Текст книги "Жнец у ворот"

55: Кровавый Сорокопут

Карконы наводняют Антиум, берут уровень за уровнем, бешеные вопли их воинов леденят кровь. Их одержимые мертвы, благодаря, скорее всего, вмешательству Элиаса.

Но невосполнимый ущерб уже причинен. Они нанесли нашим войскам огромный урон, потери очень велики. Маркус был прав – столица Империи потеряна, она пала.

Мой гнев – это чистое яростное пламя. На волне этого пламени я иду вперед, сокрушая каждого каркона, который встречается мне на пути. Но когда я замечаю впереди знакомую светловолосую фигуру, которая спешит куда-то в центр с небольшим отрядом солдат, мой гнев достигает предела.

– Стоять, проклятая предательница!

Она останавливается при звуке моего голоса, но разворачивается не сразу, словно дразня меня.

– Как ты могла? – Голос мой дрожит от ярости. – Это же твой собственный народ! Только ради власти? Но что проку быть императрицей, если ты не любишь тех, кем хочешь править? У тебя не останется больше подданных, если они погибнут!

– Императрицей? – Она насмешливо качает головой. – Последнее, чего я хочу – это стать Императрицей! Зачем останавливаться на имперском троне, если Князь Тьмы предложил мне власть над кочевниками, книжниками, мореходами и карконами? Над всеми народами мира!

Нет… О преисподняя, нет!

Я бросаюсь на нее, потому что мне нечего терять. Здесь нет ни Отцов, перед которыми нужно держать лицо, ни приказов, которым нужно следовать. Я просто превращаюсь во вспышку чистого гнева, которым я одержима, как демоном.

Она легко отступает в сторону, и ее людям – все они Маски – требуется не так много времени, чтобы скрутить меня. В ее руке блестит нож, и она почти ласково проводит его кончиком по моему лицу, щекам, лбу.

– Интересно, насколько это будет больно, – мурлычет она.

А потом разворачивается, вскакивает в седло и уезжает прочь. Ее люди удерживают меня, пока она не уехала, а потом отбрасывают в сторону, как мусор.

Я не пытаюсь их преследовать. Даже не смотрю им вслед. Комендант могла бы убить меня, но зачем-то оставила в живых. Одним небесам ведомо, почему, но я не собираюсь упускать свой шанс. Я вслушиваюсь в бой барабанов, узнаю, где находятся остатки Черной Гвардии, и уже совсем скоро присоединяюсь к ним. Их очень мало, всего несколько сотен солдат, и они сдерживают волну атакующих на площади, в квартале торговцев. Я пытаюсь найти в неразберихе Декса. Молюсь небесам, чтобы он все еще оставался в живых, и едва не ломаю ему ребра от неожиданности, когда он сам первый находит меня и хватает за плечи.

– Проклятье, Декс, где все наши люди? – кричу я, стараясь перекричать какофонию битвы. – Не может быть, чтобы это было все, что осталось!

Декс качает головой, из десятка его ран сочится кровь.

– Однако это так.

– Что с эвакуацией?

– Удалось переправить через пещеры Пророков несколько тысяч. Еще несколько тысяч до сих пор в туннелях. Входы обрушены. Те, кто успел войти…

Я поднимаю руку. С ближайшей барабанной башни слышится послание. Его непросто расслышать в царящей неразберихе, но хотя бы конец я могу разобрать: «Войско карконов приближается к Паломническому ущелью».

– Харпер выводит эвакуированных как раз к ущелью, – выдыхаю я. Разум мой кричит: Ливия! Ребенок! – Должно быть, карконы послали туда разведчиков и выследили, куда выходит подземный ход. Если они перейдут ущелье, эти ублюдки убьют всех. Всех, кого Харперу удалось эвакуировать.

– Зачем им нас преследовать? – спрашивает Декс. – Зачем им сдались беглецы, если они знают, что сейчас получат целый город?

– Потому что Гримарр знает, что мы не позволим ему удержать Антиум, – отзываюсь я. – Он хочет быть уверен, что, пока его люди вырезают нас в городе, они перебьют и как можно больше тех, кто мог бы впоследствии бросить ему вызов.

Я знаю, что должна сказать, и заставляю себя сделать это.

– Город потерян. Теперь он в руках Гримарра. – Небеса в помощь тем беднягам, которые останутся здесь под властью этого демона. Я не забуду их. Но прямо сейчас я ничего не могу для них сделать. Я только хочу спасти тех, у кого еще остался шанс убежать. – Передай мой приказ. Каждый оставшийся у нас солдат должен отправиться к Ущелью. Это наш последний редут. Если мы сможем их остановить – это произойдет именно там.

* * *

К тому времени, как Декс и я с моими людьми добираемся до Ущелья возле северной границы города, карконы подходят уже совсем близко, твердо намеренные уничтожить нас.

Я смотрю на их войска, льющиеся из Северных ворот по Паломнической дороге, и вижу, что эту битву нам не выиграть. У меня с собой не больше тысячи воинов. У врага – больше десяти тысяч, и еще больше они могут призвать на помощь из города, если понадобится. Хотя наши клинки и лучше карконских, нам их не одолеть.

Паломническое ущелье – это десятифутовая расщелина между острыми утесами посреди широкой равнины. Паломническая дорога идет через долину, вливается в Ущелье – и в итоге проводит к пещерам Пророков.

Я оглядываюсь через плечо, наконец оторвавшись от созерцания карконской армии. По дороге сюда я надеялась, что увижу Паломническую дорогу пустой, что все эвакуированные уже прошли сквозь ущелье в пещеры. Но я вижу сотни меченосцев, а среди них и книжников, которые до сих пор тянутся по дороге. Из выходов туннелей выбираются все новые и новые беглецы, направляясь к пещерам Пророков.

– Передай Харперу послание, – говорю я Дексу. – Доставь его лично. Пусть пустит белый дым, когда последний беглец войдет в пещеры. Потом – обрушить за собой вход. Никого больше не ждать. Ты отправляешься с ним.

– Сорокопут…

– Это приказ, лейтенант Атриус. Сохрани ее жизнь. Сохрани жизнь моего племянника. Ты еще увидишь, как он взойдет на трон.

Мой друг смотрит на меня долгим взглядом. Он понимает, что именно я ему сообщаю: я не хочу, чтобы он возвращался ко мне. Сама я собираюсь умереть сегодня со своим народом, но он должен остаться в живых.

Он отдает мне честь.

– Верность долгу, – цитирует он, – вплоть до смерти.

Я поворачиваюсь к своим бойцам. Маскам, ополченцам, легионерам… Все они несколько суток отбивали атаку за атакой. Они измождены до крайности, дух их сломлен.

Я слышала много красивых речей, когда была простым солдатом. Сейчас я не могу вспомнить ни одной из них. Все, что я припоминаю перед самым концом – это слова, которые давным-давно слышала от Керис. Я могу только надеяться, что она тоже помнит их, и они будут преследовать ее до конца дней.

– Есть успех, – говорю я, – и есть поражение. А пространство между ними – для тех, кто слишком слаб, чтобы жить. Верность долгу – вплоть до смерти.

Солдаты отвечают мне приветственными криками, и мы формируем боевой порядок. Стена щитов, за ними копья и мечи. У наших лучников почти иссяк запас стрел, но что-то еще осталось. Гул приближающейся армии надвигается из долины – карконы поднимаются к нам. Кровь моя поет во мне песню отчаянного боя, я выхватываю свой молот и хохочу.

– Давайте, идите ко мне, ублюдки! Я вас жду!

Гул перерастает в вой. Это вой тысяч глоток, безумной орды, которая жаждет только нашей крови. Она жаждет уничтожить все, что осталось от нашего народа. За своей спиной, в ущелье, я слышу крики ужаса наших беглецов.

Ну что же, думаю я, вот и пришел час показать врагу, из чего сделаны меченосцы.

* * *

Где-то через час карконы уничтожают примерно половину нашего отряда. Мир превратился в кровавое месиво, в нем нет ничего, кроме боли и жестокости. И все же мы сражаемся, в то время как беглецы из города изо всех сил торопятся к пещерам.

Скорее, мысленно подгоняю я их. Ради всего святого, торопитесь, торопитесь! Мы ожидаем вожделенного сигнала, белого дыма от пещер, сдерживая карконов из последних сил. Враг прибывает волна за волной. От пяти сотен наших воинов остается уже четыреста. Двести. Пятьдесят человек… Дыма все нет.

Ущелье слишком широко, чтобы мы могли и дальше его удерживать. Оно завалено трупами, но карконы без труда карабкаются по грудам мертвых тел, будто это обычные холмы, а не трупы их сородичей.

Из города слышится адский звук. Для меня он даже хуже, чем тишина Блэклифа после Третьего Испытания, хуже, чем стоны пытаемых узников Кауфа. Потому что это крики тех, кого я оставила на растерзание захватчикам. Мой народ отдан волкам.

Мы не можем отступить. На Паломнической дороге еще сотни беглецов, десятки выходят наружу из туннелей. Продержаться еще немного. Еще совсем чуть-чуть.

Но больше времени у нас нет. По левую руку от меня от ран падает еще двое моих людей, пронзенных карконскими стрелами. Рука моя едва удерживает молот, скользкий от крови, покрывающей меня с ног до головы. Прибывают новые полчища врагов. Со столькими мне не справиться. Я зову на помощь, но слышу единственный ответ – боевые кличи варваров.

В этот миг я и понимаю, что осталась одна. Все мои люди мертвы. Больше некому прикрыть меня в битве.

Новые и новые карконы карабкаются через груды трупов. Небеса, их что, бесчисленное множество? Их поток когда-нибудь иссякнет?

Не иссякнет, понимаю я. Они никогда не сдадутся. Я хочу визжать, рыдать в голос, убивать и убивать. Они неминуемо пройдут сквозь ущелье. Неминуемо нападут на беглецов и порвут их, как шакалы – раненых кроликов.

Я смотрю на небеса, ища белого дыма – пожалуйста, пожалуйста! И тут мое плечо пронзает острая боль. Я пораженно смотрю на стрелу, вошедшую в мою плоть. Я отбиваю следующую стрелу, летящую в меня, но вокруг слишком много лучников.

Это все не настоящее. Не может происходить на самом деле. Моя сестра – там, наверху, она несет на руках надежду Империи. Что, если она еще не добралась до пещер?

При мысли о ней, о маленьком Закариасе, о двух других детях – девочках, которые хвастали мне, что будут биться с карконами, – я собираю последние остатки своих сил. Я превращаюсь в демона из кошмаров, которые снятся варварам. Сереброликий, покрытый кровью дьявол из преисподней стоит у них на пути и не даст им пройти.

Я убиваю снова и снова. Но я все же человек, а не бессмертное творение. Я всего лишь плоть и кровь, и у меня есть свой предел.

Пожалуйста. Пожалуйста. Дай мне время. Еще немного времени.

Но времени не остается. Время истекло.

Однажды – очень скоро – тебя ожидает испытание, дитя. Все, что ты любишь, сгорит в огне. В этот день у тебя не останется друзей, союзников и товарищей по оружию. Единственным оружием станет твое доверие мне.

Я падаю на колени и плачу, умоляю.

– Помоги мне, – молю я. – Прошу тебя. Прошу тебя! Помоги…

Но как он может мне помочь, если он не слышит меня? Что он может сделать, находясь далеко отсюда?

– Кровавый Сорокопут.

Я разворачиваюсь и вижу за спиной Князя Тьмы. Он поднимает руку, делает резкий жест – и карконы замирают, остановленные великой магией джинна. Он бесстрастно озирает картину страшной резни. А потом смотрит на меня, но ничего не говорит.

– Чего бы ты ни хотел от меня, возьми это, – выдыхаю я. – Только спаси их… умоляю…

– Мне нужна частица твоей души, Сорокопут.

– Ты… – я мотаю головой, не в силах его понять. – Возьми мою жизнь, конечно. Если такова цена…

– Мне не нужна твоя жизнь. Мне нужна частица твоей души.

Я пытаюсь лихорадочно размышлять.

– Я не… не понимаю… не знаю, как…

И тут ко мне приходит осознание. Воспоминание, вспышка среди темноты. Голос Квина, когда я протягиваю ему маску Элиаса.

«Они ведь часть нас, ну, ты знаешь. Мы становимся истинными собой, только когда они сливаются с нами. Мой отец постоянно повторял это со дня, как вступил в ряды Масок: маска – это личность солдата, без маски часть твоей души оставляет тебя, и восстановить это невозможно».

Часть твоей души.

– Это же просто маска, – говорю я. – Это не…

– Сами Пророки поместили в серебро твоей маски последнюю частицу давно утраченного оружия, – говорит Князь Тьмы. – Я знал это со дня, когда ты получила свою маску. Вся твоя жизнь, все, во что они тебя втянули и чем ты стала – все это было ради сегодняшнего дня, Кровавый Сорокопут.

– Я не понимаю.

– Твоя любовь к народу течет глубоко в твоей крови. Она была взращена за годы, проведенные в Блэклифе. Потом она росла при виде страданий людей в Навиуме. И когда ты исцеляла детей в госпитале, а потом и свою сестру, напитывала этой любовью племянника в ее чреве. Она росла, когда ты видела стойкость твоего народа перед лицом врага. Она пропитала твою душу насквозь, когда ты сражалась за них на стенах Антиума. А теперь она достигла высшей точки. Ты пожертвовала собой за народ!

– Тогда забирай мою маску вместе с головой, потому что она не снимается, – говорю я, и слезы текут по моему лицу. – Это часть меня, живая часть моего тела. Она давно вросла мне в кожу!

– Такова моя цена, – отвечает Князь Тьмы. – Я не могу забрать у тебя маску. Не могу угрожать тебе и вынуждать тебя отдать ее мне. Ты сама должна отдать мне маску с любовью в сердце.

Я оглядываюсь через плечо на Паломническую Дорогу. Сотни путников поднимаются по ней к пещерам, и я знаю, что еще сотни не успели выйти из туннелей. Мы уже потеряли многих и не можем позволить себе потерять еще больше.

«Ты – та, что сдержит тьму».

Ради Империи! Ради отцов и матерей, сестер и братьев. Ради влюбленных!

Ради Империи, Элен Аквилла. Ради твоего народа.

Я хватаюсь руками за кожу на лице и тяну ее вперед. Я изо всех сил пытаюсь сорвать с себя маску, рыдая, завывая, умоляя ее оставить меня.

Я больше не хочу тебя, умоляю я ее. Я хочу жизни для моего народа. Оставь меня, пожалуйста, оставь меня! Ради Империи, оставь меня. Ради моего народа, оставь меня. Пожалуйста… Пожалуйста…

Лицо мое горит. Из разрывов кожи там, где маска начала потихоньку отставать, льется кровь. Самое существо мое разрывается от боли, кричит, мешая мне срывать маску.

«Маска – это личность солдата.…»

Мне нет больше дела до моей личности. Мне все равно, останусь я солдатом или нет. Все, что мне нужно – это чтобы мой народ жил. Жил, чтобы сражаться с врагом каждого нового дня.

Наконец маска отстает от моей кожи. Кровь льется у меня по лицу, стекает на шею, заливает глаза. Я ничего не вижу и едва могу двигаться. Я умираю от боли.

– Возьми ее, – голос мой стал хриплым и прерывистым, как голос Кухарки. – Возьми ее и спаси их.

– Почему ты предлагаешь мне ее, Кровавый Сорокопут? Скажи это вслух.

– Потому что они – мой народ! – Я протягиваю ему маску, и, так как он медлит взять ее, насильно всовываю ему в руки. – Я их люблю, и они не заслужили смерти только потому, что я не смогла их защитить!

Он отвешивает мне поклон в знак глубокого почтения, и я без сил валюсь на землю. Я жду, что сейчас он взмахнет рукой – и враги начнут гибнуть. Но он только разворачивается и медленно идет прочь, поднимаясь по воздуху, как по гладкому склону.

– Нет! – Почему он не нападает на карконов? – Стой, я же доверилась тебе! Пожалуйста – ты же говорил – ты должен мне помочь!

Он оглядывается через плечо, причем смотрит на что-то позади меня, далеко за пределами ущелья.

– Да, я должен, Кровавый Сорокопут.

С этими словами он исчезает – темное облако, подхваченное ветром. Сила, которая сдерживала карконов на месте, исчезает, и они мчатся вперед по залитой кровью траве. Их больше, чем я могу сосчитать. Больше, чем я могу убить.

– Вернись, – я не слышу собственного голоса. Что бы я ни делала – это больше не имеет значения. Князь Тьмы ушел. Небеса, где же мой молот, где мой меч, где…

Но у меня больше нет оружия. И сил тоже нет.

У меня не осталось ничего.

56: Лайя

Когда я наконец выбираюсь из туннеля на яркий солнечный свет, меня едва ли не тошнит от запаха крови. В сотне ярдов отсюда, у входа в узкое ущелье, громоздится огромная гора трупов. За ущельем я вижу стены Антиума.

А рядом с грудой тел я вижу Кровавого Сорокопута. Она стоит на коленях, залитая кровью, а над ней возвышается Князь Тьмы.

Я не слышу, что он говорит Сорокопуту. Но когда она кричит, это звучит так же ужасно, как крики бабушки при известии о смерти моей матери. Как мой вопль отчаяния, когда я осознала, что подлый джинн предал меня.

Это крик великого одиночества и боли предательства. Крик отчаяния.

Джинн отворачивается от нее. Бросает взгляд в моем направлении. И исчезает в порыве ветра.

– Девочка, – следом за мной из туннеля выбирается Кухарка. Она ненадолго возвращалась обратно, чтобы удостовериться, что там больше никого не осталось. Но последние книжники уже вышли наружу, остались только я и она. – Давай пошевеливаться. Они приближаются!

В ущелье врываются карконы. Сорокопут пытается ползти к своему боевому молоту, пытается встать на ноги. И, шатаясь, оборачивается, чтобы посмотреть на небо. В небо поднимается высокий столп белого дыма.

Она плачет и снова падает на колени, роняет молот, склоняет голову. Я понимаю, что она готова умереть.

А еще я понимаю, что я не готова дать ей умереть.

Я потихоньку отхожу в сторону – в сторону от Кухарки, от дороги к безопасности – и крадусь к Кровавому Сорокопуту. На нее бросается обезумевший каркон, но я заступаю ему дорогу. Хотя он пытается вцепиться мне зубами в горло, я успеваю всадить ему в брюхо кинжал. Я едва успеваю вынуть оружие из его обмякшего тела, как на меня бросается новый враг. Ему я перерезаю горло. Третий нападает на меня сзади, я откатываюсь с его пути, и тут ему в спину вонзается стрела.

Я изумленно раскрываю рот при виде того, как Кухарка пускает одну стрелу за другой, убивая карконов с меткостью и беспощадностью Маски. Каждая ее стрела уносит жизнь варвара. Она прерывается лишь на миг, чтобы подхватить полный колчан со спины мертвого каркона.

– Уносим Сорокопута! – кричит она и закидывает ее левую руку себе на плечо, в то время как я подхватываю ее справа. Мы, спотыкаясь, бежим к Паломнической Дороге, но Сорокопут едва может перебирать ногами, и мы продвигаемся слишком медленно.

– Туда, – Кухарка кивает мне на груду валунов. Мы скрываемся в камнях и осторожно кладем Сорокопута на землю. В ущелье пробираются десятки карконов, еще чуть-чуть – и их будут сотни. У нас есть всего несколько минут – в самом лучшем случае.

– Что нам делать? – шепчу я Кухарке. – Мы не можем просто оставить ее тут!

– Знаешь, почему Комендант всегда побеждает, девочка? – Похоже, Кухарка не ждет от меня ответа на этот вопрос, потому что сразу же отвечает сама: – Никто не знает истории ее жизни. Узнай ее историю – и ты узнаешь ее слабости. Узнай ее слабости – и ты сможешь уничтожить ее. Поговори об этом с Мусой. Он тебе поможет.

– Почему ты сейчас говоришь мне об этом? Сейчас не время…

– Потому что ты непременно должна отомстить этой дьяволице за меня, – отвечает она. – Для этого тебе потребуется знание. А теперь вставай. И тащи Сорокопута к той горе. Совсем скоро меченосцы завалят вход в пещеры, если еще не завалили. Тебе придется поспешить.

Тем временем нас заметили. Отряд карконов мчится со стороны дороги прямо на нас. Кухарка поднимается и выпускает в них дюжину стрел. Варвары падают. Но от ущелья уже бегут другие.

– У меня осталось еще пятьдесят стрел, девочка, – говорит Кухарка. – Когда они кончатся, нам конец. Врукопашную мы могли бы уложить в лучшем случае трех-четырех ублюдков, но не сотни. Не тысячи. Кто-то должен остаться здесь, чтобы дать остальным время уйти.

Ох… Ох, нет, только не это! Наконец я понимаю, что она имеет в виду.

– Нет, ни за что на свете, нет! Я не оставлю тебя тут на смерть…

– Ступай! – Мать толкает меня к Сорокопуту, оскалив зубы, но, несмотря на свирепое выражение лица, глаза ее полны слез. – Ты не будешь меня спасать, ты этого не хочешь! Я этого не стою. Ступай!

– Я ни за что…

– Ты знаешь, что я сделала в тюрьме Кауф, девочка? – Глаза ее пылают ненавистью при этих словах. Если бы я не знала ее истории, то могла бы подумать, что ненависть направлена на меня. Но это ненависть к самой себе. – Если бы ты знала, ты бы бросилась бежать от меня…

– Я знаю, что ты сделала. – Сейчас не время играть в благородство. Я хватаю ее за руку и тяну к Сорокопуту. Она не поддается. – Ты это сделала, чтобы спасти меня и Дарина. Потому что папа и Лиз никогда не были такими сильными, как ты, и ты понимала, что рано или поздно они нас сдадут, и тогда умрем мы все. Я поняла это в тот миг, когда узнала об этом, мама. И в тот же миг простила тебя. Но сейчас ты должна пойти со мной. Мы можем бежать…

– Проклятье… Девочка, послушай меня. – Кухарка хватает меня за плечо. – Однажды у тебя могут родиться дети. И ты поймешь, что легче претерпеть тысячу пыток, чем позволить хотя бы одному волоску упасть с их голов. Подари мне эту возможность. Позволь защитить тебя так, как я должна была защитить Л-л-л…Лиз, – это имя с трудом исходит из ее уст. – И как я должна была защитить твоего от… от…

Она рычит от ненависти к собственному заиканию, резко разворачивается и хватает лук. Стрелы, пущенные ею, безжалостно разят врагов.

Жена-Призрак падет, плоть Призрака иссохнет.

Эта строка пророчества никогда не относилась ко мне. Призрак – это не я. Это она. Мирра из Серры, живущая после собственной смерти.

Но если пророчество имело в виду это, я буду сопротивляться пророчеству.

Мама разворачивается, подхватывает Сорокопута. Глаза Сорокопута широко раскрываются, она опирается на мою мать всем телом. Но та перекидывает ее на меня.

У меня нет выбора, кроме как принять ее, хотя колени мои от этого подгибаются. Сорокопут отчаянным усилием выпрямляется, стараясь держаться на ногах, опираясь на меня.

– Я люблю тебя, Л… л… Лайя, – звук моего имени, произнесенного мамой, – это больше, чем я могу вынести. Я отчаянно трясу головой, сквозь душащие меня рыдания пытаясь возражать ей. Нет, не надо. Только не это. Не умирай еще раз!

– Расскажи своему брату всю правду, – говорит она. – Если он, конечно, еще ее не знает. Скажи ему, что я горжусь им! Скажи, что я прошу у него прощения.

С этими словами она выскакивает из укрытия и устремляется вперед, посылая в карконов новые и новые стрелы.

– Нет! – отчаянно кричу я, но все бесполезно, она бежит и стреляет, и, если я не сдвинусь с места, она умрет напрасно. Я смотрю ей вслед один бесконечно долгий миг, зная, что никогда не забуду этого зрелища. Не забуду ее седых волос, развевающихся по ветру, как знамя победы, ее синих глаз, сверкающих яростью. В самом конце своего пути она вновь становится Львицей, женщиной, которую я знала в раннем детстве. И сейчас она даже больше Львица, чем была тогда.

– Кровавый Сорокопут! – кричу я, тряся ее и разворачивая к Паломнической Дороге. – Приди в себя! Пожалуйста!

– Кто… – она старается разглядеть меня, но ее ободранное лицо сплошь залито кровью.

– Это я, Лайя, – отвечаю я. – Ты должна постараться идти, понимаешь? Ты должна.

– Я видела белый дым.

– Иди, Сорокопут! Иди!

Шаг за шагом мы продвигаемся к Паломнической Дороге и поднимаемся по ней достаточно высоко, чтобы сверху рассмотреть горы трупов и карконскую армию, которую проредили. Но врагов по-прежнему слишком много. Мы достаточно высоко, чтобы я могла видеть, как моя мать убивает варваров одного за другим. Она отбивает стрелы, которые пускают в нас карконы, стараясь дать нам как можно больше времени, чтобы спастись.

Я иду дальше, уже не оборачиваясь. Я просто двигаюсь вперед, таща за собой Кровавого Сорокопута, все дальше и дальше, все выше и выше. Но до пещер слишком далеко. Сорокопут изранена, одежда ее пропитана кровью, и тело тяжелеет от боли с каждым шагом.

– Я… сожалею, – бормочет она себе под нос. – Иди… дальше… сама… бросай…

– Кровавый Сорокопут! – слышится откуда-то сверху ясный голос, похожий на блеск серебра. Я знаю это лицо. Это тот Маска, что помог мне в Кауфе. Тот, который дал мне возможность сбежать несколько месяцев назад. Его зовут Авитас Харпер.

– Небеса, благодарю вас…

– Я подхвачу ее с другой стороны, Лайя. – Харпер закидывает руку Сорокопута себе на плечо, и вместе мы довольно быстро тащим ее вверх по дороге до входа в небольшую пещеру, где ожидает еще один Маска – красивый темнокожий юноша. Декс Атриус.

– Харп… Харпер, – шепчет Сорокопут, задыхаясь. – Я же сказала… тебе… обрушить вход. Ты… ослушался приказа.

– При всем моем уважении, Сорокопут, это был идиотский приказ, – отзывается Харпер. – А теперь молчи. Не трать силы.

Только сейчас я позволяю себе обернуться и посмотреть вниз. С высоты Ущелье видно, как на ладони.

Я вижу карконов, которые уже бегут вверх по дороге в нашу сторону. Теперь никто не заступает им путь…

– Нет, – шепчу я. – Нет, нет, нет…

Но мы уже в пещере, и Декс поспешно толкает нас вперед.

– Теперь взрывай, – говорит Авитас. – Лайя, быстро заходи. Карконы уже близко.

Мне хочется кричать и визжать. Я не хочу ее оставлять! Я не хочу, чтобы она умерла в одиночестве! Я не хочу снова терять ее!

Однако я послушно двигаюсь вперед. И в конце длинного подземного коридора, освещенного синими факелами, останавливаюсь и слышу грохот, сотрясающий землю. А за ним слышится ни на что более не похожий звук множества падающих камней.

А потом – тишина.

Я сползаю на землю рядом с Сорокопутом. Она не видит меня, но протягивает руку и накрывает ей мою ладонь.

– Ты… ты знала ее? – чуть слышно шепчет она. – Кухарку?

Я не могу ответить сразу. Мне нужно подготовиться. К тому времени, когда я наконец собираюсь с силами, Сорокопут теряет сознание.

– Ее настоящее имя было Мирра из Серры! – говорю я громко, хотя и понимаю, что никто меня не слышит. – И… да, я знала ее.