Текст книги "Китай у русских писателей"

Минуя последние кварталы города, мы несемся по шоссе. Вскоре мы на месте. Японцы бомбили железнодорожную станцию. Несколько бомб упали на пути, разрушили маневровый состав и водокачку. Но большинство бомб легло в расположенном около станции рабочем поселке.

Крохотные лачуги пылают, как карточные домики. Не проходит и нескольких минут, как такой домик, после того как он вспыхнул, рушится. По охваченным огнем улицам мечутся растерянные люди, они пытаются что-то спасти из пламени, вытаскивают из-под развалин убитых, сгоревших, раненых. В центре поселка небольшой, покрытый плесенью пруд. Старый китаец с ведром в руках бежит к пруду и, зачерпнув воды, возвращается к пылающему дому, выплескивает в бушующее пламя эту горсточку воды. Он так носится взад и вперед до тех пор, пока домик не рушится, пламя прекращается, на земле тлеет груда пепла – весь домик состоял из бамбуковых палок, циновок и соломенной крыши, – и в эту тлеющую груду старик продолжает плескать воду, за которой он еще и еще раз бежит к пруду. <…>

Ночью в городе тревожная, напряженная тишина, нарушаемая только шумом, что доносится из порта. На территории французской концессии, огороженной колючей проволокой, мягко шуршат по асфальту лимузины европейцев. Из раскрытых окон ресторанов плывут мяукающие звуки джаза.

Французские солдаты в широченных беретах безмолвно сторожат покой и безопасность танцующих джентльменов. Черно-бархатное небо усыпано яркими звездами, и лишь краешек его вспыхивает отблесками пылающих кварталов китайской бедноты.

* * *

Наконец я оформил документы на право свободного проезда по всем шоссейным дорогам Китайской республики. В политуправлении военного комитета снова встретился с китайскими кинематографистами. Беседа проходила в кабинете заместителя начальника политуправления. Этот пост занимает товарищ Чжоу Эньлай – член Политбюро Китайской коммунистической партии.

Я показал подробный план предполагаемых съемок. Хочу заснять, помимо фронтовых боевых эпизодов, массовое движение в стране, деятельность общественных организаций, активную помощь крестьян армии в селах и деревнях, работу китайских женщин.

Военная обстановка меняется с каждым часом. В этом плане, составленном три дня тому назад, есть раздел «Оборона Уханя». Сейчас этот план устарел.

По-прежнему в ханькоуской прессе ни малейшего намека на предполагаемое оставление города, но операторы уже готовы к эвакуации, завтра покидают город, советуют уезжать и мне.

24 октября из Ханькоу были увезены последние партии раненых. Они прибывали в Ханькоу на пароходах. Дальше легкораненых отправляли пешком. Исхудавшие, с серыми от пережитых мучений лицами, они небольшими группами уходили из города. Тяжелораненых отправляли на грузовиках или на джонках и пароходах вверх по течению Янцзы. Многих раненых отправляли на мобилизованных для этого рикшах. Этим была закончена эвакуация города, методически осуществлявшаяся в течение многих недель. Однако самые широкие мероприятия правительства не могли обслужить сотни тысяч людей, стремящихся покинуть город. Днем и ночью по улицам Ханькоу текли людские реки, и поток увеличивался с каждым часом. Целый день 24-го японцы бомбят окраины города и дороги, по которым движутся потоки беженцев. Над улицами города совсем низко проносятся истребители.

Ночью в последний раз я проехал по опустевшей широкой набережной. Весь противоположный берег реки Янцзы охвачен заревом пожара. В воздухе пахнет гарью. Около здания политуправления на Тайпин-род стоит несколько грузовиков и легковых машин. При свете фар я увидел знакомых китайских журналистов.

Еще не рассвело. Мы едем по улицам города, освещаемым лишь отблесками пожарищ и ярким светом наших фар. Едем медленно, почти шагом, улицы заполнены нескончаемой лавиной людей, идущих в одном направлении – к окраинам. И даже сейчас, когда мы покидаем город и когда кажется, что вместе с нами уходит из города все живое, не хочется верить, что враг где-то близко, что через несколько дней он займет эти улицы.

На окраине часовой осмотрел наши документы, и мы, миновав последние дома, выехали на шоссе.

На шоссе прибавить скорость не удается. Мы уже давно покинули город, но все шоссе заполнено толпами беженцев, которых мы медленно обгоняем.

В районе Ханькоу река Янцзы разливается, образуя множество озер. Одно из них пересекает насыпная дамба, по которой проложена дорога. Мы выезжаем на эту дамбу, и вскоре нам кажется, что мы не в машине, а плывем на лодке. Узкая дорога, шириной в четыре метра, лишь на полметра выступает над поверхностью воды. Никаких ограждений по краям. Неосторожный поворот руля – и машина очутится в воде. Накануне прошел дождь, на грунтовой дороге машина скользит, приходится ехать очень медленно, напрягая все внимание.

…Мы едем уже несколько часов. Начинает светать. С востока подул ветер, и по озеру пошла небольшая волна. Там, где дамба закругляется, мы видим растянувшуюся вереницу медленно ползущих машин. С обеих сторон идут гуськом люди. Иногда мы обгоняем воинские части. На рикшах везут раненых. К каждому рикше прикомандирован боец, который помогает ему, подталкивая сзади коляску. Раненые или спят, или смотрят вокруг искаженным от боли взглядом.

Во встречных городках и деревнях мы пытаемся узнать, что происходит сейчас в Ханькоу, но связи с городом никакой, абсолютно ничего не известно. Мы очень часто обгоняем мелкие и крупные воинские соединения. Они совсем не похожи на отступающих – солдаты идут в полном вооружении и сохраняют четкий порядок походного марша.

Наступает ночь. Колонна машин, уходящих из Ханькоу, продолжает свой безостановочный путь по провинции Хубэй. Бесчисленное количество раз мы останавливаемся, чтобы переправиться на пароме через большие и малые реки.

Ночью на переправе в свете автомобильных фар вижу в группе солдат и офицеров Чжоу Эньлая. Он выглядит очень усталым после многих бессонных ночей.

– Мы покинули Ханькоу на рассвете, – говорит он, – а в четыре часа дня передовые японские части вступили в город. Ваши машины были последними, ушедшими из Ханькоу: вслед за вами дамба была взорвана.

На похудевшем лице его горят большие умные глаза. Из кармана серого френча он достает и протягивает нам свежий оттиск декларации военного комитета об оставлении Уханя.

«Полгода упорной борьбы за Ухань, – говорится в этом документе, – истощили силы японцев. Превращать сейчас Ухань в центр военных действий нецелесообразно. Оставляя Ухань, который, как стратегический пункт, потерял свою значимость, Китай сохраняет полностью свои силы и инициативу в ведении длительной воины, являющейся основой стратегии китайской армии. Это – не отступление, а сохранение и концентрация сил, боеспособных, свежих, полных решимости драться с врагом до полной победы».

– Вы сами видели, – говорит Чжоу Эньлай, – как была проведена эвакуация Уханя. Мы вывезли оттуда все. И самое главное – мы вывели из кольца врага наши вооруженные силы. Все то, что вы видите на дорогах, эти сотни машин, тысячи здоровых, сохранивших свой боевой дух бойцов, нашу артиллерию, броневики – все это японцы рассчитывали окружить, разгромить и захватить под Уханем. Это им не удалось. Мы будем продолжать борьбу, перегруппируем свои силы, перебросим наши войска, сохранившие свою оборонительную мощь, на новые позиции.

Яркие полосы света автомобильных фар освещают паромы, на которые под проливным дождем въезжают тяжелые грузовики. Скрипят деревянные настилы, машины нетерпеливо гудят, кричат лодочники. Иногда фары освещают другой берег, оттуда тоже доносятся гудки рев моторов грузовиков, ползущих по крутому подъему на высокий берег, где они выезжают на дорогу и продолжают путь.

Первый крупный город на нашем пути – это Шаши, там мы сможем наконец остановиться на ночлег. Мы едем всего вторые сутки, но, кажется, что прошла неделя, что проехали мы множество сотен километров; сейчас единственное мучительное желание, – где угодно, на земле, на каменном полу, лечь и заснуть, хотя бы на несколько часов. Мы едем под ливнем, который размыл глинистую дорогу, и машины на каждом шагу соскальзывают вбок, буксуют, утопая в жидкой скользкой грязи. Малейшая неосторожность – и машина, которую с трудом удерживаешь посреди дороги, соскользнет, застрянет, и ночью никто тебе не поможет выбраться, сдвинуть ее с места.

Мой автомобиль подъезжает к грузовику, который забуксовал и загородил движение. Позади скопилась целая вереница машин. Они нетерпеливо гудят. Одна из машин, стоящих позади нас, пытается объехать грузовик сбоку и, сильно буксуя, разбрызгивая по сторонам фонтаны грязи, проскальзывает вперед. Я тоже решаюсь на этот опасный маневр, но правое колесо попадает в яму, автомобиль медленно сползает вправо и останавливается в глубокой канаве. Грузовик тронулся с места, вслед за ним двинулись ожидавшие позади машины. Мы остаемся.

По колено в грязи, обходя машину, вижу, что здесь нужно по меньшей мере, двадцать человек, чтобы на руках вытащить ее из грязи. Несколько раз пытаемся, подняв руку, остановить проходящие грузовики, но это безуспешно: никому нет охоты в дождливую ночь останавливаться и залезать в грязь. Когда я уже отчаялся в своих попытках получить помощь, остановился какой-то грузовик, из кабины шофера вышел молодой парень в форме полковника.

– Что с вами случилось? – спросил он.

При свете фар я увидел его лицо, он разглядел меня и, найдя в темноте мою руку, крепко, дружески ее пожал. Я увидел на его руке нашивку с китайским иероглифом, обозначающим цифру «8» – это отличительный знак бойцов Восьмой народно-революционной армии. Мы виделись в Ханькоу у Чжоу Эньлая. Сейчас, в дождливую ночь, он узнал советского журналиста. Через минуту из грузовика начали выпрыгивать молодые ребята, их набралось человек двадцать. Невдалеке от дороги мы разыскали разбитую обозную повозку. Пустив в ход топоры и лопаты, мы ее расщепили, положили доски под колеса машины и, использовав оглоблю как рычаг, подняли задний буфер машины. Сев за руль, я дал полный газ, и ребята вытолкнули машину на середину дороги. Я не знал, как отблагодарить этих чудесных парней. Мы двинулись. Они на своем грузовике едут сзади, чтобы в случае надобности опять оказать помощь.

На рассвете мы, наконец, въехали в городские ворота Шаши. Долго блуждали по городу, ища ночлега, наконец, увидели около здания китайского национального банка машины китайских журналистов, с которыми мы покидали Ханькоу. Здание банка, оказывается, приспособлено для ночлега беженцев. Все столы были заняты, и где-то на кафельном полу я свалился и мгновенно уснул.

В Чанша мы приехали 28 октября. Город и прилегающие к нему дороги японцы бомбят ежедневно с утра до вечера. С большим трудом мы нашли здание, где помещается агентство «Сентрал ньюс». Здесь мы и поместились временно вместе со всей группой журналистов, эвакуировавшихся из Ханькоу. Необходимо было связаться по телеграфу с Москвой, сообщить свои «координаты», написать о дальнейших планах. Отыскали за городом здание телеграфа. Примостившись на краешке стола среди стучащих телеграфных аппаратов, я отправил корреспонденцию в «Известия», дал телеграмму в кинохронику и родным.

Сколько продержится Чанша? Вопрос этот интересует всех. Кто говорит – месяц, кто – шесть дней.

Вчера в Чанша прибыл со своим штабом Чан Кайши. В 12 часов я заснял его. В штабе на мою просьбу разрешить немедленно выехать на фронт мне обещали оказать полное содействие и для правильной ориентировки в незнакомой местности выделили офицера.

Опубликован приказ о полной эвакуации города в течение трех дней. Все магазины закрыты. Днем по нескольку раз над городом появляются японские самолеты.

Город опустел. Вечером на улицах группами ходят солдаты, движутся какие-то обозы; на перекрестках у костров сидят и лежат раненые. Некоторые развели костры внутри покинутых лавчонок. Сидя вокруг огня, они перевязывают раны и тянут заунывную однообразную песенку.

Прилегающие к вокзалу районы совершенно разрушены. Здесь полное запустение. Обреченностью веет от серых развалин, среди которых бродят одинокие фигуры раненых солдат.

На перроне стоит длинный состав. От паровоза виднеется только труба. Все облеплено людьми – буфера, крыши вагонов, ступеньки. Люди сидят верхом на фонарях паровоза.

Перрон превратился в серый ковер копошащихся тел. Раненые лежат вповалку, стонут.

Снимать это тяжелее, чем бомбардировки, пожары. Здесь, на этом вокзале, так остро ощущаешь обнаженные страдания большого народа! Занявшие место на крыше или буфере часами сидят, ожидая, когда тронется поезд; сидят не слезая, потому что их место займут другие и они останутся в опустевшем городе среди мертвых развалин.

Фигура европейца с трещащим киноаппаратом привлекает внимание. Я снимаю и вспоминаю архивные хроникальные кадры, снятые в первые годы нашей революции: такие же полуразрушенные вокзалы, груды человеческих тел на крышах поездов… Крепче стискиваю в руках аппарат, снимая длинную панораму.

Свято чтит наш народ свое прошлое, свой героический путь по голодной, разрушенной стране. И мы, советские люди, умеем, как никто, понимать и чтить страдания народов, бьющихся за право на существование.

Когда-нибудь в обновленной стране извлечет из архивов и эту киноленту победивший китайский народ…

На опустевший город спускаются сумерки, нависают серые тучи, моросит унылый дождь. Через несколько часов мы покинем Чанша. Когда уже стемнело, далеко за окраиной города, пробираясь огородами, нахожу телеграф. Чиновник, худой старик в очках и чесучовом халате, на ломаном английском языке вежливо заявляет, что он не ручается за доставку корреспонденции в Москву. Телеграф переехал сюда из трехэтажного большого дома в центре города.

– Вот взгляните, как мы работаем.

Он вводит меня в помещение, где на нескольких столах, тесно сбитые в кучу, стучат десятки телеграфных аппаратов. При свете коптилок сидят, склонившись, измученные телеграфисты.

Мне дают крохотный уголок стола, устанавливают дребезжащую пишущую машинку. Адский труд писать в такой обстановке большую корреспонденцию без черновика, выстукивая ее одним пальцем латинскими буквами прямо на телеграфный бланк. Два часа такой работы – и чиновник, принимая листы, обещает сделать все от него зависящее.

Этой ночью, после того как мы выехали на фронт, в Чанша начался пожар. Узнав об этом, я был убежден, что корреспонденция пропала, и лишь впоследствии выяснил, что она была этой же ночью получена в Москве и напечатана в утреннем номере «Известий».

Мы снова возвращаемся в штаб, чтобы захватить офицера, который будет сопровождать меня на фронте. Перед самым отъездом обнаруживается неисправность в моторе. Долго вожусь в темноте, разбираю карбюратор, проверяю зажигание и лишь к полуночи, приведя машину в порядок, усаживаюсь за руль.

Долго обшариваю фарами узкие улицы, расспрашиваю встречных солдат. Нахожу нужное направление и выезжаю на Ханькоуское шоссе, минуя последние окраины Чанша – города, которому суждено этой ночью превратиться в груду дымящегося пепла. <…>

Несколько дней тому назад мы распрощались с автомобилем. Завалили машину срубленными молодыми деревцами и, отойдя шагов на тридцать, долго напрягали зрение, пытаясь ее обнаружить. За несколько недель я буквально влюбился в свой маленький «шевроле», избавивший меня от встречи с японскими властями. И даже прощаю ему недостатки: немного капризен, ужасно много пожирает бензина, но бегает хорошо.

Бросив прощальный взгляд на заросли кустарника, поглотившие автомобиль, мы оседлали низкорослых китайских лошадок и тронулись в далекий путь к передовым позициям.

Совершая ежедневно по 30–40 километров горными тропами, мы постепенно, минуя полевые штабы армейской группы, корпуса, дивизии, полка, приближаемся к передовой линии китайской обороны.

В горах темнота наступает внезапно. Не успевает багровый диск солнца скрыться за гряду зеленых холмов, как глаза уже с трудом различают узкую горную тропинку. В руках проводника загорается фонарик, и мы продолжаем долгий томительный путь пешком, ночуя в крестьянских фанзах, в которых расположены полевые штабы.

На безоблачном небе загораются звезды. Они отражаются в овальных зеркалах рисовых озер, и сквозь ажурные силуэты пальм и бамбука медленно выползает тонкий серп луны, заливая матовым светом поля, холмы и долины, окутанные плывущими туманами.

Днем этот пейзаж ослепительно и безмятежно красив. Лунной же ночью тревожно. Часто из темноты раздается резкий окрик, от группы деревьев отделяются фигуры бойцов, опрашивающих, кто идет, куда идет. Изредка здесь, поблизости от фронта, уже слышны короткие пулеметные очереди и ружейная трескотня.

На рассвете мы наконец добрались до передовых китайских окопов. Отсюда в бинокль хорошо видны позиции японцев. Даже невооруженным глазом можно различить их окопы, блиндажи на склоне высокой горы, от которой отделяет нас долина. За эти дни японцы предпринимали несколько вылазок, но все их атаки были отбиты. Сейчас идет перестрелка. С японской стороны вспыхивают пулеметные очереди, ружейная пальба. Их пули рассыпаются над головами, срезают ветки деревьев. Китайские бойцы сдержанно отвечают пулеметным и ружейным огнем. Изредка в горах прокатываются артиллерийские выстрелы.

Среди военных людей очень часто возникает дискуссия о том, может ли человек отучиться от скверной привычки кланяться свистящим над головой вражеским пулям. Первая же пуля, прозвеневшая над ухом, заставила меня красноречиво ответить на этот спорный вопрос: я присел на корточки вместе с киноаппаратом.

Двое суток непрерывно снимал боевые действия, быт бойцов, сражающихся на передовых позициях.

С большой теплотой и предупредительностью относятся командиры частей и политработники к советскому журналисту-кинооператору. Это уже не китайские церемонии, a настоящее, искреннее проявление дружбы и симпатии к гражданину Советского Союза. По нескольку раз в день налетают сюда японские самолеты. Они назойливы, как мухи. Пикируют над китайскими окопами, строчат из пулеметов, но эффект этих налетов очень невелик. Китайские бойцы, умело маскируясь и скрываясь в окопах, почти не несут потерь. Тяжелая бомбардировочная авиация японцев всю свою деятельность вот уже несколько дней как перенесла на участок железной дороги.

Там японцам легче воевать. Здесь, в горах, сопротивление китайских войск очень сильно, и каждый шаг стоит японцам больших потерь. Часто по ночам китайцы, покидая окопы, наносят короткие чувствительные удары, захватывают пленных, военное снаряжение, выбивают японцев из окопов.

Далеко в сторону от дороги японцы не решаются отходить, зная, что там их ждет разгром. Они медленно и осторожно продвигаются вдоль шоссе, не имея возможности обеспечивать свои фланги, на многих участках китайские войска не отходят назад, а остаются в горах, пропуская японцев вдоль дороги. И потом продолжают партизанскую войну в тылу. Куски дороги, отданные японцам, предварительно разрушаются. Я не раз наблюдал, как деловито бойцы и крестьяне расковыривают до основания бетонное шоссе, сносят и сжигают мосты, снимают и увозят телеграфную проволоку, срубают и жгут на огромных кострах телеграфные столбы.

Крестьяне, живущие около шоссе, уничтожают свои огороды, сжигают дома и уходят в горы. Глядя на все это, убеждаешься воочию, как ценой огромных потерь японцы вторгаются в опустошенные узкие полоски территории, где все уничтожено, вывезено, сожжено. Какие миллиарды нужны, чтобы наново сооружать дороги, наводить мосты, строить дома!

Такая же картина и на пути японского наступления вдоль железных дорог. Китайцы полностью уводят подвижной состав, снимают рельсы и шпалы, жгут станции, уничтожают телеграфную связь, взрывают многопролетные мосты. Японцы превращают линию железной дороги в автомобильное шоссе и все более и более замедляют темпы своего наступления. Китайское командование сейчас получило сведения, что японцы отводят в тыл 107, 106-ю и 1-ю гвардейскую дивизии, которые воевали целое лето на Центральном фронте и потеряли больше половины своего состава. Сильно замедлено наступление японцев и на всех других фронтах.

В то же время китайцы сохраняют свои силы, свою армию, свой боевой дух. Высокий боевой дух китайской армии – это не пустая фраза. Мы подолгу беседовали со многими командирами и бойцами. На их настроении нисколько не отражается продвижение японцев по нескольким линиям дорог. Командиры трезво и хладнокровно оценивают свои силы. Их удивляет безумие японцев, ведущих игру ва-банк, завязающих все глубже и глубже.

Командиры частей очень гостеприимны. Они сожалеют, что не могут предоставить гостю удобных средств передвижения и необходимого комфорта, о котором здесь, в боевой обстановке, я меньше всего думаю.

В штабе дивизии за крестьянским ужином (рис, жареная мелко нарезанная жирная свинина) мы выпиваем из крохотных фарфоровых рюмочек крепчайшей рисовой водки, и беседа наша затягивается далеко за полночь.

Меня расспрашивают о Советском Союзе, о нашей культуре, о росте индустрии, о международном положении.

Молодой командир дивизии рассказывает о небывалом разгроме японцев под Тайэрчжуанем. В этой операции он принимал участие, командуя армией на правом фланге.

Он останавливается на современном этапе освободительной войны.

– Некоторые наши командиры – горячие головы – недовольны отступлением китайских войск. Они считают, что уже сейчас можно нанести решающий удар, отрезать японцев от тыла и разгромить их. Но подавляющее большинство китайского офицерства мыслит трезво.

В те дни, когда мы, уезжая на фронт, покидали Чанша, город эвакуировался. Полумиллионное население большого города лавиной хлынуло в горы, в деревни. Ночью над городом показалось зарево пожаров. От предательской руки провокаторов запылало несколько десятков домов в разных частях города. Молнией пробежала весть:

– Японцы у ворот города!

Пожар охватил целые кварталы, улицы. Горели многоэтажные дома. Забушевало безбрежное море огня…

На пристани, прижатые огнем к воде, стояли толпы людей, не успевших покинуть город. Не хватало лодок, чтобы быстро перевезти их на другой берег реки. Многие бросались в воду, и их уносило вниз по течению… Один старик умолял перевезти его.

– У меня на фронте погибло два сына. Вот все мои деньги, – он держал в поднятой руке пачку ассигнаций, – я их отдам вам, перевезите меня.

На берегу реки от жара начали лопаться стекла в домах…

Я возвратился в Чанша уже после пожара. Машина медленно движется по улицам. Страшно зрелище уничтоженного города, совсем недавно столь многолюдного. Сотни рабочих и солдат очищают улицы от бревен, камней, обугленных телеграфных столбов. Кучки людей читают расклеенные воззвания правительства, сообщающие о работах по восстановлению нормальной жизни в городе, ставшем жертвой диверсии и провокации.

В штабе я встретился с Чжоу Эньлаем. Он ежится от утреннего холодка, прохаживаясь по дорожкам загородной виллы. По приказу Чан Кайши он руководил комиссией, расследовавшей причины пожаров в Чанша. <…>

От Чанша до города Н. 120 километров. Ехать нужно ночью. Особенно опасна встреча с японскими самолетами на речных переправах, где в ожидании парома выстраиваются десятки машин. Недавно японские самолеты сровняли Н. с землей. Они не пощадили и старинного храма в окрестностях города. Во время бомбардировки десятки человек бросились в храм. Многие из них погибли под развалинами массивных стен.

Широкий двор военного училища усилиями маскировщиков превращен в густой, непроходимый лес. Десятки сосен и елей, срубленных в горах, воткнуты в землю, двор усыпан хвойными ветвями. Сюда со всех фронтов съехались командиры Народной армии обменяться опытом, подвести итоги, наметить пути дальнейшей борьбы.

Здесь собрались командующие войсками районов, командиры армий, дивизий, бригад.

Заседание конференции начинается на рассвете, до наступления дня, и после перерыва возобновляется вечером.

Командиры говорят о слабых, наиболее уязвимых местах противника. Враг боится непогоды и ночью не может сражаться в горах, на отдаленных от линий путей сообщения местах. Японский солдат плохо переносит лишения. Без артиллерии воевать японцы не могут. Они собирают силы в одном пункте, не обеспечивая тыловой связи, по которой их крепко бьют партизаны.

Обсуждая качества китайских солдат, все ораторы отмечают большую выносливость и отвагу. Боец Народной армии прекрасно дерется в гористой местности без поддержки артиллерии, легко переходит на сокрушительный штыковой удар, которого японцы, как правило, не выдерживают.

Командиры обращают внимание и на недостатки своих частей, говорят о необходимости усилить войсковую разведку, о более крепком взаимодействии различных родов оружия, об улучшении санитарного обслуживания бойцов.

Вдруг раздается сигнал воздушной тревоги. Весь зал встает, командиры не спеша покидают помещение и, минуя двор, идут в горы, окружающие здание. Каждый знает, в какую пещеру он должен пойти. В пещерах люди прислушиваются к гудению моторов. В одну из таких тревог пятнадцать бомбардировщиков прошли над самой головой, не подозревая, какая добыча здесь, под ногами.

Ночью десятки машин, увитых зелеными ветвями, увозят командиров. Наспех прощаясь друг с другом, командиры разъезжаются по фронтам.

* * *

Ночью, переправившись на пароме через реку, мы очутились на территории провинции Гуанси. Пикет – девушки и парни – внимательно проверяет все машины, проходящие через границу. Долго просматривают документы.

Какая здесь природа! Какие причудливые горы…

Тысячи устремленных к небу каменных столбов тянутся до самого горизонта. Четкие их контуры растворяются в далекой голубой дымке. Этот странный и величественный пейзаж напоминает картины художников, воспроизводящих фантастический облик таинственной Атлантиды. Гуансийцы утверждают, ссылаясь на научные данные, что их провинция действительно была когда-то дном океана и что столбы эти выточены струями подводных течений.

Во многих горах – пещеры. По одной из таких пещер мы шли несколько километров, ежеминутно останавливаясь в восхищении. Поистине фантастическое зрелище – грандиозные подземные замки, колоннады, арки и глубокие пропасти, куда низвергаются водопады.

Гуансийцы нашли применение пещерам и лабиринтам: они скрываются здесь от воздушных налетов.

Женщины здесь никогда не бинтовали ног. Наравне с мужчинами они работают в полях, таскают тяжести. Это редко встретишь в Хубэе или Хунани. Нельзя не залюбоваться стройной, здоровой гуансийской женщиной. Из-под синего чепца на матовом, цвета слоновой кости, лице сверкают черные глаза. Сильные мускулистые руки ворочают тяжелое весло джонки; упругой походкой идет женщина, неся тяжелые корзины с овощами. Гуансийская женщина прекрасно стреляет, легко переносит все лишения военной жизни.

Гуансийцы – народ воинственный и даже в мирное время оружия не складывали. С первых дней войны Гуанси дала стране лучших своих сынов. Об их отваге, организованности, высокой военной грамотности и выносливости говорят с одобрением военные специалисты, которым довелось наблюдать операции, проводимые гуансийскими войсками. Они участвовали в знаменитой операции под Тайэрчжуанем, где были разгромлены японские войска. В боях под Сюнчжоу в мае 1938 года 48-я гуансийская дивизия двадцать дней вела непрерывные бои с превосходящими силами врага и обеспечила выход главных китайских сил из окружения.

Каждая деревня, каждый уезд превращены сейчас в боевую единицу. Никогда так активно не проводилось в деревнях военное обучение, как в эти недели напряженного ожидания вторжения врага.

Помимо регулярных гуансийских войск, больше 150 тысяч партизан, обученных военному делу, вооруженных и имеющих грамотных командиров, готовятся к борьбе. У крестьянина Гуанси винтовка – личная собственность. Он за ней внимательно ухаживает, чистит, бережет ее. Передвижные ремонтно-оружейные бригады недавно провели переучет оружия и зарегистрировали 170 тысяч новых хороших винтовок. А всего у крестьян насчитывается свыше 700 тысяч штук исправного огнестрельного оружия, включая револьверы, ручные и станковые пулеметы. Все это – личная собственность отрядов самообороны, готовых вступить в борьбу.

Ежедневно крестьяне, завтрашние партизаны, после работы проводят несколько часов на военной учебе. Вся провинция разбита на одиннадцать партизанских районов. Каждый район включает несколько уездов или деревень. Хорошо организована телефонная связь между деревнями, уездами, районами и руководящим центром – штабом Гуансийской пятой армии. По первому сигналу каждый крестьянин-боец придет со своей винтовкой в назначенное место, отряды партизан уйдут в горы и во взаимодействии с регулярными правительственными войсками будут наносить удары по флангам и тылам наступающего врага.

Вместе с мужчинами пойдут и женщины. Тысячи гуансиек обучены военному делу. Многие из них будут с оружием в руках в строю рядом с мужчинами. Большинство женщин организовано в отряды вспомогательной (фронтовой) службы – санитарные, продовольственные, связи, политические и другие.

Много женщин обучается в военных школах. Я наблюдал полевые тактические занятия женского батальона. Девушки в возрасте от 17 до 24 лет в тяжелом солдатском обмундировании в жаркий солнечный день после продолжительного горного марша проводили наступление в сложных условиях пересеченной гористой местности. В этих занятиях они показали исключительную выносливость, железную дисциплину и отличные результаты по стрельбе из боевой винтовки.

Когда был объявлен набор в одну военную школу, от молодых парней и девушек поступило 18 тысяч заявлений: отобрано 4,5 тысячи человек. В течение двух месяцев курсанты занимались по десять часов ежедневно в классах и полевой обстановке; раз в неделю полевые занятия проводились в ночных условиях. Сейчас, по окончании учебы, они, разбившись на отряды, отправляются на все фронты Китая для ведения вспомогательной работы в армии, а в случае необходимости – и для борьбы с оружием в руках в рядах бойцов. <…>

После падения Уханя город Гуйлин, главный город провинции Гуанси, стал крупным культурным центром. Сюда приехало много художников, журналистов, писателей. Сегодня меня познакомили с одним из крупнейших писателей современного Китая Го Можо. Го Можо – один из теоретиков литературной группы «Творчество», объединившей еще в 1920 году наиболее революционные силы китайской литературы.

Вечером по главной улице Гуйлина трудно пройти и проехать. На перекрестке, где помещается единственный в городе кинотеатр, стоят огромные толпы народа. Над дверьми театра – огромный портрет улыбающегося Ворошилова, принимающего парад войск.