Текст книги "Нескучная классика. Еще не всё"

С. С. Женя, недавно вышла твоя книга “Воспоминания и размышления”, в ней слышен твой голос, твоя живая интонация, я смеялась, плакала, вспомнила какие-то события, которым была свидетелем, и поняла, как быстро жизнь летит! Казалось, совсем недавно мы впервые встретились, а выяснилось, что это было аж тридцать четыре года назад.

Е. К. Незабываемая поездка в Ереван! Да, да, фестиваль “«Виртуозы Москвы» – трудящимся Армении” и сорокалетие маэстро Спивакова.

С. С. И это было совсем незадолго до рождения моей старшей дочери…

Е. К. И всего через несколько лет после рождения оркестра “Виртуозы Москвы”…

С. С. Это был первый концерт, на который потом где-то были найдены напечатанные в Армении двойные фальшивые билеты… Почему у тебя возникло желание написать книгу?

Е. К. Честно? Чтобы интервью больше не давать. Я об этом написал в предисловии: мне в жизни уйму разных интервью довелось давать, ваши коллеги часто задают одни и те же вопросы, и я решил в книге уже раз и навсегда на них ответить.

С. С. Но книга гораздо шире, чем любое интервью.

Е. К. Вы сняли с языка!.. А заодно решил рассказать и о многом другом, что, как мне кажется, читателям было бы интересно узнать.

С. С. Женя, много лет хотела задать тебе этот вопрос. О том самом концерте с Караяном, когда ты играл концерт Чайковского[65]65
  9 августа 1988 г. Евгения Кисина (которому тогда было 17 лет) пригласили в Зальцбург выступить вместе с Гербертом фон Караяном. Кисин решил сыграть “Фантазию” Шопена. Эта встреча стала настоящим откровением и взволновала дирижера до слез. Через несколько недель юного виртуоза пригласили исполнить Первый концерт Чайковского на новогоднем концерте в Берлине. Семь месяцев спустя великого дирижера не стало. – Примеч. авт.


[Закрыть], о чем подробно пишешь в книге. Много лет назад ты высказал интересную гипотезу о том, что он дирижировал достаточно медленно, потому что, как ты понял с годами, у пожилого человека начинает медленнее сердце биться.

Е. К. С одной стороны, это верно, а с другой – у Караяна были определенные идеи относительно того, как следует исполнять это произведение. Перед первой репетицией с оркестром он сказал мне, что прочитал какие-то документы, согласно которым Чайковский по окончании первого исполнения концерта сказал: “Слишком быстро!” “И до сих пор, – продолжил Караян, – все играют это сочинение очень быстро – и не получается никакой музыки. А мы с вами, молодой человек, будем делать музыку!”

С. С. Этот концерт был записан, его просмотрели и прослушали миллионы, и он действительно сыграл огромную роль в твоей творческой судьбе.

Е. К. Безусловно!

С. С. И, кроме того, стал событием в истории музыки ХХ века вообще. За прошедшие годы ты сыграл Первый концерт множество раз. Не было ли среди этих исполнений такого, когда ты для самого себя, так сказать, по гамбургскому счету, мог сделать вывод, что вот и зал не самый известный, и не самый известный дирижер, но именно сегодня всё было так, как можно только мечтать, возможно, даже лучше, чем когда ты играл с Караяном?

Е. К. Мне хотелось бы надеяться, что сейчас я играю лучше, но что касается других дирижеров и оркестров… Так, как это делал Караян, не может сделать никто. Кстати, в своей книге я написал, что если бы любой другой дирижер стал дирижировать этот концерт в таких же медленных, как у Караяна, темпах, то получилась бы карикатура. Только Караян мог наполнить эти замедленные темпы всей огромной силой своего гения, потому что он так понимал и чувствовал эту музыку… Вы еще спросили о выступлениях не в самых знаменитых залах, не с самыми знаменитыми дирижерами. Помню, в 1995 году, в Лионе, я сыграл Первый концерт с Эммануэлем Кривином. То было мое первое сотрудничество с ним, но мне тогда было так удобно, всё, что делали Кривин и Лионский оркестр, было настолько правильно, абсолютно так, как мне хотелось, что, когда мы закончили, я спонтанно подошел к Кривину и поцеловал его.

С. С. Ты намеренно играешь не слишком часто или, скажем, не так часто, как многие твои коллеги?

Е. К. Хотелось бы чаще, но не получается: физически и эмоционально не могу часто играть. Очень люблю играть концерты и искренне завидую тем, кто может играть буквально каждый день; у меня так не получается. Мне нужно время между концертами.

С. С. А каков баланс сольных концертов и концертов с оркестром?

Е. К. Я играю и всегда играл гораздо больше сольных концертов, чем концертов с оркестром и камерную музыку по двум причинам: во-первых, когда я играю один, все в моих руках, все зависит только от меня, а во-вторых, что, пожалуй, еще важнее… я просто больше играю, когда я один на сцене! А когда я не один и кто-то из оркестрантов или мой партнер по камерному ансамблю играет, скажем, тему, которую я очень люблю, мне иногда бывает жаль, что ее играю не я…

С. С. Женя, так сложилось, что я знаю еще одну подробность твоей жизни: ты трудно засыпаешь и мало спишь.

Е. К. Плохо сплю, да, и это, кстати, одна из причин, по которой я не могу играть много концертов, потому что, если не высыпаюсь, не получается в полную силу работать.

С. С. Что ты делаешь, когда не удается заснуть, как удается поладить с бессонницей?

Е. К. Пытаюсь все же заснуть; знаю, что, если начну что-то делать, тогда уже точно не усну. Вообще, учеными доказано, что мозг человека ночью работает иначе, чем днем, и именно ночью порой рождаются неожиданные идеи. Вот однажды не мог заснуть, вышел в гостиную и за несколько часов перевел на идиш монолог Гамлета, и такое было. Другой раз сочинил короткую пьесу для рояля.

С. С. Если вернуться к самому началу нашего разговора: тот Женя Кисин, который в двенадцать лет играл Первый и Второй концерты Шопена, который стал своеобразным символом для публики тех лет, – это ты? Или это уже не ты и, слушая его сегодня, не узнаешь себя совсем? Что осталось в тебе от того Жени Кисина, ведь все мы родом из детства?

Е. К. Вы имеете в виду, что осталось от того мальчика в моей музыке, в моем исполнении?

С. С. Да, в твоем исполнении и в твоем ощущении мира.

Е. К. Вы упомянули о том, что я дебютировал с двумя концертами Шопена. Шопен всегда – и тогда, и сейчас – занимал главное место в моем репертуаре; моим слушателям было очевидно, что это самый близкий мне композитор. Для примера расскажу историю: когда я последний раз встретился со Святославом Рихтером, а мы встречались считаные разы и знакомы были так, почти шапочно… Так вот, летом 1992 года я был на концерте Святослава Теофиловича в Германии, где во втором отделении он играл несколько полонезов Шопена. Я подошел к нему после концерта, и Рихтер меня узнал. “О, вы были на концерте? – спросил он и как-то скривился. – И вам понравилось?” “Конечно!” – ответил я. И тут он сказал: “Но вы же шопенист, вы же, наверное, по-другому играете?..” Стало быть, даже Рихтер меня считал шопенистом… А сам я лишь относительно недавно, кажется, всего несколько лет назад осознал, ощутил и чем дальше, тем сильнее продолжаю ощущать, что Шопен действительно самый близкий мне композитор. То есть в детстве мое шопенианство было интуитивным, а теперь я его осознаю.

С. С. Не могу не коснуться еще одной темы. С тех пор как мы не виделись, в твоей жизни произошло важнейшее событие – ты женился, у тебя появилась своя семья. Ваша история невероятна, вы знакомы, можно сказать, с детского сада, с пяти лет…

Е. К. Даже раньше.

С. С. В жизни, и твоей, и Карины, много чего произошло, вы долго не виделись и встретились случайно, спустя годы, словом, все это в высоком смысле романтично. Но мой вопрос будет скорее практическим: как духовно, качественно меняется жизнь музыканта, когда рядом с ним любимая женщина? Знаешь, как-то раз известного тебе музыканта Владимира Спивакова спросили: за что вы больше всего цените свою жену? Я была гораздо моложе и, помню, даже обиделась, услышав его ответ, а сейчас понимаю, что, в общем-то, ответ был весьма комплиментарный. Он сказал: я очень ценю ее за то, что она умеет оставлять меня в одиночестве…

Е. К. Замечательно! Это действительно ценное качество.

Когда говорят о жене, о женщине, часто употребляют выражение “вторая половина”. Ну вот, теперь она у меня есть.

Саундтрек

Произведения в исполнении Евгения Кисина:

С.В. Рахманинов. Этюд-картина ля минор, op. 39 № 6.

Ф. Шуберт. Экспромт № 3, op. 90.

Е. Кисин. Токката.

Ф. Шопен. Концерт для фортепиано с оркестром № 1. Израильский филармонический оркестр. Дирижер Зубин Мета.

П.И. Чайковский. Концерт № 1 для фортепиано с оркестром, Оркестр Берлинской филармонии, дирижер Герберт фон Караян.

Ф. Шопен. Скерцо № 2.

Людмила Максакова
Двойной портрет

Мысль пригласить в студию Людмилу Васильевну Максакову родилась у меня из ностальгического желания прикоснуться к золотому веку Большого театра. Судьба самой Людмилы Максаковой интересовала меня не меньше – даже наоборот. Особенно после спектаклей Театра им. Вахтангова “Пиковая дама” и “Пристань” мне как актрисе было важно поговорить о ее творческом пути. Однако формат программы “Нескучная классика” подразумевает в первую очередь разговор о музыке, пусть даже опосредованно. Но тут – не просто формальная привязка, а уникальная возможность с помощью свидетеля событий воссоздать образ легенды оперной сцены, кумира миллионов – Марии Максаковой!

С Людмилой Васильевной я не была знакома лично – лишь издали с юных лет восхищалась ею. Много лет назад мы жили в Брюсовом переулке, в доме напротив легендарного “дома с мемориальными досками” с именами Неждановой, Максаковой, Голованова. Гуляя с коляской, в которой спала новорожденная дочь, я часто встречала Людмилу Максакову – шикарную, всегда изысканно одетую.

Когда я решила пригласить Людмилу Васильевну на передачу, меня предупредили о ее суровом нраве, приводя в пример недавнее телеинтервью, в котором она “порвала” ведущую, как тузик грелку. Но я была уверена, что наша встреча пройдет иначе, ведь круг вопросов, интересовавших меня, не может не вызвать у Максаковой живого отклика. Результат превзошел мои ожидания, а опасения редактора программы были развеяны после первых минут съемки. Беседа полетела!

Людмила Васильевна была искрометна, афористична и благодушна! Главное, за что я благодарна своей героине, – нам удалось создать двойной портрет, где с одной стороны – в красках и деталях – портрет матери, одной из самых знаменитых певиц советской эпохи Марии Петровны Максаковой, а с другой – портрет дочери, всю жизнь идущей своим путем, одной из самых выдающихся артисток русского драматического театра, Людмилы Васильевны Максаковой.

Разговор 2013 года

САТИ СПИВАКОВА Мы уже не раз говорили о театрально-музыкальных династиях. Моя сегодняшняя гостья – выдающаяся драматическая актриса, но музыка в ее жизни играла главенствующую роль. Ведь она дочь великой русской певицы. У меня в гостях Людмила Васильевна Максакова. Здравствуйте, Людмила Васильевна.

ЛЮДМИЛА МАКСАКОВА Добрый день.

С. С. Хочу нарушить традиционный ход нашей программы и начать не с вопросов, не с разговора, а с музыкального фрагмента – романса “Что ты жадно глядишь на дорогу” в исполнении Марии Петровны Максаковой, вашей великой мамы. Про таких говорят: “Поет как дышит”.

Л. М. С этим романсом не все так просто. История его появления в мамином репертуаре связана с трагическим событием. Ее второй муж Яков Христофорович Давтян был расстрелян, и ее положение пошатнулось: в Большом театре маме бросили на сцену веник, да и вообще было непонятно, не будет ли она сослана. Вот Дмитрий Осипов, руководитель Государственного оркестра народных инструментов, и предложил ей: “Мария Петровна, а не хотите ли вы петь народные песни?” Для нее это было удивительно, потому что она была солисткой Большого театра и пела сугубо классический репертуар. В качестве пробы Осипов предложил маме романс “Тройка”: “Получится – получится, не получится – не получится”. Получилось. Маме не только удалось этой работой заглушить огромную боль, но она стала подлинно народной певицей. Не было бы счастья, да несчастье помогло.

С. С. Марию Петровну заставили уйти из Большого театра в 1953 году. Она не могла никого попросить о заступничестве или это было не в ее характере?

Л. М. Не знаю. Но после этого она слегла, у нее началось страшное заболевание. И год лежала пластом. А потом взяла себя в руки. Она всегда говорила: надо жизненную ситуацию, какой бы она ни была, разобрать, поставить точку и успокоиться. Она поставила эту точку и начала преподавать и выступать с концертами. У нее был замечательный аккомпаниатор (умер в сто два года, в позапрошлом году) Давид Михайлович Лернер. И они стали колесить по нашей необъятной тогда Родине.

С. С. Людмила Васильевна, а вы помните маму на оперной сцене?

Л. М. Помню, но не так чтобы очень хорошо. У мамы была странная теория воспитания: она считала, что ребенка нельзя перегружать эмоционально. И меня мало водили по театрам. Я за кулисами не болталась, у меня не было ничего похожего на иные актерские биографии, где герой рассказывает, как он все время проводил за кулисами, вырос в театре. Меня отдали в Центральную музыкальную школу. Сами знаете, что это такое. Это музыкальная каторга. Бедное маленькое существо уползает туда к девяти утра и возвращается в семь часов вечера. А потом еще надо сделать сольфеджио, гармонию, ну и общеобразовательные предметы, которые изучались, прямо скажем, не очень глубоко. Главное, конечно, специальность. Хочешь не хочешь, нужно сделать урок по виолончели.

С. С. Еще таскать эту виолончель.

Л. М. Это само собой, но не так страшно. Самое страшное – урок выучить. И потом еще общим фортепиано надо позаниматься. Такой ребенок – настоящий каторжанин.

С. С. Как же получилось, что вас даже не пытались учить пению? Или пытались?

Л. М. Как-то пытались, “Жаворонка” я пропищала, но именно пропищала, не более: “Между небом и землей…” Больше не пошло, нет.

С. С. Никто не ожидал, что вы станете актрисой, в первую очередь мама, наверное.

Л. М. Трудно сказать, что она ожидала. Мама была человек замкнутый. Да и в Щукинском училище со мной не сразу всё стало понятно. Бывают какие-то яркие студенты, чей успех словно бы предрешен. А у меня сразу дело не пошло, но, когда на четвертом курсе я была на вечере Ульянова, меня к себе подозвал Рубен Николаевич Симонов. И вот с этого, пожалуй, началась моя актерская жизнь. Он меня пригласил на роль Маши в “Живом трупе” в Театр Вахтангова.

С. С. Я слышала, вы даже ездили в театр “Ромэн” учиться петь романсы?

Л. М. Нет, ничего похожего. Был такой гитарист Сергей Александрович Сорокин, который аккомпанировал самому Шаляпину. Он был лысоват, малюсенького роста, у него была французская гитара и юная трепетная жена Нелечка. Жили они в коммуналке, конечно. И мы с Рубеном Николаевичем пошли к ним в гости. Сорокин совершенно поразил мое воображение. Для “Живого трупа” он спел знаменитую “Малярку”. (Поет по-цыгански.) “Э Маля-маля-маляркица!..” И он стал со мной заниматься. Цыганское пение ведь особенное, не какие-нибудь “Ландыши, ландыши…”. Оно совсем иное, это пение, которое должно захватить зрителя. Когда во второй картине, у цыган, шла реплика Цыгана: “Теперь пусть Маша одна споет”, – мне было очень страшно перед огромным залом, но я должна была покорить Протасова и покорить этот зрительный зал.

С. С. Мама видела вас на сцене?

Л. М. Мама ходила на все спектакли и обязательно покупала программку. Мама была удивительный человек по тщательности, по обязательности. Абсолютно идеальный человек, таких не бывает. Ей приходили письма, мешками, несчастная почтальонша мешок писем вываливала. Мама садилась, брала ножницы, вскрывала каждый конверт, читала, помечала: “Ответила”. И только после этого он шел в корзинку для бумаг. Если она могла чем-то помочь, говорила: “Так, тогда откладываю, это будет помощь”. Во всем у нее была такая скрупулезная точность. А после моих спектаклей она обязательно писала маленькую рецензию: что сегодня было лучше, что хуже и почему.

С. С. Сама для себя писала? Или вам говорила: вот это было замечательно, вот это не очень?

Л. М. Да. Говорила. Если не доходило до моего сознания, она иногда писала записочки. Мама могла много сделать замечаний, но не в виде выволочки. К сожалению, мамы не стало уже в 1974 году, а я потом ведь еще продолжала карабкаться. То есть она не застала ни период моей работы с Виктюком, ни самый, как я считаю, серьезный период, двадцать пять лет с Петром Наумовичем Фоменко.

С. С. А вы могли ее критиковать или давать советы?

Л. М. У нас была очень большая разница в возрасте. Мама меня родила в сорок лет. Если такая козявка, такой прыщ начал бы критиковать великого человека, это было бы довольно смешно.

С. С. А вообще, отношения ваши были доверительные или все-таки сохранялась дистанция некоего почтения?

Л. М. Дело в том, что, когда я была маленькая, я маму видела, а когда случилась эта беда – она перестала петь в театре, мне было уже тринадцать лет. Тогда начались бесконечные разъезды, и я ее почти не видела. Так что мы встретились по-настоящему только потом, когда мама закончила певческую карьеру. Поэтому наши отношения действительно можно назвать дистанционными. К тому же, как у всех гениальных людей, у нее существовало собственное представление о том, какой должна быть жизнь.

С. С. Людмила Васильевна, как получилось, что маме дали “Народную артистку СССР” в 1971 году, когда она уже лет двадцать не пела в Большом театре?

Л. М. Маму очень любила Фурцева Екатерина Алексеевна, и то, что у мамы нет этого звания, ей казалось несправедливым. Мы-то понимаем, по какой причине была несправедливость. И в конце концов Екатерина Алексеевна добилась. Позвонила мне и говорит: “Людочка, передайте маме, что ей присудили звание «Народный артист Советского Союза»”.

С. С. И как Мария Петровна отреагировала?

Л. М. Я позвонила ей на дачу: “Мама, ты получила звание «Народный артист СССР»”. Она ответила абсолютно равнодушно: “Да? Поздно уже, да и неинтересно”.

С. С. Мария Петровна Максакова была одной из выдающихся исполнительниц партии Кармен. Ее даже называли тогда “Кармен Петровна”.

Л. М. Да, это Бэлза всегда так говорил… Кстати, через три года после увольнения маме предложили вернуться в Большой театр.

С. С. В 1956 году?

Л. М. Совершенно верно. Конечно, она сказала, что о возвращении речи быть не может. Когда ей предложили спеть Кармен, она долго сомневалась: три года не выходить на сцену Большого театра тяжело. Но ведь все люди того поколения были патриотами невероятными, страстно мечтали о том, чтобы музыка овладела сердцем каждого человека, в любой дом вошла. Понимаете, они все были совершенно помешаны на просвещении публики, хотели, чтобы советские люди – великая нация! – были музыкально образованными. Мама сказала: “Я не попрощалась со своим народом, с моими слушателями. И это меня мучает. Пожалуй, я рискну”. Как она готовилась к этому спектаклю!.. Я на нем была. Мы вышли из дома и, по-моему, еще не добрались до Охотного Ряда, а уже спрашивали лишний билетик: “Максакова поет, Максакова поет”. Мы пришли, сели, зал битком набит. И (поет): “Та-там, та-та-та-та-та-там…” На выход! В общем, не успела мама открыть рот и спеть: “Когда вас полюблю? Сама не знаю я. Вернее никогда, иль завтра, друзья…” – раздались такие овации в зрительном зале, что вынуждены были остановиться и она, и оркестр. И весь зал встал! Не знаю, как она потом собралась с духом и продолжила петь, какое нужно было иметь мужество!

С. С. Это правда, что, когда Марию Петровну Максакову хоронили, на пути процессии стояли толпы людей, аплодировали и кричали: “Прощай, Кармен”?

Л. М. Ой, это было. Знаете, у мамы был поклонник, генерал Шинкаренко, который, слава богу, помог организовать похороны. Лубянка вся была запружена народом. Кое-как удавалось машине пройти. Мама похоронена на немецком Введенском кладбище, в Лефортово. К тому времени, как машина туда подъехала, на всех могилках, на всех оградках сидели мамины поклонницы. И одна из них, такая маленькая, миниатюрная, с цветочком в руках, сидя на оградке, как птичка, когда маму проносили мимо, с оградки вспорхнула, кинула этот цветочек и крикнула: “Прощай, Кармен!”

С. С. Когда слышишь имена великих музыкантов, артистов, композиторов, дирижеров, режиссеров, которые творили в ХХ веке, то вырисовывается целая картина их жизни, насыщенной и интересной. Если бы возникла идея создания фильма о таких великих деятелях культуры, согласились бы вы сыграть роль вашей мамы, великой оперной певицы Марии Петровны Максаковой?

Л. М. Никогда. Никогда. Понимаете, это то же самое, что спросить: “Не хотели бы вы сыграть Венеру Милосскую?” Или что-то в этом духе. Это были боги, и я очень ясно себе отдаю отчет, какая дистанция между тем, что делаем мы, и тем, что делали они.

С. С. Не сложно ли быть Максаковой второй или Максаковой третьей, когда мама задала вам такую высокую планку? Не хотелось ли вам быть первой, но представительницей другой фамилии?

Л. М. Я знаю, что японцы, когда достигают определенного уровня в какой-то области, действительно меняют фамилию. Думаю, я не достигла того уровня, чтобы поменять фамилию.

С. С. А какая музыка с вами шла в жизни, в юности? Что вы слушали?

Л. М. Мама привезла откуда-то радиолу. Что это было? Такой радиоприемник, на котором можно было слушать пластинки.

С. С. Наверху, под крышкой, был диск, чтобы ставить пластинки.

Л. М. Да, плюс она еще фокус имела: можно было шесть пластинок поставить, а у нее была такая лапа, и, когда доигрывалась пластинка, лапа поднималась и пластинка скидывалась в боковой ящик. Это был такой трюк. Что за музыка была! (Поет.) “Ла-па-па-пай-да-та-да-та-да-та-да”. И на наклейке собачка была нарисована с граммофоном. Не знаю, что за инструмент, кажется, сакс. Я думала: “Ну и ну! Это там, в Америке, наверное, ох, жизнь необыкновенная”. А еще вечером, когда никого не было, мама была на даче, я могла крутить приемник и ловить заграничную музыку, все эти “голоса”…

С. С. Сквозь всё это жужжание и помехи.

Л. М. (Поет.)

 
Johnny is the boy for me.
Always knew, that he would be.
But I never caught his eye,
He would always pass me by[66]66
  Песня “Johnny is the boy for me” (1953) американского дуэта Les Paul & Mary Ford (Лес Пол и Мэри Форд).


[Закрыть].
 

А потом у меня была учительница французского, немножко учила меня языку. Потом – первая Неделя французского фильма. Дани Робен, Ив Монтан…

С. С. Людмила Васильевна, браво! Вы поете замечательно! Почему же Розалинду в знаменитой “Летучей мыши”[67]67
  “Летучая мышь” (1978) – музыкальный фильм Яна Фрида.


[Закрыть] вы сами не пели?

Л. М. Вы знаете, там высоко. А это я уже не потяну ни за что. Я бы лопнула, но эти ноты не взяла, нет.

С. С. А правда, что вы не очень любили этот фильм? И не очень серьезно к этому относились?

Л. М. Правда. Понимаете, этот перфекционизм проклятый так все время точит, что самой противно. Я себе говорила, что в кино должна сниматься только у Тарковского, или у Кончаловского, или у Михалкова. А “Летучая мышь” – это, так сказать, легкий жанр. У меня отвратительный характер по отношению к себе. Мне же предлагал Гайдай сниматься. Позвонили от него: “Мы очень хотим, чтобы вы снялись у нас в фильме. Комедия, но там есть нюанс”. Я спрашиваю: “Что? Голой, что ли, сниматься?” – “Ну не совсем”. Я сразу: “Вы с ума сошли!” А сейчас бы вот меня все знали как “Помоги мне, помоги мне…”. И стала бы я самой популярной…

С. С. Мне очень нравится спектакль Театра Вахтангова “Пристань”. Очень нравится ваша роль, ваш отрывок.

Л. М. Знаете, вы исключение. Меня за роль Бабуленьки[68]68
  “ Пристань” (режиссер Р. Туминас) – спектакль, вышедший в 2011 г. к юбилею Театра Вахтангова. В спектакль вошли фрагменты из разных произведений; Людмила Максакова играет роль Бабуленьки в отрывке из “Игрока” Ф.М. Достоевского.


[Закрыть] уж так лупили, особенно критическая мысль ужасно осталась недовольна. Зато режиссер наш, Римас Туминас, который делал этот отрывок из “Игрока” Достоевского, сказал: “Когда вы все одежки с себя сорвали, я вас очень зауважал. Потому что «Игрок» – это не про то, что вы в карты играете, а про то, что вы проиграли вообще всё. И когда вы говорите: «Так вот она, рулетка» – и показываете на зал, то понятно, что мир театра – это и есть рулетка”.

С. С. В вашей семье сложились интересные параллели. У вашей дочери, полной тезки вашей мамы Марии Петровны Максаковой, в какой-то момент тоже обнаружился голос. Как строятся ваши отношения с дочкой? Вы вынесли уроки из отношений с мамой?

Л. М. Если и вынесла, то скорее в негативном смысле, поскольку мне всегда говорили – нельзя. На всё. Даже на просьбу пойти к подруге.

С. С. То есть Маше вы говорили, что всё можно.

Л. М. Можно всё! Да и сыну то же самое говорила. Опиралась на набоковскую формулу: “Балуйте, балуйте ваших детей, вы не знаете, какая судьба ожидает их в дальнейшем”[69]69
  Точная цитата: “Балуйте детей, господа! Никто не знает, что их ожидает в будущем” (из книги В. Набокова “Другие берега”).


[Закрыть]. Думала: если вдруг у них судьба будет какая-то трагическая, не дай бог, конечно, то чтобы хоть детство они вспоминали как светлое и радостное время.

С. С. Скажите, пожалуйста, есть ли таланты музыкальные или драматические у ваших внуков? Продолжится ли династия?

Л. М. Ой, ну они собаки такие! Никак я не могла их затянуть к инструменту, хоть привязывай. Недаром Валентин Николаевич Плучек говорил: “Нельзя напоить осла, не испытывающего жажды”. Только Илюша, бедняга, один из всех моих внуков, учится в ЦМШ. А внучка, может быть, станет балериной, хотя и не знаю, имеет ли это отношение к продолжению, так сказать, династии…

С. С. Но ведь не обязательно станет?

Л. М. Нет, наверное, станет, она очень тщеславная. Здесь главное – это желание: “Я хочу кем-то быть!” Если в ребенке есть это, он добьется. А если: “Да ну, я шоколада лучше сейчас поем…” – тогда пиши пропало.

С. С. Людмила Васильевна, а как мама относилась к поклонникам? У нее же их было очень много.

Л. М. Она никого не видела, понимаете, никого. То есть она к этой стороне жизни относилась… как-то так: “А? Да?! Ага”. Никак.

С. С. А к вашим поклонникам, когда они стали у вас появляться?

Л. М. Никак. Она была неземная женщина, и все земное ее мало трогало. Она ведь и замуж не вышла после того, как вся эта история случилась. Когда я родилась, она еще была молодая женщина, но я никогда не видела мужчин в нашем доме.

С. С. В каком-то интервью вы обмолвились, что мама говорила: “Ждать звонка мужчины немыслимо”.

Л. М. Да, это была ее знаменитая фраза. Когда я приходила домой и спрашивала: “Мам, а мне никто не звонил?” – она отвечала: “Нет, никто. И что за манера – ждать звонка какого-то мужика? Не понимаю, как можно, в мыслях даже, до этого унижаться. Ну, пускай он звонит. Еще можно и не подходить”.

С. С. Мама снится когда-нибудь?

Л. М. Никогда. Странно, но никогда….

Саундтрек

Произведения в исполнении Марии Максаковой:

Романс “Что ты жадно глядишь на дорогу”.

Ж. Бизе. Опера “Кармен”. Партия Кармен.

Песня “Чернобровый, черноокий”.

Работы Людмилы Максаковой:

Спектакль “Живой труп” Театра Вахтангова. В роли Маши – Людмила Максакова.

Фильм-оперетта “Летучая мышь”. Музыка И. Штрауса. Режиссер Ян Фрид. В роли Розалинды Айзенштайн – Людмила Максакова.