Текст книги "Жнец у ворот"

50: Элиас

Когда я перебираюсь через стену, то пытаюсь не обращать внимания на ужасный хаос, в который погрузили город одержимые карконы. Рядом с собой я слышу волчий вой, который издают одержимые солдаты-меченосцы, сцепившиеся друг с другом.

Я всегда ненавидел Антиум. Все в нем так и вопит – «Это Империя!». Все, от высоких неприступных стен до улиц, архитектура которых подразумевает осадные войны. Они созданы, чтобы отражать атаки. Но сегодня я впервые порадовался, что этот город – столица меченосцев. Сейчас его атакует сильный противник, и укрепления Антиума должны помочь ему выстоять.

Я бегу по ветрам над улицами, устремляясь вниз по ступеням, которые должны привести меня к беснующимся одержимым солдатам. Меня ждут сотни призраков, которых нужно отыскать, успокоить магией и, наконец, освободить.

Ступени быстро мелькают под моими ногами, и я уже внизу, у ворот. Но тут я узнаю светловолосую голову воительницы, которая крушит одержимых молотом. Лицо ее потемнело от пепла, залито потом и слезами, однако она умело орудует боевым молотом, сокрушая собственных соотечественников. С запада слышатся стоны и крики, треск дерева и лязг металла. Карконы почти что во вратах.

– Стойте! – кричу я, и мой голос, усиленный магией Маута, гремит, заполняя собой пространство. Одержимые разом останавливаются и оборачиваются ко мне, моя магия притягивает их, как взгляд змеи зачаровывает мышь.

– Э… Элиас? – Кровавый Сорокопут подает голос, но я не удостаиваю ее взглядом.

– Ко мне! – приказываю я призракам. – Освободите тех, чьи тела вы захватили.

Призраки еще полны боевой ярости и не хотят подчиняться. Они сопротивляются, пытаются отползти в стороны. Мой гнев усиливается, и я кладу руки на рукояти мечей. Но магия Маута заливает меня изнутри, и я чувствую небывалый покой. Нет! – агрессивно кричит часть меня, ненавидящая вмешательство магии. Как смеет Маут управлять моим телом и разумом? Моим «я»?

Разве это справедливо? Я должен соединиться с магией, чтобы стать истинным Ловцом Душ. Первым делом я должен был отринуть свои земные привязанности, а теперь Маут заставляет меня отказаться от своей личности и собственного тела. От своего «я».

Нет! – кричит упрямая частица моей души. – Нет. Нет. Нет!

Но как иначе я смогу переправлять такое количество призраков? То, что они вырвались на свободу и сейчас здесь – моя вина. Страдания, которые они причиняют живым, – тоже моя вина. Мне никогда ее не загладить. Все совершенные ими убийства будут тяготить мою душу до самой смерти. Я не могу исправить это зло, но могу его остановить. А чтобы это сделать, я должен сдаться Мауту и отрешиться от себя.

Бери меня, – говорю я магии. – Становись мной. Я готов.

– Освободите тела тех, кого вы захватили, – повторяю я свой приказ.

Призраки медлят. Все они так шокированы фактом собственной смерти, так жаждут снова получить себе тело, чтобы иметь возможность любить, причинять боль, попросту хоть что-то чувствовать…

– Здесь вас ничего не ждет. Только страдание. Ваше место не здесь.

Я магией притягиваю их всех к себе. Маут с каждой секундой все глубже входит в мою кровь, в душу, пропитывает меня собой. Кровавый Сорокопут и Фарис смотрят на меня, раскрыв рты, и не видят своего друга Элиаса Витуриуса. Они видят не того парня, который сбежал из Блэклифа, противостоял Коменданту и Императору и выбрался из тюрьмы Кауф. Они видят не мальчика, вместе с которым переживали суровую школу Блэклифа.

Они видят Ловца Душ.

Призраки с горестными вздохами выходят из захваченных ими тел и один за другим уходят из этого мира. Сначала десятками, потом, когда я позволяю магии полностью завладеть мной, – сотнями. Хаос вокруг утихает, солдаты, бывшие одержимыми, потихоньку приходят в себя.

– Ты пришел, – выдыхает Кровавый Сорокопут, по лицу ее текут слезы. – Ты услышал мой зов и пришел нас спасти. Элиас, карконы уже на стене, они убивают нас. Мы теряем город. Они вот-вот будут здесь.

– Я пришел не на твой зов, – она слышит мой голос – бесстрастный голос Маски. И все же, это не мой голос. Это голос Маута.

– Остановись! – кричу я ему внутри своей головы. – Это же мой лучший друг! – но Маут не внемлет мне.

– Я пришел, – слышу я его голос, исходящий из моих собственных уст, – потому что поклялся исполнять свой долг. Мой долг – охранять мир живых от мира призраков. Оставь меня в покое, чтобы я мог выполнять свою работу, Кровавый Сорокопут. А я оставлю в покое тебя, чтобы ты делала свою работу.

Я убегаю от нее по ветрам, спеша к другой группе одержимых солдат. Небеса, что я натворил? Почему я был так жесток?

Потому что так нужно. Я знаю ответ раньше, чем задаю вопрос. Потому что мой долг – переправлять призраков. Долг превыше всего.

Любви здесь места нет.

Я перелетаю через стену города и оглядываюсь в поисках следующей группы диких призраков. Для человеческого глаза они почти невидимы, похожи на вспышки во тьме. У восточных ворот Антиума карконы собираются вокруг огромного тарана длиной с мариннский торговый корабль. Они тащат таран вперед, раскачивают его и ударяют в ворота древнего города, проламывая их, как удар кулака прорывает лист пергамента.

На стенах пусто. Никто не льет сверху раскаленную смолу. Лучники не осыпают врагов стрелами. Меченосцы отступили. Только единственная фигура, бледнокожая женщина, идет навстречу врагу. За ней следует небольшой отряд. Это Керис Витурия. Она выглядит такой спокойной, когда перед ней рушатся ворота.

В воздухе раздается громкий стон, даже громче, чем вопли умирающих, чем крики сражающихся. Дерево разлетается в щепы, металлические скобы гнутся, и душераздирающий вой победителей поднимается со стороны карконских отрядов.

Восточные ворота разбиты, в них устремляются карконские орды. Город Антиум, основанный еще Таиусом Первым, столица Императора Инвиктуса и Жемчужина Империи, взят. Его жители обречены.

Я отворачиваюсь и ухожу. Потому что это – не моя забота.

51: Кровавый Сорокопут

Я бегу вверх по ступенькам казарм и слышу крики Ливви. Небеса, она, должно быть, умирает! Ребенок умирает! Небеса, что же нам делать…

Когда я врываюсь в комнату, я вижу, что моя сестра стоит на четвереньках, пригнувшись к полу. Раллиус держит ее руку в своей огромной руке, все его тело страшно напряжено, темное лицо искажено гримасой.

– Императрица, – обращаюсь я к ней. – Ливия! Я пришла.

– Он идет, Элли, – выдыхает Ливия. – Ребенок идет. Раллиус утром, как обычно, попробовал мой чай и нашел, что у него какой-то странный вкус. Я не знаю, что делать. Я… мне… мне так плохо…

О преисподняя. Я совершенно ничего не знаю о родах.

– Может быть, тебе лучше подняться и сесть?

Слышится стук в дверь.

Все мы – Раллиус, Фарис, Ливия и я – мгновенно умолкаем. Никто, кроме Маркуса, не может знать, что она здесь. Но я скакала сюда вслед за Фарисом в такой спешке, что нам и в голову не приходило оглядываться. Если кто-то хотел нас выследить – это был его шанс.

Сестра закусывает свой кулак и стонет, прижимая ладонь к животу. Платье ее мокро – уже отошли воды, лицо мертвенно-серое, по нему градом катится пот. Раллиус убирает руку, которой ее поддерживал, и тянет из ножен клинки. Я заслоняю Ливви собой, Фарис взводит арбалет и направляет его на дверь.

– Кто там?

Нам отвечает женский голос.

– Мне… нужно поговорить с Кровавым Сорокопутом. Я… могу вам помочь.

Я не узнаю этот голос, хотя что-то в нем кажется мне странно знакомым. Я жестом приказываю Раллиусу открыть. Менее чем через секунду пришелица прижата им к стене, к ее горлу приставлен клинок Раллиуса.

Ей нет нужды сбрасывать капюшон, я и так ее сразу узнаю. Эти золотистые глаза невозможно забыть.

– Ты! – выдыхаю я, но она поднимает руки, показывая, что безоружна. Ножны у ее пояса тоже пусты.

– Я могу принять роды, – говорит она. – Меня прислала Кухарка.

– Какого адского дьявола эта старая карга прислала именно тебя? – спрашиваю я.

Ливия снова кричит от боли, не в силах сдерживаться, и Лайя бросает на нее взгляд через плечо.

– Ребенок совсем близко, – говорит она. – Через несколько секунд будет следующая схватка, очень сильная. Роды начались.

Небеса, я представления не имею, как она сюда попала. Может быть, это попытка убийства? Но с чего бы Лайе из Серры так рисковать? Она ведь прекрасно понимает, что попытка навредить моей сестре приведет ее к немедленной гибели.

– Я не хочу причинить ей никакого вреда, – говорит Лайя. – Меня привела судьба, Кровавый Сорокопут. Позволь мне помочь.

– Если моя сестра или ее ребенок умрет, – говорю я, открывая ей дорогу, – с ними умрешь и ты.

Она не удостаивает меня ответом, только быстро кивает в знак того, что услышала меня. Она и так все понимает. И быстро разворачивается к Фарису, который сощуривает глаза, рассмотрев ее лицо.

– Подожди-ка, – говорит он. – А ты случайно не…

– Да, это я, – не дослушав, отмахивается она. – Принеси горячей воды. Скорее, лейтенант Фарис. Воды нужно два ведра. И еще чистые простыни из прачечной – штук десять. И полотенца.

Она склоняется над моей сестрой и поднимает ее за локоть.

– Давай-ка избавимся от этой одежды, – говорит она с мягкой уверенностью, которая сразу успокаивает Ливию. Моя сестра выдыхает, пока Лайя помогает ей расстегнуть платье, приказав Раллиусу отвернуться.

Я переминаюсь с ноги на ногу.

– Не уверена, что это соответствует прили…

– Она рожает ребенка, Кровавый Сорокопут, – перебивает Лайя. – Это тяжкая и кровавая работа, и ее тело ничто не должно сковывать. Это может навредить ребенку.

– Хорошо, – соглашаюсь я, не в силах разобрать, старается она меня разозлить или просто смеется надо мной.

– Когда лейтенант Фарис вернется с горячей водой, – раздает указания Лайя, – вылей, пожалуйста, ее в ванну. Потом хорошо вымой руки, обязательно с мылом. Сними все свои кольца. Можешь положить их сюда, – она указывает на край ванной, а сама удобно усаживает полуголую Ливию на край моего стола.

Тут возвращается Фарис, бросает единственный взгляд на Ливви и загорается краской раньше, чем я принимаю ведра с водой у него из рук. Он сдавленным голосом спрашивает Лайю, куда положить простыни.

– Стойте на карауле, лейтенант Фарис, – Лайя забирает у него простыни. – Снаружи я встретила всего двух стражников, и они едва обыскали меня. Если мне не слишком трудно было сюда проникнуть, еще легче это будет сделать врагам.

За стенами бьют барабаны, и я слышу панику в отдаваемых ими приказах. Всем отрядам – немедленно к воротам второго уровня! Всеобщий сбор! Вторжение противника! О преисподняя, неужели первый уровень уже взят?

– Я должна идти туда, – говорю я. – Наш город…

– Я одна не справлюсь, Сорокопут, – возражает Лайя. – Хотя я уверена, что твой человек, – она кивает на лейтенанта Раллиуса в углу, смотрящего на нас диким взглядом, – мог бы помочь, но все же Императрица – твоя сестра. Останься с ней, так ей будет спокойнее.

– Но город… карконы…

Тут Ливви снова издает сдавленный вскрик, и Лайя ругается себе под нос.

– Сорокопут, ты уже вымыла руки с мылом?

Я немедленно мою руки, и Лайя, схватив меня за локоть, подтаскивает к Ливии.

– Упрись руками в бедра своей сестры, – она показывает, где именно. – С каждым ее криком нажимай здесь и здесь. Это облегчит ее боль. В промежутках между криками растирай ей плечи. Еще следи, чтобы волосы были откинуты назад и не мешали, и вытирай ей пот.

– О небеса, – выдыхает Ливия. – Меня сейчас вырвет.

Внутри меня все сжимается.

– Что не так?

– Все так, – шепчет Ливия успокаивающе, но взгляд ее явственно просит меня заткнуться. – Это прочищает желудок, только и всего.

Девчонка-книжница подставляет моей сестре ведро и продолжает говорить с ней успокаивающим тихим голосом, а сама в это время растирает руки – ладони и выше, вплоть до локтей, – пока ее золотистая кожа не становится красной. А потом она заходит спереди и просовывает моей сестре руку между ног. Я смотрю в сторону, страшно смущенная. Ливия снова содрогается всем телом, с момента ее последнего вскрика прошло всего несколько минут. Я продолжаю нажимать ей на бедра. Она расслабляется.

– Как… как часто тебе приходилось это делать? – спрашивает Лайю Ливви.

– Достаточно, чтобы точно знать – у тебя все пройдет хорошо, – отвечает книжница. – А теперь давай вместе дышать.

Последующие два часа моя сестра мучается в родах, а девчонка-книжница говорит ей и нам всем, что нужно делать. Иногда Ливия присаживается, иногда начинает ходить по ее приказу. Когда я предлагаю Ливии прилечь на мою кровать, обе женщины оборачиваются и обрывают меня яростным «Нет!». Я тут же умолкаю.

Снаружи барабаны бьют все яростнее и отчаянней. Я нужна там, я должна защищать город. И все же я не могу оставить Ливию. Я должна увидеть, как родится ребенок, потому что в нем – все наше будущее. Если город все же падет, я должна спасти его, переправить в безопасное место. Меня раздирает надвое. Я шагаю по комнате, не находя себе места, не понимая, что же мне теперь нужно делать. Небеса, почему роды – такое хлопотное занятие? И почему до сих пор у меня не было времени что-нибудь узнать о рождении детей?

– Лайя, – обращаюсь я наконец к книжнице, пока Ливия отдыхает между схватками. – Город… город вот-вот возьмут штурмом. Я слышу сигналы барабанов. Мне нельзя здесь оставаться, мое место там. Раллиус мог бы…

Лайя оттаскивает меня в сторону, губы ее плотно сжаты.

– Она никак не может разродиться, – шепчет она. – Что-то идет не так.

– Ты же говорила ей, что все пройдет хорошо.

– Я не дура, чтобы говорить роженице, что с ней что-то не так, – шипит Лайя. – Я приняла немало родов и два раза видела подобное. В обоих случаях умерли и ребенок, и мать. Они в опасности. Ты можешь мне понадобиться. – Она многозначительно смотрит на меня, и я понимаю. «Мне может понадобиться твоя целительская магия».

ВРАГ ПРОРВАЛСЯ! ГЛАВНЫЕ ВОРОТА! ОБЩИЙ СБОР – У ВОРОТ НА ВТОРОМ УРОВНЕ!

Барабаны бьют отчаянно, посылая приказ за приказом, чтобы все держащие в руках оружие знали, куда им идти, что им делать.

Ливия кричит и выгибается, но на этот раз ее крик звучит иначе. Я снова разворачиваюсь к своей сестре, молясь небесам, чтобы барабанщики ошиблись.

Лайя повсюду стелит простыни – на стулья, на пол. Просит меня принести еще воды, а когда она велит мне расстелить на кровати толстое полотенце, моя сестра мотает головой.

– У меня… есть одеяло, – выговаривает она. – Лучше его взять. Оно там… в ящике стола. Я привезла его с собой.

Я быстро нахожу это одеяло – клетчатое, пуховое, мягкое, как облако. Клетка бело-голубая, это наши гербовые цвета. Сейчас я особенно четко сознаю, что рождается ребенок нашего рода. Новый маленький Аквилла. Мой племянник. Это мгновение стоит дороже, чем все удары карконских снарядов, чем все барабаны и крики моей сестры. Как бы я хотела, чтобы здесь сейчас присутствовала мама. И Ханна.

Но вместо них здесь одна только я. Почему же все пошло плохо?

– Ну вот, Ливия, – говорит Лайя. – Время совсем подошло. Ты вела себя храбро и стойко. Нужно еще чуть-чуть храбрости и стойкости – и ты возьмешь в руки своего ребенка. Я обещаю, что после родов боли почти не будет.

– Как… откуда ты знаешь…

– Знаю, уж поверь мне, – Лайя так убедительно улыбается, что даже я ей верю. – Сорокопут, возьми сестру за руки. – Она понижает голос до шепота и добавляет: – И пой для нее.

Сестренка вцепляется в мои руки с силой Маски в полном боевом снаряжении. Раллиус и Фарис стерегут двери, а я нахожу в своем разуме песню Ливии и пою ее, вкладывая всю себя в то, чтобы придать ей сил, удержать ее. Лайя тем временем побуждает ее тужиться, и моя сестра старается, как может.

Я никогда раньше особенно не думала о родах, о детях. Ведь сама я не собиралась никого рожать. И никогда не буду повитухой. У меня есть сестра, но совершенно нет подруг. Все мои друзья – мужчины. Мне никогда не хотелось стать матерью, хотя я всегда радовалась тому, что мама так любила нас. А она отчаянно любила нас, это порой даже пугало… Она называла каждого из своих детей чудом. Теперь, когда моя сестра с криком разрешается от бремени, я понимаю значение этого слова – «мое чудо».

Лайя поднимает за ножки мокрое, скользкое, грязное… человеческое существо. Она выхватывает из моих рук полотенце и укладывает на него ребенка, одновременно разматывая узел пуповины, обхвативший его за шею. Она двигается быстро, почти лихорадочно, и меня наполняет странный, незнакомый доселе ужас.

– Почему он молчит? – восклицаю я. – Почему он…

Лайя засовывает палец в ротик ребенка, очищает его, вынимая какую-то слизь, и через мгновение он издает душераздирающий первый крик.

– О! – кричу я, когда Лайя разворачивает новорожденного ко мне лицом. – Он… я…

– Быстро прошепчи ему на ухо свои пожелания, – говорит книжница. Я удивленно смотрю на нее, она нетерпеливо переводит дыхание. – Это древний обычай, на удачу ребенку.

Она передает мне младенца и поворачивается к моей сестре. Одним небесам ведомо, что она там делает, потому что все мое внимание приковано к новорожденному. Он уже не пищит, только внимательно смотрит на меня и кажется удивленным и испуганным. Я его вполне понимаю.

Кожа у него золотисто-смуглая, на несколько тонов темнее, чем была у Ливии после того, как она проводила все лето, загорая на солнце. Волосы малыша прямые и черные. Глаза – желтоватые, как у отца, и все же это не глаза Маркуса. Это чистые, прекрасные, невинные глаза ребенка.

Он открывает ротик и издает звук. Я слышу что-то вроде «Э-э-э», как будто он первым делом пытается позвать меня по имени. Да, это глупая мысль, но она наполняет меня гордостью. Он уже признает меня за свою.

– Здравствуй, племянник, – я прижимаю его к себе, мое лицо находится всего в паре дюймов от его личика, и шепчу ему на ухо: – Я желаю тебе радости, любящей семьи, приключений, которые превратят тебя в мужчину. Желаю истинных друзей, которые разделят с тобой эти приключения.

Его ручка взлетает, и крохотный кулачок ударяет меня по лицу, оставляя пятнышко крови на серебряной маске. Я узнаю в младенце что-то свое. В нем есть мои черты – не в лице, нет, где-то глубже. Я вспоминаю песню, которую пела для него, и думаю о том, как участвовала в его созидании.

Крики, раздающиеся снаружи, отвлекают мое внимание от новорожденного. Знакомый голос слышится все громче – это Маркус поднимается вверх по ступеням. Он пинком распахивает дверь и предстает на пороге – Император в сопровождении десятка людей клана Аквилла. Все окровавленные, с мечами наголо. Я не знаю, чья это кровь. Их самих или убитых ими карконов. Маркус не смотрит ни на Ливию, ни тем более на Лайю. Он сразу бросается ко мне. Два шага – и он передо мной. Даже не заботясь о том, чтобы убрать меч в ножны, Маркус протягивает руки, чтобы взять своего ребенка. Я протягиваю ему малыша, но все мое тело напрягается от ненависти.

Маркус долго вглядывается в личико младенца. Я не могу понять его выражения. И Маркус, и малыш молчат. Император наклоняет голову к плечу, словно прислушиваясь, а потом кивает.

– Закариас Маркус Ливиус Аквиллус Фаррар, – произносит он. – Я желаю тебе долгого императорского правления, славы в бою и брата, который будет прикрывать твою спину. – Он возвращает мне ребенка. Я поражаюсь, как осторожно и заботливо он это делает. – Сорокопут, немедленно забирай свою сестру и ребенка и увози их из города. Это приказ. Она хочет его убить.

– Кто – Комендант?

– Да, чертова сука Комендант! – рычит Маркус. – Ворота пали. Карконы прорвались на первый уровень. Она оставила свой отряд на одного из лейтенантов и направляется сюда.

– Сорокопут, – неожиданно звучит приглушенный голос Лайи. Она сгорбилась и опустила на лицо капюшон. Я понимаю, что она знает Маркуса. Он ведь как-то раз едва не убил ее, после того как пытался изнасиловать. Я содрогаюсь при мысли об этом. Сейчас она пытается говорить искаженным голосом, хрипло, с придыханием. – Простите… ваша сестра.

Я оглядываюсь – Ливия смертельно бледна.

– Я в порядке, – тихо бормочет она. – Только дайте его… дайте его мне.

Я бросаюсь к ней и хватаю ее за руку. Я начинаю петь ее песню. Мне наплевать на солдат Маркуса, которые могут это увидеть, даже на Раллиуса и Фариса. Я пою, пока не чувствую, что она восстановилась, что смерть отступила от нее. В миг, когда лицо ее приобретает обычный цвет, Маркус сдергивает ее с постели и тащит в прачечную, открывая дверь ногой. Раллиус бежит вперед, за ним Фарис, следом – моя сестра.

Маркус не удостаивает ребенка второго взгляда. Он жестом приказывает мне немедленно уходить.

– Государь, – говорю я, – я не могу оставить город, когда…

– Защищай моего наследника, – рычит он. – Город мы потеряли.

– Не… не может быть…

Но он просто вталкивает меня в туннель и захлопывает дверь за моей спиной. И только очутившись тут, в полной темноте, я понимаю, что не имею представления, где сейчас Лайя.

* * *

Потом мы бежим. Из туннелей не слышно звуков сражения, но мой разум горит при мысли об этом. Часть меня рвется вернуться в битву, но другая часть понимает, что главное – вывести сестру и маленького Закариаса из гибнущего Антиума.

Когда мы добираемся до места отдыха – большой пещеры между туннелями, где Харпер разместил отряд солдат для помощи с эвакуацией – я замедляю ход.

– Мне нужно вернуться, – говорю я.

Ливия отчаянно трясет головой. Закариас тихонько пищит, чувствуя тревогу своей матери.

– Нет. Ты же получила приказ.

– Я не могу оставить город, – говорю я. – Только не так. Не убегая от опасности темными туннелями. Там, позади, остаются люди, которые на меня рассчитывали. Я не могу их подвести.

– Элли, нет!

– Фарис! Раллиус! Отведите ее к Харперу. Вы знаете, где его искать. Помогите ему, чем только сможете. В городе еще осталось множество плебеев, и в туннелях тоже полно народа, нужно вывести их наружу. – Я приближаюсь к ним вплотную и тихо добавляю: – Если что-нибудь случится с ребенком, клянусь небесами, я убью вас обоих своими руками.

Они салютуют мне, и я поворачиваюсь к сестре, чтобы в последний раз посмотреть на ребенка. Я долго-долго смотрю на него, а он глядит мне прямо в лицо и успокаивается.

– Увидимся, малыш, – я наклоняюсь поцеловать его и Ливию и быстро ухожу, не слушая мольбы моей сестры. Она яростно кричит, приказывая мне немедленно вернуться и остаться с ней.

Выйдя из туннеля в казармах Черной Гвардии, я тут же начинаю задыхаться от дыма. Густой дым заполняет прачечную. Огонь ревет, пожирая казармы. С соседних улиц слышатся вопли нападающих карконов. Сюда они еще не добрались, но вот-вот доберутся.

Я заматываю лицо платком и низко нагибаюсь, чтобы не наглотаться дыма. Боевой молот уже у меня в руке. Когда я выбегаю из комнаты, то едва не поскальзываюсь в нескольких лужах крови.

Люди клана Аквилла, телохранители Маркуса, валяются мертвыми. Видно, что прежде, чем умереть, они отправили на тот свет немало людей Коменданта. Ее тела среди трупов нет. Но я и не думала, что она может так погибнуть. Керис Витурия не из тех, кто готов умереть в подобной схватке.

Среди трупов я вижу нескольких мореходов. Какого дьявола они тут делают? И тут я слышу зовущий меня запинающийся голос.

– Со… Сорокопут…

Голос такой тихий, что сначала я даже не могу разобрать, откуда он исходит. Я иду на звук сквозь клубы дыма – и наконец нахожу Императора Маркуса Фаррара. Непобедимого Императора и нашего государя. Он пригвожден к стене своим же собственным мечом. Руки его тщетно зажимают рану на животе. Он мучается от ужасной боли уже несколько часов перед тем, как умереть. И Комендант сделала это нарочно.

Я подхожу к нему. Пламя уже лижет поручни лестницы, снизу слышится громкий треск – обрушивается потолочная балка. Мне нужно срочно выбираться отсюда, бежать через окно. А это чудовище бросить умирать.

Как долго я этого ждала! Как долго желала ему смерти. И все же, видя его таким – пригвожденным к стене, как шкурка животного, убитого для развлечения, – я испытываю только жалость.

И что-то еще. Тягу, желание исцелить его. Нет! О нет, нет, только не это!

– Керис эвакуировала Архивный Чертог, Сорокопут, – шепчет Маркус. Голос его спокоен, только очень тих. Он бережет дыхание, чтобы успеть сказать все, что должен. – Еще она эвакуировала Сокровищницу.

Я облегченно выдыхаю.

– Значит, Империя выживет, даже если мы потеряем Антиум.

– Она сделала это несколько недель назад. Керис хотела, чтобы город пал, Сорокопут. Она знала, что карконы вызовут призраков. Знала, что они победят.

Кусочки головоломки с щелканьем соединяются в единую картину.

– А Отцы патрицианских кланов…

– Еще до начала атаки карконов уехали в Серру, – говорит Маркус. – Она руководила их эвакуацией.

Да… И хранитель сокровищницы согласился встретиться с ней, несмотря на то, что она некогда убила его сына. Должно быть, она рассказала ему о том, что вскоре должно случиться. Наверное, обещала спасти его семью в обмен на перевозку сокровищ Империи в безопасное место.

И Архивный Чертог. «Архивный Чертог как раз собрался переезжать…» Это говорил мне Харпер, когда по моему приказу собирал информацию о Коменданте.

Просто тогда мы не понимали, что это значит.

Керис знала, что город падет. Она сама это спланировала прямо у меня под носом.

Небеса, мне следовало убить ее. И неважно, что подумали бы плебеи, был бы свергнут Маркус или нет. Мне просто уже давно следовало убить эту дьяволицу.

– Легионы из Силаса и Эстиума, – начинаю я.

– Они не придут. Она подделала приказы.

«Так не должно было произойти, Кровавый Сорокопут. Запомни это. Пока игра не закончена».

Маркус не говорит, что это моя вина. Нет нужды произносить это вслух.

– Антиум падет, – тихо продолжает он. – Но Империя выживет. В том числе стараниями Керис, хотя она старается не для того, чтобы мой сын остался в живых и правил. Останови ее, Кровавый Сорокопут. Посади моего сына на трон, – он протягивает ко мне руку. У него еще достаточно сил, чтобы стиснуть мою руку до боли, до крови. – Поклянись клятвой крови, что ты сделаешь это.

– Клянусь, – отвечаю я. – Клятвой крови и кости.

На меня снова накатывает жажда исцелить его. Пока я борюсь с ней, он снова подает голос.

– Сорокопут, – говорит он. – Слушай мой последний приказ.

Исцели меня, – ожидаю я услышать. Магия откликается мне, готовая к использованию, несмотря на то, что мне омерзительна, ненавистна сама мысль о его спасении. Как я могу исцелять его – демона, который убил моего отца, мучил меня, истязал и бил мою сестру?

Огонь стремительно приближается. Беги, Сорокопут! Спасайся!

Маркус отпускает мою руку и пытается нащупать кинжал на поясе. С трудом вытащив его из ножен, он вкладывает его мне в ладонь.

– Удар милосердия, Кровавый Сорокопут. Это мой приказ. Я знаю, что не заслужил милосердия. Я не хочу его, но все же сделай это. Потому что ты хороший человек, – эти слова он словно выплевывает мне в лицо. – Поэтому тебя любил мой брат.

Наши взгляды встречаются. Как всегда, его глаза полны гнева и ненависти. Но в них я вижу что-то еще, чего не видела за все пятнадцать лет, которые знаю Маркуса Фаррара – покорность судьбе.

– Сделай это, Сорокопут, – шепчет он. – Он ждет меня.

Я думаю о малыше Закариасе, о том, как чист и невинен его взгляд. Должно быть, когда-то глаза Маркуса были такими же. Может быть, когда его брат-близнец Зак смотрел на него, он видел именно это – не чудовище, которым Маркус стал, а брата, каким он когда-то был.

Я вспоминаю, как умер мой отец, мать и сестра Ханна. Лицо мое совершенно мокро от слез. Когда Маркус заговаривает снова, я едва слышу его слова.

– Сорокопут… прошу тебя.

– Император умер, – голос мой дрожит, но я обретаю силу в своей серебряной маске и говорю более уверенно, без всяких эмоций. – Да здравствует Император!

Я перерезаю ему горло кинжалом и не отвожу взгляда, пока в глазах бывшего Императора не угасает последний свет жизни.