Текст книги "Китай у русских писателей"

Там, где всегда весна

МЫ ЛЕТИМ НА ЮГО-ЗАПАД

От самого Пекина самолет пошел над горами. Бурые в начале пути, они стояли с поднятыми к небу острыми головами. Летчик был вынужден держать машину на высоте двух тысяч метров.

Китай – страна огромная. Даже ночь не может всю ее поглотить сразу. «Темно на востоке, – говорят китайцы, – так светится запад; на юге стемнело – так есть еще север». Создав, как говорили в старину, срединное государство, китайцы расселились на девяти с лишком миллионах квадратных километров. Три четверти этого пространства лежат на тысячу метров выше уровня моря. О Китае никогда нельзя было сказать, что здесь «даже самая земля считает высоту за дерзость».

Тень самолета перепрыгивала с одной острой вершины на другую, падала в ущелья, скользила по долинам и снова подымалась на острые зубцы. Так шли минуты, десятки минут. Одна сотня ли сменялась другой. И когда глаза уже смирялись с этим зубчатым пейзажем, вдруг горы потеряли вершины.

– Смотрите, – крикнул кто-то из русских пассажиров, – вершин-то больше нет, они словно срезаны!

– Не словно, а действительно срезаны, – возразил мой сосед по креслу, советский специалист, который уже не первый раз летел по этому маршруту. – Присмотритесь внимательнее.

Все прильнули к окнам. Под крылом самолета были уже новые горы, но тоже без вершин. На их огромных лысинах виднелись посевы, а по бокам гор, от подножий и доверху, поднимались лестницы, словно через горы переброшены эскалаторы метро. Такие лестницы мне уже доводилось видеть на горах Шаньдунского полуострова. Это – знаменитые террасы. Их создали крестьяне кирками, на бамбуковых коромыслах наносили на них землю и образовали поля для кукурузы, гаоляна, чумизы.

В самолете нас было одиннадцать человек. Вначале мы не отрываясь смотрели на ландшафты, плывшие под крыльями самолета. Но когда путь дальний, наземные картины, как бы они ни были хороши, приедаются, постепенно установился свой, так сказать, самолетный быт. Некоторые подходили к металлической полке, вынимали из нее термос и наливали в фарфоровые бокалы зеленый чай. Другие брали с этажерки, тоже металлической, новые последние номера китайских и советских газет и журналов. Третьи откидывали спинки кресел и погружались в дремоту.

Я раскрыл иллюстрированные журналы и разыскал в них цветные фотографии Юньнани. Туда, на юго-запад, в благословенную и еще ни разу не виданную мною землю лежал наш путь.

Через три часа самолет пошел на первую посадку. Над нами был Тайюань – центр плодородной и густонаселенной провинции Шаньси. Над городом плыли, как облака, сизые клубы дыма. На земле нас встретил морозец, и мы поспешили укрыться в сером кирпичном здании аэровокзала. В буфете продавали тайюаньский уксус, уже много десятилетий славящийся во всем Китае. В гостиной лежало на круглом столе десятка два советских книг.

Остановка была кратковременной. Не успели мы прочитать даже названия книг, как бортмеханик снова пригласил в самолет.

Вначале летели над равниной, а потом опять появились горы. Чередуясь, они привели самолет в Сиань, бывшую могущественную столицу Китая периода Танской династии (город тогда назывался Чаньань). Мне доводилось уже бывать в Сиане. Я смотрел там седые камни, по которым ходил когда-то Ли Бо, «бессмертный пришелец с неба», как его называли современники. Литературовед, профессор Сианнского университета, читал мне его стихи:

 
С древности глубокой и поныне
Солнце никогда не отдыхало.
Человек без изначальной силы
Разве может вслед идти за солнцем?
 

Город окружен со всех сторон ровным полам. С самолета казалось, что он стоит на зеленом ковре. Дымились трубы, сияли на солнце крыши зданий. На южной окраине возвышалась четырехугольная шестидесятичетырехметровая башня, с поэтическим названием: Пагода диких гусей. Тысяча триста лет тому назад монах Сюань Чжуан переписывал в ней санскритские книги, привезенные из Индии. Пагода тогда была частью большого буддийского монастыря. Прошло тринадцать веков. Монастырь разрушился, разошлись монахи. Но, как и встарь, стоит, бороздя небо своим острым шпилем, Пагода диких гусей, возвещая миру могущество «изначальной», строительной силы человека.

В Сиане самолет заправили бензином. Поднявшись с аэродрома, он сделал круг над городом, потом второй, набирая высоту. Стрелка высотомера показала три километра. Далеко внизу осталась Пагода диких гусей и сами гуси. Летчик повел самолет прямо на юг. В нос мотора упиралось солнце. Под крылом появились позолоченные острые горные шпили, голые гребни гор. Временами возникали мохнатые с ног до головы кряжи. Это был знаменитый Циньлинский хребет, который делит страну на Северный и Южный Китай. По обеим сторонам хребта лежат земли, совершенно различные по климату, по природе и даже по быту населения.

С давних времен север и юг были связаны друг с другом только тропами. Потом было сооружено Сычуань-Шэньсийское шоссе. Но что мог сделать этот ручеек в общении двух океанов! В Пекине нам сказали, что сейчас через Циньлинский хребет прокладывается железная дорога. На сооружении ее трудятся сто тысяч человек. Сто тысяч! Пробито двести восемьдесят шесть туннелей, воздвигнуто около тысячи мостов. И это на протяжении всего лишь пятисот пятидесяти километров. Возможно, мы летели над этой рождающейся трассой, которая вот-вот вздохнет и наполнит жизнью горы. Но, конечно, с высоты трех тысяч метров увидеть ее было невозможно. Перед нами беспрерывно плыли, как на кинопленке, разбросанные в хаотическом беспорядке суровые отроги хребта. И когда уже казалось, что конца-края им не будет, бортмеханик вышел из кабины и сказал через переводчика:

– Северный склон кончается.

На «кинопленке» мелькнули последние кадры: высокие каменные нагромождения, изрезанные глубокими, острыми ущельями. И сразу же появились пологие увалы. Начался южный склон Циньлина.

Навстречу ползли облака. Головное появилось под мотором, скользнуло по хвосту и пошло дальше. За ним распластались по небу, словно отары белых овец, тысячи других облаков и закрыли землю. Они были белыми и идеально чистыми, как лебяжий пух. Некоторые мохнато вздыбливались, напоминая фонтаны.

Облака пролетели, когда самолет был уже над широкой долиной. Мы с удивлением смотрели на землю: совершенно иной пейзаж, как будто попали на другую планету. Сначала я ничего не мог понять. Казалось, был потоп. Вода с долины схлынула, но во всех ложбинах еще осталась. Ложбин виднелось великое множество. Сверху они казались склеенными осколками разбитого зеркала. Тень самолета отражалась то в одном, то в другом из этих осколков.

Это были заливные рисовые поля, поднимавшиеся один над другим ступеньками. Каждая ступенька была извилистой формы и ошнурована узенькой грядкой. (Все это было создало той «изначальной силой» людей, которую воспел Ли Бо.) Между «осколков» виднелись одинокие фанзы, побеленные, как у нас на Украине. Казалось, по долине рассыпаны всевышним белые камни. Перед нами была знаменитая Сычуаньская равнина – рисовая житница Китая. Когда самолет начал снижаться, пейзаж показался еще необычнее. Земля была красной, как будто ее посыпали охрой. Повсюду стояли тесными семейками заросли бамбука. На холмах возвышались сосны с зонтообразной кроной. Перед зданием аэропорта раскинулись цветочные клумбы с очень чистыми и предельно яркими красками: желтыми, розовыми, красными. Над землей висела жара, воздух был влажный и душный. Субтропики! Так быстро мы оказались в них – всего лишь за несколько часов полета.

Посадка была сделана в Чунцине. Утром предстояло пересесть на другой самолет, который доставит нас в Куньмин.

В тропических широтах темнеет быстро. Снижаясь, мы видели с самолета солнце. На аэродроме же мы едва успели рассмотреть цветочные клумбы, как землю окутала кромешная тьма. В город ехали по красивейшей, как нам сказали, дороге. Но мы видели только редкие цепочки золотистых огней. В самом городе цепочки стали гуще, где-то в темноте сверкнули реки, как два серебристых пояса, Янцзы и Цзялинцзян. Темнотой и покоем была окутана гостиница.

КУНЬМИН, ГОРОД ВЕЧНОЙ ВЕСНЫ

На Куньминском аэродроме мы увидели пальмы, бамбук и услышали, как банановые деревья тихо шелестели огромными листьями. Воздух был напоен ароматом орхидей. Это показалось настолько неправдоподобным, что я спросил переводчика: верно ли, что сегодня 18 ноября?

По древнему крестьянскому календарю, уже миновал 26-й день девятой луны, который считается в Китае началом зимы, и приближался 11-й день десятой луны (22 ноября), когда на землю должен лечь сяо-сюэ – маленький снег. Никакого снега мы на аэродроме не увидели. Воздух был сухой и по-весеннему прозрачный. В распахнутые окна аэровокзала вливались теплые лучи высокого горного солнца.

Нас пригласили отдохнуть под этими лучами и выпить по стакану душистого чая.

– Настоящий «пуэр», – сказали нам куньминские товарищи, – здесь, в Юньнани, его родина.

С аэродрома мы поехали в город на вместительной американской автомашине, оставшейся от гоминдановцев в качестве трофея. На полях шла просушка только что убранного риса. Мелькали полоски, покрытые шелковистой зеленью бобов. По обочинам дороги возвышались эвкалипты. На косогорах ветерок пересчитывал упругие, продолговатые листья бамбука.

Через десять – пятнадцать минут машина прошла ворота городской стены, низкие и темные, похожие на туннель. Стена оказалась такой же красной, какими мы видели с самолета горы перед Куньмином. Она облупилась и кое-где осыпалась. Сколько же лет городу? На этот вопрос мы получим еще ответ и, конечно, во всех подробностях узнаем его историю. А пока что мы с интересом вглядывались во внешний облик Куньмина.

За стеной потянулись узкие улицы, тесные переулки. Народу на них было так много, что люди не вмещались на тротуарах и густой толпой шли по мостовым. Над их головами колыхались от ветра повешенные вертикально торговые вывески, написанные на разноцветных полотнищах. С первого взгляда казалось, что по улицам двигалась многолюдная демонстрация.

Все это мы уже видели во многих китайских городах и знали, что «жить в Китае – это значит окунуться в необъятный человеческий океан». Чем же отличается от других городов Куньмин? Что в нем есть свое, специфическое?

Не успели мы спросить об этом наших спутников-куньминцев, как мелькнул двухэтажный дом, окрашенный в желтый цвет. Потом – второй, третий. Дома желтого цвета встречались буквально на всех улицах. Но стоило свернуть в переулок глинобитных фанз, как перед глазами начинало полыхать жаркое пламя: фанзы были красными, как сама юньнаньская земля.

Многие дома на главных улицах стояли как бы на «ходулях». Первые этажи были деревянные, вернее дощатые, в них размещались магазины, склады, сараи, а вторые – кирпичные или глинобитные. Это, конечно, не случайно. Куньмин – тропический город. С середины мая и до конца октября здесь идут почти беспрерывные дожди. Часто бывают такие ливни, что на улицах клокочет вода, как в горных реках. Как тут не встать на ходули!

С ноября по апрель, наоборот, дождей почти не бывает, а воздух настолько сухой и прозрачный, что кажется, все предметы приближены к тебе биноклем. Мы ехали в такое именно время. Катившаяся по улице толпа была залита солнцем. Чтобы хорошо узнать человека, говорит наша русская пословица, нужно съесть с ним пуд соли. Но чтобы хорошо увидеть одежду людей, включая оттенок каждой складки, достаточно, чтобы ее осветило юньнаньское солнце.

Почти во всем Китае люди одеты в хлопчатобумажные ткани синего цвета. В Куньмине мы увидели несколько иную картину. Правда, и здесь преобладала синяя краска, но она выглядела как бы канвой, по которой были разбросаны яркими пятнами другие цвета. Вот прошел темнолицый мужчина, голова которого обвита ярко-красной чалмой. Куда-то спешила, обгоняя других, женщина в полосатой, кольцами, юбке, в которой перемешалась, по крайней мере, половина цветов радуги. У другой на платье были вытканы целые букеты, а через плечо переброшена сумочка, расшитая бисером. На солнце сияли, переливались, кричали красные, розовые, зеленые, оранжевые, голубые и многие другие ткани.

– Это люди с гор, – пояснили нам спутники, – в прежние времена им не позволялось даже появляться на улицах Куньмина.

Нас поместили в белом кирпичном особняке с широкими верандами, какие обычно бывают в южных городах. Окна, как и в аэровокзале, были распахнуты. На дворе стояла юньнаньская камелия, воспетая многими поэтами. «Цветы ее, как яркие зори, горят», – писал о юньнаньской камелии еще в древности Фэн Шике. <…>

Китай начал осваивать Юньнань с очень давних времен – с эпохи Чжаньго[31]31
  Эпоха Чжаньго (Борющихся государств) охватывает V–III вв. до н. э.


[Закрыть]. Именно в этот период одно из самых сильных княжеств – Чу – распространило на Юньнань свое влияние. В Сунскую (XII–XIII вв.) и Юаньскую (XIII–XIV вв.) эпохи Юньнань была окончательно подчинена Китаю, и в нее год от году все более переселялись китайцы.

В начале нашего века французы почему-то решили, что Юньнань нуждается в их «покровительстве», и к 1910 году провели из Вьетнама до Куньмина узкоколейную железную дорогу. Они увозили из Юньнани богатства, насаждали свою религию и строили просвещениена свой лад. Среди профессоров Куньминского университета, и поныне здравствующих, многие получили образование во Франции.

После антияпонской войны явились американцы. Эти не занимались филантропией, а действовали цинично и прямо: превращали Юньнань в свою военную базу. Они создали здесь десять аэродромов и начали прокладывать из Бирмы до Куньмина нефтепровод. Карты их спутал 1949 год, когда из Юньнани были изгнаны гоминдановцы.

Что сейчас представляет собой Куньмин? В городе триста девяносто тысяч человек. Из них тридцать тысяч работает на заводах и фабриках: Куньмин плавит медь, варит сталь, производит станки, электрооборудование, оптику, ткет полотно. Это – город индустрии. И в то же время – это город высокой культуры. В нем имеется университет, политехнический, педагогический и медицинский институты, тридцать пять средних учебных заведений, институт национальных меньшинств, несколько театров, Музей материальной культуры. Скоро будет создан Юго-Западный филиал Академии наук Китая. Как в каждом китайском городе, в Куньмине есть свои достопримечательности. Секретарь городского народного комитета рассказал нам про парк Юаньтуншань, куда приходят десятки тысяч горожан любоваться цветением вишен, про древний храм в парке Цзиньдянь, фундамент которого сделан из мрамора, а стены, двери, окна – целиком из меди, про Каменный лес, про Аньнинский теплый источник, про парк Дачуаньлоу и, конечно, про пещеру Лунмынь.

Позднее мы совершили поезду к этой пещере.

Едва выехали за город, как перед нами раскрылась цепь Сишаньских гор, напоминающая своими очертаниями спящего человека. На склонах среди густой зелени виднелись сверкающие золотом крыши древних буддийских монастырей – Тайхуа и Хуантин. Перед нами вилась, поднимаясь все выше и выше, кремнистая дорога. И когда она взобралась на высоту двух тысяч с лишним метров над уровнем моря, путь ей преградила отвесная скала, с прижавшимся к ней плачущим теленком, высеченным из камня.

На скалу ведут ступеньки. В начале подъема я считал их, но стоило остановиться и взглянуть чуть в стороны, как я забыл и про счет, и про ступеньки. Внизу раскрылось во всю ширь огромное озеро – двести восемьдесят километров в окружности. Это было знаменитое озеро Дяньчи. На темно-синей его поверхности скользили парусные лодки. Где-то посредине шел небольшой пароходик, оставляя за собой шлейф сизого дыма. В туманной дали то вырисовывался, то исчезал Куньмин.

Раскрылась такая изумительная панорама, что трудно оторваться. Однако когда мы прошли по пробитому в горе туннелю и попали в пещеру, мы увидели нечто, может быть, даже более прекрасное, чем сама природа. Мы увидели творение искусства. В пещере перед нами предстал целый мир, высеченный из камня, – небо, луна, солнце, птицы. Тут же были персики – символ вечной молодости и белые аисты – символ долголетия. Восемь старцев переходили реку: у каждого своя поза, каждый выражал какую-то мысль. А в центре – стремительно бегущий человек в красной камилавке, олицетворяющий небесную звезду, покровительницу культуры. Одна нога его упирается в рогатую голову дракона. В высоко поднятой правой руке он держит кисть, готовый отметить самое яркое, самое одаренное произведение.

Все это создано из одного камня, резцом одного человека. Перед скульптором была скала. Он убрал лишнее, и родилось все то, что мы видели, кроме кисточки, которая была вырезана из другого камня. Имя этого человека – Чжоу Цзягэ. Жил он немногим больше ста лет тому назад.

Про жизнь его и созданные им скульптуры сложено много легенд. Это был беспощадный к себе человек. Любимая им девушка не ответила взаимностью, он заглушил тоску работой. Девять лет, изо дня в день, он создавал свои скульптуры. И когда все уже было готово и он вырезал последнюю деталь – кисточку, камень сломался под резцом скульптора. Чжоу Цзягэ не вынес этого и бросился со скалы.

Как это примечательно, что такая легенда создана именно китайским народом! Все делать во всю силу и не давать себе ни в чем ни малейшего послабления – это одна из мужественных черт китайского национального характера.

…Парк Дачуаньлоу мы осмотрели в первый же день приезда. Парк находится километрах в пяти от Куньмина, на берегу озера Дяньчи, которым я потом любовался с Сишаньских гор. Он изрезан каналами, бассейнами, ручейками. Везде – перешейки, мостики. И над всем этим возвышается величественная трехъярусная башня с приподнятыми по краям крышами.

Еще издали мы заметили какие-то надписи на ее стенах. – Это стихи, – сказали нам. – Они написаны двести лет тому назад знаменитым поэтом.

Парк благоухал цветами. Распускались белоснежные розы. Мы долго стояли около одного куста, который напоминал звездное небо, опустившееся на землю. На нем было не меньше тысячи роз. Рядом росли декоративные кусты с темно-зелеными листьями, присланные из Вьетнама. Каждая ветка завершалась точно таким же по форме листом, как все остальные, но окрашенным в фиолетовый цвет. Кусты назывались «ецы», что в буквальном переводе означает «листья».

Потом нам показали бледно-розовый цветок с красными пятнышками. Он растет только в Юньнани и называется туден (кукушка). Есть и у нас в России кукушкины цветы – кукушкины слезки и кукушкины сапожки, но они распускаются в начале лета.

– Удивительный парк, удивительный край! – воскликнул кто-то из приезжих. – Все здесь цветет в ноябре, как весной.

– А у нас ведь круглый год весна, – ответили куньминцы.

Вернувшись в отведенный нам особняк, я открыл книгу известного китайского географа Чу Шахтана и прочитал в ней об Юньнани.

«Юньнань-Гуйчжоуское плато отличается постоянно теплым климатом. Летом здесь нет палящей жары. Средняя июльская температура в Куньмине 22°. Зимой Юньнань живет под защитой Циньлинского и Дабашаньского хребтов, и поэтому здесь не бывает холода. Средняя январская температура в Куньмине 9,5° тепла. Это самый теплый район Китая. О его климате сложилась поговорка: «Все четыре времени года подобны весне».

И, тем не менее, нет, пожалуй, на земном шаре другого места, где так ясно, как в Юньнани, можно было убедиться, что, несмотря на некоторое значение географической среды, не она определяет жизнь людей.

ГОРЬКИЙ ХЛЕБ

На следующий день мы побывали в поселке Пять Деревьев – Укэшу – у крестьянина Ли Тинфу из народности сани. Он живет в фанзе без окон, разделенной тонкой бамбуковой жердочкой на две половины. В одной из них спят на соломе два буйвола, в другой люди, тоже на соломенной подстилке. В фанзе нет ни постелей, ни стола, ни стульев. Семья ест на шишковатом глинобитном полу.

Поселок Пять Деревьев, населенный крестьянами из народности сани, выращивает рис, пшеницу, бобы и еще одну культуру, которая называется тяо. Это трехгранные коричневого цвета зерна. Тяо – жизнестойко. Его сеют на сухих каменистых склонах гор. Оно растет без удобрений и прополки, на земле, едва-едва изрытой сучьями деревьев. Зерно тяо невероятно горькое.

– Рис и пшеница, – сказал Ли Тинфу, – у нас появились недавно. Мы всю жизнь ели тяо.

В поселке Пять Деревьев растут пальмы, на его улицах я фотографировал кактусы, поразившие своими огромными размерами. Великаны эвкалипты ароматичной кроной прикрывают от солнца хижины людей. Но, несмотря на красоту, жизнь в поселке Пять Деревьев была горькой, как зерно тяо. Такой же горькой была жизнь и других народностей и племен Юньнани.

Юньнань почти равна по территории Бирме и значительно больше, чем Таиланд. Живет в ней семнадцать миллионов человек. По сравнению с другими провинциями это немного, средняя плотность здесь менее пяти человек на один квадратный километр, в то время как, скажем, на Хэбэйской равнине на каждом квадратном километре проживает около трехсот человек. Но нет ни одной провинции в Китае, в которой был бы такой пестрый национальный состав населения, как в Юньнани.

Заместитель секретаря партийного комитета провинции Ван Ляньфан, к которому мы обратились с просьбой рассказать о дореволюционной жизни нацменьшинств, развернул карту их расселения. Перед нами лег огромный лист бумаги, похожий на сшитое из различных лоскутков одеяло. На карте было двадцать красок – в Юньнани живет двадцать национальных меньшинств. Это не считая целой сотни родственных племен. В бассейне почти любой речки, на вершине любой горы – особая народность, особое племя.

– Посмотрите на карту, – сказал Ван Ляньфан, – видите, как широко расселены по Юньнани малые народы? Они живут и во внутренних районах провинции – четыре миллиона человек, – и на пограничной линии – свыше двух миллионов. Во внутренних районах две трети расселены на равнинах и склонах гор. Их образ жизни близок к образу жизни китайского населения. Остальная треть обитает непосредственно в горах. Это очень отсталые люди. Даже и сейчас земледелие они ведут во многих случаях примитивно, в быту у них сохранились дикие обычаи и суеверия.

Особенно отсталые народы живут в пограничных горных районах. Почти все они вступили лишь в первичную стадию феодального развития. Некоторые же не дошли и до этого.

К 1949 году и какое-то время после революции у некоторых народностей сохранился первобытный строй. Дети не знали отца, знали только мать и братьев матери. Другие вели кочевой образ жизни, каждую весну переходили на новое место со своим несложным хозяйством (котелок и собака). У них не было даже одеял.

Те, кто занимался земледелием, выращивали злаки, бросая семена прямо на невспаханную землю. О существовании народности дулу до освобождения вообще не было известно. Когда бойцы Народно-освободительной армии пришли на реку Ниайка, они обнаружили там людей, живущих на деревьях. Одеждой им служили шкуры зверей и древесные листья. Лица женщин были разукрашены татуировкой.

Широко были распространены самые различные виды жертвоприношений. Существовал, например, обычай приносить в жертву скот, если в семье кто-либо заболевал. В одной деревне, состоявшей из двадцати семи дворов, распространилась эпидемия. Люди принесли в жертву шестнадцать буйволов, сто свиней, тысячу кур. Деревня разорилась.

По обычаям другой народности, если больной произносил в бреду чье-нибудь имя, сородичи считали того человека виновником болезни. Его убивали всей деревней или сжигали на костре. Самое малое – изгоняли из деревни.

…Еще до беседы с товарищем Ваном я побывал в институте нацменьшинств и познакомился там со студентом Го Дачаном из народности кава, которая живет на горе того же названия. Юноша с очень смуглым, почти черным лицом был в национальной одежде – цветная жилетка поверх белой рубашки и высоченная чалма на голове. К жилетке у него была пристегнута авторучка (народности на юго-западе шьют одежду без карманов). Временами он брал ее и быстро делал какие-то записи в своем блокноте.

– Дикости среди моего народа, – сказал он, – еще очень много. Правда, на нашей горе теперь уже не приносят людей в жертву богам, а на соседнюю гору, что находится в трех днях пути от нас, где тоже живет народ кава, мы ходим с опаской.

– Этот народ, – пояснил преподаватель института, – самый отсталый. Но суеверий, конечно, много и среди других малых народов. Вот сейчас в общежитии лежит больной студент из народности ицзу. Знаете, что он мне вчера сказал? «Я, – говорит, – болею потому, что над моей головой, на втором этаже, живут девушки: женщина не может находиться выше мужчины, это приносит горе».

В Куньмияском музее мне показали письмо юноши к своей возлюбленной. Это послание изумительно по своей искренности и чистоте. Написано письмо и не иероглифами, и не буквами. Люди из племени, к которому принадлежит юноша, не имеют представления о грамоте. О своих чувствах и мыслях они сообщают друг другу листьями трав, корой деревьев, хлебными злаками.

Девушка взяла присланный юношей лист бамбука и прочитала: «Хочу, чтоб мы всегда были вместе». Она всмотрелась в какой-то знак на листочке, и перед ней возникла фраза: «Я искренне люблю тебя». Две спички, связанные вместе, сообщили ей: «Вечером приду к тебе с факелом», а два бобовых зернышка сказали: «Куда бы ты ни пошла, я найду тебя».

Студенты института нацменьшинств прочитали мне письмо юноши полностью и ответ на него девушки. Оба документа примечательны, и я приведу их дословно.

Письмо юноши:

«Посылаю тебе подарок. Где бы ты ни была, я найду тебя и поведу на игры. Не уходи далеко, я скучаю по тебе. Я повинен за все обиды, если они существуют. Хочу, чтобы мы всегда были вместе. Я искренне люблю тебя. Если ты заболеешь, я буду ухаживать за тобой. Я последую за тобой, куда ты пойдешь. Вечером приду к тебе, выходи на мой зов. Мои слова правдивы, прошу тебя – согласись. Я постараюсь сделать тебя нарядной. Не будем бояться, если родители станут угрожать. Я непременно приду за тобой. Где бы ты ни была, я найду тебя. Давай поклянемся: будем вместе вечно, не будем расставаться друг с другом. Около тебя нахожусь я, ты не бойся ничего. Будем вместе до самой смерти. Вечером приду к тебе с факелом, мне надо поговорить с тобой. Куда бы ты ни пошла, я найду тебя. Твои вещи я понесу».

И вот что ответила девушка:

«Родители увидят, – наверно, рассердятся. Мои родители будут ругать меня. Ты не приходи, родители будут ругать меня. Люди будут смеяться надо мной, будут говорить обидные слова. Не думай обо мне. Я буду несчастлива, если послушаюсь тебя. Они будут угрожать мне, я боюсь. Не приходи, не уговаривай. Мне не нужен твой подарок, возвращаю его. Я не могу слушать тебя. Родители меня зарежут».

Я держал в руках эти «письма» – несколько десятков листков, кореньев, зерен, – и они жгли мне ладони…

ЧАЙНЫЕ КУСТЫ ЗАЦВЕЛИ

Нам не довелось побывать на Ляньшани. Было слишком мало времени, и манила другая гора, которая находилась в противоположном конце Юньнани. Про нее я узнал еще в Пекине из иллюстрированного журнала. На цветной фотографии гора выглядела малиновой. У подножия извивалась прозрачная зеленоватая речка. В долине и на косогорах зрели бананы, кокосовые орехи. На зеленом лугу девушки собирали ананасы. Чуть в стороне гнулись на ветру заросли сахарного тростника.

Журнал сообщал: «В этом живописном, вечнозеленом уголке находится Сашуанбаньнанский автономный район народности тай, созданный в январе 1953 года. Район занимает около двадцати пяти тысяч квадратных километров, и каждый из этих километров необычен. В горах, среди девственных лесов, встречаются ценные породы деревьев – сандаловые, мягкие, камфарные. В лесах много диких зверей и животных – попадаются носороги, гималайские медведи, слоны. На равнине повсюду можно увидеть фруктовые деревья. Здесь же растет всемирно известный чай «пуэр».

Очень захотелось мне побывать у тайцев, побродить по их долинам, взобраться на их горы.

В провинции Юньнань имеется только одна железная дорога, и та узкоколейная. Шоссейные же дороги проходят через высокие горы, глубокие ущелья и беспощадно размываются летними тропическими ливнями. Но в дни нашей поездки дорога была в исправности и путешествие завершилось благополучно. На третьи сутки мы очутились на обширной черноземной равнине, окруженной цепью невысоких гор. Машина остановилась у переправы, вблизи семейки пальм. Огромные их перистые листья тихо шелестели, как бы приветствуя редких в этих местах гостей. Воздух был напоен ароматом желтых роз и тубероз. Журчала прозрачная речка Ланьцанцзян. На обоих ее берегах с шумом бултыхались в воде ребятишки, коричневые, как кофейные зерна.

Картину дополняла длинная и узкая долбленая лодка, похожая на челнок, брошенный на воду. В лодке сидели один за другим человек пятнадцать тайцев, одетых в разноцветные яркие платья. Люди отражались в светлой, спокойной воде. Человек на корме упирался в дно длинным шестом, выводя суденышко на средину реки.

Лодка вскоре вернулась, мы сели в нее так же, как тайцы, в затылок друг другу, стараясь не шевелиться. Пересекли реку – и вот мы уже на горе. На той самой горе Наньбо, цветную фотографию которой я видел в иллюстрированном журнале. Она сплошь покрыта бамбуковыми зарослями, настолько густыми, что сквозь них невозможно просунуть руку. Повсюду было много неизвестных мне деревьев и кустов. Куда ни взглянешь – пышная зелень. Весело порхали бабочки, жужжали шмели над цветами. Временами прилетали из-за реки могучие орлы и высоко в небе парили над вершиной горы.

На горе мы встретили множество людей. Из бамбуковой хижины, покрытой банановыми листьями, навстречу к нам вышел низенький мужчина, повязанный розовым шелковым платком. У него был плоский нос, маленькие, очень смуглые руки.

Человек приветливо поздоровался и, узнав о цели нашего приезда, пригласил пойти с ним дальше по косогору. Мы обогнули встретившиеся на нашем пути заросли сахарного тростника, миновали семейку широколистных платанов, и все вдруг остановились перед совершенно новой картиной. Перед нами встало множество кустов, низких и раскидистых, словно штамбы в парках. На каждом из них цвели белые бутоны.

– Чайная плантация, – сказал человек в розовом платке и, мягко улыбнувшись, сделал рукой широкий полукруг.

Чай – древнейшая культура Китая. Он разводится здесь уже свыше двух тысяч лет. За это время чаеводы вывели сотни сортов, которые знают и любят во многих странах мира. Мы попали на плантацию одного из этих сортов, который называется «пуэр». Я сорвал сочный маленький листок и растер его на ладони – повеяло тонким, приятным ароматом.

– Эта плантация, – сказал наш спутник, показывая на ровные, прямые ряды кустов, – принадлежит опытной станции. Вы, конечно, слышали, что на наших горах много лет не цвели чайные кусты. Было время, когда годовой сбор чайного листа доходил до тридцати двух тысяч пикулей, а в тысяча девятьсот сорок девятом году, перед освобождением, он упал до трех тысяч. Гоминдановские правители и спекулянты отбили у народа всякую охоту заниматься чаеводством. Представляете, за десять вьюков[32]32
  Один вьюк – около тридцати килограммов.


[Закрыть] чая давали один вьюк соли, одна войлочная шляпа менялась на полтора вьюка чая. Многие крестьяне вырубили чайные кусты на топливо или на подстилку скоту, чтобы не платить высокие налоги. Те же кусты, которые сохранились, пришли в запустение.