Текст книги "Клуб разбитых сердец"

Глава 19

Особенно неприятно было то, что ссора с Алексом произошла при свидетелях. Потом Ариэль даже задавалась вопросом, уж не нарочно ли он ее затеял. В конце концов, когда они завтракали в то утро, Алекс вовсе не казался раздраженным, просто, как и обычно, сидел, уткнувшись в газету. Яйцо варилось ровно шесть минут, две сосиски, что он позволял себе по утрам, поджарены как надо, на хлебце нежная, как он любит, корочка. Алекс даже, помнится, похвалил Марию за стряпню. А потом вдруг ни с того ни с сего – и при той же Марии – взял да набросился на Ариэль.

Обычно она старалась не сталкиваться со служанкой, но в тот день какое-то беспокойство, а может, чувство одиночества, погнало ее на кухню, где Мария чистила плиту. Они разговорились, речь зашла о старшем сыне Марии, у которого не ладились дела в школе, и тут в кухню ворвался Алекс. В руках у него была пустая бутылка из-под водки.

– Это еще что такое? – загремел он.

Ариэль почувствовала, как кровь хлынула ей в голову.

В последний раз она видела эту бутылку накануне вечером.

Выпив на ночь рюмочку, она вернула ее в тайник. Бутылка была наполовину полна.

– Не понимаю, – сказала она, догадываясь, впрочем, что запираться бессмысленно. – По-моему, это бутылка из-под водки.

– И где, ты думаешь, я ее обнаружил? Она была спрятана за туфлями у тебя в гардеробе. Предупреждаю: либо ты кончаешь пить, либо я отбираю у тебя все транквилизаторы.

Тебе что, неизвестно, что их нельзя мешать с алкоголем? Обещай мне, что больше не будешь пить, и, знаешь, лучше, если твое снотворное будет храниться у меня. Здоровой женщине твоего возраста эти пилюли не нужны.

– Но я не принимаю транквилизаторов, – растерянно взглянула на мужа Ариэль. – Только витамины, которые ты сам мне прописал, ну и еще, время от времени, снотворное…

– Да? А почему же в баночке осталось только три пилюли?

– Не знаю. В последний раз она была почти полна, а с тех пор я к ней и не прикасалась.

– Тогда кто же?

Ариэль показалось, что Алекс перевел взгляд на Марию.

Но та ничего не заметила, продолжая с непроницаемым видом начищать плиту.

– Хорошо, а зачем все-таки ты спрятала в гардеробе бутылку? Ведь внизу, в баре, полно всяких напитков.

– Ну как тебе сказать… Иногда я перед сном, бывает, выпью рюмочку, просто чтобы расслабиться. Ну вот и решила, что удобнее держать бутылку у себя в комнате. А в гардероб поставила, чтобы случайно не разбилась. Я и не думала ничего прятать, зачем бы?

– Может, затем, что бар пустеет с рекордной скоростью?

Затем, чтобы скрыть от меня, как много ты пьешь?

– Да где там много, так рюмку-другую…

– Тогда откуда эти сумасшедшие счета за спиртное? – Алекс пристально посмотрел на нее, словно ожидая возражений. Не дождавшись их, он нетерпеливо махнул рукой. – Ладно, продолжим этот разговор позже, когда будем одни. – Он словно только что заметил присутствие Марии. – Не хочу тебе, словно маленькому ребенку, читать нотации, но что же делать, коли ты себя так ведешь? А еще жена психиатра. – Он перевел взгляд на Марию, по-прежнему сохранявшую совершенно непроницаемый вид. – И чтобы об этом разговоре никто не знал. Ясно, Мария?

Не ожидая ответа, Алекс повернулся и вышел. Ариэль чувствовала себя такой униженной, что даже посмотреть на служанку боялась, уставилась в окно: у дома садовник занимался огромными тюльпанами, которые всегда ассоциировались у Ариэль с приходом весны.

Т – Хотите чаю, хозяйка? – внезапно спросила Мария. – Он вам не повредит.

Особого сочувствия в ее голосе не было, но смущение у Ариэль прошло.

– Извини… Жаль, что тебе пришлось стать свидетельницей всего этого.

– Об этом не беспокойтесь, хозяйка, – фыркнула Мария. – У меня дома постоянно кто-то с кем-то ссорится.

Сейчас дети, все время орут друг на друга. А раньше мы с мужем. Когда он угодил в эту беду и не мог уже работать, все время на меня кидался как бешеный. По-моему, это у нас в крови, во всяком случае, дети такие же. Только и знают что драться.

Мария поставила кипятить воду, бросила немного заварки в оплетенный ивовыми прутьями чайник, который достался Ариэль от бабушки, вытащила из буфета чашку с блюдцем.

Дождавшись, пока вода закипит, она заварила чай и подвинула чайник к Ариэль.

– Знаете, доктор правду говорит, что нельзя смешивать таблетки и выпивку, – сказала она. – Вы бы поосторожнее, хозяйка.

– Да я вообще не принимаю транквилизаторов, а снотворное совсем редко, – возразила Ариэль. – И вообще это сам Алекс посоветовал мне держать лекарство под рукой.

И действительно, в последний раз баночка была почти полна.

Ариэль искоса посмотрела на Марию.

– А я говорю, поосторожнее, – сумрачно повторила она. – Не мое это, конечно, дело, но лучше будьте поосторожнее с этим.

Мария повернулась к плите, всем своим видом так откровенно демонстрируя нежелание продолжать беседу, что Ариэль почла за благо не отвечать.

К ее удивлению, Алекс за обедом извинился за утреннюю сцену. Он также настоял, чтобы они поужинали где-нибудь в ресторане, и хотя Ариэль предпочла бы остаться дома, возражать не осмелилась.

Как обычно, они отправились в «Блу рум» – роскошное заведение, выдержанное в ультрасовременном стиле; кормили в нем, как сказано в меню, калифорнийской деревенской пищей. Ариэль здесь всегда было не по себе. Она бы предпочла местечко поменьше и поуютнее. А тут чувствовала себя как на ярко освещенном подиуме.

Да и блюда ей были не особенно по вкусу. Ариэль нравилась легкая еда – протертые супы, салаты в соусе, фрукты.

Алекс, наоборот, предпочитал бифштексы; да посочнее, а к ним печеную картошку и жареную фасоль – гордость этого ресторана.

Заказ он сделал, даже не спросив, чего она хочет, и когда его принесли, у Ариэль при виде сочащегося кровью бифштекса так и заныло в желудке. Как жаль, что нельзя есть то, к чему привыкла, Алекса это всегда ужасно злит. И тем не менее она старалась есть мясо пореже – только чтобы сохранить мир в доме. Чувствуя, что Алекс не сводит с нее глаз, Ариэль отрезала пару маленьких кусочков бифштекса и съела почти всю картошку.

Словно стараясь погасить свою утреннюю вспышку, Алекс усердно подливал Ариэль вина, а она охотно пила бокал за бокалом в надежде, что разыграется аппетит и бифштекс покажется более съедобным. Заметив, что она просто ковыряется вилкой в тарелке, Алекс спросил, уж не плохо ли ей.

Ариэль тронул участливый тон мужа. Немного расслабившись от выпитого, она улыбнулась:

– Да нет, все в порядке. Может, выпила чуть лишнего.

– Но ты едва прикоснулась к еде. Если не голодна, зачем заказывала бифштекс?

Он что, запамятовал, что сам делал заказ? Тут Ариэль почувствовала, что ей и впрямь неможется. Она потерла виски.

– Голова болит?

– Есть немного, – призналась она.

– На-ка проглоти. – Алекс полез в карман и вытащил небольшую целлофановую упаковку. – Это мне один аптекарь дал. Опытный образец. Что-то совершенно новое, лекарство сильное, но не действует на желудок, как аспирин.

Он положил ей в ладонь две таблетки:

– Запей вином.

Ариэль передернуло при мысли, что бедному ее желудку придется еще что-то переваривать, однако она послушно проглотила лекарство. Когда официант подошел убрать стол и принять заказ на десерт, Ариэль вроде уже чувствовала себя лучше, хотя взгляд ее и блуждал, предметы в фокус не собирались – Ну что же, Гарри, еда была отменная, – заговорил Алекс тем искусственно-добродушным тоном, какой обычно пускал в ход, общаясь с официантами и мастерами. – Но жена, к сожалению, со мной не согласна. Ей бифштекс, как видишь, не понравился.

– Очень жаль. Может, прикажете принести другой? – спросил официант – высокий, с изрытым оспой лицом и неестественно белыми зубами малый.

– Нет-нет, дело не в бифштексе…

– Боюсь, жена опять немного перебрала, здешнее вино ей по вкусу, – перебил ее Алекс, подмигивая явно смущенному официанту. – Говорил же я, не смешивай спиртное с транквилизаторами, но она у меня такая упрямица.

Ариэль открыла было рот, чтобы объяснить, что, кроме таблеток от головной боли, никаких лекарств она не принимала, а вина подливал ей сам Алекс, но из горла вырвался всего лишь какой-то сдавленный звук.

– Эй, да тебя, глядишь, наизнанку сейчас вывернет, – сказал Алекс. – Пошли-ка лучше домой. Счет, Гарри.

После этого все покрылось какой-то дымкой. Ариэль видела, что люди за соседними столиками не сводят с нее глаз, но голова сделалась такой тяжелой, что и обеими руками ее трудно было поддерживать Подбородок упал на грудь, и Ариэль неуклюже привалилась к столу. Должно быть, Алекс успел расплатиться по счету, потому что далее она почувствовала, что он поднимает ее на ноги и чуть ли не волочит к стоянке.

Оказавшись в машине, Ариэль хотела спросить мужа, зачем ему понадобилась вся эта ложь, но из пересохшего горла не вырвалось ни звука Вероятно, Ариэль потеряла сознание либо уснула. Однако через какое-то время она поняла, что лежит раздетая в постели. Поначалу ей показалось, что это кошмар, но потом Ариэль сообразила, что во сне не испытываешь никаких ощущений. А сейчас ощущение было: чьи-то руки, руки Алекса, прижимаются к телу, а губы – к груди.

Она слышала его голос: он говорит что-то все время, говорит, говорит. Что именно говорит, разобрать ей так и не удалось, ясно только одно: ей было страшно. Затем он взгромоздился ей на спину и принялся пришпоривать, делал еще что-то немыслимое, и все перед ней поплыло.

Наутро она проснулась в постели одна. Кто-то набросил на ее обнаженное тело пуховое одеяло. Высвободившись из-под него и сев, Ариэль обнаружила в ложбинке между грудями два больших синяка. Кожа в этом месте была такой нежной, что даже легкое прикосновение заставило ее поморщиться от боли.

Ариэль поташнивало, но, что еще хуже, вернулся давний ее страх – клаустрофобия. Надо что-то сделать, подумала она, чтобы рассосался этот комок в горле. Сбросив одеяло на пол, Ариэль встала с кровати, поспешно натянула юбку и свитер, спустилась по лестнице и вышла из дома.

Лишь присев на каменную скамейку в саду, Ариэль немного пришла в себя. Да что это такое с ней творится? Неужто она сходит с ума? Может, все события вчерашнего дня ей просто привиделись? Сначала эта вспышка Алекса в присутствии Марии, затем чушь, которую он нес в ресторане…

А после… Нет, об этом и помыслить нельзя. Наверняка галлюцинация – слишком много вина выпила. Ведь читала же она где-то, что после красного вина бывают галлюцинации.

Так она долго просидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку скамьи. Хотя в воздухе уже было по-ноябрьски свежо, Ариэль не замерзла – свитер согревал. Постепенно напряжение спало. Это была ее любимая скамейка, главным образом потому что ее ниоткуда не было видно. Еще ребенком она часто здесь пряталась да и сейчас ощущала себя я безопасности.

Что за странная мысль! В безопасности – от чего, от кого? Может, от себя самой? Ночные кошмары, конечно, радость невеликая, но когда видения начинаются днем – пора звать на помощь.

Если ей снова нужен психиатр, то естественно обратиться к Алексу. Но как рассказать ему, что с ней в последнее время происходит? Как признаться в том, что именно с ним уже давно, несколько месяцев, связаны эти кошмары?

А может, поговорить с Лэйрдом? Раньше он всегда выручал ее. Одно плохо – он мужчина. Стыдно рассказывать, что сны ее как-то связаны с сексом. Разумеется, есть еще группа поддержки. Разве не в том состоит цель их объединения, чтобы помогать, когда кому-то плохо? Естественно, со всеми говорить о своих проблемах невозможно, но с кем-нибудь одним – почему бы нет? Вопрос только, с кем именно?

О Глори не может быть и речи, хотя умение этой рыжей постоять за себя восхищало Ариэль. Но от уличной мудрости Глори проку ей мало. Что она может посоветовать? Привязать Алекса к постели да выпороть его собственным ремнем?

Со Стефани ей было легче, может, потому, что обе они во время встреч так редко открывают рты. Конечно, у Стефани своих забот хватает, не слишком-то благородно вешать на нее еще и чужие. Иное дело – Дженис. Она вроде всегда готова прийти на помощь. За обедом она своими тактичными замечаниями, случайными как бы вопросами умеет каждую разговорить. Да, пожалуй, Дженис – лучший вариант.

Остается еще, правда, Шанель, она всегда к ней так внимательна. Как же это она про нее забыла? Лэйрд явно одобряет их дружбу. Да и друг с другом Шанель и Лэйрд отлично ладят; когда они обедали втроем, это было так видно. У них много общих знакомых, и смеются они одним и тем же шуткам, как старые приятели.

В присутствии Лэйрда Шанель совсем не похожа на себя – куда мягче, куда женственнее. Впечатление такое, что они говорят друг с другом на каком-то странном языке без слов. Язык тела – кажется, что-то в этом роде Ариэль слышала. А как она наклоняется к Лэйрду, как понижает голос, обращаясь к нему! Неужели Лэйрд интересует ее как мужчина?

Ариэль почувствовала сильную боль и, забыв про синяки, прижала руки к груди. Ощущая, как боль растекается по всему телу, Ариэль внезапно подумала: ладно, допустим, события вчерашнего дня – это всего лишь галлюцинация, но синяки-то откуда взялись?

* * *

В ту ночь Ариэль проснулась от кошмара. Она лежала, съежившись, под одеялом, вся покрытая холодным потом.

В ушах все еще звенел собственный пронзительный крик. Ей отчаянно хотелось зажечь свет, но что, если, протягивая руку к ночнику, она ощутит чье-то прикосновение? Сухое и горячее либо влажное и холодное?

Прикосновение руки, а то и крохотного острого зуба.

«Ну возьми же себя в руки, – говорила она себе, – оставь эти фантазии». Ариэль напрягала слух, но доносилось до нее только собственное хриплое дыхание. А может, это вовсе не ее дыхание? Вроде собственные вдохи-выдохи перекрывает посторонний звук. Да, доносится какой-то слабый шелест, словно змея ползет по сухой траве, хотя змей Ариэль видела – не говоря уж о том, чтобы слышать, – только в зоопарке Сан-Франциско. И еще запах: знакомый и в то же время какой-то странный. Сладкий и одновременно удушливый – как запах призрака из ее кошмаров.

Нет, об этом думать нельзя. Надо подняться – надо, надо! – и зажечь ночник. А потом осмотреть всю комнату и убедиться, что в ней только и есть что большой бельевой ящик и низенький столик с мраморной столешницей, испещренной прожилками, покрытой благородной патиной времени – все такое знакомое, такое привычное.

Тут заскрипела половица, и Ариэль снова рухнула в пучину кошмара. Она была уверена, что кошмар как-то связан со скрипящими половицами и тяжелым дыханием и ощущением чьего-то прикосновения, неуловимого и опасного.

Вот странно: содержание этих жутких кошмаров она никогда не может вспомнить, запоминается только страх. При пробуждении всегда одно и то же. Обливаясь потом, она испытывает лишь парализующий ее ужас и пошевелиться не может. Только когда Алекс лежит рядом, можно быть уверенной, что кошмары не доконают ее. Он отпугивает даже самые страшные из них.

Возникли новые звуки. Шум уличного движения. Женский голос, подзывающий кошку: «Сюда, сюда, малышка».

Звук пролетающего самолета. Лай соседской собаки.

Вслушиваясь в эти обычные звуки, Ариэль откинулась на подушке в надежде, что все плохое осталось позади. Лишь при самом пробуждении испытывала она чувство ужасной отъединенности от мира. Может, это тоже часть кошмара? Может, нужно какое-то время, чтобы он рассеялся?

Как бы то ни было, теперь она могла двигаться, могла протянуть руку и зажечь лампу. От хлынувшего в комнату света Ариэль стало так легко на душе, что она даже улыбнулась. Но тут же улыбка погасла – в дверь громко постучали.

– Ариэль, ты здесь? Тебе ничего не нужно?

Услышь Ариэль эти слова несколькими мгновениями раньше, она бы от счастья обомлела при звуке одного голоса.

Она бы умоляла Алекса войти и остаться с ней до утра. Но сейчас, когда кошмар прошел, она даже не шелохнулась в надежде, что Алекс подумает, будто она спит, и уйдет.

Но дверь открылась, и слышно было, как шаги приблизились к кровати. Ариэль лежала с закрытыми глазами и старалась дышать как можно спокойнее, хотя и не сомневалась, что Алекса ей не обмануть.

– Ариэль, я знаю, что ты не спишь. Я уже лежал в постели, читал и тут услышал твой крик. В чем дело? Что, опять кошмары?

Ариэль со вздохом открыла глаза. На Алексе была пижама из гладкого блестящего шелка. Причуда, разумеется, но вполне безобидная, как-то сказал ей Алекс, – он любит ощущать во сне ласкающее прикосновение шелка.

– Да, – ответила Ариэль, – но теперь все прошло.

Алекс не обратил на ее слова ни малейшего внимания.

Сорвав одеяло, он опустился на колени у самого изголовья и наклонился к ней. Глаза его лихорадочно блестели. Пижама на бедрах натянулась, и Ариэль увидела, что Алекс изнемогает от желания. Чего это он так возбудился, смутно подумала она, от ее страха, что ли?

И тем не менее Ариэль послушно подвинулась, уступая ему место на кровати, и не сопротивлялась, когда он задрал ее ночную рубашку. На мгновение ей показалось, что, увидев синяки у нее на груди, он смутился, но нет, Алекс, не говоря ни слова, опустил голову, и, почувствовав прикосновение его влажных, горячих губ, Ариэль испугалась, что однажды, удовлетворяя свое неистовое желание, он просто проглотит ее целиком.

По-прежнему молча Алекс потянулся к лампе и выключил свет. Услышав шелест ткани, она поняла, что он раздевается, и в следующее мгновение почувствовала, как он устраивается подле нее.

– Ну же, – требовательно сказал он, и Ариэль, повиновавшись, стала ласкать его, как он учил, предчувствуя, что вот-вот и в ней проснется темное желание.

Она знала, что, удовлетворив свою похоть, Алекс и ей сделает хорошо, так откуда же это ощущение, будто вываляли ее в зловонной грязи? И осмелится ли она когда-нибудь кому-то – психиатру, исповеднику, другу, Лэйрду – сказать всю правду? Как признаться в том, что, пусть и вызывает у нее отвращение то, чем занимаются они в темноте, все равно оттолкнуть Алекса она не может, ибо слишком сильно нужен ей секс, пусть даже в такой, извращенной форме?

* * *

Потом, когда Алекс уже вернулся к себе в комнату, Ариэль снова зажгла свет и бросила взгляд на небольшие часы из слоновой кости, стоявшие на ночном столике. Только десять, Стефани наверняка еще на ногах. Порывшись в столе, Ариэль извлекла список телефонов, что дала ей Дженис, и обнаженная, как была, набрала номер.

Глава 20

По окончании того этапа своей жизни, который Стефани именовала «дурными временами» – когда ее всячески терроризировали и когда такой страшной смертью умерла ее любимая кошечка, – она уже больше не заводила домашних животных. От пережитого ужаса она боялась новой привязанности, и хотя близнецы постоянно уговаривали ее завести собаку, она упорно отказывала им.

Маловероятно, конечно, что она так же привяжется к кому-то, как в детстве, и все равно ей страшно становилось при одной мысли о том, каково будет детям, случись что-нибудь с новой кошкой либо собакой. Объяснить Ронни и Чаку истинные причины отказа было невозможно, вот она и повторяла, что от собак в доме один только беспорядок, что в шерсти у них заводятся блохи, что они жуют обувь, что ветеринар стоит безумно дорого, а они в ответ обещали, что возьмут на себя все: и кормежку, и прогулки, и чистку ковров.

Когда они заявили, что готовы разносить газеты и на вырученные деньги покупать собачью еду и оплачивать счета ветеринара, Стефани вспылила и сказала, что и слова больше не хочет слышать на эту тему. Разговоры действительно прекратились, но печальные взгляды остались, как остались тяжелые вздохи и беседы о том, какие потрясающие собаки у их приятелей.

Не то чтобы Стефани просто дурачила детей. Не будучи такой уж домовитой хозяйкой, она тем не менее не любила беспорядка. Даже девочкой ей было не по себе в неубранном доме. Что вообще-то говоря, довольно странно, поскольку мать ее к этим делам была вполне безразлична, объясняя – если вообще снисходила до объяснений – это безразличие тем, что слишком занята, чтобы еще пыль с мебели стирать. Однажды один из соседей насплетничал, что по поводу их дома думает другой сосед, на что мать Стефани сказала, что на чужие мнения ей наплевать.

Но Стефани, подслушавшей этот разговор, было не наплевать. Свою комнату она всегда держала в чистоте и порядке, платья всегда на месте, куклы и другие игрушки – тоже, на старой ореховой мебели – ни пылинки. Услышав, что говорят о матери, она взяла на себя уборку всего дома, что, впрочем, осталось почти незамеченным.

После замужества Стефани всегда держала уже свой собственный дом в идеальном порядке. Однажды, когда она попросила Дэвида в виде особой любезности класть грязные носки в бельевую корзину, а не на ее крышку, он сказал, что она просто помешана на чистоте. После Дэвид извинился, но Стефани этого эпизода, весьма ей не понравившегося, не забыла.

И чего это она именно сегодня вспомнила Дэвида? Думать-то надо совсем о другом – предстоит собеседование с возможным работодателем.

Аккуратно объехав припаркованную машину, она немного добавила газу. До назначенного часа оставалось еще много времени, но рисковать не хотелось – что, как попадешь в пробку? Лучше уж подождать на месте, чем с самого начала произвести дурное впечатление своей необязательностью.

Нервничая перед предстоящим собеседованием, Стефани тем не менее, как всегда, вела машину аккуратно, и, когда какой-то сумасшедший водитель рванул прямо от тротуара на середину дороги, она успела ударить по тормозам и избежала столкновения. Обидчик, набирая скорость, устремился вперед, а Стефани, наоборот, остановилась у бордюра, чтобы отдышаться.

Приходя постепенно в себя, она огляделась и обратила внимание на стоявшего поблизости молодого человека. Он сочувственно улыбнулся, и Стефани автоматически ответила на его улыбку. Как раз в этот момент из цветочного магазина вышел пожилой мужчина и властно взял юношу за запястье.

Только тут Стефани сообразила, что находится в Кастро – излюбленном месте встречи гомосексуалистов.

Она так быстро отъехала от тротуара, что шины завизжали. Глядя прямо перед собой, Стефани с трудом держала более или менее нормальную скорость – хотелось выжать газ до предела. При виде оживленной улицы, по которой прогуливались либо стояли небольшими группами мужчины, ее чуть не стошнило. Здесь, что ли, Дэвид болтается целыми днями?

Здесь находит себе дружков?

Так как же он смеет настаивать, чтобы Ронни с Чаком отправились с ним на рыбалку в эти выходные? В прошлое воскресенье она, не в силах больше выглядеть в глазах близнецов злодейкой, дала слабину и разрешила Дэвиду навестить их дома. Мальчики были на седьмом небе от счастья, но для нее это было настоящим испытанием. Даже смотреть на них было так тяжело, что всякий аппетит пропал.

Правда, Стефани удалось не подать виду, до чего ей не по себе. Предложив Дэвиду кофе, она молча слушала, как все трое оживленно обсуждают ход футбольного чемпионата. И даже когда Дэвид заговорил о рыбалке, на которую ездил один, без детей – что стоило Стефани укоризненного взгляда обоих, – она удержалась и не сказала ни слова.

В своей, давно уже утратившей белоснежную чистоту ирландской рыбацкой рубахе – Стефани подарила ее мужу на сорокалетие – он выглядел таким мужественным, что ее всю перевернуло. Похоже, он это чувствовал. Подняв голову и перехватив ее взгляд, Дэвид залился румянцем и поспешно отвернулся. Стефани охватило мстительное удовлетворение.

За весь день она не обменялась с ним и десятком слов, но наедине с мальчиками не оставляла, а когда Дэвид ушел, не обращая внимания на укоризненные взгляды сыновей, поднялась к себе и прилегла.

Ну что же, Дэвид хотя бы ощутил какой-то стыд и вину.

Отчего же он не оставит мальчиков в покое? Это свидание произвело на нее такое болезненное впечатление, что, когда Дэвид позвонил и спросил, отпустит ли она детей с ним на рыбалку в ближайшее воскресенье, она сказала: нет. Спорить Дэвид не стал, но чувствовалось, что он так и кипит от возмущения.

Послышался резкий сигнал автомобиля – полностью уйдя в свои мысли, Стефани едва не заехала на встречную полосу. Всю оставшуюся часть пути она проделала, полностью сосредоточившись на дороге.

Через полчаса она подъехала к стоянке, где висело объявление: «Только для служащих и посетителей агентства общественных связей „Оуэне“». Стоянка примыкала непосредственно к очень старому кирпичному зданию, сохраняющему очарование стиля рококо, столь любимого Стефани. Впрочем, никаких иллюзий относительно перспектив работы в этом доме у нее не было. Сколько уж раз, набравшись мужества и полная радостных ожиданий, отправлялась она на поиски, а результат был один: под тем или иным предлогом ей отказывали. Не то чтобы люди из отдела найма, проводившие с ней собеседование, были так уж неприветливы, нет; но каждая встреча завершалась одинаково: «Не надо звонить нам, мы сами вас найдем». А это означало отказ. И на сей раз, уверенно подумала Стефани, все будет так же.

Охранник внизу показал ей, как пройти в отдел найма.

В коридорах пахло свежей краской, все здание хранило следы недавнего ремонта, что Стефани явно порадовало: компания процветает. Она пришла на несколько минут раньше назначенного срока, и секретарша в приемной попросила ее немного подождать.

Несмотря на стандартную мебель, атмосфера в приемной показалась Стефани легкой и непринужденной. Сидела она спокойно, словно и не дрожало у нее все внутри. А чего бояться-то, одернула она себя В конце концов, в худшем случае мисс Эдварде просто укажет ей на дверь.

Десять минут спустя выяснилось, что мисс Эдварде – это средних лет дама в аккуратной светлой блузе и темной фланелевой юбке. Она приятно и, кажется, неподдельно улыбалась.

Как Стефани и ожидала, собеседование проходило по привычному сценарию. Отличие заключалось лишь в том, что в ходе вопросов-ответов мисс Эдварде не столь явно выказывала скептическое отношение к претендентке.

Нет, к сожалению, университета окончить не удалось – вышла замуж еще на третьем курсе. Да, собиралась заниматься искусствоведением. Нет, никакого опыта работы у нее нет, все время уходило на дом и детей. Но теперь она живет отдельно, скоро будет оформлен развод, и ей нужна работа. Спасибо, вы очень любезны, находя, что я выгляжу слишком молодо для женщины, имеющей двух детей-подростков.

К удивлению Стефани, когда собеседование закончилось, мисс Эдварде не сразу распрощалась с ней.

– Знаете, не стоит слишком упирать на то, что у вас нет опыта работы, это всегда немного отпугивает, – заметила мисс Эдварде, постукивая по столу тупым концом карандаша. – Разумеется, вы не настолько молоды, чтобы начинать с самых первых ступенек. В таких случаях администрация предпочитает выпускников, с ними легче иметь дело. Я лично дала бы возможность попробовать себя, но сначала мне надо поговорить с другими претендентами, да и вообще решение принимает начальство.

Мисс Эдварде что-то пометила в блокноте, и Стефани поняла, что собеседование окончено.

– Так или иначе, я скоро свяжусь с вами.

Иными словами: не надо звонить, мы сами вас найдем.

Добравшись до дому, Стефани уже подготовила себя к очередному отказу, если, конечно, мисс Эдварде удосужится ей позвонить. Лучше ожидать дурных вестей, твердила себе Стефани, вылезая из машины, чем предаваться пустым надеждам.

Но одна реплика, брошенная мисс Эдварде, не давала ей покоя: не надо слишком упирать на то, что у вас нет никакого опыта. Разумеется, мисс Эдварде права – оттого эти слова и запомнились. Впредь следует вести себя увереннее. Может, имеет смысл прослушать какой-нибудь курс, где тебя учат, как стать «самым-самым»?

* * *

Едва вставив ключ в замок и открыв дверь, Стефани поняла, что в доме Дэвид. Может, почувствовала она едва уловимый запах лосьона, которым он пользуется после бритья, а может, просто сработал инстинкт, как у кролика, безошибочно определяющего, что в кустах притаилась лиса. Во всяком случае, ни голоса его не было слышно, ни телевизора, ни музыки – раньше, до того как они расстались, у Дэвида всегда была привычка включать магнитофон. В доме стояла полная тишина. Так почему же Стефани так уверена, что он здесь?

– Дэвид? – окликнула она.

– Я здесь, Стефи, – донесся голос из гостиной.

Через проем двери Стефани увидела, что Дэвид расположился в удобном кожаном кресле, которое она подарила ему на первую годовщину свадьбы, эта покупка, собственно, знаменовала начало «настоящей» обстановки. Через высокое узкое окно в комнату потоками низвергался солнечный свет, при котором лицо Дэвида казалось посеревшим, а под глазами залегли густые тени. Гуляет, что ли, ночами? И где же, интересно? Хотелось бы также знать, в какие авантюры он теперь ввязывается? И как смеет подвергать, появляясь здесь, риску своих собственных сыновей?!

– Что тебе надо? – резко спросила Стефани. – И вообще, как ты попал в дом? Я ведь поменяла замки…

– Так у меня же есть ключ от гаража, а внутри двери оказались открытыми. Ну а что мне надо… По-моему, пора нам с тобой серьезно потолковать.

– Не о чем мне с тобой толковать. Уходи отсюда.

– Но ведь это и мой дом, Стефи, ты что, забыла об этом?

– Если для того, чтобы ты сюда не приходил, нужен специальный документ, что ж, я добуду его. И не воображай, что можешь крутиться вокруг дома, ожидая, пока мальчики вернутся из школы…

– Знаешь что, помолчи-ка и выслушай меня. Я хочу… да нет, настаиваю на том, чтобы регулярно видеться с Ронни и Чаком. Я хочу ездить с ними на рыбалку, ходить на футбол, в зоопарк, ужинать вместе. Если хочешь присоединиться к нам, милости просим, но в любом случае я должен иметь право видеться с детьми. И не советую противиться, все равно проиграешь.

Стефани глазам своим отказывалась верить. Сегодня Дэвид выглядел совершенно иначе. Куда делся его затравленный взгляд? Дэвид уж не отводит, как при последней встрече, глаз, смотрит прямо. Да еще указывает ей – совсем, что ли, стыд потерял? Неужто он впрямь считает, что может приходить сюда и командовать?

– Но ведь мы уже обо всем договорились. Да, ты можешь видеться с мальчиками, но только дома и только, когда мне это удобно.

Хоть и дала себе Стефани слово сохранять спокойствие, голос ее дрожал от гнева. Дэвид поморщился, и Стефани вспомнила, что он никогда не любил женщин с резкими голосами. Ну и черт с ним. Что он там любит, чего не любит, теперь это не имеет никакого значения.

– Я лично не принимал такого условия, – сказал он. – И не будем спорить. Попробуем лучше договориться.

Дэвид вытянул руку, словно собираясь прикоснуться к ней. Это было настолько неожиданно, что Стефани дернулась и отпрянула назад. Зубы у него сжались. Ага, не нравится?