Текст книги "Разгадай мою смерть"

– Галерея «Серпентайн» закрыта до апреля. Ты не мог встречаться там с Тесс.

Саймон равнодушно пожал плечами и ничего не ответил.

– Зачем ты солгал? – спросила я.

– Понравилась идея, только и всего, – ответил он. – Романтичное место, подходит для свиданий. Если бы у нас было свидание, Тесс обязательно выбрала бы галерею «Серпентайн».

– И все-таки ваша встреча не была свиданием?

– Какая разница, если я чуть-чуть изменю историю, перепишу ее под себя? Подумаешь, немного пофантазировал. Кому от этого хуже?

Я испытывала жгучее желание наорать на избалованного мальчишку, однако это не принесло бы никакой пользы, кроме короткого облегчения от выплеска гнева.

– Почему вы встречались в парке в такой холод?

– Тесс сама попросила. Дескать, ей надо находиться на открытом месте, а в четырех стенах она чокнется.

– «Чокнется»? Так и сказала?

При мне ты ни разу не произносила этого слова. Ты всегда тщательно подбираешь выражения, хоть и болтаешь без умолку, и вдобавок очень ревностно относишься к чистоте английского языка, постоянно ругая меня за американизмы.

Саймон открыл шкаф с зеркальными дверцами и достал оттуда мешочек из бархатной ткани.

– Ну, может, она сказала, что у нее клаустрофобия или что-то в этом роде. Не помню.

Это уже больше походило на правду.

– Она сказала, зачем хотела встретиться?

Саймон молча возился с сигаретной бумагой.

– Отвечай!

– Господи, да просто хотела побыть со мной! Неужели трудно понять?

– Откуда ты узнал о смерти Тесс? – продолжала давить я. – От знакомых? А тебе говорили про то, что у нее были вскрыты вены на запястьях?

Я хотела довести Саймона до слез, потому что соленая влага слез растворяет защитные барьеры, возведенные вокруг тайников нашей души.

– Тебе говорили, что она пять суток пролежала в грязном, вонючем туалете?

В глазах Саймона действительно заблестели слезы.

– В тот день, когда ты встретила меня перед домом Тесс, я прятался за углом, пока ты не ушла, а потом поехал за тобой на мопеде, – тихо произнес Саймон.

Я смутно припомнила, что по пути в Гайд-парк слышала жужжание мотора, но не придала этому значения.

– Несколько часов я прождал за воротами. Шел сильный снег, помнишь? А я промерз еще раньше, когда сидел на ступеньках, – продолжал Саймон. – Потом ты вышла вместе с теткой из полиции. Приехал фургончик с тонированными стеклами. Мне ничего не сказали, я ведь не родственник.

Слезы катились по щекам Саймона, он их не утирал. Этот самовлюбленный эгоист вызывал у меня отвращение, как и его «творчество».

– Вечером я увидел сюжет в новостях. Короткий, не больше двух минут, о молодой женщине, чей труп обнаружили в туалете Гайд-парка. Показали фото со студенческого билета. Так я узнал, что Тесс мертва.

Когда Саймон принялся сморкаться и вытирать слезы, я решила, что нужный момент настал.

– Так все-таки почему она просила тебя о встрече?

– Тесс сказала, что боится и что ей нужна моя помощь.

Как я и предполагала, способ со слезами оказался действенным. Я знала о нем еще с тех пор, когда в первую ночь в школьном дортуаре разрыдалась перед воспитательницей и призналась, что скучаю вовсе не по дому и маме, а по отцу.

– Она говорила, чего боится? – спросила я.

Саймон покачал головой, а я вдруг опять усомнилась в его искренности. Были его слезы настоящими или теми самыми крокодиловыми, слезами коварства и лицемерия?

– Почему из всех друзей Тесс выбрала именно тебя, Саймон, а не кого-то другого?

Слезы высохли, момент откровенности закончился.

– Мы были очень близки.

Наверное, Саймон заметил мое скептическое выражение, потому что в его голосе зазвенела обида.

– Тебе хорошо, ты – сестра и имеешь полное право скорбеть. Всем понятно, что твое сердце разрывается от горя. А мне нельзя даже назвать Тесс своей девушкой!

– Она не звонила тебе, так? – спросила я.

Саймон молчал.

– Тесс никогда бы не стала играть твоими чувствами.

Саймон хотел прикурить самокрутку, но руки у него дрожали, и зажигалка не срабатывала.

– Как все произошло на самом деле?

– Я звонил ей миллион раз. Либо нарывался на автоответчик, либо телефон был занят. Но в тот раз она сняла трубку. Сказала, что ей нужно уйти из дома. Я предложил встретиться в парке, она согласилась. Я вправду хотел повести Тесс в галерею, не знал, что она закрыта. Когда мы встретились, Тесс спросила, нельзя ли ей пожить у меня. Хотела, чтобы кто-то был с ней рядом все двадцать четыре часа, семь дней в неделю. – Он сердито умолк. – Мол, я – единственный студент в колледже, который не подрабатывает по вечерам.

– Двадцать четыре часа, семь дней в неделю?

– Ну, круглосуточно. Не помню, как она выразилась. Черт, разве это важно?

Да, важно, потому что твоя фраза подтверждала подлинность слов Саймона.

– Тесс чего-то боялась и обратилась ко мне за помощью, потому что я был ей удобен.

– Так почему же ты бросил ее?

Саймон вздрогнул:

– Что?

– Если Тесс хотела пожить у тебя, почему ты ей не позволил?

Зажигалка наконец вспыхнула; Саймон сделал глубокую затяжку.

– В общем, я признался Тесс в любви. Сказал, что не могу жить без нее, и все такое.

– Ты приставал к ней?

– Все было не так.

– А она тебе отказала?

– Наотрез. И окончательно добила, заявив, что на этот раз вряд ли сможет с чистым сердцем предложить мне остаться друзьями.

Непомерно раздутое «я» этого паршивца, словно огромная воронка, поглотило все остальные чувства – доброту, сопереживание тебе, твоей беде, – превратив в несчастную жертву его самого, однако мой гнев оказался больше, чем эго Саймона.

– Тесс обратилась к тебе в трудную минуту, а ты хотел воспользоваться ситуацией!

– Наоборот, это она хотела воспользоваться мной.

– Она все равно собиралась остаться у тебя?

Саймон не ответил, но я предугадала его ответ.

– Только безо всяких условий?

Он по-прежнему молчал.

– И ты не разрешил.

– А что, надо было позволить ей унизить меня как мужчину?

Я онемела, пораженная степенью его эгоизма. Саймон решил, будто я чего-то недопоняла.

– Она хотела быть со мной только потому, что тряслась от страха точно безумная, – объяснил он. – Думаешь, приятно, когда с тобой так обходятся?

– Тряслась от страха?

– Ладно, скажем, просто боялась.

– Сперва ты говорил, что Тесс была напугана, теперь оказывается, она «тряслась от страха точно безумная».

– Короче, ей мерещилось, что какой-то человек преследует ее и пришел за ней в парк.

Я заставила себя произнести ровным тоном:

– Тесс сказала, что это за человек?

– Нет. Я обошел все вокруг, даже поискал в кустах – только зря влез в сугроб и наткнулся на мерзлые собачьи какашки. Никого.

– Ты должен пойти в полицию и поговорить с детективом, сержантом Финборо. Участок находится в Ноттинг-Хилле, я дам тебе номер телефона.

– Какой смысл? Тесс покончила жизнь самоубийством, так даже по телевизору сказали.

– Но ты же был там, тебе известно больше, чем телевизионщикам! – Я уговаривала Саймона, точно ребенка, пытаясь скрыть свое отчаяние. – Она говорила тебе о преследователе. Ты знаешь, что Тесс действительно боялась.

– Скорее всего это был параноидный бред. Я слышал, на почве послеродового психоза женщины полностью съезжают с катушек.

– Где ты это слышал?

– Кажется, по телику.

Саймон понял, что его ложь опять прозвучала неубедительно. Он покосился на меня с деланным безразличием.

– Ладно… Я попросил отца разузнать, что и как. Я редко обращаюсь к нему с просьбами, так что…

Саймон не договорил, как будто поленился закончить предложение. Он подошел чуть ближе, и я уловила запах лосьона после бритья, слишком резкий в жарко натопленной гостиной. Этот запах пробудил в памяти яркую картину моей первой встречи с Саймоном: вот он сидит на ступеньках перед твоей дверью с букетом в руках и, несмотря на холод, благоухает тем же лосьоном. Тогда я была озадачена – зачем цветы и прочие приготовления, если ты не предлагала ему ничего, кроме утешительного приза в виде дружбы? А сейчас выясняется, что ты решила вообще порвать с ним, и…

– Ты дожидался Тесс возле дома с цветами, и от тебя пахло лосьоном.

– И что с того?

– Ты решил сделать второй заход, верно? Надеялся, что отчаяние заставит Тесс согласиться на твои условия?

Саймон пожал плечами, не чувствуя за собой никакой вины. Избалованный с самого детства, он стал тем, кем стал, растеряв все хорошие задатки.

Я повернулась к Саймону спиной и вновь уперлась взглядом в изображение тюрьмы, составленное из детских лиц. Меня передернуло. У двери я вдруг почувствовала на лице обжигающие слезы и только тогда поняла, что плачу.

– Как ты мог оставить ее в парке?

– Я не виноват, что она себя убила.

– Ты хоть в чем-нибудь вообще виноват?

Я снова сижу перед мистером Райтом. Мысленно я все еще чувствую острый запах Саймона и его квартиры. Хорошо, что открыто окно и оттуда слабо веет свежей травой, которую подстригают в парке.

– Вы рассказали в полиции о том, что узнали от Саймона? – спрашивает мистер Райт.

– Да, я говорила с подчиненным детектива Финборо. Он отвечал очень любезно, но я понимала, что все без толку. Преследователь Тесс мог оказаться как убийцей, так и плодом ее предположительно больного воображения. Факты, которые указывали на убийцу, также подходили под симптомы психоза.

Мистер Райт смотрит на часы: четверть шестого.

– Закончим на сегодня?

Я киваю. Где-то в горле и носу еще царапаются молекулы лосьона и сладковатого дыма марихуаны, и я рада, что могу наконец выйти и глотнуть свежего воздуха.

Миновав парк Сент-Джеймс, я сажусь в автобус и еду в «Койот». Тебе, разумеется, интересно, как я туда устроилась. Сначала я пришла в бар, чтобы расспросить твоих коллег, в надежде на какую-нибудь зацепку. Увы, в последний раз они видели тебя в воскресенье, за неделю до рождения Ксавье, и мало что знали о твоей жизни вне стен «Койота». Тем временем мой босс в Штатах согласился дать мне расчет («С огромным сожалением, Беатрис»), и я просто не представляла, где найти другую работу. Я знала, что необходимость выплачивать кредит за нью-йоркскую квартиру скоро съест все мои сбережения. В общем, надо было на что-то жить, и я пошла обратно к Беттине.

Я надела единственное, что осталось у меня из чистого, – брючный костюм от «Макс Мара», и Беттина сперва решила, будто я шучу насчет работы, но затем поняла, что мне не до шуток.

– Хорошо. Лишняя пара рук мне пригодится. Две смены по выходным и три – в будние дни. Можешь начинать уже сегодня. Шесть фунтов в час плюс бесплатный ужин, если смена длится больше трех часов.

Наверное, вид у меня был слегка озадаченный: я не ожидала вот так сразу получить место.

– Дело, признаться, в том, – сказала Беттина, – что ты мне страшно нравишься. – Увидев мое испуганное лицо, она хихикнула. – Извини, не могла удержаться.

Добродушное подтрунивание Беттины напомнило о тебе – ее смех, как и твой, тоже был искренним и беззлобным.

Приступив к своим обязанностям в тот первый вечер, я подумала, что в связи с твоей смертью заведению действительно требуется официантка. А недавно узнала, что вакансию заняли еще до моего прихода. Получается, Беттина взяла меня только из личной благосклонности и уважения к тебе.

Домой я прихожу почти в полночь и не рассчитываю на встречу с журналистами. Во-первых, поздно, а во-вторых, лихорадка последних дней закончилась – наверняка они уже отщелкали все пленки и набрали нужные метры материала. Однако я ошибаюсь: на подходе к дому собралась целая толпа репортеров. Прожекторы бьют светом: в центре внимания – Кася. Ей пришлось провести два дня у подруги, пока я не решила, что пресса утихомирилась и Касе можно возвращаться. Сейчас она живет со мной. Думаю, тебе приятно об этом знать, хотя и любопытно, как мы помещаемся в маленькой квартирке. Кася спит на твоей кровати, а у меня есть матрас; каждый вечер я расстилаю его в гостиной, и как-то так мы устраиваемся.

Видно, что Кася сильно утомлена и под прицелом камер чувствует себя не в своей тарелке. Меня охватывает яростное желание взять ее под защиту, я отгоняю репортеров с дороги.

– Долго ждешь?

– Много час.

У Каси это может означать десять минут.

– А где твой ключ?

Кася смущенно пожимает плечами:

– Извини.

Она постоянно теряет то одно, то другое и в этом похожа на тебя. Порой ее ветреность кажется мне трогательной, но сегодня вызывает легкую досаду (по старой привычке; к тому же я жутко устала: сперва долгая беседа с мистером Райтом, затем смена в баре, а теперь еще мне в лицо тычут объективами в надежде на пикантные снимки).

– Идем, тебе нужно поесть.

До родов всего неделя, Касе нельзя делать большие перерывы между приемами пищи. У нее случаются обмороки, и, конечно, ребеночку не на пользу.

Обняв Касю, я пропускаю ее вперед, в квартиру. Фотокамеры одновременно щелкают вспышками. Завтра под снимками, на которых я заботливо обнимаю Касю, опять появятся статьи, подобные сегодняшним, о том, как я ее «спасла». Журналисты не стесняются слов вроде «избавительница», «обязана жизнью» и так далее; слов из комиксов, грозящих превратить меня в ненормальную, которая носит трусы поверх колготок, меняет парики и костюмы в телефонной будке и вообще смахивает на ведьму. Репортеры напишут, что я не успела спасти тебя (слишком долго переодевалась в телефонной будке), но зато благодаря мне Кася и ее ребенок «обретут вторую жизнь».

Как и все люди, читатели хотят, чтобы у истории был счастливый конец, просто это не моя история. Моя закончилась в тот момент, когда я увидела прядь волос, застрявших в застежке-молнии.

Глава 8

Четверг

Я иду через парк Сент-Джеймс в уголовный суд. Небо сегодня опять радует синевой, в цветовой модели это оттенок № 635 – цвет надежды. Я должна изложить мистеру Райту следующую порцию событий, а именно рассказать о встрече с твоим психиатром. Правда, моему полусонному сознанию пока не хватает четкости, поэтому я попробую провести мысленную репетицию и для начала расскажу обо всем тебе.

График бесплатного приема доктора Николса был расписан на четыре месяца, поэтому, чтобы не ждать, я записалась на платную консультацию. Кабинет, где он принимал пациентов с частной страховкой, даже отдаленно не походил на медицинский, гораздо больше напоминая престижный парикмахерский салон: лилии в вазах, автомат с минеральной водой, глянцевые журналы. Молоденькая ассистентка с положенным по статусу надменным выражением лица отправляла свои полномочия «стража ворот». Сидя в очереди, я листала журнал (унаследовала от мамы панический страх показаться бездельницей). На обложке значился следующий месяц, и я вспомнила, как ты смеялась над модными изданиями, путешествующими во времени. Ты говорила, что дата на обложке журнала должна сигналить читателям о нелепости его содержимого. Моя нервная внутренняя болтовня объяснялась тем, что от предстоящей встречи зависело очень много. Это ведь доктор Николс выдал заключение о послеродовом психозе, из-за него полиция поверила в твое самоубийство. Это из-за доктора Николса никто не собирался искать твоего убийцу.

Ассистентка подняла глаза:

– На какое время вам назначено?

– На два тридцать.

– Вам очень повезло, что доктор Николс нашел возможность встретиться с вами.

– Уверена, стоимость услуг доктора соответствует степени его любезности.

Я словно бы разминалась перед разговором с доктором, готовясь к противостоянию.

– Вы заполнили бланк? – недовольно осведомилась ассистентка.

Я отдала ей лист бумаги, где была заполнена только одна графа – номер моей кредитной карты. Презрительно глядя на меня, ассистентка взяла бланк и едко произнесла:

– Вы забыли указать историю болезни.

Я подумала о людях, которые приходили сюда, – страдающих депрессией, различными страхами или совсем утративших связь с реальностью и погрузившихся в пучину безумия. Неужели эти хрупкие, уязвимые люди не заслужили вежливого отношения со стороны той, кто первой встречает их в этих стенах?

– Я не нуждаюсь в медицинской консультации.

Ассистентка не хотела показывать своего любопытства, а может, приняла меня за очередную спятившую, ради которой не стоит напрягаться.

– Я пришла сюда в связи с убийством моей сестры. Перед смертью она наблюдалась у доктора Николса.

На короткий миг я завладела вниманием ассистентки. Она окинула взглядом мои грязные волосы (мытье головы – первое, о чем забываешь в горе), отсутствие макияжа и мешки под глазами. Она увидела маркеры беды, но приняла их за признаки умопомешательства. Не это ли произошло и с тобой? Может быть, проявления твоего страха тоже спутали с душевным расстройством?

Не говоря ни слова, ассистентка забрала у меня бланк.

Ожидая своей очереди, я вспоминала, как однажды написала тебе, что хотела бы попасть на прием к психотерапевту.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Мозгоправ? Ради всего святого, Би, зачем? Если тебе нужно поговорить, почему не обратиться ко мне или кому-то из друзей?

Т.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Просто подумала, что было бы неплохо и даже полезно пообщаться со специалистом. Это совсем не то, что разговаривать с другом.

Би.

P.S. Их уже не называют мозгоправами.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Зато разговор со мной обойдется бесплатно. Кроме того, твои проблемы мне не безразличны, и я не стану ограничивать беседу часовым интервалом.

Т.

P.S. Мозгоправ загрузит тебя по полной программе да еще втиснет в рамки стандартной классификации из учебника психиатрии.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Эти люди – профессионалы. Психотерапевты (в отличие от психологов) – квалифицированные врачи, прошедшие специализацию. Ты не стала бы утверждать, что они «полощут мозги», если бы страдала слабоумием или шизофренией, согласна?

Би.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

В точку! Но ты не шизофреничка и не слабоумная.

Т.

P.S. На случай если тебе плохо слышно с твоего высокого пьедестала, я могу крикнуть громче.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Я имела в виду не только людей с тяжелыми расстройствами психики. Ходячим больным иногда тоже требуется помощь квалифицированного врача.

Би.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Би, родная, прости. Расскажешь, в чем дело?

Т.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

У меня оч. важная встреча. Поговорим позже.

Би.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Между прочим, я тоже должна обслуживать посетителей, а не строчить тебе письма с компьютера Беттины. Клиенты за четвертым столиком давно ждут сырную тарелку, но я и пальцем не пошевелю, пока не дождусь твоего ответа.

Т.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Клиенты с четвертого столика ушли бессырно. Дай мне шанс, а? Видишь, я даже не брезгую американизмами, лишь бы ты поняла, как горячо я надеюсь на твое прощение.

Т.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на «Айфон»

Пчелка Би, моя смена закончилась, а я все сижу за компьютером Беттины. Черкни мне хоть пару строчек сразу, как получишь это письмо. Хорошо? Пожа-алуйста.

Т.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Я не пряталась от тебя, просто встреча затянулась. Не ищи подтекста в вопросе с психотерапевтом. Это не больше чем дань моде, вроде как «в Нью-Йорке жить – местный обычай любить». В Лондоне уже за полночь, поэтому отправляйся поскорее домой и ложись спать.

Би.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Не хочешь делиться проблемами, так и скажи. Подозреваю, что ты мучаешься из-за Лео. Или дело в отце?

Т.

Ассистентка за стойкой посмотрела на меня:

– Доктор Николс готов вас принять.

У двери в кабинет я вспомнила наш телефонный разговор, который состоялся тем вечером (вечер был у меня, а у тебя в Лондоне два часа ночи). Я так и не сказала, по какой причине собралась к психотерапевту, зато ты объяснила, почему считаешь это глупостью.

«Наш разум есть то, что мы собой представляем, средоточие эмоций, мыслей, убеждений, любви и ненависти, веры и страсти». Твоя горячность меня немного смутила, а ты продолжала: «Как может посторонний человек разобраться в твоей голове, не будучи одновременно богословом, философом и поэтом?»

Я вошла.

Принимая тебя в муниципальной клинике, доктор Николс наверняка носил белый халат, однако здесь, в своем частном кабинете, он был одет в старый шерстяной свитер и выцветшие вельветовые брюки. На фоне полосатых обоев в стиле эпохи Регентства он выглядел несколько неряшливо. На вид я дала бы ему лет тридцать семь – тридцать восемь, примерно так, да?

Он поднялся с кресла. Мне показалось, что его помятое лицо выражает сочувствие.

– Мисс Хемминг, примите искренние соболезнования по поводу смерти вашей сестры.

Из-под стола донеслась какая-то возня. Опустив глаза, я увидела собаку. Старый лабрадор перебирал лапами во сне и постукивал хвостом по полу. В кабинете витал легкий запах псины, который понравился мне больше, чем вазоны с лилиями в вестибюле. Я представила, как в перерывах между приемом пациентов ассистентка мечется по кабинету, распыляя освежитель воздуха.

– Прошу вас, присаживайтесь, – указал на соседнее кресло доктор.

На его рабочем столе я заметила фото маленькой девочки в инвалидной коляске. Фотография намеренно стояла на виду, и от этой безоговорочной отцовской гордости у меня потеплело на душе.

– Чем могу помочь? – осведомился доктор Николс.

– Тесс говорила вам, кого именно боялась?

Явно озадаченный моим вопросом, он покачал головой.

– Она ведь рассказывала вам о телефонных звонках с угрозами?

– Да, Тесс упоминала неприятные звонки.

– А говорила, кто звонит или чего добивается этот человек?

– Нет. Тесс не распространялась на эту тему, а я считал недопустимым давить. Первоначально я предположил, что звонили обычные телефонные хулиганы либо кто-то просто набирал неверный номер, а мысль об угрозах возникла у вашей сестры исключительно в связи с угнетенным психическим состоянием.

– Вы сказали ей об этом?

– Обозначил как возможный вариант.

– И она расплакалась?

Моя осведомленность удивила доктора, но я ведь знаю тебя всю жизнь. В четыре года ты не плакала, даже ссадив коленки или разбив нос, но горько рыдала, когда тебе не верили, и выражала свое негодование бурными потоками слез.

– Вы говорите, что сделали свои предположения лишь первоначально?

– Да. Позже я пришел к выводу, что у Тесс не депрессия, а послеродовой психоз.

Я кивнула. Дома я старательно проштудировала материал и знала, что термин «пуэрперальный» всего-навсего обозначает первые шесть недель после родов.

– Утвердившись в диагнозе, – продолжал доктор, – я заключил, что телефонные звонки, по всей вероятности, были проявлением слуховых галлюцинаций. На простом языке это называется «слышать голоса», в случае Тесс – звонки по телефону.

– Вы изменили диагноз уже после ее смерти, не так ли? – напрямик спросила я.

По лицу доктора промелькнула тень, оно моментально напряглось.

– Именно. Давайте я расскажу вам подробнее о послеродовом психозе. Симптомы включают манию преследования, бред и галлюцинации. В результате, как ни прискорбно, многократно возрастает риск суицида.

Я уже знала об этом из самостоятельных исследований.

– Постойте, я хотела бы все-таки уточнить: вы изменили изначальный диагноз «депрессия» на «психоз» уже после смерти Тесс. Только тогда телефонные звонки превратились в «слуховые галлюцинации»?

– Да, так как слуховые галлюцинации – симптом психоза.

– У Тесс не было психоза. Пуэрперального или послеродового – называйте, как хотите. Не было!

Доктор Николс сделал слабую попытку перебить меня, но я продолжила:

– Сколько раз вы видели мою сестру?

– Психиатрия не связана с глубоким знанием конкретного человека, которое возникает в процессе близкой дружбы или родственных связей, а в случаях острых расстройств также не имеет ничего общего с длительностью наблюдения пациента, как это бывает у семейных врачей. Психиатров специально обучают распознавать симптомы, которые демонстрирует душевнобольной.

Я почему-то представила, как доктор репетирует эту речь перед зеркалом.

– Сколько? – повторила я.

– Один раз, – отвел глаза доктор Николс. – Она автоматически попала в число моих пациентов в связи со смертью ребенка, однако почти сразу после родов выписалась из больницы, поэтому я не мог наблюдать ее в стационаре. Вашей сестре назначили амбулаторный прием через два дня.

– Она проходила по бесплатной системе?

– Да.

– Чтобы попасть к вам на бесплатный прием, нужно ждать в очереди четыре месяца. Собственно поэтому я и заплатила за частную консультацию.

– Случай Тесс расценивался как острый. При любом подозрении на послеродовую депрессию и психоз с пациентами разбираются незамедлительно.

– Разбираются?

– Извините. Я имел в виду, что их сразу же перемещают в верх списка очередников.

– Как долго длится бесплатная консультация?

– Я бы охотно уделял больше времени своим пациентам, но…

– Если очередь растянулась на четыре месяца, вам, наверное, приходится торопиться, чтобы принять такую толпу страждущих?

– Я отвожу на каждого пациента столько времени, сколько могу позволить.

– И все же этого недостаточно, правда?

Прежде чем ответить, доктор Николс немного помолчал.

– Да, недостаточно.

– Послеродовой психоз относится к острым расстройствам, верно?

Мне показалось, что доктор Николс вздрогнул – видимо, не ожидал от меня такой осведомленности, однако я хорошо подготовилась.

– Вы правы.

– И требует госпитализации?

Он жестко контролировал «язык тела» – руки вытянуты по бокам, колени в вельветовых брюках чуть разведены, – но я видела его бессознательное желание скрестить руки и ноги и тем самым физически выразить глухую психологическую оборону.

– Многие из моих коллег, как и я, сочли бы симптомы Тесс проявлениями депрессии, а не психоза. – Доктор Николс рассеянно опустил руку и погладил шелковый загривок лабрадора, точно нуждался в поддержке. – В психиатрии постановка диагноза – гораздо более трудная задача, чем в других областях медицины, где на помощь приходит анализ крови или рентген. Не имея доступа к истории болезни вашей сестры, я не знал, какие патологии психики у нее наблюдались в прошлом.

– Никакой истории болезни не было. На какое число вы назначили ей следующий прием?

– На двадцать третье января, в девять ноль-ноль.

Он даже не заглянул в ежедневник или компьютер. Вне всяких сомнений, тоже готовился к этой встрече. Наверняка все утро просидел на телефоне, консультируясь с юристами. Лицо доктора вновь исказилось короткой судорогой – боялся ли он за себя или искренне переживал твою смерть?

– То есть вы видели мою сестру в день ее гибели? – спросила я.

– Да.

– И в то самое утро вы по-прежнему считали, что она страдает депрессией, а не психозом?

Доктор Николс больше не мог скрывать свою оборонительную позицию и, внутренне ощетинившись, закинул ногу за ногу.

– На тот момент я не наблюдал симптомов психоза. Суицидальных наклонностей ваша сестра также не проявляла. Ничто не указывало на то, что она намерена совершить самоубийство.

Конечно же, не указывало, ведь ты его не совершала! Твою жизнь оборвала рука убийцы. Я услышала свой голос словно бы со стороны – странно тихий и спокойный, хотя в душе у меня все кипело.

– Значит, решающим аргументом для смены диагноза послужила смерть Тесс?

Доктор Николс молчал. Его помятое лицо и брюки уже не казались мне трогательно небрежными; теперь в моих глазах он выглядел просто неряшливо.

– Ваша ошибка не в том, что вы поставили диагноз «депрессия», тогда как Тесс страдала психозом.

Доктор хотел что-то вставить, но я продолжала:

– Вы ни на секунду не предположили, что она говорит правду, вот в чем ваша главная ошибка!

И вновь он попытался перебить меня. Доктор Николс и тебя перебивал, да? А я считала, психиатры по большей части слушают. Видимо, за короткий промежуток времени, отведенный для бесплатной пациентки со срочным направлением, доктору некогда слушать, особенно если в коридоре толпа других больных.

– Вам не приходило в голову, что телефонные угрозы и человек, который преследовал мою сестру в парке, а затем убил, – не галлюцинация, а реальность? – спросила я.

– Тесс не убивали.

Твердая уверенность доктора повергла меня в недоумение.

В конце концов, версия с убийством освобождала бы его от ответственности за ошибочный диагноз. Доктор Николс вновь взял паузу, а потом заговорил, выдавливая слова, как будто они причиняли ему боль:

– Как я уже говорил, у Тесс присутствовали слуховые галлюцинации. Если хотите, можете не соглашаться со мной в плане трактовки этого симптома. Помимо этого, однако, ваша сестра страдала зрительными галлюцинациями. Поначалу я интерпретировал их как ночные кошмары – распространенное явление у больных депрессией на фоне потери близкого человека. Позже я перечитал анамнез и убедился, что явно имею дело с галлюцинациями. – Огорчение, мелькнувшее на лице доктора чуть раньше, теперь обозначилось ярче. – Визуальные галлюцинации – четкий признак острого психоза.

– Какие именно галлюцинации видела Тесс?

– Я должен уважать право пациента на конфиденциальность.

Меня удивило, что доктор Николс вдруг упомянул конфиденциальность, о которой прежде не вспоминал. Закралось сомнение: он сделал это умышленно или просто в очередной раз проявил некомпетентность?

– Я просил Тесс изобразить то, что она видела, – продолжил доктор с благожелательным видом. – Надеялся, это облегчит ее состояние. Поищите рисунки, может быть, найдете.

В кабинет вошла ассистентка. Мое время закончилось, но я не собиралась уходить.

– Вы должны пойти в полицию и сказать, что сомневаетесь в правильности диагноза «послеродовой психоз».

– Я не сомневаюсь в правильности диагноза. Симптомы были налицо, хотя я их упустил.

– В смерти Тесс вы не виноваты, однако в том, что ее убийца разгуливает на свободе, может быть и ваша вина. Из-за вашего диагноза никто не ищет преступника!

– Беатрис…

Доктор Николс впервые назвал меня по имени. Звонок прозвенел, уроки закончились – можно позволить себе неформальность в общении. Он встал из-за стола, хотя я продолжала сидеть.

– Простите, вряд ли я смогу вам помочь чем-то еще. Я не намерен менять свое профессиональное мнение только потому, что вы так захотели и ваша версия вписывается в сценарий, который вы же сами и придумали. Я допустил ошибку, серьезную ошибку и должен это признать.

Сквозь слова доктора Николса тонкой струйкой сочилось чувство вины, грозившее перерасти в бурный поток. Казалось, будто он испытывает облегчение, открыв шлюзы.

– Суровая правда заключается в том, что молодая женщина в состоянии острого послеродового психоза вышла из больницы с ошибочным диагнозом, и я должен понести свою часть ответственности за ее смерть.