Текст книги "Вирус. Книга 2. Шаги апокалипсиса"

– Температуру сбиваете?

– Температура скачет и не так беспокоит, как другие проявления.

– Водой холодной сбивайте симптомы.

– Спасибо за совет, но вода только на первых порах дает облегчение, а сейчас просто на две-три минуты отпускает. Тошнота выворачивает внутренности, кашель с кровью, и голова разрывается от боли. И слабость, ужасная слабость. Она просто валит с ног. Сил уже нет.

– Фёдор Иваныч, надо собраться. Воды больше пить, таблетки от температуры… все, что можно, надо делать.

– Вы же прекрасно понимаете, что это бесполезно. Я сделал для вас все, что мог. А сейчас мне необходимо принять последнее решение.

– Фёдор Иваныч, вам тяжело, я понимаю.

– Вы ни черта не понимаете. Знаете почему?

– Почему?..

– Да потому, что вы там, на берегу, а мы здесь. И между нами не сорок или пятьдесят метров по воде, а целая пропасть. Потому что вы там чувствуете себя нормально, а мы чувствуем себя хреново и сдыхаем, цепляясь за жизнь зубами и пальцами. Так что не можете вы понять нас. Вы можете только сожалеть, но и на этом спасибо. Что, скажете, я не прав?

Дроздов молчал.

– Ваше молчание говорит о том, что я прав. Жаль, не успел свое шестидесятилетие справить. Да и жена расстроится… – уже больше себе сказал Волин.

– Фёдор Иваныч, действительно, вы загнали меня в тупик своими рассуждениями. Вы правы, осознать тяжесть вашего положения в полном объеме мы не можем.

– Я рад, что вы признали мою правоту. А знаете, когда сможете осознать всю тяжесть нашего положения и принимаемых нами решений?

– Догадываюсь.

– Правильно. Только тогда, когда сами окажетесь с симптомами заражения этим вирусом. Не дай бог, конечно. Но понять наше положение и то, что мы чувствуем здесь, сейчас, сможет только тот, кто в двух шагах от смерти цеплялся за жизнь. Даже теперь, умирая, я могу вам сказать, что такие, как вы, Олег Владимирович, нужны нашей стране. Вначале я, конечно, считал вас жестокой сволочью, это правда. Но увидев все, что творит этот вирус и насколько он опасен, я изменил свое мнение. Конечно, можно осуждать государство за то, что зараженных людей не эвакуируют, но с другой стороны, люди не понимают, насколько это опасно. Поведение моей команды и пассажиров теплохода – лучший пример того, как не надо поступать. Наши люди никогда не понимают с одного раза, подвергая опасности всех, кто находится рядом. А потом начинают искать виноватых. Поэтому я требую… прошу вас, подполковник Дроздов: не дайте этой заразе уничтожить наши города!

Закончив свой монолог, капитан почувствовал волну жара, охватившую тело.

– Спасибо, Фёдор Иваныч, за понимание. Я буду долго обдумывать ваши слова, но еще раз скажу спасибо. Понять и сказать такое может только сильный человек. Мне жаль, что пришлось познакомиться при таких обстоятельствах. С большим уважением пожал бы вам руку.

– Одна просьба, Олег Владимирыч. Моих помощников и Сашу Коробкова отметить. Все вели себя достойно. И семье преподнесите красиво, это вы точно сумеете. Я сказать им не смог… – Волин закашлялся и застонал от резкой боли в груди.

– За это не переживайте, Фёдор Иваныч. Даю слово офицера, что никто не будет забыт.

– Олег Владимирыч, потом найдете здесь мою трубку. Я запишу кое-что для семьи. И берегите себя, подполковник Дроздов. Я, верю, что вы сможете защитить их, – сквозь кашель произнес Волин и от слабости опустился на колени.

Он включил диктофон на мобильнике и стал с трудом говорить:

– Катюша, моя хорошая… Так сложилось, что я не мог тебе всего сказать. Ты бы переживала, нервничала. В том, что случилось, никто не виноват, кроме одного богатого идиота, которого уже нет. Многих из экипажа уже тоже нет. Я вас всех очень сильно люблю. Этот шаг я делаю осознанно. Так хотелось многое сказать, а слов не нахожу… Сильно по мне не плачь. Поверь, другого выхода не было. Обнимаю вас и крепко целую. Моему золоту скажите, что дедушка ушел в далекий рейс, не расстраивайте ее. Прости.

Волин сильно закашлялся и, сплюнув кровь, положил трубку рядом, а сам, встав на четвереньки, двинулся к левому краю рубки. Он посмотрел на две лодки со спецназом, которые качались на воде метрах в сорока от борта теплохода. Лучи больших фонарей шли от лодок по ночной реке и бились о борт, расходясь и освещая двухметровую полоску воды вдоль всего судна.

Собрав последние силы, капитан тяжело поднялся на ноги. Приступ тошноты и пульсирующая боль в голове были невыносимы. Слабость заставляла ноги дрожать и не было уже мочи стоять.

– Совсем я расклеился… – провел он ладонью по лицу. – У-уу, хорош капитан! Фуражку потерял, весь испачкался…

Волин осмотрел свой китель, застегнул его на все пуговицы и устало вздохнул. Волна жара ударила в лицо, и резкая боль пронзила поясницу.

Он застонал, поднял голову, глядя в ночное небо, и шагнул вниз.

10

Поздний осенний вечер у реки добавил прохладного ветра. Живой огонь костра раздавал тепло собравшимся вокруг него спецназовцам. Включенные фары нескольких машин освещали небольшой участок берега. У трех костров распаковывали сухие пайки сотрудники спецназа и военные из подразделения химической защиты.

Дроздов подходил к микроавтобусу, когда в кармане заговорила рация:

– Первый, ответь Карабасу.

– Слушаю тебя, – отозвался Дроздов.

– Владимирыч, капитан «Булгакова» минус. Сам ушел.

– Я понял тебя, Карабас. Всем продолжать наблюдение в прежнем режиме.

– Принял.

– Кофе будешь? – посмотрел на Дроздова Сукровин.

– Я скоро в туалет одним кофе ходить буду.

– Не, ну можно и покрепче. Будешь?

– Да, давай, Дмитрий Палыч, выпьем. Но кофе тоже попьем.

– О, наконец-то, Дроздов, я вижу в тебе желание нажраться коньяка! – обрадовался полковник и достал бутылку.

Дроздов взял протянутый стаканчик, наполненный наполовину, посмотрел в сторону теплохода.

– Давай, Дмитрий Палыч, за них. За капитана Волина и за других… – Он выпил.

– Царство им небесное, – поддержал полковник и осушил стакан. – Гляжу я, Дроздов, разговор с капитаном пошатнул твою уверенность.

– Понимаешь, прав он, этот Волин. Мы говорим, что понимаем, а по сути мы и понять не можем, что должны чувствовать те, кто сейчас борется за свою жизнь. Разве сможем мы понять, что он чувствовал перед тем, как шагнул в воду?.. Разве сможем мы понять, что чувствовал врач Рубин, пилот Контуров?.. Не сможем, Дмитрий Палыч, не сможем, пока не окажемся на их месте. Он прав, мы можем только сожалеть и стараться понять.

– Не, ну так я и не стремлюсь оказаться в их положении. – наливая кофе из термоса, ответил Сукровин.

– Я тоже не стремлюсь. Только вправе ли мы говорить, что понимаем их?

– Блин, Дроздов, – подал полковник ему пластиковую чашку, – ты такие философские вопросы задаешь, что я не знаю, как тебе ответить.

– Я и сам не знаю… – Дроздов взял чашку с кофе и сделал маленький глоток.

– Давай рассуждать так, Дроздов. А что, если у него другого выхода не было?

– Другого выхода? В принципе, соглашусь. Но представь, Дмитрий Палыч, что Волин со своей командой не остановил теплоход, а продолжал бы идти своим курсом. Вот бы мы проблем поимели, чтоб его остановить!

– Пожалуй, да.

– А потом, пока бы мы его догоняли, пришвартовался где-нибудь, и двести восемьдесят человек ломанулись бы бежать куда глаза глядят.

– Бр-р-р. Мне даже страшно стало.

– Вот. Представил, что было бы?

– Я и говорю, аж страшно стало. Блин, молодец все-таки этот капитан.

– Еще какой молодец. Он нам здорово помог. Таким людям памятники надо ставить и книги о них писать.

– Согласен, – отхлебнув кофе, поддержал полковник. – Ладно, что дальше делать будем?

– Дальше?.. Дальше нам нужна информация о том, что происходит на теплоходе. Ребят посылать пока не хочу.

– Так где ж нам взять эту информацию? Как мы это узнаем? – допивая кофе, спросил Сукровин.

– У нас остался только один вариант… – Дроздов достал телефон и набрал номер.

– Ты кому?

– Мы ему уже звонили. Коробку.

– Думаешь, еще живой?

– Вот и узнаем. Все равно другого выхода нет. – Дроздов держал трубку на расстоянии, включив динамик.

– Слу… Слушаю… – сквозь кашель ответил мужской голос.

– Александр, это Олег Владимирыч Дроздов, – громко произнес он и посмотрел на Сукровина.

– Да. Слушаю.

– Как вы себя чувствуете?

– Вы позвонили, чтоб узнать о моем здоровье?

– Ну и это, конечно, тоже. Звоню, чтоб попросить вас о помощи.

– Очень интересно… Чем я еще могу вам помочь?

– Я слышу по голосу, что тяжело дышите. Так как ваше самочувствие?

– Плохо. Очень плохо. Просто писец, как я себя чувствую.

– Какие симптомы?

– Температура держится под сорок, слабость… и дышать моментами трудно.

– Кашель есть?

– Есть, но не постоянный.

– Вы где сейчас находитесь?

– На шлюпочной палубе, у лестницы. До капитана надо дойти. Вот, отдыхаю немного.

– Александр, к капитану вам не надо. Фёдор Иваныч Волин… всё. Он сам принял такое решение.

– Какое решение?.. Не понял.

– Александр, капитан теплохода Волин погиб. Смысла тратить силы и подниматься на солнечную палубу нет. Нам нужна ваша помощь.

– Как… погиб? А мы как же сейчас? Как мы без капитана?

– Александр, вы еще ходить можете? – Ответа не последовало. – Александр, вы меня слышите?

– Может, того?.. – негромко спросил Сукровин.

– Да нет. Не должен, – так же тихо ответил Дроздов и громко повторил: – Александр, вы меня слышите?

– Слышу.

– Ну, слава богу! Александр, нам нужна ваша помощь.

– Хорошо. Что надо сделать? – Коробков закашлялся.

– Александр, вам необходимо пройти по всем палубам теплохода и описать обстановку. Нам надо знать, сколько примерно живых, больных и умерших на судне.

– Хорошо. Я включу камеру на телефоне, и вы вместе со мной посмотрите.

– Отлично! Холодной водой умойся.

– Она уже мало помогает. Хватает буквально на минуту-две, не больше, – сообщил Коробков и отключился.

Уже через минуту Дроздов и Сукровин смотрели на экран телефона, следуя вместе с барменом по шлюпочной палубе. Коробков встал в проходе и, направив камеру на двери кают, громко объявил:

– Слушаем внимательно! Кто не имеет симптомов и чувствует себя нормально, постучите по своим дверям! Только каюты не открывайте!

Коробков пальцем стал показывать на каюты, где стучали по дверям.

– Блин, молодец парень… – тихо сказал Сукровин.

– Да, боец, молодчина, – согласился Дроздов, записывая номера кают в ежедневник.

– В нескольких каютах такое! – Коробков толкнул приоткрытую дверь одной и вошел внутрь.

На полу, у окна, было видно тело женщины с чашкой в руке. На кровати без признаков жизни лежал мужчина. Коробков заснял каюту по кругу и заглянул в камеру:

– Видели?.. В четырех каютах такая же картина. Другие закрыты. Те, в которых стучали, записали?

– Да, все зафиксировали.

– Иду дальше! – И Коробков вышел в проход.

Камера телефона выхватила площадку у винтовой лестницы. У стены на полу лежали две женщины. Бармен не стал к ним подходить, показав издали. Он спустился на среднюю палубу и, отойдя от лестницы, направил камеру на площадку у витрины с сувенирами. На полу, у двери выхода на левый борт, сидел, а точнее полулежал мужчина. Коробков прошел мимо него и показал проход между каютами. Двери одной из них были открыты, а в дверном проеме лежало тело мужчины.

Он последовал дальше и вошел в каюту напротив. На кровати лежали мужчина и женщина. На тумбочках были разбросаны всякие таблетки и порошки от простуды.

– Мертвые! – проверил пульс у обоих Коробков. – Иду дальше.

Вдруг камера резко упала на пол, и Дроздов с полковником могли только слышать, как бармен кашляет, стонет и что-то делает.

– Александр, что с вами? – громко спросил Дроздов. – Александр, ты слышишь меня?! – Подполковник стал нервно ходить возле машины.

Трубка Коробкова отключилась.

– Я же говорил, что надо холодную воду с собой иметь. – Дроздов был как на иголках.

– Владимирыч, успокойся, плохо парню стало. Он же и так еле дергается, с такой-то температурой.

– Мне важно, чтоб Коробков успел обойти весь теплоход. Нам надо иметь представление о том, сколько там живых.

– А смысл? – посмотрел на него Сукровин. – Какой смысл в том, сколько их там? Все равно добро на эвакуацию не дают.

– Вот! Ты же меня убиваешь этим! Смысл нужен – и нам, и ему! Когда есть цель, умирать легче!

– А, ну разве что. Хотя, если проанализировать то, что парень успел показать… То, осмелюсь предположить, что это не теплоход, а плавучий морг. Ты разве не видел, что там творится?

– Да видел я, Дмитрий Палыч, видел! – Дроздов провел рукой по лицу.

Мелодия сотового заставила вздрогнуть. Дроздов быстро принял видеозвонок.

– Я прошел по средней палубе. Подошел к дверям ресторана.

– Саня, ты как?

– Смог дотянуться до бутылки с водой. Кашель усиливается и слабость.

– Твою ж мать! – не сдержался Сукровин, когда Коробков открыл дверь ресторана.

Дроздов тоже смотрел на экран телефона, провел рукой по лицу и покачал головой.

– Вы это видите? – спросил Коробков, стоя у дверей и показывая ресторанный зал.

Дроздов и Сукровин отчетливо видели десятки тел, бóльшая часть лежали на полу. Осторожно переступая через трупы, бармен прошел в кухню. Кран в мойке был открыт на полную, а слив раковины закрыт. Вода лилась через верх.

– Здесь на полу несколько сантиметров воды! Вы видите?! – не прерывая съемку, спросил Коробков.

– Да, мы всё видим! – ответил Дроздов.

Камера беспристрастно продолжала показывать страшную картину, которую в мрачных тонах написал художник по имени Вирус. На полу кухни, в воде, спиной вверх, лежали два мужских тела. Коробков набрал в бутылку воды, закрыл кран и вышел в зал. Еще раз показав весь ужас, царивший в ресторане, он вышел и сказал:

– Тридцать четыре человека. Иду дальше, на Тверской бульвар.

– Куда он идет? – негромко спросил Сукровин, глядя на Дроздова.

– Не знаю. Может, у него крышу рвануло? От такого немудрено, – пожал плечами Дроздов и уже громче произнес: – Александр, вы как себя чувствуете? Напоминаю вам, вы на теплоходе находитесь!

– А где, по-вашему, я еще могу находиться, если съемку для вас веду? Вы сами-то здоровы?

– Нет, вы просто перепутали палубу с улицей.

– Ничего я не перепутал. Мы на теплоходе палубы улицами называем. Главная палуба – это Тверской бульвар. Шлюпочная палуба – улица Неглинная, а средняя палуба, так как там можно гулять по кругу, – Садовое кольцо, – объяснил Коробков и сильно закашлялся.

– «Кры-ы-ышу рвануло», – прошептал Дроздов, глядя на Сукровина, и постучал кулаком себе по лбу.

– Ну а я откуда знал, что они там все чудаки такие?.. Придумали тоже…

Связь с барменом прервалась, и Дроздов взглянул на полковника.

– А чего ты на меня смотришь? Я ни при чем! Парню, видно, опять херовенько стало. – Сукровин массажировал пальцами свою голову.

– Будем надеяться, что сможет продолжить. Хотя, в принципе, уже и так понятно, что там полный писец, – сказал Дроздов и взглянул на часы.

– Чего думаешь? – поинтересовался Сукровин.

– Думаю, если профессор Рамшагов договорится, то как живых, не зараженных, оттуда эвакуировать?..

– Да, с учетом, что все на теплоходе под вирусом, это проблема, – согласился полковник. – А если и проводить эвакуацию, то когда? Не ночью же…

– Согласен, по-любому придется ждать утра. Сейчас восемь, начало девятого. Через два-три часа те, кто болеет, уже умрут, и останутся только те, кто закрылся в каютах. Думаю, если что, завтра утром, часов в семь начнем.

– А генералу что скажешь? Нас же в Москве ждут.

– Скажу, что решили провести эвакуацию оставшихся. Надо химикам сказать, чтоб на утро готовились. – И Дроздов, повернувшись, крикнул: – Костя!

– Да, Олег Владимирыч! – подбежал Мухин.

– Костя, позови сюда офицера, который химиками командует. Забыл, как его…

– Лялин, – подсказал Сукровин.

– Да, Лялина сюда позови.

– Понял! – ответил Мухин и направился к палаткам военных.

– Что-то устал я. Дроздов, ты спать не хочешь?

– Хочу, Дмитрий Палыч. Хочу, но какой тут сон?..

– Согласен. Хоть подремать, что ли… – И Сукровин залез в микроавтобус.

– Товарищ подполковник, звали? – подошел Лялин.

– Да, капитан. Значит, смотри: часов в семь утра начнем заход на судно. Ты сколько своих задействовать будешь?

– Как обычно, сначала отделение с распылителями. Через двадцать минут – отделение разведки. Потом группа эвакуации, десять человек.

– Хорошо. А моих с кем пустишь?

– А ваши зачем?

– Так вдруг прикрыть надо будет. Мало ли… вдруг какой больной бросится?

– Тогда пусть человека три с разведкой идут.

– Отлично. Тех, кого выведем, где размещать будем?

– Мы уже подготовили две палатки. Вы не переживайте, они герметичны. В этих палатках они под присмотром будут находиться шесть часов. Потом по десять человек переводим в спецавтобус, в котором каждая десятка будет изолирована на два часа. После этого сразу переходят в другой автобус. Когда тридцать человек набирается, уезжают. Для сотрудников, которые будут участвовать в операции, подготовлена большая палатка с тремя отделениями. После обработки они тоже будут на изоляции, минимум десять часов. Не переживайте, все отработано. Бойцы мои все знают, как действовать.

– Понятно. Ну ладно. Успокоил ты меня. Тогда ориентировочно в семь утра начнем. – Подполковник похлопал Лялина по плечу.

– Ясно. Все сделаем, как положено. Разрешите идти?

– Да перестань ты… – махнул рукой Дроздов.

– Понял. Да вы не волнуйтесь, все сделаем четко. Я сам контролировать буду. – Офицер улыбнулся и, повернувшись, пошел к палаткам.

Дроздов стоял у открытой двери машины и смотрел на реку. Теплоход стоял, освещенный прожекторами и своими бортовыми огнями. Всего сорок или пятьдесят метров отделяли его и всех находившихся на берегу от ада, из которого не было выхода.

Именно об этом подполковник думал, когда услышал мелодию сотового.

– Слушаю, товарищ генерал! – Он включил динамик.

– Дроздов, ты почему еще не в Москве? – спросил начальник.

– Александр Иваныч, тут обстоятельства кое-какие появились. На объекте есть достаточно живых, не зараженных.

– Ладно, раз ты еще не уничтожил сам объект, тогда слушай. Профессор Рамшагов… уж не знаю, с твоей подачи или нет… но поднял здесь на уши всех. Личным указанием первого ему разрешили продолжить работу в центре обсервации под Сергиевым Посадом. Туда сейчас будут перебрасывать экземпляры для работы. Профессор сказал, что у тебя там могут быть какие-то переболевшие. А вообще он очень тебя хвалил, на самом высоком уровне.

– Понял, товарищ генерал.

– Когда думаешь эвакуацию проводить?

– Считаю, что сейчас уже поздно, темно. А завтра в семь утра начнем.

– Хорошо. Постарайся не задействовать всю свою группу. Потому что всякое может случиться, а после эвакуации им самим придется в карантине быть почти двое суток.

– Я понимаю, Александр Иваныч. Думаю, задействую отделение, человек семь.

– Хорошо, Дроздов. И не забывай, что семьи начнут эвакуировать с завтрашнего дня. Ты своим позвонил?

– Да, но жена говорит, что без меня никуда не поедут.

– Смотри, Дроздов, никого уговаривать не будут. Если едрёна заварушка начнется, Москва не самое безопасное место.

– Товарищ генерал… считаете, начнется?

– А черт их знает, этих англосаксов. В любом случае надо быть готовым ко всему. Переговоры идут на самом высоком уровне, но результатов пока не знаем. Одно известно точно: у них там уже нет ни одного штата, в котором не было бы зараженных. В общем, ситуация у них совсем плачевная и ухудшается каждый день. Но будем надеяться, что они не пойдут на взаимное уничтожение. Так что ты давай там, заканчивай и сразу сюда. Сукровину привет передавай.

– Понял, Александр Иваныч. Обязательно передам. – Дроздов закончил разговор и посмотрел на полковника. – Слышал?.. Привет тебе, Дмитрий Палыч.

– Слышал. И ему привет… – улыбнулся Сукровин.

– Что-то бармен на связь не выходит… – Дроздов только успел сказать, как завибрировал телефон. – О, он.

– Громкую включи, – тихо сказал полковник.

– Слушаю тебя, Саня, – Дроздов включил динамик и положил трубку на сиденье машины.

– Зарядки мало осталось, скоро телефон сядет. Снимать не буду. Прошел по главной палубе… ну, это где вход на судно.

– Да, я понял, знаю, – отозвался Дроздов.

– На главной насчитал шесть умерших. Это те, кто прямо на палубе, в коридорах лежат. Зашел в одну каюту. Там девчонки наши. Одна всё, две другие тяжелые. Да, у кулера нашел старпома.

– Шадров жив? – оживился Дроздов.

– Нет, уже холодный. Он, видно, давно из ресторана ушел. Думаю, чуть больше часа, как умер. Я иду наверх.

– У тебя как самочувствие? – спросил Сукровин.

– Плохо. Совсем плохо. Кровь из носа пошла, и приступы кашля с кровью, – с заметной одышкой ответил Коробков. – Чувствую, температура высокая, знобит постоянно. Голова моментами просто разрывается. У меня к вам просьба.

– Слушаем тебя.

– Сейчас, отдохну немного… – И бармен замолчал.

– По ходу, совсем плохо парню, – негромко заметил Сукровин.

Дроздов только кивнул и, наклонившись ближе к трубке, спросил:

– Александр, вы меня слышите?.. Как вы?

– Слышу. Живой пока. Сейчас… – ответил Коробков, и было отчетливо слышно, как льется вода. – Умылся. Сил нет, слабость сильная. Стоять тяжело, ноги дрожат.

– Ты что хотел попросить?

– А, да. Я надеюсь, что помог вам и заслужил, чтоб вы исполнили мою просьбу?

– Конечно. Говори.

– Я вот сейчас поднимаюсь на шлюпочную палубу, а оттуда поднимусь на солнечную или, как мы называем, Патриаршие пруды. Ну там, где капитан был.

– Говори, говори, парень, мы слушаем! – громко сказал Сукровин.

– Сам не хочу. Понимаете?..

– Пока нет, – Дроздов поглядел на полковника.

– Ну, снайперы у вас есть? Пусть сделают свою работу. Я встану над рубкой, и пусть работают, – закашлявшись, пояснил Коробков.

– Парень, ты что, с ума сошел? – не выдержал Сукровин.

– Да, Саня, такую просьбу мы выполнить не можем, – поддержал его Дроздов.

– Вы обещали. Это моя просьба. Люди вы или животные? Я не хочу подыхать, лежа в своей блевотине. А самому мне тяжело это сделать.

– Саня, надо перетерпеть. Может, вирус отступит.

– Сил уже нет терпеть и внутренности выплевывать. Помогите мне. Вы обещали. Я же сделал, что вы просили… – тяжело дыша, выговорил Коробков.

– Саша, ты пойми, нам это тоже сложно сделать. Мы как себя будем чувствовать, если отдадим такой приказ? – пытался объяснить Сукровин.

Ответа не последовало, связь прервалась. Дроздов посмотрел на полковника, потом повернулся и громко позвал:

– Мухин! Костя!

– Я тут, Олег Владимирыч! – отозвался помощник, виднеющийся в свете костра.

– Костя, Карабаса ко мне.

– Понял! – Мухин снял с ремня рацию и отошел.

– Дроздов, не говори, что ты пойдешь на просьбу этого парня, – приблизился к нему Сукровин.

– Я пока не знаю, спрошу у ребят, – не глядя на полковника, ответил он.

– Ты что, не понимаешь: он явно не соображает, о чем просит. Он просто паникует и не отдает себе отчет… – старался убедить друга Сукровин.

– Считаешь, не понимает? – Дроздов повернулся к нему, и взгляды их встретились

– Ну пойми, Дроздов. Он… – Сукровин старался найти нужные слова.

– Только не ври, Дмитрий Палыч, ни себе, ни мне. Человек, награжденный медалью «За отвагу» – и не представляет, о чем просит?.. Ты в это веришь?

– Просто он… – Сукровин не договорил и отвел взгляд.

– Дмитрий Палыч, а как бы мы поступили в такой ситуации? Ты или я.

– Не знаю. Сложно это все. Такой парень!.. – махнул рукой полковник и добавил: – У меня сердце разорвется от всего этого.

– У меня у самого скоро инфаркт будет. – Дроздов правой рукой помассировал левую сторону груди. – Сука, прислали бы сюда генерального прокурора с его подчиненными, и пусть бы объяснили мне, что законно, а что нет. Голова от одних мыслей готова разорваться, а сердце уже даже на коньяк не реагирует. Вот что делать?

– Владимирыч, звал? – подошел спецназовец.

– Да, Паша, звал, – повернулся к нему Дроздов и приобнял. – Отойдем, дружище.

– Видно, что-то новенькое начальник хочет сотворить, – улыбнулся спецназовец. – Обычно Карабас да Карабас, а тут, гляди, «Паша». Не иначе чего случилось.

– Ты угадал, Паша. Дело тут такое, особенное. – И Дроздов стал объяснять ему ситуацию.

Сукровин посмотрел на них и пошел к реке. Он встал у воды и тяжело вздохнул, глядя на теплоход. Этот прослуживший тридцать лет полковник чувствовал, что не может сдержать слез. Грудь действительно тянуло тупой болью, как только он представлял себе, что переживает тот незнакомый парень на теплоходе.

Полковнику было стыдно показать глаза, полные слез, и он присел у воды. Зачерпнув ладонью воду из реки, он умылся и, поднявшись, выдохнул.

– Да, Владимирыч, задал ты задачку. Поговорю с Сёмой и Стэпом, – сказал Карабас.

– Поговори, Паша, поговори, – смотрел на него Дроздов. – Я понимаю, что ситуация нестандартная, но постарайся правильно все объяснить ребятам…

– Не тревожься, Владимирыч, все реально объясню. Думаю, поймут. – И Карабас растворился в неровном свете костра.

Дроздов медленно подошел и встал за спиной полковника. Они молча стояли и глядели на теплоход, застывший на отмели берега.

– Всего каких-то тридцать или сорок метров отделяют нас от настоящего ада, Дроздов. Веришь? – Как подумаю, что должен чувствовать тот парень, вот тут… – Сукровин ударил себя в грудь, – на куски рвется.

– Верю, Дмитрий Палыч. Капитана тоже жаль, такой человек был…

– Капитан хоть жизнь прожил, а этот, по сути, мальчишка. Ему бы жить да жить. И при всем при этом, Дроздов, какая сила духа у этого парня! Хочется обнять его до хруста костей и сказать спасибо его родителям. А мы его стрелять собираемся. Честно скажу тебе, Дроздов, я порой ненавижу себя… да и тебя тоже. Веришь?

– Верю, Дмитрий Палыч. Только выхода не вижу. Он просит нас, значит, знает, что по-другому нельзя.

– Владимирыч, Стэп на позиции! – доложил Карабас по рации.

– Принял, – отозвался Дроздов и тут же спросил: – Стэп, слышишь меня?

– Так точно, слышу.

– Хорошо. Жди команду, – сказал Дроздов и прицепил рацию на поясной ремень.

– Принял. Жду.

В это время мелодия сотового телефона заставила их вздрогнуть. Дроздов посмотрел на Сукровина, кивнул головой и принял вызов.

– Слушаю, – включил он динамик.

– Это я, Коробков, – хрипло, задыхаясь, ответил мужской голос.

– Да я понял. Ты как себя чувствуешь?

– Плохо.

– Ты где находишься?

– Вот, сижу на Шлюпочной перед лестницей на Солнечную. Сильно болит левый бок, кашляю кровью, и трясет всего.

– Температура есть?

– А куда она денется? Есть, точно. Голова просто разрывается от боли, и слабость. Эта слабость отнимает ноги, стоять трудно, – медленно, постоянно покашливая, выговорил Коробков.

– Владимирыч, кто-то вылез на верхнюю палубу! – обозначился Карабас по рации.

– Принял! – Дроздов повернулся к Сукровину и сказал: – Прожектор.

Сукровин кивнул и быстро пошел по берегу.

– Саня, это ты вылез наверх? – спросил подполковник.

– Да, поднялся. Забыл сказать… В машинном отделении смена из шести человек, живые и здоровые. Они с самого начала закрылись. Я сказал, чтоб ждали вас. И в капитанской рубке два матроса, тоже здоровые.

– Хорошо, я понял! – Дроздов старался разглядеть бармена на верхней палубе.

Через минуту лучи двух прожекторов стали двигаться по корпусу теплохода и, достигнув верхней палубы, замерли. Подполковник отчетливо видел человека, бредущего на четвереньках в сторону рубки.

– Вы меня видите? – спросил Коробков.

– Вижу, – ответил Дроздов, держа трубку на ладони. – Ты чего на карачках?

– Ноги почти не держат. Тут какой-то сотовый лежит… – Коробков сильно закашлялся и застонал.

– Это капитана вашего. Он письмо записал семье и оставил, чтоб мы потом забрали.

– О, а мне можно? Я бы маме и младшей сестре записал немного.

– Конечно, Саша, зачем ты спрашиваешь… – ответил Дроздов и почувствовал, как перехватывает грудь дрожью в голосе.

– Хорошо, тогда отключусь пока, – сказал Коробков и прервал связь.

– Ну как, хорошо поставили? – подошел к нему Сукровин.

– Да, все отлично видно. Спасибо, Дмитрий Палыч.

– Да о чем ты говоришь. Благодарностей не надо. А ты чего такой?

– Да… – Дроздов не стал договаривать и махнул рукой.

– Владимирыч, ну что? – вышел из темноты Карабас.

– Пока ничего. Ждем. Ты побудь здесь, со мной.

– Хорошо. Как скажешь, – кивнул Карабас.

Дроздов хотел что-то сказать, но прозвучала мелодия сотового.

– Да, Саша, слушаю тебя.

– Громкую включи, – тихо проговорил Сукровин.

– Я маме и сестре записал, – услышали они голос Коробкова. – Только вы не слушайте, а то смеяться будете. Мамулю жалко, расстроится из-за меня. Совсем мне плохо. Левый бок ужасно болит, и голова раскалывается.

– Саша, вода у тебя есть?

– Есть, но она уже почти не помогает. Дышать тяжело, и тошнота замучила.

– Ты потерпи, парень! – громко произнес Сукровин.

– Это кто там?

– Полковник Сукровин Дмитрий Палыч! – представился он.

– Не могу, товарищ полковник. Сил нет терпеть. Вы мне поможете? Неохота самому кончать эти мучения. Да и грех самому. Поможете?..

– Саша, подожди! Может, есть еще надежда. Зачем с этим торопиться? – Дроздов посмотрел на Сукровина и Карабаса.

– Боль адская, и колотит меня постоянно. У меня сейчас состояние такое… и жить не хочется, и застрелиться лень.

– Он еще юморит… – негромко сказал Сукровин.

– Так вы поможете или нет?

– Саша… – хотел успокоить Дроздов, но остановился.

– Понятно. Что же вы за полковники такие?! Или вы, как все начальники, боитесь решение принять? Наверное, полные портки наложили от моей просьбы? Одного не пойму: вы свое слово держать не собираетесь? Я вам помог, а вы?.. Эх вы. Я думал, вы люди, а вы пельмени. Свяжите меня напрямую со снайпером… – Коробков опять закашлялся и застонал.

– Саша… парень, не горячись. Зачем торопиться? Надо собраться и вытерпеть, – глядя на Дроздова, попытался уговорить бармена Сукровин.

– Да, невеселый получился некролог. Вы что же, понять не можете, что сил уже нет?.. А лежать в своем дерьме и блевотине не хочу. Кровь из носа идет, и легкие выплевываю. Попробовали бы сами, а потом советовали. Дайте связь прямую, сволочи! Я думал, вы люди, а вы!..

– Брат, скажи, как хочешь. С тобой говорит командир спецназа, – подошел ближе к Дроздову Карабас.

– О, брат… помоги. А то эти полковники только докладывать умеют.

– Не ругай ты их, чистюли они.

Дроздов и Сукровин глянули на Карабаса и показали жестами, что он ответит за свои слова.

– Брат, тебя как зовут? – спросил Коробков.

– Паша, – ответил Карабас.

– А меня Саня. Плохо мне, Паша, совсем плохо. Загибаюсь, сил нет. Полный писец, короче. Поможешь, братишка?

– Я понял, брат. Ты говори, что делать, всё исполним.

– Приятно слышать настоящего мужика. Паша, я сейчас по крыше рубки подойду к краю… И когда встану на колени и раскину руки, работайте. А полковникам передай – трубку я оставлю рядом с телефоном капитана.