Текст книги "Нескучная классика. Еще не всё"

Но кто знает, что будет завтра? Нина Ананиашвили, художественный руководитель Грузинского театра оперы и балета, одна из моих любимых балерин и мой ближайший друг, звонит мне чуть ли не каждый день: “Филя, ну что мы с тобой сидим? Пока мы еще можем, давай станцуем! Не обязательно это делать в Москве или в Тбилиси, мы можем станцевать где угодно”. Она и на “Лебединое озеро”, кстати, тоже меня приглашает. А поскольку я очень люблю Нину, и очень ей верю, и понимаю, какие спектакли у нас получаются, то… Сам себе еще не могу в этом признаться, но, может быть, я скажу – да. Возможно, я еще буду танцевать.

Но пока в роли художественного руководителя я столько работаю, что не знаю, как найти время на репетиции, и на нахождение в зале, и опять же на большое количество зеркал. И снова видеть отражение в них… и опять слушать самого себя… и опять я, я… По-моему, это называется эгоизм. Может, это и… хороший эгоизм…

С. С. Разумный.

С. Ф. Да, но все равно опять – “я”. А хочется думать “мы” – о театре, о труппе. У нас сейчас Юрий Николаевич Григорович восстанавливает балет “Каменный цветок”, который он еще в 1957 году поставил в театре имени Кирова. Он приходит в театр с самого раннего утра, а на вопрос, почему так рано, отвечает: “Сереженька, ну я же работаю, вы же видите”. И я вижу, и мне хочется быть с ним рядом и тоже работать. Хочется верить: то, что мы делаем, – это интересно и правильно, это идет в плюс как ценный багаж, необходимый и для артистов, и для театра. Не то, что можно выбросить по дороге, чтобы облегчить себе путь, а потом набить суму чем-то побогаче и подороже, нет. А то, с чем театр будет жить долго, жить хорошо да еще и воспитывать людей. Научиться этому – адский труд. Адский.

С. С. И последний вопрос. Ты сейчас заговорил про Нину Ананиашвили, и я поняла, чем закончить нашу беседу. Нина мне в свое время рассказывала, как еще в юности ей снился сон, будто к ней пришел Баланчин… или как она для него танцевала. Ты в разговоре постоянно упоминаешь о театре Станиславского и Немировича-Данченко: в театре, где я худрук… в нашем театре… То есть ты будто пытаешься себя здесь прорастить, чтобы театр действительно стал для тебя домом. Но если честно: во сне все-таки снится Большой?

С. Ф. Нет, Большой не снится. Снится, что я танцую. А когда просыпаюсь, то понимаю, что я все еще артист Большого театра, поскольку танцую я именно там. Что ж, пусть так и дальше будет, я не хочу от этого отказываться. Так это здорово!

Но знаешь, про самое-то хорошее ты не успела меня спросить. А ведь самое интересное и яркое – это наши дети. У меня трое сыновей. Старшему двенадцать, младшему всего второй месяц. Когда я смотрю на них, я понимаю, для чего я жил, зачем я работал. Они уже проявляют интерес к тому, что мы делаем: мой средний, которому три года, кричит: “Папа, я хочу завтра попасть на «Щелкунчик». Ты же сделаешь так, чтобы я попал!..”

С. С. Он тоже подхватил этот вирус.

С. Ф. Да. Я, конечно, этому не рад, если сказать честно. Если мои дети начнут заниматься балетом, то это всё. Никакой жизни. А я очень хочу, чтобы она была и чтобы они нашли себя в чем-то другом…

С. С. Они сами разберутся.

С. Ф. Я тоже, я тоже на это надеюсь!.. И тем не менее это очень здорово. Потому что, как мне кажется, чем мы интереснее работаем, чем интереснее живем и чем больше успеваем сделать, отдавая самих себя, тем лучше будут потом результаты, тем ярче они скажутся в нашем потомстве. Ничего же не останется, останутся только дети.

С. С. Но как это связано с театром, почему ты об этом говоришь?

С. Ф. Да потому, что этот пример можно проецировать на то, что происходит в любом театре, поскольку театр – это маленький мир, маленькая страна, в которой всё зависит от того, как ведут себя хозяева, те, кто – как глава семьи – стоят у руля. Это они должны создать особую, благоприятную атмосферу, создать ощущение счастья. Так что же нужно сделать, чтобы наши артисты были счастливы и на работу шли с радостью? По-моему, делать для этого специально не надо ничего. Нужно просто самому работать и давать им возможность чувствовать, что работают они не по обязанности и не за одну зарплату. Они работают потому, что это интересно и, кроме того, дает им огромный шанс для внутреннего развития: они делают шаг, второй, третий – и они растут, встают на ноги как личности, становятся настоящими актерами. И если актеры чувствуют, что они в этой игре, что в театре они как в семье, тогда, поверь, они будут приходить на работу с огромным удовольствием. Вот как все непросто в нашем балетном мире.

Просто жить. Разговор 2013 года, программа “Сати. Нескучная классика”

САТИ СПИВАКОВА Мой сегодняшний гость – выдающийся танцовщик, имя которого известно всем без исключения, но трагедия, случившаяся с ним[89]89
  В 2013 г. на Сергея Филина было совершено нападение: его лицо облито серной кислотой, особенно сильно пострадали глаза. На данный момент правый глаз окончательно потерян, левый видит на 30 процентов.


[Закрыть], отодвинула на второй план его артистические достижения. О них мне бы хотелось вспомнить сегодня вместе с вами. Здравствуй, Сережа.

СЕРГЕЙ ФИЛИН Здравствуй, Сати!

С. С. Счастлива видеть тебя здесь. Спасибо, что после случившегося первая программа, в которую ты пришел, – “Нескучная классика”[90]90
  Первая и, как показала жизнь, до сих пор единственная. – Примеч. авт.


[Закрыть]. И первый вопрос: как ты себя чувствуешь?

С. Ф. Сегодня чувствую себя особенно хорошо. И потому, что я здесь, в Москве, приступил уже к работе, и потому, что я рядом с тобой. Хотя мы давно не виделись, знаю, что ты, как и многие другие, переживала за меня и всегда была со мной на связи.

С. С. Для начала прочитаю то, что просят тебе передать или пишут о тебе люди, которых ты, я уверена, любишь и уважаешь. Вот что мы два дня назад получили от Пьера Лакотта, выдающегося французского хореографа: “У него огромное сердце и редкий энтузиазм, глубокие знания и любовь к людям, настоящая страсть к танцу, именно поэтому я не сомневаюсь, что, руководя коллективом Большого театра, он сможет сделать много полезного и для этой замечательной труппы, и для нашего искусства. Я всегда восхищался им и как обаятельным и технически безупречным артистом, которому были свойственны музыкальность и элегантность, и как человеком, умеющим любить и обладающим исключительным чувством юмора”.

А вот что говорит о тебе мадам Брижит Лефевр, директор балета Парижской оперы: “Я особо хочу поприветствовать Сергея Филина. Его великолепная техника и невероятный талант танцовщика делают его исключительным артистом. Я испытываю к нему огромное уважение как к руководителю балета Большого театра и хочу пожелать ему всего самого лучшего на годы вперед”.

С. Ф. Спасибо.

С. С. Клемент Крисп, один из самых известных, выдающихся балетных критиков Великобритании, пишет так: “У меня очень ясные и очень счастливые, восхитительные воспоминания о Сергее Филине как о танцовщике балета Большого театра, а если говорить более конкретно, я помню его в роли Лорда Уилсона / Таора в великолепной реконструкции Большого тетра – «Дочь фараона». Исполнение Сергея Филина было исключительно чисто и элегантно как с точки зрения техники, так и с точки зрения драматической роли. Помню, я писал тогда в Financial Times, что его технический апломб, элегантность и радостная сила ассоциируются с лучшими образцами бурнонвильской техники в мужском танце”.

Такое впечатление, что все эти слова ты слушаешь, будто они относятся не к тебе. Сколько я помню, ты всегда несерьезно относился к себе как к премьеру, звезде балета.

С. Ф. Как раз хотел сказать: это было так давно и кажется, что неправда. На самом деле наша работа и наша профессия настолько тяжела, что та школа, которую мы имели, – это была не только школа обучения хореографии, это была настоящая школа жизни. Планка у Большого тетра всегда была необычайно высока, ведь приходилось сравнивать себя с теми, кто танцевал здесь до нас, – с такими великими артистами, как Васильев, Лавровский, Лиепа и многими, многими другими. То есть мы понимали, что нас ждет и какую работу мы должны проделать, причем проделать ее серьезно и углубленно. Относиться к этому слишком легко и тем более юмористически было невозможно.

С. С. Ты станцевал множество спектаклей, и твои партии были абсолютно разные и по жанру, и по хореографии. В частности, ты много работал с современными хореографами. Что-то особенно запомнилось за те годы?

С. Ф. Самое яркое и самое интересное – это работа с Алексеем Ратманским. В 1997 году Нина Ананиашвили, Алексей Фадеечев, Татьяна Терехова и я пригласили Алексея, чтобы он поставил для нас оригинальный балет – “Прелести маньеризма” на музыку Франсуа Куперена. Мы были одними из первых, кто пробовал и искал новые формы, новый балетный язык и кто создавал работы с Алексеем. Было очень здорово: Ратманский подходил к работе с необычайной ответственностью и, хотя сильно переживал и нервничал, всегда смотрел вперед, всегда был готов к поиску.

С. С. Тебя послушать, так жизнь у вас в балете просто безоблачна. Однако всем известно, что среди танцовщиков существует большая конкуренция, ведь главная-то роль одна, а желающих исполнить ее достаточно много. Тебе приходилось сталкиваться с завистью по отношению к себе и если да, то как ты с этим справлялся?

С. Ф. В те годы у нас в театре были солисты – Андрей Уваров, Юрий Клевцов ну и Сергей Филин. В дальнейшем появился Николай Цискаридзе. Когда мы танцевали, мы точно занимали не чужое, а свое место, и решали это не мы, а руководители. Если Юрий Николаевич Григорович говорил, что премьеру – “Лебединое озеро” – будет танцевать Андрей Уваров, я не испытывал никакой зависти и никогда не подсыпал кому-то кнопки или булавки. Мне бы никогда и в голову не пришло подрезать резинки у чьих-то балетных туфель для того, чтобы на сцене произошло ЧП. Это исключено. Поверьте, в моей жизни ничего подобного не было.

Возможно, кто-то из артистов и испытывал зависть, но я никогда этого не чувствовал, никогда не слышал упреков в свой адрес, тем более в лицо. Никогда, как бы фантастически это ни звучало. Правда, когда я стал пробовать себя в роли художественного руководителя, вот тогда я не просто ощущал и, увы, продолжаю ощущать и чувствовать не то что зависть, но страшную неприязнь и негатив. А у нас было иначе. Помню, как мы ездили на ответственные гастроли в Лондон. Андрюша Уваров тогда впервые вышел на сцену Ковент-Гардена в партии Спартака и, станцевав этот спектакль, на следующее утро он… Прости меня, дорогой Андрей, если ты слышишь, что я сейчас говорю!.. Утром Андрей позвонил мне из своего номера и, буквально еле ворочая языком, говорит: “Сергей, я тебя очень прошу, пожалуйста, ты можешь станцевать за меня «Баядерку»?” Спрашиваю: “А что случилось?” А он: “Я не могу подняться с кровати. Просто не могу встать”. Я отвечаю: “Да, да, конечно, Андрей, не волнуйся, я все сделаю”. Вот у нас как было.

С. С. Не могу не задать этот вопрос. Почему ты все-таки ушел из балета чуть раньше срока?

С. Ф. Главное, что меня подтолкнуло, – в 2008 году я получил приглашение от генерального директора театра Станиславского и Немировича-Данченко Владимира Георгиевича Урина стать художественным руководителем балета этого театра. В то время я еще танцевал, как раз вернулся с гастролей Большого театра в Италии, где мы со Светланой Лунькиной показывали балет “Жизель”. И тут мне было сделано это предложение… Да, наверное, я ушел рано. Несколько лет назад я не готов был сам себе признаться, но сейчас могу сказать, что это действительно была ошибка. Да, можно было еще танцевать, я обязан был танцевать, я был не прав. Однако я редко возвращаюсь назад: ну какой теперь в этом смысл? В тот момент решение нужно было принимать. Я понимал, что если расставание с Большим затянется, то уйти я не смогу. И, проснувшись однажды утром, я твердо для себя определил, что с большой сцены ухожу. Сначала я планировал не танцевать в Большом театре, не танцевать в больших спектаклях. Уверен был, что смогу использовать время правильно, например, поехать куда-то на гастроли. Но скажу честно: как только началась другая жизнь, другая работа, времени для какой-либо дополнительной деятельности уже не осталось.

С. С. Сережа, я помню свои ощущения, когда мы с тобой беседовали здесь, в студии, в первый раз. Мне казалось, что решение уйти из балета – это непростительно перед талантом, перед поклонниками. А сегодня я думаю, что твой уход – своеобразный акт мужества. К тому же никто никогда не видел тебя плохо танцующим.

С. Ф. Ну почему же…

С. С. Я имею в виду не какие-то неудачные спектакли, а то, что никто и никогда не смог бы сказать: “Ну, Филин уже не тот. Вот три года назад – это было что-то! А сейчас…” Этого в твоей жизни не случилось. Так что во всем есть свои плюсы и минусы.

Итак, двигаемся дальше. 2008 год. Директор театра Станиславского и Немировича-Данченко приглашает тебя возглавить балет. Начинается как бы вторая жизнь.

С. Ф. Для меня этот театр всегда был особенным, и я по возможности интересовался тем, что там происходит. Мне очень нравилась атмосфера этого театра. Когда я, совсем маленьким – только начал учиться в хореографическом училище, – принимал участие в спектаклях театра, там шел замечательный спектакль “Золушка”. Дети-актеры передвигались по сцене на роликах, в костюмах вроде колонн со специальными окошками. И я, счастливый ребенок, тоже смотрел из такой колонны через маленькое отверстие на то, что происходило на сцене, наблюдал за артистами. Это было колоссальное впечатление, уже тогда у меня появилось желание попасть в Музыкальный театр.

Еще один интересный эпизод. В антракте “Золушки” мама как-то дала мне задание придумать свою подпись, автограф. В гримуборной, где переодевались все дети, стоял огромный черный рояль под чехлом. Именно на этом рояле в театре Станиславского и Немировича-Данченко я и изобрел свою подпись, которую впоследствии ставил на всех документах, на всех-всех афишах уже когда стал руководителем театра. Видишь, какая тесная историческая связь!

С. С. С твоим появлением в театре за эти три года расцвел балет.

С. Ф. Я не давал никому покоя. Сам не спал и не давал спать никому. Делал все возможное для того, чтобы людей заинтересовать. Настаивал, что нужно больше репетировать, работать и работать. Все делал для этого: привозил хореографов, чтобы ребята репетировали с педагогами столько времени, сколько возможно. Пока однажды вечером не понял, что ребята готовы. Было довольно поздно, в это время уже практически все покидают театр, а я поднялся на балетный этаж, где находится большой репетиционный зал. И вдруг услышал музыку – мы как раз делали программу Иржи Килиана на музыку Моцарта. Я понял, что в зале что-то происходит. Подошел, открыл дверь и увидел, что это танцуют артисты второго состава. Спрашиваю: “Ребята, что вы здесь делаете?” Мне отвечают: “Сергей Юрьевич, вы извините, что так получилось, но мы репетируем”. Я недоумеваю: “А зачем? Уже ночь на дворе”. А они объясняют: “Вы же знаете, сегодня был прогон. Мы посмотрели, как первый состав танцует, и не хотим танцевать хуже. Хотим, чтобы у нас получалось если не лучше, то хотя бы так же!..” И я понял, что мне удалось сделать главное – заразить и заинтересовать коллектив, артистов. Мне это кажется одной из самых важных и самых главных заслуг.

С. С. Но история продолжается. Наступает 2011 год, и тебя приглашают возглавить балет Большого театра. Какая была первая реакция? Ты сразу согласился или были сомнения?

С. Ф. Сомнения были, конечно. Хотя бы потому, что, как я сейчас говорил, удалось уже многое создать в театре Станиславского. И я абсолютно искренне полюбил все, что меня там окружало.

С. С. К тому же ты, извини за прямоту, знал ситуацию в Большом: еще ремонт не закончен, атмосфера человеческая и творческая не самая благоприятная. Как любой живой организм, театр подвержен периодам тяжелой затяжной болезни. Однако потом все обычно как-то выравнивается.

С. Ф. Да, с одной стороны, это был повод для сомнений, но с другой – как раз эта ситуация в результате и подтолкнула меня ответить согласием. Всё, что я читал и знал, все сплетни, которые доходили из, так сказать, анонимных источников в Большом или от лиц, приближенных к нему, – всё это было очень странно и больно слышать. И я тогда подумал: почему бы, зная механизм, зная людей, которые работают в Большом театре, не попробовать каким-то образом все исправить? Почему не использовать возможность объединить этих людей, сделать все для того, чтобы повернуть ситуацию в другую сторону? Признаюсь, это решение было не из легких, далось оно мне с большим трудом. Не скрываю сейчас и тогда не скрывал, что, наверное, неделю я не спал вообще. Постоянно думал о том, как я поступил с театром Станиславского и со своими артистами, как смогу смотреть в глаза коллективу балета театра Станиславского. Но после мучительных раздумий я все же согласился. А теперь, как говорит мой замечательный, мой любимый педагог Николай Борисович Фадеечев: “Это уже история. Ни к чему вспоминать то, что уже в прошлом”.

С. С. Сейчас настало время перейти к четвертой, сегодняшней твоей жизни. Она началась 17 января этого года, когда вдруг, за одну минуту, эта жизнь поделилась на “до” и “после”. Было ли у тебя какое-то предчувствие беды, надвигающейся опасности?

С. Ф. Было предчувствие беды, и я ощущал, что вот-вот должно произойти что-то страшное, вероятно, потому, что сама по себе ситуация вокруг балета Большого театра на тот момент достигла некоей критической точки. И чтобы этот кризис так или иначе разрешить, хотя бы приостановить, что-то должно было случиться, во что-то он должен был вылиться… Сейчас я готов признать, что был не прав, когда не обращал внимания на предостережения близких друзей и на их просьбы быть более внимательным, осмотрительным…

С. С. Ездить с охраной…

С. Ф. Может быть, действительно нужно было пользоваться служебным автомобилем и охраной. Но я считаю, что в нашей профессии, в том деле, которое мы называем высоким искусством, все это неприемлемо. Трудно представить себе, что я – художественный руководитель балета Большого театра, человек, не имеющий нефтяной скважины и каких-то, я не знаю, золотых сундуков, буду окружать себя охранниками! Мне было известно, что ходят разговоры, будто в Большом театре чудовищная коррупция и прочее, но я же не ворую! Я никогда не обижал своих артистов. Никогда никого не обирал.

С. С. Часто вспоминаю наш с тобой первый телефонный разговор после случившегося. Ты мне сказал: “Вот я себя не уберег”. Но я сейчас скажу парадоксальную вещь: когда происходит такого масштаба драма, как-то всё расставляется по своим местам. Ты понимаешь, что и кто чего стоит. И может быть, за эти долгие месяцы, борясь за восстановление зрения, ты внутренне прозрел.

С. Ф. Это правда, я во многом прозрел. У меня раньше, Сати, никогда не было времени для того, чтобы остановить бег, чтобы просто посмотреть на свою жизнь со стороны. Некогда было о многом подумать. Даже если я задавал себе вопросы, то мне некогда было на них ответить. Оказывается, все гораздо проще, и на самом деле человеку гораздо меньше нужно, а может быть, и вообще не нужно то, за чем мы все бежим. И только оставшись вот так – один на один с самим собой, даже не видя того, что тебя окружает, ты понимаешь, как мало тебе нужно, чтобы любить, дружить, чего-то желать и самое главное – просто жить. На протяжении этих месяцев я понял, что действительно есть только миг между прошлым и будущим и именно он называется – жизнь.

И каждый день, когда я просыпался, рядом со мной были родные и близкие, обойтись без которых я не мог: моя жена Мария или сестра Елена. Этим женщинам я прямо при жизни обязан поставить памятник – за их мужество, волю и силу. То, что они пережили, то, что они наблюдали – они, а не я, потому что я-то этого не мог увидеть со стороны, – невозможно описать словами. Без их помощи я не сумел бы дойти от кровати до умывальника, от умывальника до туалета. И это длилось не день и не два. И в самый тяжелый период, в конце марта и в апреле, когда я совсем потерял зрение и ни один врач не давал никаких положительных прогнозов, именно тогда, как я теперь знаю, люди оживленно обсуждали, что Сергей Филин прекрасно себя чувствует, у него все хорошо и, вообще, он сам все это придумал специально для того, чтобы кого-то подставить или, может быть, получить такой замечательный пиар… Так вот именно в тот момент ко мне прилетели мои дети. Они не знали, что папа ничего не видит, не видит собственных сыновей – ни одного, ни другого, ни третьего. Но как только они это поняли, они стали водить меня за руку. В буквальном смысле: брали за руки и говорили: “Папа, вот сейчас будут ступеньки, а сейчас нам надо повернуть направо. А сейчас ты должен остановиться, потому что тут дорога и по ней едут машины”. Тогда я с ужасом понял, что дети, родные – это, быть может, единственное, что у меня на самом деле есть, с ними я должен быть рядом! А ведь я не всегда мог уделить им внимание. У меня не хватало времени, когда они были малышами и я был нужен им как отец, когда должен был помочь в их воспитании, многому научить, поддержать и подставить свое плечо. Теперь мы поменялись ролями, и это они подставляют мне свое плечо. Они понимают, что нужны мне больше, чем я им. Поверь, когда ты проходишь через такие испытания, начинаешь понимать главное и о людях, и о собственной жизни, которой предстоит стать какой-то другой…

Пока я не знаю, будет ли видеть правый глаз, не знаю, буду ли вообще видеть, я не думаю об этом. Каждый делает свою работу: я делаю свою, доктора – свою. Но самое главное, что это жизнь и она продолжается.

С. С. Сережа, я не хочу называть никаких имен, связанных с трагедией, но задам тебе общий вопрос этического свойства. Вот Пушкин говорил, что “гений и злодейство – две вещи несовместные”. А как по-твоему, обязательно ли хороший артист должен быть хорошим человеком?

С. Ф. На мой взгляд, в идеале хороший артист должен быть хорошим человеком. Но это, скорее, своего рода мечта. А если исходить из жизненного опыта, то я скажу – нет. Хороший актер необязательно должен быть хорошим человеком. Приведу интересный пример из моей жизни. Когда-то Юрий Николаевич Григорович пригласил меня к себе в кабинет и сказал: “Сергей, через месяц у вас «Спартак». Идите в зал и работайте”. Я удивился: “А кого я должен танцевать?” – “Как кого, Спартака!” – “Юрий Николаевич, я не могу быть Спартаком, я к этому не готов”. Григорович говорит: “Я не понял, вы что, за меня хотите решить, Спартак вы или нет? Решать буду я, а вы идите и работайте”. Тогда я начал его убеждать: “Юрий Николаевич, я правда не могу быть Спартаком, но я бы очень хотел станцевать Красса. Можно я попробую и сделаю Красса?” На что он сказал: “Нет, а вот Красса я вам не дам!” – “Почему?” И Григорович как отрезал: “Потому что у вас злости нет!” Помолчал и добавил: “Может, вы в жизни самый злой человек, настоящий злодей. Но какой вы в жизни, меня вообще не интересует. А вот сценической злости у вас нет. Поэтому Красса я вам не дам. А Спартака идите и работайте”.

С. С. Замечательная история!.. Сережа, недавно ты впервые после нескольких месяцев лечения встречался со своей труппой. Волновался перед тем, как открыть дверь и снова увидеть своих коллег?

С. Ф. Ой, конечно! И был очень-очень растроган. Когда я пришел к себе в кабинет, туда началось прямо паломничество артистов. Каждый хотел меня потрогать, пощупать, ущипнуть, поверить в то, что это именно я. Каждый хотел пожать мне руку, поздороваться… Люди шли и шли, не было и речи о том, чтобы приступить к работе. Ну а потом, на открытии нового сезона, я увидел не только коллектив балета, но и все цеха Большого театра и получил возможность сказать всем: “Здравствуйте!” Но самое трогательное: когда Владимир Георгиевич Урин объявил, что сейчас я скажу несколько слов по поводу планов балета Большого театра на предстоящий сезон, раздались аплодисменты, которые долго не стихали. Этими аплодисментами люди ответили мне: “Здравствуйте!”

С. С. Не могу не зачитать еще одно послание от очень близкого тебе человека, которое пришло сегодня ночью: “Для кого-то он – господин Филин или Сергей Юрьевич, а для меня он один из лучших друзей и почти что мой младший брат. О Сереже, или Фильке, могу сказать многое как о человеке, об артисте, о партнере. Формат не позволяет, поэтому ограничусь двумя абзацами. Не было случая, чтобы мне понадобилась помощь Сережи и у него нашлось бы «неотложное» дело. Всегда и везде могла рассчитывать на него. Считала и считаю, что Сергей покинул сцену непозволительно рано. Сережа вернулся. Знаю, что все будет хорошо. И может быть, мы даже еще станцуем вместе что-нибудь для ветеранов”. Нина Ананиашвили.

С. Ф. Все-таки нам необычайно повезло – мы жили по-настоящему интересной жизнью, смогли многое станцевать, многое сделать… Да, это действительно история. Спасибо, дорогая Сати.

Саундтрек

Балеты Государственного академического Большого театра в исполнении Сергея Филина:

П.И. Чайковский. “Лебединое озеро”.

П.И. Чайковский. “Спящая красавица”.

А.К. Глазунов. “Раймонда”.

Л. Минкус. “Дон Кихот”.

Балет “Маленькая смерть”. Музыка В.А. Моцарта. Театр К.С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко. Хореограф Иржи Килиан.

П.И. Чайковский. “Спящая красавица”, спектакль Большого театра. Партию принцессы Авроры исполняет Светлана Захарова, партию принца Дезире – Дэвид Холберг.