Текст книги "Разгадай мою смерть"

– Так.

Подкуп? У меня вошло в привычку подозревать всех подряд, а это экспериментальное лечение – я с самого начала относилась к нему с опаской – стало благодатной почвой для сомнений, зерна которых упали в нее еще раньше.

– Можешь вспомнить фамилию человека, который вам их дал?

Кася покачала головой:

– Деньги в конверте. Нет письма. Сюрприз.

Митч перегородил ей дорогу:

– И ты потратила такую хренову тучу денег на детские тряпки, из которых младенец через месяц вырастет?! Ничего лучше не придумала?

Кася отвела глаза. Я поняла, что ссора давняя и затяжная и что она убила всю радость, которую Кася испытывала, покупая одежду для ребенка.

Она проводила меня на улицу. Спускаясь по бетонным ступенькам подъезда, изрисованного метками граффити, она угадала, что я сказала бы ей, если бы мы могли свободно общаться, и произнесла:

– Он отец. Тут ничего не изменить.

– Я живу в квартире Тесс. Заглянешь ко мне?

Я и сама не ожидала, как сильно хочу услышать «да».

– Даже думать забудь! – проревел сверху Митч и швырнул чемоданчик с одеждой.

Ударившись о бетонную площадку, он раскрылся, маленькие кофточки, чепчик и одеяльце разлетелись по мокрому полу. Кася помогла мне собрать вещи.

– Пожалуйста, не приходи на похороны. Не надо.

Из-за Ксавье. Ей было бы слишком тяжело.

* * *

Я побрела домой, сгибаясь под порывами резкого ветра. Чтобы защититься от холода, я подняла воротник, натянула на голову шарф и из-за этого не услышала звонок мобильного, который переключился на голосовую почту. Мама сообщила, что отец хочет поговорить со мной, и оставила номер его телефона. Я знала, что не стану звонить. Беатрис Хемминг опять превратилась в неуверенного в себе подростка, неуклюжую девчонку, сознающую, что она, будто гадкий утенок, не вписывается в новую, полностью сформированную жизнь отца, из которой тот ее вычеркнул. Я заново пережила острое чувство отверженности. Нет, само собой, он помнил наши дни рождения и присылал дорогие «взрослые» подарки, словно старался выпихнуть нас из детства, за пределы своей ответственности. Две недели летних каникул, ежегодно проводимые вместе с отцом, когда наши бледные английские физиономии служили укором щедрому солнцу Прованса, проходили невесело, а по возвращении домой эти недели растворялись в памяти, будто их не было вовсе. Как-то раз мне на глаза попались сундуки, в которых хранились наши постельные принадлежности: на весь оставшийся год их убирали в дальний угол чердака. Даже ты со своим оптимизмом и способностью видеть в людях лучшее разделяла мои чувства.

Думая об отце, я вдруг понимаю, почему ты полностью освободила Эмилио от всякой ответственности за Ксавье. Ты слишком любила своего малыша, слишком дорожила им, чтобы позволить кому-либо считать его позорным пятном на репутации. Ксавье ни на секунду не должен был почувствовать себя нелюбимым или нежеланным. Ты оберегала не Эмилио, а свое дитя.

Я ничего не говорю мистеру Райту о своем незвонке отцу и рассказываю только про деньги, которые тебе и Касе заплатили за участие в эксперименте.

– Суммы небольшие, – продолжаю я, – но для Тесс и Каси они могли послужить стимулом к участию.

– Тесс не сказала вам о вознаграждении?

– Нет. Она видела в людях лишь хорошее, но знала, что я – скептик. Очевидно, просто не хотела выслушать очередную порцию моих нравоучений.

Ты, разумеется, догадываешься, какие наклейки я могла бы наклеить на задний бампер: «Бесплатный сыр бывает только в мышеловке», «Корпоративный альтруизм абсурден по определению».

– Вы считаете, для вашей сестры основным мотивом стали деньги? – осведомляется мистер Райт.

– Нет. Эксперимент был для нее единственным шансом излечить ребенка от болезни. В случае необходимости Тесс сама заплатила бы кому угодно, хотя, думаю, тот, кто дал ей деньги, об этом не подозревал. По ее виду было понятно, что она, как и Кася, нуждается. – Я беру паузу, пока мистер Райт делает пометки, затем продолжаю: – После того как Тесс впервые рассказала мне о новом методе лечения, я детально изучила информацию на сайте проекта, однако о финансовой стороне дела не задумывалась. Позже из Интернета я выяснила, что участие в медицинских экспериментах оплачивается на законных основаниях. Существуют даже специальные сайты по набору добровольцев с рекламными обещаниями вроде «Вам будет на что поехать в отпуск!».

– Это распространялось и на участниц эксперимента, проводимого компанией «Хром-Мед»?

– Нет. На веб-сайте, где была подробно изложена медицинская сторона проекта, ни словом не говорилось о каком-либо вознаграждении. Разработка генетических методов лечения требует огромных средств. В сравнении с этим триста фунтов – сумма смехотворная, но и она вызывала подозрения. На сайте «Хром-Мед» указывались электронные адреса всех сотрудников компании – видимо, для демонстрации публичности проекта, – и я написала письмо профессору Розену. Я была уверена, что подготовку ответа он поручит кому-нибудь из своих подчиненных, и все же решила попробовать.

Мистер Райт кладет перед собой копию моего письма.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

Уважаемый профессор Розен.

Не могли бы Вы объяснить, в связи с чем беременным женщинам, принимающим участие в испытаниях генетического метода лечения муковисцидоза, выплачивают по триста фунтов стерлингов? Или Вы предпочитаете называть это компенсацией?

Беатрис Хемминг

Как я и предполагала, профессор не ответил, но я не отходила от компьютера и продолжала рыться в Сети. Придя с улицы, я даже не сняла пальто, а сумку бросила при входе. Свет я не включала, и в комнате уже сгустилась темнота. Когда вошел Тодд, я едва взглянула в его сторону и даже не поинтересовалась, где он был целый день.

– Представляешь, Тесс и Касе заплатили за участие в эксперименте, хотя это нигде не зафиксировано.

– Беатрис…

Тодд перестал называть меня «дорогая».

– Но главное в другом, – возбужденно говорила я. – Раньше мне не приходило в голову поинтересоваться финансированием проекта, а сейчас я узнала кое-что важное. На сайтах серьезных изданий, таких как «Файнэншл таймс» и «Нью-Йорк таймс», говорится, что уже через две-три недели «Хром-Мед» выбросит на рынок пакет акций.

Об этом наверняка писали в газетах, но после твоей смерти я перестала их читать. Новость об акциях «Хром-Мед» имела для меня огромное значение, однако Тодд никак не отреагировал.

– Совет директоров «Хром-Мед» готовится получить фантастические прибыли. Оценки сетевых источников разнятся, но в любом случае речь идет об огромных деньгах, – продолжала я. – А поскольку все сотрудники компании – акционеры, им тоже достанется по куску пирога.

– «Хром-Мед» вложил в исследования миллионы, если не миллиарды, – раздраженно произнес Тодд. – Эксперимент оказался удачным, проект окупил себя, и сейчас компания размещает акции на рынке. Абсолютно логичный шаг в бизнесе.

– Но выплаты женщинам…

– Прекрати! Ради Бога, прекрати! – вдруг заорал Тодд.

На несколько секунд мы оба растерялись. За четыре года, проведенных вместе, мы ни разу не повысили друг на друга голос. Крик представлялся чем-то неприлично-интимным. Тодд постарался совладать с собой и продолжил более спокойно:

– Сперва ты приплела женатого преподавателя, потом чокнутого студента, а теперь еще и эксперимент, который, между прочим, получил полную поддержку мирового научного сообщества и СМИ.

– Да, я подозреваю всех подряд, в том числе ученых, проводивших эксперимент, так как пока не знаю, кто и за что убил Тесс. Известно лишь, что ее убили, поэтому я обязана отрабатывать любые версии.

– Нет, не обязана. Отрабатывать версии – дело полиции, и она со своей задачей справилась, а ты докапываешься неизвестно до чего.

– Моя сестра погибла от рук убийцы.

– Дорогая, рано или поздно ты должна принять, что…

Я перебила Тодда:

– Тесс ни за что на свете не совершила бы самоубийства!

В этот момент нашей ссоры и я, и Тодд одновременно смутились. Мы словно бы снимались в каком-то дурацком фильме, произнося реплики из нелепого, тяжеловесного сценария.

– Ты веришь в то, во что хочешь верить, – язвительно сказал Тодд, – но это отнюдь не означает, что твои представления соответствуют истине.

– Откуда тебе знать, что истинно, а что нет? – не выдержала я. – Ты видел мою сестру всего несколько раз, да и то почти не общался с ней. Люди такого типа, как она, тебя не интересовали!

Я скандалила осознанно, уверенно, на повышенных тонах, но в глубине души опять свернула на окружную дорогу наших отношений и сохраняла внутреннее спокойствие. Я продолжала свой спектакль, немного удивляясь тому, как легко мне это удается, учитывая, что раньше никогда не устраивала ссор.

– Как ты ее называл? Ненормальная? – спросила я, не рассчитывая на ответ. – Оба раза, когда мы ужинали вместе с Тесс, ты даже не дал себе труда послушать, о чем она говорит! Ты составил свое мнение, совершенно не зная человека!

– Ты права. Я не был близко знаком с твоей сестрой и признаю, она действительно не вызывала у меня симпатии. Если честно, Тесс меня раздражала. Однако сейчас речь идет не о том, насколько…

– Ты осудил ее только потому, что она училась в художественном колледже, жила и одевалась так, как ей нравилось!

– Ради всего святого…

– Ты не видел в ней личность!

– Беатрис, ты в корне ошибаешься. Послушай, я знаю, ты пытаешься переложить на кого-то ответственность за смерть сестры и не хочешь чувствовать виноватой себя. – Слышно было, что Тодд сдерживается с трудом; его интонации напомнили мне мое собственное общение с полицией. – Тебе страшно жить с этой виной, и это вполне естественно. Я хочу, чтобы ты поняла лишь одно: как только ты смиришься с действительностью, то сразу осознаешь, что тебе не в чем себя винить. Тесс покончила жизнь самоубийством. Причины его известны, с ними согласны все – и полиция, и коронер, и врачи, и даже твоя мать. В смерти Тесс не виноват никто, в том числе ты. Поверь в это – и сможешь двигаться дальше. – Тодд неловко положил руку на мое плечо. Как и мне, физический контакт дается ему непросто. – Я взял два билета домой, рейс – сразу после похорон.

Я молчала. Разве я могла улететь?

– Понимаю, ты переживаешь за мать, думаешь, что ей нужна твоя поддержка, – продолжал Тодд, – но и она считает, что тебе лучше поскорее вернуться домой, к нормальной жизни. – Он убрал руку с моего плеча, хлопнул ладонью по столу. Я обратила внимание и на это проявление эмоций, нехарактерное для Тодда, и на помехи, пробежавшие по экрану. – В последнее время я тебя не узнаю. Даже сейчас, когда я распинаюсь перед тобой, ты не удосуживаешься оторвать взгляд от чертова монитора!

Я обернулась и только теперь заметила побелевшее лицо и ссутуленные плечи Тодда.

– Прости, я не могу покинуть Лондон до тех пор, пока не выясню, что случилось на самом деле.

– Мы все знаем, что случилось на самом деле. Ты должна смириться. Жизнь продолжается, Беатрис, наша жизнь.

– Тодд…

– Понимаю, тебе очень тяжело без сестры, но ведь у тебя есть я. – К глазам Тодда подступили слезы. – Через три месяца мы станем мужем и женой.

Я молчала, пытаясь подобрать слова. Тодд вышел на кухню. Я не могла внятно объяснить, что не имею права выходить замуж, ведь брак – это обязательство перед будущим, а будущего без тебя я не представляла. Причина моего решения заключалась именно в этом, а не в том, что я не испытывала к Тодду страстной любви.

Я пришла на кухню. Тодд стоял спиной, и в этот момент я увидела, каким он будет в старости.

– Тодд, прости, но я не…

Он резко обернулся:

– Я люблю тебя, черт подери!

Он кричал на меня, как абориген на чужестранца, рассчитывая, что громкость объяснит смысл непонятных слов, надеясь криком вызвать во мне ответную любовь.

– Ты совсем не знаешь меня, иначе никогда бы не полюбил.

Это правда. Тодд не знал меня, потому что я этого не позволяла. Если у меня и была своя песня, я ни разу не пела ее для Тодда; никогда не проводила воскресное утро в постели вместе с ним. Это я всегда придумывала повод встать и куда-нибудь отправиться. Может, он и заглядывал мне в глаза, только я на него не смотрела.

– Ты заслуживаешь лучшего, – промолвила я и попыталась взять его за руку, но он ее отдернул. – Прости.

Тодд отшатнулся от меня. Однако мне действительно было очень больно тогда, и больно до сих пор. К сожалению, я не хотела замечать, что по безопасной окружной дороге двигаюсь только я, а Тодд все это время находился внутри нашей связи, одинокий и уязвимый. Я опять повела себя жестоко и эгоистично по отношению к близкому человеку, вместо того чтобы о нем заботиться.

До твоей смерти я считала, что у нас с Тоддом серьезные, зрелые отношения, но с моей стороны это было всего-навсего малодушием, пассивной позицией, обусловленной многолетней неуверенностью в себе и жизни, тогда как Тодд на самом деле заслуживал, чтобы его выбрали по любви и любили искренно.

Через несколько минут он ушел, не сказав куда.

Мистер Райт решил устроить «деловой ленч» и достал сандвичи, заказанные в кафе. Он ведет меня по безлюдным коридорам в переговорную, где есть стол. Огромный офис, в котором сидим только мы, почему-то кажется уютным.

Я не рассказала ему о том, что во время своего расследования разорвала помолвку и что Тодд, у которого в Лондоне не было ни одной знакомой души, ушел в метель и провел ночь в гостиничном номере. Я упоминаю лишь про акции компании «Хром-Мед».

Мистер Райт просматривает распечатку телефонных звонков, предоставленную полицией, и спрашивает:

– В двадцать три тридцать вы набирали номер сержанта Финборо, верно?

– Да. Оставила сообщение с просьбой перезвонить мне. Поскольку до половины десятого утра он так и не позвонил, я не стала ждать и отправилась в больницу Святой Анны.

– Вы заранее туда собирались?

– Да. В прошлый раз старшая акушерка обещала найти карту Тесс и просила прийти.

К больнице я подошла в большом волнении, ожидая наконец встретить того врача, который принимал у тебя роды. Я подсознательно чувствовала, что обязана поговорить с этим человеком, хотя сама не знала почему. Возможно, в наказание, чтобы в полной мере ощутить свою вину. Я пришла на пятнадцать минут раньше и решила подождать в больничном кафетерии. Усевшись за столик с чашкой кофе, я увидела на экране телефона значок нового сообщения.

От: [email protected]

Кому: Беатрис Хемминг, на Айфон

Уважаемая мисс Хемминг.

Уверяю Вас, мы не выплачиваем участницам эксперимента никакого вознаграждения. Все они принимают участие в проекте совершенно добровольно и безвозмездно. Если Вы пожелаете обратиться в Комитет по этике, то сами убедитесь, что во время нашего научного исследования соблюдаются самые строгие этические нормы.

С наилучшими пожеланиями,

Сара Стонакер,

пресс-секретарь профессора Розена

Я немедленно написала ответ.

От: Беатрис Хемминг, с Айфона

Кому: [email protected]

В проекте принимала участие моя сестра. После эксперимента ей заплатили триста фунтов. Ее звали Тесс Аннабел Хемминг (Аннабел – в честь бабушки), ей был двадцать один год. Ее убили после того, как она родила мертвого ребенка. Похороны Тесс и малыша состоятся в четверг. Если бы Вы знали, как страшна тоска.

Место для написания письма было самое подходящее. Я представляла, как боль и смерть, запертые в палатах наверху, просачиваются сквозь этажи и невидимым туманом осаждаются здесь, в больничном кафетерии, в чашках с травяным чаем и капуччино. Наверняка за этим и соседними столиками было написано не одно эмоциональное письмо, подобное моему. Я сильно сомневалась, что пресс-секретарь передаст его профессору Розену.

Мне не оставалось ничего другого, кроме как расспросить сотрудников больницы о деньгах.

За пять минут до назначенного времени я поднялась в лифте на четвертый этаж и вошла в родильное отделение.

Старшая акушерка встретила меня с удрученным выражением лица, хотя, возможно, выбивающиеся из-под колпака кучерявые рыжие волосы придавали ей озабоченный вид постоянно.

– К сожалению, нам так и не удалось найти медицинскую карту вашей сестры, а без нее мы не смогли выяснить, кто из нашего персонала присутствовал на родах.

Я ощутила облегчение, но сочла, что сдаться сразу – значит проявить трусость.

– Может быть, кто-нибудь припомнит?

– Боюсь, что нет. В последние три месяца мы испытываем острую нехватку персонала и привлекаем к работе большое число временных врачей и акушерок. Полагаю, в тот день дежурил кто-нибудь из них.

В разговор вступила молоденькая медсестра с панковским кольцом в ноздре, сидевшая за столом на сестринском посту:

– В нашей компьютерной базе хранится общая информация – дата и время поступления и выписки пациенток, а в случае с вашей сестрой, к несчастью, еще и сведения о смерти младенца, но больше ничего – ни анамнеза, ни данных о закреплении за определенным врачом. Вчера я лично справлялась в психиатрическом отделении. Доктор Николс сказал, что вообще не видел медицинскую карту вашей сестры и что персонал родильного отделения «совсем разболтался». Доктор был не на шутку сердит, хотя обычно ведет себя очень спокойно.

Я вспомнила, как доктор Николс говорил, что не имел возможности изучить твою историю болезни. Тогда я не знала, что это связано с пропажей карты.

– Может быть, данные из медкарты сохранились где-нибудь в базе? – с надеждой спросила я.

Старшая акушерка покачала головой:

– Наблюдая беременных, мы заносим всю информацию только на бумагу, чтобы женщина всегда носила карту с собой на случай, если будет далеко от больницы, когда начнутся схватки. Потом мы прикладываем туда же родовой лист, и после выписки пациентки карта отправляется на хранение в архив.

Настойчиво зазвенел телефон, однако старшая акушерка продолжала разговаривать со мной, не обращая на него внимания.

– Прошу принять мои извинения. Мы понимаем, насколько это для вас важно.

Она сняла трубку телефона, а мое первоначальное облегчение сменилось подозрительностью. Может быть, в медицинской карте была какая-то зацепка, ключик к раскрытию убийства? Не поэтому ли она «пропала»? Я дождалась, пока старшая акушерка закончит разговор.

– Вам не кажется странной утеря медицинских документов? – спросила я.

– К сожалению, здесь нет ничего странного, – вздохнула старшая акушерка.

Проходивший мимо дородный врач-консультант, одетый в темный костюм в узкую белую полоску, задержался и вставил:

– Во вторник из моей диабетической клиники пропала целая тележка с медицинскими документами. Кипа бумаг – и все провалились в какую-то административную черную дыру.

Краем глаза я увидела доктора Сондерса, который подошел к сестринскому посту и просматривал карту пациентки. Меня он не замечал.

– В самом деле? – равнодушно отозвалась я, однако Полосатый консультант продолжал развивать тему:

– В прошлом году строители сдали больницу Святого Иоанна, напрочь забыв построить морг. Когда скончался первый больной, его просто некуда было девать!

Старшую акушерку его присутствие явно смутило, а я удивилась: с какой стати Полосатый со мной откровенничает?

– Когда переводили в другое место пациентов из отделения подростковой онкологии, никто не позаботился перевезти замороженные яйцеклетки и сперму, – не унимался он. – А теперь их шансы продолжить свой род после выздоровления равны нулю.

Доктор Сондерс заметил меня и ободряюще улыбнулся.

– Поверьте, мы не всегда так потрясающе безответственны.

– Вам известно, что участницам генетического эксперимента по лечению муковисцидоза выплачивалось вознаграждение? – задала вопрос я.

– Нет, я этого не знал, – ответил Полосатый, слегка обидевшись за резкую смену темы.

– Я тоже, – добавил доктор Сондерс. – А в каком размере?

– По триста фунтов.

– Скорее всего просто добрый жест со стороны кого-то из персонала, – сдержанно произнес доктор Сондерс и опять напомнил мне тебя – ты тоже старалась видеть в людях только хорошее. – Помните прошлогодний случай с сиделкой из онкологии? – обратился он к коллеге.

Полосатый консультант кивнул.

– Истратила все деньги транспортного отдела на новую одежду для старика, которого ей стало жалко.

К разговору присоединилась молоденькая медсестра с проколотой ноздрей.

– Кстати, акушерки тоже нередко пытаются помогать нуждающимся мамочкам и при выписке дают им с собой подгузники и детскую смесь, а иногда «исчезает» ванночка или стерилизатор.

– Хотите сказать, вернулись те времена, когда медицинские сестры были сестрами милосердия? – ухмыльнулся Полосатый.

Медсестра сердито посмотрела на него, а тот расхохотался.

Почти одновременно прозвучал сигнал мобильного и зазвонил телефон на посту. Консультант в полосатом костюме отошел в сторону, чтобы ответить на звонок; медсестра взяла трубку аппарата, а старшая акушерка поспешила в палату, вызванная кем-то из пациенток. Я осталась наедине с доктором Сондерсом.

Симпатичные мужчины, не говоря уже о настоящих красавцах, с юных лет внушали мне робость. Меня пугает не столько неизбежность быть отвергнутой, сколько их холодный взгляд «сквозь», из-за которого я словно превращаюсь в невидимку.

– Хотите кофе? – улыбнулся доктор Сондерс.

Я отрицательно покачала головой, наверняка покраснев. Мне не хотелось быть объектом жалости.

Признаюсь, хотя официального разрыва с Тоддом пока не произошло, в глубине души я немного помечтала о романе с доктором Сондерсом, сознавая, однако, что эта мечта неосуществима. Даже если допустить, что он мог бы увлечься мной, фантазия не увела бы меня далеко, ведь его обручальное кольцо не позволяло вообразить наши отношения сколь-нибудь прочными или длительными, как мне того хотелось бы.

– Я оставила старшей акушерке номер своего мобильного на случай, если медицинская карта Тесс вдруг отыщется. Правда, она предупредила, что карта может быть утеряна безвозвратно.

– Вы сказали, что пропажа карты вызвала у вас подозрения, правильно?

– Поначалу да, но чем дольше я находилась в больнице, тем труднее было представить что-либо зловещее. Здесь все работали бок о бок в буквальном смысле, заглядывая друг другу через плечо. Вряд ли злоумышленнику удалось бы совершить что-то серьезное в стенах больницы. Правда, я не знала, что подразумевает под собой это «что-то».

– А выплаты?

– Сотрудники больницы нисколько не изумились этому факту и уж тем более не усмотрели в нем чего-либо подозрительного.

Мистер Райт вновь проглядывает распечатку моих звонков.

– Детектив Финборо так и не перезвонил вам. Почему вы не стали добиваться разговора с ним?

– А что бы я ему сказала? Что беременным женщинам заплатили за участие в эксперименте, но в больнице Святой Анны никто этому не удивился? Что компания «Хром-Мед» выпустила дополнительные акции, но даже мой жених признал логичность подобного хода? Или то, что медицинская карта Тесс таинственным образом исчезла, но такие вещи случаются в больнице сплошь и рядом? Мне не с чем было идти к сержанту Финборо.

У меня пересыхает во рту. Сделав глоток воды, я продолжаю:

– Я пришла к выводу, что версия, связанная с экспериментом и больницей, завела меня в тупик и что необходимо отработать мои первоначальные подозрения относительно Эмилио Коди и Саймона. Я знала, что большинство убийц находятся в ближайшем бытовом окружении жертвы. Забыла, где я это слышала.

Зато помню, как подумала о том, что слова «убийство» и «быт» несовместимы. Быт – это глажка белья воскресным вечером или укладывание тарелок в посудомоечную машину, а убийство – совсем из другого ряда.

– Выходило, что убийцей мог быть и Эмилио, и Саймон. Первый имел явный мотив, а второй страдал от безответной любви, и фотографии служили тому подтверждением. С обоими Тесс свел колледж: Саймон – ее однокашник, Эмилио – преподаватель. Туда я и отправилась сразу после больницы, надеясь собрать какую-то информацию.

Мистер Райт, наверное, думает, что я действовала твердо и решительно, на самом же деле я просто не хотела возвращаться домой. Отчасти из-за того, что ничуть не продвинулась в расследовании, а еще потому, что пыталась избежать встречи с Тоддом. Он позвонил и пообещал прийти на твои похороны, однако я сказала, что в этом нет необходимости. Причин откладывать отлет в Штаты у Тодда больше не было, ему осталось только зайти к тебе на квартиру и собрать вещи. Я не желала находиться там в это время.

Подъездные аллеи и дорожки, ведущие к колледжу искусств, были завалены снегом, почти все окна – погружены во тьму.

Секретарь на кафедре, девушка с немецким акцентом, сказала, что сегодня последний из трех академических, то есть неучебных, дней, и разрешила мне оставить несколько объявлений. В первом я сообщала о месте и времени похорон, а во втором просила твоих друзей прийти на встречу со мной через две недели в кафе напротив колледжа. Я сделала это импульсивно, поставив дату наугад. Моя просьба, размещенная среди объявлений о съеме жилья и продаже подержанных вещей, выглядела странно. Вряд ли кто-нибудь откликнется, решила я, но не стала снимать листок с доски.

У двери твоей квартиры я увидела Тодда. Он мерз в темноте, накинув на голову капюшон, чтобы защититься от мокрого снега.

– У меня нет ключа.

Я думала, у него есть дубликат.

– Извини.

Я отперла замок, он вошел в квартиру.

Через полуоткрытую дверь спальни я наблюдала, как он укладывает в чемодан одежду – аккуратно, тщательно. Неожиданно Тодд обернулся и как будто застал меня врасплох: в первый раз за все время мы по-настоящему смотрели друг другу в глаза.

– Поедем со мной. Прошу тебя.

Глядя на безупречно свернутые вещи и вспомнив размеренный ритм нашей жизни в Нью-Йорке – тихую гавань, убежище от бушующего здесь шторма, я заколебалась. Однако моя аккуратно сложенная жизнь осталась в прошлом, возврата к ней быть не могло.

– Беатрис?

Я мотнула головой, и от этого короткого движения у меня перед глазами все поплыло.

Тодд предложил вернуть машину, взятую напрокат в аэропорту. В конце концов, я не знала, как долго пробуду в Лондоне, к тому же аренда автомобиля обходилась непомерно дорого. Приземленность нашего разговора, внимание к мелочам казались столь привычными и умиротворяющими, что я едва не попросила Тодда остаться. И все же не сделала этого. Не имела права.

– Если нужно, я задержусь до похорон, – предложил он.

– Не стоит. Спасибо.

Я отдала Тодду ключи от машины, и только потом, когда он завел двигатель, вспомнила, что не вернула кольцо. Крутя его на пальце, я смотрела в окно вслед отъехавшему автомобилю и еще долго вглядывалась во мрак, прислушиваясь к шуму двигателей чужих машин. Клетка одиночества захлопнулась.

Я рассказала мистеру Райту о своем визите в колледж, умолчав о разрыве с Тоддом.

– Не против, если я схожу за пирожными? – неожиданно спрашивает он.

– Вы очень любезны, – растерянно лепечу я.

«Очень любезны». Завтра возьму с собой словарь синонимов. Может, он действительно проявляет любезность, а может, просто голоден. А если это романтический жест – чай вдвоем, совсем как в старину? Мне отчего-то хочется верить, что это именно так.

Мистер Райт выходит из кабинета, а я набираю рабочий номер Тодда. Секретарша не узнает меня по голосу – наверное, полностью восстановились родные английские интонации – и переключает на него. Между нами до сих пор существует определенная неловкость, но уже в меньшей степени, чем раньше. Мы выставили на продажу нашу общую квартиру и теперь обсуждаем детали. Внезапно Тодд меняет тему:

– Я видел тебя в новостях. Ты в порядке?

– Да, спасибо.

– Я хотел бы попросить у тебя прощения…

– Мне не за что тебя прощать. По правде говоря, это я…

– Нет-нет, я должен извиниться. Ты оказалась полностью права насчет сестры.

Повисает неловкая тишина. Я прерываю паузу:

– Ну как, вы с Карен съезжаетесь?

– Да, – чуть помедлив, отвечает Тодд. – Разумеется, пока квартира не продана, я буду продолжать выплачивать свою долю кредита.

Карен – его новая девушка. Когда Тодд рассказал о ней, я почувствовала, хоть меня и кольнула совесть, явное облегчение. Хорошо, что он утешился так быстро.

– Я решил, ты не будешь возражать, – говорит Тодд, а мне почему-то кажется, что именно на это он и надеялся. С напускной бодростью он продолжает: – Все почти так же, как было у нас с тобой, только совсем наоборот.

Я не нахожусь с ответом.

– Если уж поровну любить нельзя, – шутливо произносит Тодд.

Его наигранный тон, однако, не вводит меня в заблуждение, и я со страхом ожидаю завершения: «Тем, кто любит больше, пусть буду я»[9]9
  У.Х. Оден, пер. Д. Кузьмина.


[Закрыть].

Мы говорим друг другу «до свидания».

Я уже напоминала тебе, что когда-то изучала литературу, верно? У меня в запасе целая уйма цитат, но все они, как ни странно, лишь подчеркивают неполноценность моей жизни, вместо того чтобы поднимать боевой дух.

Мистер Райт приносит стаканчики с чаем и пирожные. Мы делаем небольшой перерыв в работе и беседуем о пустяках – о погоде, теплой не по сезону, о первоцветах в парке Сент-Джеймс, о кустиках пионов у тебя на заднем дворе. Наше чаепитие носит легкий романтический налет, оттенок невинности, характерной для девятнадцатого столетия, хотя, конечно, вряд ли героини Джейн Остен пили чай из одноразовых стаканчиков, да и сладости тогда не упаковывали в прозрачные пластиковые коробки.

Надеюсь, мистер Райт не обидится, что я не смогла доесть пирожное из-за подступившей тошноты.

После чая мы возвращаемся к предыдущей порции моих показаний. Мистер Райт делает необходимые уточнения, а потом предлагает завершить работу. Он вынужден провести в офисе еще некоторое время, чтобы разобраться с бумагами, и все же проявляет любезность, сопровождая меня к лифту. Мы идем по длинному коридору мимо пустых темных кабинетов, и кажется, будто мистер Райт провожает меня до дома. Он ждет, пока двери лифта откроются и я войду в кабину.

Покинув здание уголовного суда, я иду на встречу с Касей. Я потратила свой двухдневный заработок – купила билеты на колесо обозрения, куда обещала ее сводить. Однако от усталости я еле тащусь по улице, отяжелевшие руки и ноги меня не слушаются, и я хочу лишь одного – прийти домой и лечь спать. Завидев длинный хвост очереди, я досадую, что знаменитый «Лондонский глаз» превратил город в современного циклопа.

Кася машет мне рукой – она стоит в самом начале очереди. Должно быть, провела здесь не один час. Окружающие бросают на нее взгляды – видимо, опасаются, что схватки начнутся прямо в кабинке-капсуле, на высоте. Я присоединяюсь к ней, и через десять минут нас уже приглашают на посадку.

Капсула поднимается вверх, под нами разворачивается панорама Лондона, и я уже не ощущаю усталости и недомогания; меня переполняет восторг. Конечно, похвастаться зарядом энергии я не могу, зато сегодня по крайней мере не теряла сознания, а это хороший знак. Возможно, еще есть надежда, что я уцелею и все обойдется.