Текст книги "Разгадай мою смерть"

Глава 5

Среда

Я приезжаю в уголовный суд, подхожу к офису мистера Райта и ловлю на себе взгляд мисс Влюбленной Секретарши. Точнее сказать, она пристально рассматривает меня. Видимо, оценивает соперницу. По коридору торопливо шагает мистер Райт; в одной руке у него портфель, в другой – газета. Он широко улыбается мне, пока не переключив внутренний тумблер с домашнего режима на рабочий. Теперь я уверена, что мисс Влюбленная Секретарша видит во мне конкурентку: после того как босс улыбнулся мне, ее лицо приобрело откровенно враждебное выражение. Мистер Райт ничего не замечает.

– Простите, что заставил вас ждать. Проходите, присаживайтесь. – Мысленно он еще завязывает галстук.

Я вхожу в кабинет вслед за мистером Райтом. Он закрывает дверь, но я спиной чувствую, что секретарша все еще смотрит ему вслед.

– Как вы себя чувствуете? Как спали? – интересуется мистер Райт. – Понимаю, вам сейчас мучительно больно.

До того как ты умерла, моя жизнь характеризовалась прилагательными средней эмоциональной насыщенности: «напряженный», «утомительный», «трудный». Теперь в моем описательном словаре сплошь тяжелые снаряды: «мучительный», «кошмарный», «тягостный».

– Мы остановились на том, что вы обнаружили в спальне Тесс постороннего человека.

– Да.

Воображаемый галстук мистера Райта завязан, мы возвращаемся к работе. Он цитирует мои последние слова:

– «Какого хрена?!»

Мужчина обернулся. Несмотря на холод в квартире, его лоб блестел от пота. Овладев собой, он заговорил. Итальянский акцент – намеренно или нет – звучал игриво.

– Меня зовут Эмилио Коди. Извините, если напугал.

Я сразу догадалась, кто он, и почувствовала исходившую от него угрозу, то ли потому, что подозревала этого человека в убийстве, то ли просто так. Видишь ли, в отличие от тебя я нахожу южноевропейскую сексуальность – смуглую кожу итальянцев и четко очерченную, мужественную линию подбородка – скорее недоброй, нежели привлекательной.

– Вам известно, что Тесс мертва? – спросила я и сама поняла нелепость своего вопроса. Пошлая фраза из театрального диалога, которую я к тому же не сумела произнести. Но потом я вспомнила цвет твоего лица – цвет смерти.

– Да, я видел сюжет в новостях. Ужасная, ужасная трагедия.

Присущая голосу Эмилио мелодичность пленяла, хоть и противоречила смыслу его слов, а я вдруг подумала, что пленять – значит не только очаровывать, но и обманывать, завлекать в сети.

– Я пришел за своими вещами. Вам может показаться, что я слишком тороплюсь, что это неприлично…

Я перебила его:

– Вы знаете, кто я?

– Наверное, подруга?

– Сестра.

Эмилио бросило в жар. Он попытался скрыть свою нервозность, но его выдал голос.

– Прошу извинить за вторжение.

Он шагнул к двери, однако я преградила ему путь:

– Это вы ее убили?

Глупо, конечно, только ведь и я не героиня безупречно выстроенного детективного романа.

– Понимаю, у вас большое несчастье… – забормотал Эмилио.

– Вы настаивали, чтобы моя сестра сделала аборт! – опять перебила я. – А потом решили избавиться и от нее тоже?

Эмилио опустил на пол то, что держал под мышкой, – это оказались твои холсты.

– Вы сейчас сильно расстроены, и это вполне объяснимо…

– Убирайтесь! Проваливайте к черту!

Я орала, изливая на него свое безобразное горе, визжала и рычала даже после того, как Эмилио ушел. Через распахнутую парадную дверь в квартиру ввалился заспанный Эмиас.

– Я услышал крики…

Я молчала. Он посмотрел на меня и все понял без слов. Плечи Эмиаса поникли, старик отвернулся, не желая, чтобы я видела его скорбь.

Зазвонил телефон. Я дождалась, пока сработает автоответчик. «Привет, это Тесс».

На мгновение законы реальности пошатнулись, и ты ожила. Я рванулась к трубке.

– Дорогая? Ты меня слышишь? – встревоженно произнес Тодд.

Твой голос оказался всего лишь приветствием, записанным на пленку автоответчика.

– Беатрис?

– Ее нашли в общественном туалете. Она пролежала там пять дней. Одна.

В трубке повисла тишина: в сценарий Тодда новость не вписывалась.

– Я прилечу, как только смогу.

Тодд был моим спасательным кругом. За это я его и выбрала. Что бы ни случилось, я могла на него рассчитывать.

Я взглянула на полотна, забытые Эмилио. На всех без исключения была твоя обнаженная фигура. В этом плане ты не страдала застенчивостью, не то что я. По всей вероятности, картины писал Эмилио. И на каждой твое лицо было отвернуто в сторону.

– Наутро вы пошли со своими подозрениями к детективу Финборо? – спрашивает мистер Райт.

– Да. Он сказал, что Эмилио поступил крайне бестактно, но не более того. А еще добавил, что коронер запросил протокол вскрытия и что следует дождаться результатов, прежде чем делать поспешные выводы или предъявлять обвинения.

Спокойная, размеренная речь детектива привела меня в бешенство. Возможно, в своем неустойчивом психическом состоянии я просто завидовала его уравновешенности.

– Я надеялась, что сержант Финборо хотя бы задаст Эмилио Коди вопрос, где тот находился в день убийства. Детектив же сказал, что дата смерти Тесс будет установлена только в ходе вскрытия.

Мисс Влюбленная Секретарша приносит минеральную воду, и я рада нечаянному перерыву. Почему-то очень хочется пить. Я жадно глотаю воду, попутно замечая сперва перламутрово-розовый лак, которым покрыты ногти секретарши, потом – обручальное кольцо на безымянном пальце. И почему я вчера обратила внимание только на левую руку мистера Райта? Мне становится жаль супруга Влюбленной Секретарши: не изменяя мужу на самом деле, жена мысленно наставляет ему рога с девяти до половины шестого каждый будний день.

– Спасибо, Стефани, – с улыбкой благодарит мистер Райт.

Его улыбка лишена какого-либо подтекста, но подкупает своей искренностью и именно из-за этого может быть истолкована неправильно. Дождавшись, пока Стефани удалится, я продолжаю:

– И я решила сама поехать к Эмилио.

Я снова возвращаюсь в то рваное прошлое. Перламутровый лак и обручальное кольцо немного прибавляют мне уверенности.

Я вышла из участка. В душе, прорывая пелену усталости, кипел гнев. Сержант Финборо сказал, что точная дата твоей смерти пока неизвестна, а я уже знала, что тебя убили в четверг. Ты рассталась с Саймоном у озера в Гайд-парке, как он и говорил, но из парка ты не вышла. Все остальное не имело значения.

Я позвонила в твой колледж. Секретарша с немецким акцентом сухо информировала меня, что Эмилио работает на дому, проверяет курсовые. Услышав, что я – твоя сестра, она смягчилась и дала мне его адрес.

По дороге я вспоминала наш с тобой разговор о том, где живет твой любовник.

– Понятия не имею. Мы встречаемся либо в колледже, либо у меня.

– Что же он в таком случае скрывает?

– Да ничего, мы просто не обсуждали эту тему.

– Думаю, он живет где-нибудь в Хокстоне. Модное местечко, как раз для среднего класса, плюс соседство с бедными кварталами, которое придает ему дополнительный шик.

– Ты терпеть не можешь Эмилио, верно?

– А стены, как положено, расписаны граффити, для поддержания образа городских джунглей. Скорее всего по ночам твой приятель выходит на улицы с баллончиком краски, чтобы район сохранил «самобытность» и не превратился в обыкновенное место обитания молодых мамаш и клерков со средним доходом. Соседи наверняка ему благодарны.

– Чем он перед тобой провинился?

– Даже не знаю. Может, просто затащил в постель мою младшую сестру, сделал ей ребенка и отказался от всякой ответственности.

– Тебя послушать, так я полная дурочка и мной можно вертеть как угодно.

Я промолчала; твои слова повисли в пространстве между двумя телефонами.

– Ты еще забыла упомянуть, что Эмилио – мой препод и что он злоупотребил служебным положением, – хихикнула ты.

Ты никогда не воспринимала мою серьезность всерьез.

Что ж, я выяснила, где он живет. Это не Хокстон и не Брикстон и не один из тех кварталов, куда толпой валит средний класс, едва там откроется кафе, где подают латте с обезжиренным молоком. Это Ричмонд, восхитительный, уютный Ричмонд. И дом у Эмилио не какой-нибудь образец хай-тека, а настоящая жемчужина эпохи королевы Анны. Чего стоит один сад перед домом – по размерам он не уступит целой улице в Пекхэме, а то и двум. Я пересекла этот внушительный сад и постучала старинным дверным молотком.

Тебе не верится, что я через все это прошла? Возможно, в моих действиях ты видишь перебор, но рвущая душу боль заставляет забыть о рамках. Эмилио открыл дверь, и мне на ум сразу пришли шаблонные эпитеты из любовных романов: «дьявольски красив», «животный магнетизм» – определения, несущие в себе угрозу.

– Это вы убили мою сестру? – в лоб спросила я. – В прошлый раз вы не ответили.

Он попытался закрыть дверь, я ее удержала. Я еще никогда не применяла физическую силу против мужчины и, к собственному удивлению, оказалась довольно сильна. Занятия с личным тренером, которые я аккуратно посещала, все-таки не прошли даром.

– Тесс говорила домовладельцу, что кто-то изводит ее телефонными звонками. Вы?

Из глубины коридора послышался женский голос:

– Эмилио?

На порог вышла его жена. У меня сохранилась наша с тобой переписка.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Привет, Би!

Я спрашивала Э. насчет нее еще до того, как у нас все началось. Он сказал, что они поженились в спешке, что общаются по минимуму, но не считают свой брак ужасной ошибкой. Им легко друг с другом, хотя сексуальные отношения прекратились несколько лет назад. Ни Э., ни жена не ревнуют друг друга. Ты довольна?

Целую,

Т.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Дорогая Тесс!

Как удобно для Э. Полагаю, она тоже не первой молодости, и, поскольку природа гораздо суровей обходится с женщинами, нежели с мужчинами, разве у миссис К. есть выбор? Нет, я не довольна.

L.O.L.,

Би.

P.S. Почему ты выбрала для писем шрифт «Coreyshand»? Читается с трудом.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Дорогая Би!

Ты не колеблясь идешь по натянутому канату, именуемому тропой морали, тогда как я срываюсь вниз от малейшего дуновения ветерка. И все-таки я верю Э. Никто же не страдает, правда?

Целую,

Т.

P.S. Мне казалось, это вполне подходящий шрифт.

P.P.S. Ты знаешь, что L.O.L. означает «умираю со смеху»?

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Дорогая Тесс!

Послушай, ты ведь не настолько наивна? Не глупи.

L.O.L.,

Би.

(Для меня L.O.L. значит «с любовью»[4]4
  Аббревиатура L.O.L. (англ.) может расшифровываться как «laughing out loud» – «умираю со смеху» или «lots of love» – «с любовью», «море любви».


[Закрыть].)

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

«Не глупи»? А дальше ты скажешь, что я должна расстаться с Э.? Бросай ты эти Штаты и возвращайся домой. Хорошего дня, сестренка.

Целую,

Т.

* * *

Я представляла себе женщину сорока с небольшим лет, чья красота несправедливо поблекла, тогда как муж сохранил привлекательность. Рассчитывала увидеть супругов, которые выглядели ровесниками в двадцать пять, но не в сорок пять. Однако женщине в дверях явно не исполнилось и тридцати, и у нее были удивительные светло-голубые глаза.

– Эмилио, что здесь происходит?

Интонации хрустально-чистого голоса выдавали в ней аристократку; дом, очевидно, принадлежал ей. Не взглянув на нее, я адресовала вопрос Эмилио:

– Где вы были в прошлый четверг, двадцать третьего января, – в день, когда убили мою сестру?

Эмилио обернулся к жене:

– Речь об одной из моих студенток, Тесс Хемминг. Про нее еще говорили вчера в новостях, помнишь?

Почему я не видела этого выпуска новостей? Где находилась? В морге, рядом с тобой? Или у мамы? Эмилио обнял жену за плечи и сдержанно проговорил:

– Это старшая сестра Тесс. Она сейчас переживает очень тяжелый период и… кидается на всех.

Этот человек хотел отделаться от меня. Отделаться от тебя.

– Ради Бога, не лгите! Тесс была вашей любовницей. А со мной вы знакомы только потому, что вчера вломились к ней в квартиру и пытались вынести картины.

Жена устремила на него взгляд светло-голубых глаз. Выражение ее лица вдруг показалось мне беспомощным. Эмилио стиснул плечо супруги.

– Тесс влюбилась в меня и совершенно потеряла голову, только и всего. Напридумывала себе бог знает чего. Затем фантазия вышла из-под контроля. Я хотел убедиться, что у нее дома не осталось ничего компрометирующего.

Да, я произнесла именно те слова, которых ты от меня ждала:

– Ребенок – тоже фантазия?

Эмилио все так же прижимал жену к себе. Та стояла молча.

– Никакого ребенка нет!

Прости, родная. И за следующую сцену тоже.

– Мамочка!

На порог выбежала маленькая девчушка. Жена Эмилио взяла девочку за руку.

– Тебе пора в кроватку, солнышко.

Я как-то спросила, есть ли у него дети. Тебя возмутил сам вопрос. «Разумеется, нет, Би! – ответила ты. – Разумеется, нет! Будь у него дети, разве стала бы я с ним спать? За кого ты меня принимаешь?» Твои моральные границы гораздо шире моих, однако же они существуют и ты не позволила бы себе переступить черту. Ни за что не позволила бы, пережив уход отца. Вот почему твой любовник скрывал, где живет.

Эмилио с силой захлопнул дверь перед моим носом, на этот раз я бы ее не удержала. Лязгнула металлическая цепочка.

– Оставьте нас в покое!

Каким-то образом я превратилась в безумицу, осаждающую чужое жилище, тогда как Эмилио являл собой главу небольшой семьи, укрывающейся от преследований за стенами своего прекрасного старинного дома. Знаю, вчера я действовала по сценарию полицейской телепередачи, сегодня – голливудского фильма, но в реальной жизни – по крайней мере в моей – не было сценария для происходящего.

Я осталась в саду перед домом. Опустились сумерки, сильно похолодало. В этом чужом заснеженном месте у меня в голове почему-то играли рождественские гимны. Тебе всегда нравились веселые: «Колокольчики, звените», «Мы, волхвы с Востока», «Храни вас, джентльмены, Бог» – те, в которых поется о радости, подарках и веселье. А мне больше по душе спокойные и мелодичные: «Тихая ночь, святая ночь», «И в полночь ангел вострубил». Сейчас в голове крутились строчки: «Среди зимы суровой / Тоскливо ветер выл. / Мороз сковал и землю / И реки льдом покрыл»[5]5
  Строчки из стихотворения Кристины Россетти (1830–1894), английской поэтессы, сестры живописца и поэта Данте Габриеля Россетти.


[Закрыть]. Раньше я не знала, что это скорбная песнь тех, кто понес тяжкую утрату.

Мое безмолвное пение прервала жена Эмилио. Она приблизилась ко мне в свете сенсорного фонаря, вспыхнувшего на крыльце. Наверное, решила успокоить сумасшедшую, пока та – то есть я – не натворила беды.

– Нас не представили друг другу. Меня зовут Синтия.

Видимо, самообладание у аристократов в крови. Я невольно откликнулась на это формальное проявление вежливости и протянула руку:

– Беатрис Хемминг.

Она скорее стиснула, чем пожала, мою ладонь и произнесла чуть теплее:

– Примите мои соболезнования. У меня тоже есть младшая сестра. – Голос Синтии звучал искренне. – Вчера вечером, сразу после выпуска новостей, он сказал, что забыл в колледже ноутбук. Муж хорошо умеет лгать – вещь дорогостоящая и на самом деле нужная для работы. Но перед ужином я видела ноутбук в кабинете и подумала, что Эмилио опять ходит «налево». – Синтия говорила торопливо, как будто хотела побыстрее развязаться с неприятным вопросом. – Я знала о его интрижке, просто не хотела скандала. А в последние несколько месяцев была уверена, что с этим покончено… Я получила по заслугам. Да, так мне и надо. Я ведь увела его у первой жены. Только сейчас понимаю, через что ей пришлось пройти.

Я промолчала, но в этой неожиданной ситуации почему-то ощутила симпатию к совершенно чужой мне женщине. Сенсорный фонарь на крыльце мигнул и погас, мы очутились в полумраке. Темнота странно сближала.

– Что случилось с их ребенком? – спросила Синтия.

Для меня этот малыш всегда был только твоим.

– Умер.

В полумраке я разглядела, что в глазах Синтии заблестели слезы. Что она оплакивала – твоего ребенка или свой неудачный брак?

– Сколько ему было?

– Мальчик родился мертвым, так что, наверное, нисколько.

Сразу после появления на свет его ждал покой. Покойный малыш. Синтия непроизвольно коснулась рукой живота. Только теперь я заметила, что она беременна. Срок не очень большой, месяцев пять. Резким движением она вытерла слезы.

– Может быть, вам не понравится то, что я скажу, но в прошлый четверг Эмилио работал дома, раз в неделю у него есть такая возможность. Я была с ним весь день, а потом мы вместе отправились на вечеринку. Мой муж – слабохарактерный человек, что называется, морально неустойчивый, однако он не способен причинить кому-либо вред. По крайней мере физически.

Синтия отвернулась и пошла к дому, но у меня в запасе оставалась бомба.

– У ребенка Тесс диагностировали муковисцидоз. Это означает, что Эмилио – носитель заболевания.

Бомба сработала. Синтия задохнулась, словно от сильного толчка.

– Но ведь… наша дочь, с ней все в порядке!

Как другие дети знают все о любимой футбольной команде отца, мы с тобой знали все о генетике. Несмотря на неудачно выбранное время, я все-таки попыталась провести экспресс-курс обучения:

– Ген муковисцидоза – рецессивный. Следовательно, даже если и вы, и Эмилио являетесь его носителями, у вас обоих также присутствует здоровый доминантный ген. Шансы вашего ребенка заболеть муковисцидозом оцениваются в двадцать пять процентов.

– А если у меня нет дефектного гена?

– Значит, эта болезнь ребенку не грозит. Носителями должны быть оба – и мать, и отец.

Синтия кивнула, все еще не оправившись от потрясения.

– Пожалуй, мне стоит провериться.

– Да, так будет лучше. Даже в самом худшем случае не нужно отчаиваться. – Я попыталась смягчить удар. – Недавно появился новый метод лечения.

– Спасибо, вы очень добры. – От этих слов в заснеженном саду повеяло теплом.

Эмилио вышел на порог и окликнул жену. Синтия никак не отреагировала. Глядя мне в глаза, она твердо произнесла:

– Надеюсь, полиция найдет убийцу вашей сестры.

Синтия развернулась и медленно пошла к дому. Сенсорный фонарь залил дорожку ярким светом. Эмилио попытался обнять жену, но та дернула плечом и крепко обхватила себя руками. Увидев, что я наблюдаю за ними, Эмилио отвернулся.

Я стояла во мгле зимнего вечера, пока все огни в доме не погасли.

Глава 6

На обратном пути, когда я вела машину по предательски скользкому шоссе, позвонил Тодд. Он сказал, что прилетает в Хитроу завтра утром, и мысли о нем сделали дорогу чуть более надежной.

Утром, стоя в зале прилета, я не узнала его среди пассажиров и продолжала искать глазами в толпе – кого? Другого, идеального Тодда? Или тебя? Когда я все-таки его разглядела, он показался мне худощавее и меньше ростом, нежели я помнила. Первое, о чем я спросила, – не приходило ли письмо от тебя. Нет, не приходило.

Он привез целый чемодан одежды – все, что, по его мнению, могло мне понадобиться, включая приличный костюм для похорон и снотворные таблетки, прописанные моим лечащим врачом в Штатах. С самого приезда Тодд начал следить за тем, чтобы я питалась как следует. Знаю, мое описание несколько обрывочно и бессвязно, но так я чувствовала.

Тодд был моим страховочным тросом, однако даже он не мог удержать меня от падения.

Я не стала рассказывать мистеру Райту о Тодде, оставив для записи только стычку с Эмилио на пороге его дома и разговор с Синтией в саду.

– Еще до встречи с Эмилио я знала, что у него есть мотивы для убийства: он боялся лишиться работы и разрушить свой брак. Теперь же я убедилась, что этот человек способен лгать и извращать правду нужным ему образом. Даже глядя в глаза мне, сестре убитой, он утверждал, что Ксавье – не более чем выдумка чокнутой студентки.

– А что вы скажете насчет миссис Коди? Вы поверили в алиби, которое она обеспечила мужу?

– Поначалу да. Жена Эмилио мне понравилась. Однако позже мне пришло в голову, что она также могла сказать неправду, чтобы защитить дочку и будущего ребенка. Я подумала, что дети для нее на первом месте, и ради них она готова спасти мужа от тюрьмы. Наверняка именно из-за дочки Синтия не ушла от Эмилио, узнав о его изменах.

Мистер Райт пробегает глазами какую-то распечатку, лежащую перед ним на столе.

– В полиции вы умолчали об этой встрече, верно?

Должно быть, он просматривает детализацию моих телефонных звонков, сделанную по запросу полиции.

– Верно. Два дня спустя детектив Финборо сказал мне, что Эмилио подал на меня жалобу начальнику отдела, инспектору Хейнзу.

– Вы догадывались о причинах?

– Нет, не догадывалась и вообще в тот момент не думала об Эмилио. В этом же звонке сержант Финборо сообщил, что готовы результаты вскрытия. Я удивилась быстроте, но он сказал, что эксперты, как правило, стараются не затягивать процедуру, чтобы поскорее отдать тело родственникам для похорон.

Прости, что тебя пришлось снова резать. Коронер потребовал произвести вскрытие, мы тут ничего не решали. Хотя, думаю, ты не против. Ты была прагматиком и никогда не испытывала сантиментов по поводу бренного тела. Когда умер Лео, мы с мамой прижимали его к груди, теша себя иллюзией, что обнимаем нашего родного мальчика, а не пустую оболочку. Ты же, хоть и всего шести лет от роду, мудро вышла из комнаты. Твое мужество вызывало у меня жалость.

А я, напротив, всегда относилась к мертвой плоти с благоговением. Обнаружив в клетке трупик Дюймовочки, ты принялась с любопытством тыкать в нее тонкими пальчиками, на ощупь изучая смерть, тогда как я завернула бедную крольчиху в шелковый шарф, убежденная, что мертвое тело священно. Мне было десять, тебе – пять. Ты смеешься? Я до сих пор верю в то, что тело – нечто большее, чем просто сосуд для души.

Однако ночью того дня, когда тебя нашли, у меня возникло стойкое ощущение, что твоя душа покидает тело и этот вихрь засасывает в себя все, связанное с тобой в жизни. Ты словно бы закручивала райские облака в противоположную сторону. Не знаю, откуда возник этот образ – может, его навеяла репродукция Шагала у тебя на кухне – легкие, воздушные люди, парящие в вышине. Как бы то ни было, я четко поняла: в твоем теле не осталось ни одной частички души.

Мистер Райт внимательно смотрит на меня. Сколько же я просидела молча?

– Как вы отнеслись к необходимости вскрытия? – спрашивает он.

– Меня почему-то не волновало, что сделают с телом, – отвечаю я, благоразумно решив оставить Шагала и райские облака при себе. И все-таки чуть-чуть раскрываюсь: – Когда умирает ребенок, детское тельце сохраняет в себе его личность – наверное, потому, что малыша можно взять на руки, обнять целиком, понимаете? А когда мы вырастаем и не помещаемся на руках, тело перестает воплощать нашу индивидуальность.

– Говоря о вскрытии, я имел в виду, насколько достоверными вы сочли результаты.

Я вспыхиваю от смущения. Слава Богу, хоть про небесных людей умолчала.

– Ничего страшного, – мягко произносит мистер Райт. – Я рад, что дал вам возможность высказаться.

Мне жутко неловко, и все же я улыбаюсь – делаю первую робкую попытку посмеяться над собой. Если честно, в глубине души я знала, что мистера Райта интересуют результаты вскрытия, но, как и в случае с детективом, просто оттягивала момент, когда об этом нужно будет заговорить вслух. Никуда не денешься, пора.

– В тот же день сержант Финборо принес протокол с результатами мне домой.

Он сказал, что зайдет сам, и я оценила его доброту.

Из окна твоей гостиной я видела, как сержант Финборо спускается по ступенькам. Шел он медленно – может быть, опасался поскользнуться, а может, чувствовал тяжесть предстоящего разговора. За ним следовала констебль Вернон в ботинках на крепкой подошве и предусмотрительно надетых перчатках – практичная, здравомыслящая женщина, которую дома ждут дети.

Детектив вошел, но не присел и не снял пальто. Я подключила отопление на полную мощность, однако в квартире все равно было холодно и неуютно.

– Уверен, вас порадует известие, что на теле вашей сестры не обнаружено признаков сексуального насилия.

Действительно, страх, что тебя изнасиловали, безобразной тенью таился в глубине моего сознания. Я облегченно выдохнула.

Сержант Финборо продолжил:

– Точно установлено, что Тесс погибла в четверг, двадцать третьего января.

Он лишь подтвердил то, что я знала раньше, – ты так и не вышла из парка после встречи с Саймоном.

– Вскрытие показало, что причиной смерти стала кровопотеря, вызванная многочисленными порезами на запястьях. Следы борьбы отсутствуют. Оснований предполагать убийство нет, – подытожил детектив.

Мне потребовалось время, чтобы понять смысл его слов, как если бы он говорил на другом языке.

– Коронер повторно подписал заключение о том, что это самоубийство.

– Нет. Тесс не стала бы сводить счеты с жизнью.

На лице сержанта Финборо отразилось сочувствие.

– В нормальных обстоятельствах, разумеется, не стала бы, и тут я с вами согласен, однако в сложившейся ситуации… Ваша сестра страдала не только от горя, но также от послеродовой…

Я гневно перебила детектива. Как он смеет делать выводы, совершенно тебя не зная?

– Вы когда-нибудь видели, как умирают от муковисцидоза?

Сержант Финборо отрицательно покачал головой и хотел что-то добавить, но я его опередила:

– Наш брат задыхался, а мы смотрели и ничем не могли ему помочь. Он отчаянно хотел жить, но умер, захлебнувшись собственной мокротой. Мы были бессильны. Когда на ваших глазах любимый, близкий человек изо всех сил борется со смертью, вы начинаете по-настоящему ценить жизнь и уже никогда не позволите себе ею разбрасываться.

– Как я уже говорил, в нормальных обстоятельствах…

– В любых обстоятельствах.

Мой эмоциональный всплеск не поколебал уверенности детектива. Его можно было убедить только посредством логики, при помощи крепких мужских аргументов.

– По всей вероятности, смерть Тесс связана с телефонными звонками, которыми ее изводил неизвестный?

– Психиатр утверждает, что эти звонки скорее всего существовали только в воображении вашей сестры.

– Что?! – изумилась я.

– Врач из психиатрического отделения поставил ей диагноз «послеродовой психоз».

– То есть теперь получается, что телефонные звонки – это галлюцинации, а моя сестра – сумасшедшая, так, по-вашему?

– Послушайте, Беатрис…

– До этого речь шла только о послеродовой депрессии. Откуда вдруг взялся психоз?

В противовес моей ярости сержант Финборо сохранял спокойствие.

– Вывод сделан на основе доказательств, которые в настоящее время представляются достаточно убедительными.

– А как же показания Эмиаса? Он тоже упомянул эти звонки, когда заявил об исчезновении Тесс!

– Тем не менее он ни разу не был свидетелем подобных звонков.

Я хотела рассказать детективу о том, что твой телефон вообще был выключен из розетки, но промолчала. Это все равно ничего не доказывало.

– Как объяснил лечащий психиатр Тесс, симптомы послеродового психоза включают галлюцинации и паранойю, – продолжал детектив. – У многих женщин, страдающих этим заболеванием, отмечены суицидальные наклонности, и некоторым, к сожалению, удается совершить задуманное.

– Только не Тесс.

– Рядом с телом нашли нож.

– Теперь вы скажете, что она разгуливала с ножом?

– Это был кухонный нож, Беатрис. На нем обнаружены отпечатки пальцев.

– Какой именно?

Не знаю, зачем я задала вопрос, – возможно, смутно вспомнила семинар по психологии, где говорилось о перехвате инициативы в диалоге. Поколебавшись, детектив ответил:

– Тринадцатисантиметровый разделочный нож «Сабатье».

Я уловила лишь слово «Сабатье» – видимо, потому, что оно отвлекло меня от уродливой реальности остального описания. А может, резануло слух, потому что нож элитной фирмы у тебя на кухне – полная нелепость.

– Тесс не могла позволить себе покупку такого дорогого ножа.

Наш разговор превращался в… фарс? Театр абсурда?

– Она могла взять его у знакомых, – предположил сержант Финборо. – Или получить в подарок.

– Я бы знала!

Сочувствие смягчило резкость его скептического выражения. Я хотела, чтобы сержант понял – мы знали жизнь друг друга в мельчайших подробностях, так как эти ниточки накрепко связывали нас с тобой. Ты непременно рассказала бы мне про нож «Сабатье», ведь особая ценность этого предмета заключалась бы в том, что он находился в сфере наших общих интересов – мы обе любили качественную кухонную утварь.

– Мы с сестрой делились всеми новостями, даже самыми пустяковыми, это очень нас сближало. Тесс обязательно похвасталась бы таким приобретением.

Увы, прозвучало неубедительно.

Голос сержанта Финборо был доброжелателен, но тверд. В голове у меня промелькнуло, что полиция чем-то схожа с родителями, которые позволяют детям шалить в строго отведенных рамках.

– Понимаю, вам тяжело смириться с действительностью. Также вполне понятно, почему вам хотелось бы найти виновного в смерти сестры, но…

Я решительно оборвала детектива:

– Я знаю ее с самого первого дня. Знаю лучше, чем кто-либо другой, и уверена: она не могла совершить самоубийства!

Сержант Финборо посмотрел на меня с жалостью.

– Вы же не знали о смерти ее малыша. – Он этого совсем не хотел.

Я не смогла ответить. Удар пришелся на самое слабое место, по которому уже били. Детектив и раньше вскользь намекал, что мы отнюдь не так близки, как я воображаю, но тогда вознаграждением за горькую пилюлю служила версия о твоем побеге. Отсутствие доверия ко мне означало, что ты жива. На сей раз никакой компенсации быть не могло.

– Незадолго до смерти Тесс покупала марки для отправки письма авиапочтой в отделении на Экзибишн-роуд. Наверняка письмо было адресовано мне.

– Вы получили его?

Я попросила соседку проверять мой почтовый ящик, а еще звонила на нью-йоркский почтамт и пыталась искать письмо там, но безуспешно. Если бы ты адресовала его мне, оно, конечно, уже давно дошло бы.

– Что, если она собиралась написать мне, но ей помешали?

Я сама не верила в то, что говорила. Сержант Финборо вновь устремил на меня сочувственный взгляд.

– Думаю, после смерти ребенка Тесс испытывала адские муки, – негромко промолвил он. – Такое не разделишь ни с кем. Даже с сестрой. С вами.

Я вышла в кухню, «ощетинившись», как сказала бы мама, однако не испытывала злости. Скорее, это можно было назвать полным, острым неприятием слов детектива. Несколько минут спустя хлопнула входная дверь. Они не знали, что через щели в твоих окнах можно разобрать все, что говорят снаружи.

Констебль Вернон глухо произнесла:

– Не слишком ли вы… – Она умолкла, не закончив фразу. Или я просто не расслышала.

Голос сержанта Финборо показался мне печальным.

– Чем скорее она смирится с правдой, тем скорее поймет, что ей не в чем себя винить.

Но я знала правду – и тогда, и сейчас. Мы с тобой любим друг друга, доверяем друг другу, и ты не могла совершить самоубийство.

Вскоре констебль Вернон спустилась обратно в квартиру.

– Мне очень жаль, Беатрис. Я собиралась отдать вам это. – Она протянула мне твой рюкзак.

Я открыла его и не обнаружила внутри ничего, кроме кошелька и документов. Проездной, студенческий билет, читательский билет – знаки принадлежности к обществу, в котором есть библиотеки, городской транспорт, колледж искусств, а не к тому страшному миру, где окровавленный труп молоденькой девушки может пролежать в полуразрушенном общественном туалете пять дней, после чего ее запишут в самоубийцы.