в конце разговора она попросила переслать ей копию протокола по факсу. Через два дня Кристина предложила встретиться за чашкой кофе – знакомый ее знакомого патологоанатома перевел результаты анализов на доступный язык.

Тодд обрадовался, когда я сказала ему о предстоящей встрече с Кристиной, сочтя мое желание пообщаться со старыми друзьями попыткой вернуть жизнь в нормальное русло.

Я вошла в бистро, выбранное Кристиной, и была ошеломлена бурлившим вокруг оживлением. Со дня твоей смерти я забыла, что такое общественные места, поэтому громкие голоса и смех повергли меня в растерянность. Увидев Кристину, однако, я приободрилась: во-первых, она выглядела точь-в-точь как в школьные годы – те же темные волосы, те же очки в некрасивой толстой оправе; а во-вторых, моя приятельница заказала отдельную кабинку, отгороженную от шумного зала. (Кристина – по-прежнему отличный организатор.)

Я полагала, она тебя не помнит – мы ведь были уже в шестом классе, когда ты только поступила, – но Кристина утверждала обратное.

– Помню как сейчас. Даже в свои одиннадцать Тесс была самой крутой девчонкой в школе.

– Сомневаюсь, что «крутая» – подходящее слово для…

– Нет-нет, «крутая» в хорошем смысле. Я не имела в виду холодная, заносчивая и все такое прочее. В этом-то вся штука. Знаешь, чем мне запомнилась твоя сестра? Она все время улыбалась. Потрясающе красивая девчонка, которая неизменно светилась улыбкой. В жизни не встречала такого замечательного сочетания качеств. – Кристина умолкла, затем, поколебавшись, добавила: – Наверное, тебе тяжело было с ней тягаться…

Я не очень поняла, что двигало Кристиной – любопытство или сочувствие, и решила перейти прямо к сути дела:

– Расскажешь, о чем говорится в протоколе?

Кристина достала из сумки копию протокола и записную книжку. Краем глаза я увидела пакетик детского жаропонижающего порошка и яркую книжку с прочной обложкой. И пусть почерк и очки Кристины остались прежними, в ее жизни явно произошли изменения. Она опустила взгляд в записную книжку.

– Джеймс, знакомый моего знакомого, – старший патологоанатом и очень хороший специалист. Правда, он не хочет, чтобы всплыло его имя, – на врачей этого профиля постоянно заводят судебные дела и травят в прессе, так что ссылаться на него нельзя.

– Разумеется.

– Если не ошибаюсь, Хеммз, ты сдавала экзамены по английскому, химии и биологии, так?

Хеммз – мое старое школьное прозвище, запылившееся от времени. Я даже не сразу сообразила, что оно относится ко мне.

– Так.

– А потом специализировалась на биохимии?

– Нет, у меня степень по английской литературе.

– Тогда не буду загружать тебя терминами. Выражаясь простым языком, на момент смерти в организме Тесс присутствовали три вида химических веществ.

Кристина не поднимала глаз от блокнота и не видела моей реакции. Я была потрясена.

– Какие именно?

– Первое – каберголин, подавляющий выработку грудного молока.

Саймон говорил мне об этих таблетках, и при новом упоминании о них у меня вновь так остро кольнуло в сердце, что я побоялась вдумываться дальше.

– А еще?

– Второе вещество – седативное, то есть успокоительное, принятое в большой дозе. В связи с тем, что прошло несколько дней, прежде чем тело обнаружили и взяли кровь на анализ… – Голос Кристины дрогнул, но вскоре она овладела собой и продолжила: – В общем, из-за задержки по времени точное количество лекарства в крови Тесс установить невозможно. Джеймс сказал, что можно лишь дать примерную оценку.

– И?..

– Тесс в несколько раз превысила допустимую дозу. Такое количество, хотя и не смертельное, обязательно должно было привести ее в сонное состояние.

Вот почему отсутствовали следы борьбы. Убийца сперва накачал тебя снотворным! Видимо, ты поняла это слишком поздно?

Кристина водила глазами по строчкам, выведенным своим идеальным почерком.

– Третье вещество – фенилциклогексилпиперидин, по-другому – фенциклидин. Это мощный галлюциноген, разработанный в пятидесятые годы как анестетик, но позже запрещенный к применению из-за токсических побочных эффектов.

– Галлюциноген? – как попугай изумленно повторила я.

Кристина решила, что выразилась недостаточно ясно.

– Фенциклидин вызывает галлюцинации, – терпеливо объяснила она, – говоря на жаргоне, «приход». Это наркотик типа ЛСД, но более опасный. Джеймсу опять же трудно утверждать, сколько она приняла и за какое время до смерти. Усложняет ситуацию еще и то, что данное вещество сохраняется в мышечной и жировой ткани организма с полным психоактивным эффектом, то есть продолжает действовать даже после того, как человек прекратил прием.

Продравшись сквозь дебри научной терминологии, я наконец что-то поняла.

– Значит, у Тесс могли быть галлюцинации в течение нескольких дней перед смертью? – уточнила я.

– Да.

Доктор Николс все-таки не ошибся, однако твои галлюцинации были вызваны не послеродовым психозом, а сильным наркотиком.

– Он все спланировал. Перед убийством лишил ее рассудка.

– Беатрис…

– Свел ее с ума, заставил всех поверить, что Тесс психически ненормальная, опоил снотворным, а затем убил.

Карие глаза Кристины за толстыми стеклами очков казались огромными; линзы усиливали их сочувственное выражение.

– Когда я думаю о том, как сильно люблю своего ребенка, мне становится страшно. Не представляю, что бы я сделала на месте Тесс.

– Самоубийство не было для нее выходом. После смерти Лео Тесс не смогла бы покончить с собой, даже если бы захотела. И она никогда не употребляла наркотики.

Мы обе замолчали. Окружающий шум грубо врывался в кабинку, нарушая наше тягостное безмолвие.

– Ты знала ее лучше всех, Хеммз.

– Это так.

Кристина улыбнулась в знак капитуляции перед моей уверенностью, основанной на силе кровных уз.

– Я очень признательна тебе за помощь.

Кристина стала первым человеком, который помог мне на деле. Без нее я не узнала бы о снотворном и галлюциногене. Кроме того, я была благодарна ей за то, что, уважая мое мнение, Кристина воздерживалась от высказывания своих мыслей. Несмотря на то что в нашу бытность школьницами она не считалась моей близкой подругой, на прощание мы крепко обнялись.

– Она рассказывала вам что-то еще о фенциклидине? – задает вопрос мистер Райт.

– Нет, но я легко нашла информацию в Сети и выяснила, что этот психоактивный препарат среди прочего вызывает ментальные расстройства, манию преследования и кошмарные видения.

Сознавала ли ты, что подвергаешься психическим пыткам? А если нет, что, по-твоему, с тобой происходило?

– Особенно тяжелое воздействие он оказывает на людей, перенесших психологическую травму.

Убийца использовал против тебя твое же горе, зная, что это усугубит действие наркотика.

– Некоторые интернет-сайты обвиняли военные власти США в применении фенциклидина на заключенных в иракской тюрьме Абу-Грейд и при выдаче беглых преступников иностранным государствам. Понятно, какой чудовищный эффект достигался при использовании этого вещества.

Что было страшнее – воздействие наркотика или мысль о том, что ты сходишь с ума?

– Вы рассказали об этом полиции? – спрашивает мистер Райт.

– Да, я оставила сообщение для сержанта Финборо, так как рабочий день давно закончился. На следующий день он перезвонил мне и назначил встречу.

– Дорогая, просто не верится, что ты опять заставила беднягу прийти сюда.

Тодд насыпал чай в заварочный чайник и теперь выкладывал на тарелку печенье, словно стараясь возместить детективу причиненные мной неудобства.

– Он должен знать про наркотики.

– Солнышко, полиции уже про них известно.

– Нет, не известно.

Тодд разложил ванильное и шоколадное печенье в два аккуратных ряда, светлый и темный, сквозь эту симметрию выражая свое недовольство.

– Имея на руках результаты анализов, они придут к точно таким же выводам, что и я.

Тодд отвернулся, чтобы снять с плиты кастрюлю с кипятком.

Когда вчера вечером я рассказала ему о наркотиках, он никак не отреагировал и вместо этого спросил, почему я не сообщила ему, зачем на самом деле встречалась с Кристиной.

– Подумать только, твоя сестра даже чайником не обзавелась!

В дверь позвонили.

Тодд поздоровался с сержантом Финборо, а затем поехал за мамой. Мы с ней вместе собирались упаковать и вывезти твои вещи. Тодд, очевидно, надеялся, что это занятие вынудит меня «склонить голову перед фактами». Знаю, это очередной американизм, но точного соответствия в английском не подберу. Мама бы сказала, «посмотреть правде в глаза».

Детектив сел на твой диван, взял с тарелки шоколадное печенье и внимательно выслушал пересказ моего разговора с Кристиной.

– Мы знаем о том, что в крови вашей сестры найдено снотворное средство и фенциклидин.

Я вздрогнула. Выходит, Тодд прав?

– Почему же вы промолчали?

– Решил, что вам и вашей матери и без того хватает стрессов. Не хотел лишний раз огорчать. Наличие наркотиков в крови только подтвердило нашу версию о самоубийстве.

– Хотите сказать, Тесс умышленно приняла эти вещества?

– Следов борьбы и насилия не обнаружено. Люди, вознамерившиеся покончить с жизнью, нередко накачивают себя успокоительными.

– Но ведь дозировка была не смертельная!

– Согласен, хотя Тесс могла об этом и не знать. В конце концов, она ничего подобного раньше не принимала.

– Верно. Ни раньше, ни в тот раз. Должно быть, ее хитростью заставили проглотить эти препараты. – Мне захотелось стереть с лица детектива выражение вежливого участия. – Неужели вы не понимаете? Убийца опоил Тесс снотворным, чтобы она не сопротивлялась. Поэтому на теле не обнаружили следов борьбы!

Лицо детектива не изменилось, как и его позиция.

– Либо ваша сестра просто приняла слишком большую дозу лекарства.

Еще в начальной школе строгая учительница приучила меня находить правильные ответы в тексте учебника.

– А что вы скажете по поводу фенциклидина? – Я была уверена, что у сержанта Финборо не найдется объяснений, каким образом этот наркотик попал в твой организм.

– Я разговаривал с инспектором из отдела по наркотикам, и он сказал, что торговцы давно практикуют продажу фенциклидина под видом ЛСД. У этой гадости множество названий: «ракетный двигатель», «озон», «ангельская пыль». Вероятно, дилер Тесс…

– Вы всерьез полагаете, что у Тесс был дилер?

– Извините. Я имел в виду человека, у которого она купила наркотик. Он продал ей якобы ЛСД, а на самом деле – фенциклидин. Кроме того, я общался с психиатром Тесс, доктором Николсом, и…

– Тесс ни за что на свете не прикоснулась бы к наркотикам! – перебила я. – Она испытывала к ним отвращение. Даже в школе, когда одноклассники пробовали курить марихуану, моя сестра не желала иметь с этим ничего общего. Она видела в своем здоровье бесценный дар, которого был лишен Лео, и поэтому считала, что не имеет права его разрушать.

Сержант Финборо замолчал, как будто действительно обдумывал мою точку зрения.

– И все-таки Тесс уже вышла из школьного возраста с его детскими проблемами, не так ли? Я не говорю, что она подсела на наркотики или употребляла их раньше, однако вполне естественно предположить, что ей хотелось забыться, уйти от своего горя.

Я вспомнила слова детектива о том, что после смерти Ксавье ты оказалась в аду, разделить с тобой который не мог никто. Даже я. А я ведь тоже мечтала забыться, хотя бы на несколько часов. У меня были снотворные таблетки, но я не приняла ни одной.

– Вам известно, что фенциклидин можно курить? – спросила я. – А также нюхать, вводить при помощи шприца или глотать. Убийца запросто мог подсыпать наркотик в стакан с водой, и Тесс ничего бы не заметила.

– Беатрис…

– Доктор Николс ошибался насчет причины ее галлюцинаций. Они никак не связаны с психозом.

– Вы правы. Тем не менее дослушайте меня, пожалуйста. После получения результатов протокола я беседовал с доктором Николсом, и он сказал, что независимо от причин, вызвавших галлюцинации у вашей сестры, она, так или иначе, страдала расстройством психики, что привело к печальным последствиям. Люди, принимающие фенциклидин, нередко причиняют себе увечья или совершают суицидальные попытки. Инспектор из отдела по наркотикам подтвердил то же самое.

Я вновь попыталась перебить детектива, но он решил довести мысль до конца.

– Все факты указывают в одном направлении.

– И коронер в это поверил? Поверил, что девушка, никогда в жизни не прикасавшаяся к наркотикам, добровольно приняла дозу мощного галлюциногена? И даже не усомнился?

– Нет. Если честно, он сказал мне, что… – Сержант Финборо смущенно кашлянул.

– Что он вам сказал? Что именно?

Детектив молчал.

– Я имею право знать!

– Разумеется. Он сказал, что Тесс жила в Лондоне, была студенткой, да еще художественного колледжа, так что его гораздо больше удивило бы, если…

– Если бы она оказалась «чистой»? – закончила за него я.

– Ну что-то в этом роде.

Значит, ты была «нечистой» в том отвратительном смысле, который это слово принесло с собой в двадцать первый век. Я достала из конверта счет за телефон.

– Вы ошибались, утверждая, что Тесс не захотела сообщить мне о смерти малыша. Она снова и снова пыталась дозвониться до меня, но безрезультатно. Даже если вы расцениваете эти звонки как «крики о помощи», она кричала мне. Потому что мы с сестрой были очень близки. Я знала ее, как никто другой. Тесс не принимала наркотиков. И не убивала себя.

Сержант Финборо молчал.

– Она взывала о помощи, но меня не оказалось рядом. И все-таки она кричала мне.

На лице сержанта промелькнуло нечто большее, чем просто сочувствие.

– Да.