Текст книги "Китай у русских писателей"

Д. Завалишин

Офицер флота Дмитрий Иринархович Завалишин (18041892), возможно, принадлежал к Северному обществу декабристов (что, однако, никогда и никем не было доказано) и был осужден по первому разряду к каторжным работам навечно. По конфирмации срок был сокращен и уменьшен. В годы сибирской ссылки и после нее (с 1863 г. Завалишин жил в Москве) стал историком-мемуаристом, как публицист активно сотрудничал во многих периодических изданиях – творческое наследие его очень велико и пока не собрано воедино. Автор множества статей о Восточной Сибири, о дальневосточных проблемах, связанных, в частности, с освоением р. Амур. Публикуемая статья – часть «большого труда о Сибири» – была напечатана в «Историческом вестнике», 1880, сентябрь, когда особенно остро стоял вопрос о взаимоотношениях Российской империи с империей Поднебесной.

Отношения Китая к России

Чтобы понять и беспристрастно оценить причины враждебного настроения китайцев против России и решить, как должно поступать в случае, если столкновение с ними сделается неизбежным, необходимо проследить исторический ход отношений наших к Китаю в два последних столетия, с тех именно пор, когда вследствие занятия русскими Забайкальского края и покушения на Амур, с одной стороны, и завоеваний китайцев и русских в Средней Азии – с другой, Россия и Китай сделались соседями, и поэтому между ними начали возникать поводы к столкновениям.

Нет сомнения, что первый повод к столкновению подали сами русские, хотя действуя и бессознательно. Завоеватели Сибири, Казани не были отправлены для завоевания самим правительством, а действовали самовольно, на том же основании, на каком действовали тогда и все другие европейские народы, убежденные в несомненном праве своем делать завоевания везде, и в Азии, и в Африке, и в Америке, и захватывать себе всякую землю и страну, которую, по их мнению, они «открывали».

Первое вооруженное столкновение России с Китаем произошло, как известно, из-за Амура. Может быть, права Китая на весь Амур, на оба берега были тогда недостаточно определенны, но очевидно, что Россия, во всяком случае, имела еще менее прав на него.

Нерчинским договором спор был решен удовлетворительно, можно сказать, для обеих сторон; Китай был доволен уступкой Россией собственно Амура и удовлетворением национального самолюбия и не представлял требования на Забайкальский край, несмотря на то, что он был населен исключительно тунгусами и бурятами, одноплеменниками находившихся в подданстве Китая маньчжур и монголов, и даже не настаивал решительно, т. е. не делал из этого casus belli, на возвращении перешедшего из китайского подданства в русское тунгусского князя Гантимура с его родами, хотя Китай и считал всегда все маньчжурские и монгольские племена китайскими подданными. Россия также могла быть довольна Нерчинским трактатом, удержав с тех пор в неоспариваемом владении Забайкальский край, где с трудом могла бы удержаться, если бы продолжалось неопределенное положение, так как не только в Забайкалье бурятские роды монголов продолжали и после трактата восставать против владычества России, но русские не были еще прочно утверждены и в ближайших частях Сибири, так как силы России были слабы еще и там, а тем более были слабы в Забайкалье, где почти вовсе не существовало еще русского заселения. Вследствие такого обоюдовыгодного решения наступил долгий, весьма выгодный для России период дружественных отношений между Россией и Китаем, и надо сказать, что наши государственные люди того времени имели вполне основательную причину дорожить такими отношениями не только потому, что долгое еще время инородческие племена по всей Сибири были многочисленны в сравнении с русским населением, но, главное, потому еще, что Сибирь сделалась страною ссылки, что потребовало бы огромного напряжения сил для охранения границы на много тысяч верст и предупреждения побегов, если бы Китай находился к России во враждебных отношениях и не оказывал бы нам полного и деятельного содействия строгим исполнением трактата относительно беглецов.

Действительно, мы должны сознаться, что если бы не было подобного содействия со стороны Китая, то нам невозможно было бы удержать от побегов не только каторжных и ссыльнопоселенцев, но также инородцев и даже солдат, так как сибирские команды дополнялись ссылаемыми в дальние гарнизоны штрафными, а такие бегали везде, где только пограничные наши соседи принимали подобных беглых. Так было, например, на Кавказе, откуда бегали и в Турцию, и в Персию, так было и по среднеазиатской границе, откуда убегали в среднеазиатские владения даже и в последнее время, особенно ссылаемые черкесы и поляки. А как трудно было бы наблюдать за побегами в Сибири, это доказано примером так называемых алтайских каменщиков, образовавших несколько селений из беглых с Колыванских заводов, имевших возможность бежать в Китай, в горы (в Сибири выражение «камень» равнозначаще слову «гора»), потому что там они находили такие места, где надзор со стороны Китая был не только затруднителен, но едва ли и возможен. Но будь со стороны Китая, не говоря уже о поощрении к побегам, а просто одно только ослабление бдительного надзора и преследования наших беглых, то побеги, особенно из Забайкалья, главного места работ ссыльнокаторжных, были бы неудержимы или потребовали бы содержания такого количества войска на границе, что никакой бюджет не мог бы отделить потребных на это расходов. При слабости населения и тогдашнем равнодушии к служебным требованиям пограничных казаков, не умеющих или не могущих даже и ныне воспрепятствовать монгольским и тибетским ламам проникать к нам для поборов с наших бурят и увозить и уводить все собранное, понятно, что могло бы происходить в то время, когда и русское население, и силы наши были в Сибири несравненно менее развиты. Вот почему дружественные отношения к нам Китая чрезвычайно упрощали управление Сибирью и сокращали расходы по ее охранению, так что можно было постепенно сокращать и находившиеся там прежде военные силы, вывести с границы в Забайкалье линейные войска и уничтожить гарнизонную артиллерию в Нерчинске и Селенгинске.

Таким образом, перед амурским предприятием, сразу изменившим отношения наши к Китаю, во всей Восточной Сибири было всего четыре гарнизонных батальона да этапные, инвалидные команды. При этом самая важная часть Сибири по отношению к Китаю, Забайкальский край, был охраняем одним только гарнизонным батальоном, расположенным в Нерчинских заводах (да и то для содержания в повиновении ссыльнокаторжных, а не с целью наблюдения относительно Китая) да пятисотенным забайкальским казачьим полком из поселенных казаков; этапные же инвалидные команды служили исключительно для препровождения арестантских партий. Что же касается до пограничных казаков, подчиненных гражданскому начальству, то жалкое значение их как войска обнаружено еще во время ревизии Сперанского.

Итак, не говоря уже о развитии торговли с Китаем (куда русские сбывали преимущественно меха, добываемые в Сибири и в своих американских колониях, а затем и мануфактурные товары, получая взамен произведения Китая и ведя как отпускную, так и привозную торговлю без посредничества иностранцев), и спокойствие Сибири, и экономические расчеты побуждали нас сохранять дружеские отношения к Китаю и, имея в виду главный интерес, не придавать особого значения мелким придиркам китайских чиновников, истекавшим преимущественно из придаваемой ими слишком большой важности формализму и возникавшим большею частью из боязни ответственности второстепенных лиц, которые сами были стесняемы подозрительностью и придирчивостью пекинских мандаринов, особенно если были из монголов.

Между тем китайцы, ведя многовековую борьбу со среднеазиатскими номадами на северо-западной своей границе, дошли до мест, занимаемых ныне пограничными городами Чугучаком, Кульджею, Аксу и Кашгаром. В то же время и Россия занимала постепенно киргизскую степь, Зайсанский округ, Семиреченскую область и, наконец, Коканд. Все эти страны не принадлежали, конечно, Китаю, и потому занятие их в видах ограждения спокойствия в собственной нашей территории не имело никакого отношения к Китаю, а потому и не могло подать само по себе прямого повода к столкновению с Китаем; но, однако же, по своим последствиям сделало столкновения возможными, сделавши нас соседями с Китаем и с этой стороны на весьма большом протяжении. Прежняя наша граница с Китаем, кончавшаяся у Усть-Каменогорска и шедшая почти по прямому направлению по местам пустынным, поворотя к югу, пошла извилисто, ломаною линиею, и притом по местам населенным, и чрез то число точек соприкосновения с Китаем увеличилось, следовательно, увеличилось естественно и число случаев, подающих легко поводы к столкновению, тем более что новая граница проходила по таким местам, обладание которыми было одинаково важно для обоих государств, и в то же время разделяла такие племена, которые были сродственны и по происхождению, и по вере и чрез свои семейные дела и общие интересы и ссоры могли вовлекать в постоянные недоразумения и Китай, и Россию. Калмыки, киргизы, сарты, мусульмане и язычники, оказались частью в китайском, частью в русском подданстве. С одной стороны, вражда, выражаемая нескончаемыми барантами, с другой – убежище, доставляемое одноплеменникам и единоверцам, постоянно приводили к объяснениям, разборам жалоб и к неудовольствиям, возникавшим из этого между двумя правительствами.

Вследствие этих обстоятельств подготовились и возникли поводы к столкновению с Китаем и по среднеазиатской границе; но это, может быть, и не имело бы особенного значения при дружелюбном настроении обоих правительств, если бы в это время не произошло между тем одно событие, которое сразу изменило чувства и отношения Китая к России; мы разумеем – Амурское предприятие.

Здесь не место, да и нет надобности разбирать спорный вопрос о том, имели ли мы право занимать Амур или нет; здесь главное значение имеет то, как взглянули на это дело китайцы и как действовали мы при изменении отношений Китая к нам, которое неизбежно должно было совершиться вследствие занятия русскими Амура.

Мы просили позволения проплыть по Амуру для подания помощи Камчатке, или, выражаясь более осторожным дипломатическим языком, мы объясняли китайскому правительству необходимость этого действия – и затем поплыли. Но китайцы приняли просьбу о дозволении проплыть или даже простое объяснение, почему мы плывем, за признание их права на Амур (потому что нечего и спрашивать, когда не считают реку, по которой плывут, не принадлежащею тому, кого спрашивают), а плавание, не получив их дозволения, – за нарушение этого права.

Поэтому китайское правительство не только не ратифицировало Айгунский компромисс, но даже подвергло ответственности своего генерал-губернатора, согласившегося на него. Китайцы тем более были возбуждены против России, что обвиняли ее в том, что вопреки дружественным вековым отношениям и строгому соблюдению трактатов со стороны Китая Россия захотела воспользоваться затруднительным положением Китая вследствие восстания тайпинов и затем разрыва с Англией и Францией; и если потом китайское правительство, будучи угрожаемо в самом Пекине подступившими к нему англичанами и французами, и согласилось на уступку не только Приамурского, но и Уссурийского края, то забыть того, что Россия воспользовалась стесненным положением Китая, никак не могло; и это чувство выражали всегда все китайцы всем русским, с которыми по давнему и близкому знакомству могли говорить откровенно. Китайское же правительство, в течение долгого существования привыкшее не терять ничего и имеющее основным правилом своей политики стремиться всегда к возвращению во что бы ни стало временно теряемого, умеющее притом для достижения своей цели выжидать, и очень долго, благоприятных обстоятельств, конечно, поставило и Амурский вопрос в число не окончательно еще решенных и не отказалось от надежды рано или поздно возвратить и Амур Китаю.

Все это мы считали необходимым сказать потому, что при неприязненных ныне отношениях к Китаю нельзя определять образа своих действий соответственно только тому, как мы сами думаем и чего желаем; нужно непременно знать понятия, дела и побудительные причины к действиям противника.

Сознать неизбежное изменение отношений Китая к России и предвидеть будущее его стремление было, кажется, немудрено, а потому к этому надо было и готовиться, и принять вовремя повсюду соответственные меры; но, к несчастью, Амурское дело повели, как известно, так, что его постигла полная неудача и в развитии колонизации, и в организации военных сил, т. е. в тех двух условиях, которые должны были упрочить обладание Амуром, создав возможность отпора местными средствами в самом опасном и скорее других подвергающемся нападению месте нашей границы с Китаем в случае предъявления китайцами каких-либо притязаний на возвращение Амура и покушения с их стороны принудить нас к тому силою.

Обратимся теперь к среднеазиатской нашей границе с Китаем. Затруднение в отношениях наших к нему начались там вследствие события в Чугучаке; но Китай, восстановив в нем свою власть собственными силами, мог дать нам удовлетворение и вознаграждение за вред, причиненный вышесказанными событиями нашим подданным. Совсем иное дело вышло в Кульдже, когда Китай, потеряв весь Восточный Туркестан и Джунгарию, не был в состоянии возвратить их под свою власть, и на развалинах китайского владычества образовалось довольно значительное кашгарское владение, настолько сильное и с возможностью еще большего усиления в будущем, что китайцам представлялось весьма мало вероятности снова овладеть потерянными странами и чрез значительное время, а тем более прекратить тогда беспорядки на границе, вредившие и государственным и частным интересам России. В таких обстоятельствах представлялось по отношению к Китаю вполне ясная дилемма: или потребовать от Китая прекращения беспорядков, или заставить его признать свое бессилие и, следовательно, право России действовать собственными силами на потерянной для власти Китая территории. Так поступали и все другие европейские народы по отношению, например, к варварийским владениям, действуя непосредственно против них, когда Турция, которой они считались вассалами, оказывалась бессильною на них действовать и отказывалась принимать ответственность на себя за их действия. Так поступили и французы в 1830 году, не только наказав алжирского дея, но и присоединив Алжир к Франции. Положение было ясное.

Наконец, не рассуждая даже о праве, а действуя на основании совершившихся фактов, мы могли не только занять Кульджу, но и действовать так, как требовалось, чтоб выказать твердое намерение утвердиться в ней окончательно при очевидной невозможности Китаю требовать ее от нас, когда китайские войска не только не могли дойти до Кульджи, но, потерявши весь Восточный Туркестан и Джунгарию, находились в опасности погибнуть от недостатка продовольствия и в Чугучаке удерживались единственно содействием калмыков, взявших сторону Китая только потому, что исконные противники их, киргизы, были на стороне инсургентов.

И вот в этих-то именно обстоятельствах, когда Китай с погибелью последней армии в тех местах лишался последней надежды на обратное завоевание Восточного Туркестана и Джунгарии, или, по крайней мере, возможность этого отдалялась слишком на долгое время, мы подали помощь Китаю и физически, доставив продовольствие его армии, и нравственно, отняв у инсургентов всякую надежду хотя бы на нейтралитет с нашей стороны, обезоружив кульджинских жителей и не допустив их подать пособие инсургентам, и таким образом явились против них даже союзником Китая.

Действие это объяснялось будто бы необходимостью в тогдашних обстоятельствах по случаю войны с Турцией. Мы увлеклись минутным раздражением против мусульманства, но гнев – худой советник, и пожертвование общими соображениями и постоянными целями для удовлетворения временных потребностей, конечно, ошибочная политика.

Опасаясь мнимого усиления мусульманства в случае упрочения кашгарского государства, которое, не имея устойчивости, должно было, однако же, дорожить дружбою с нами, мы оказали для разрушения его содействие соседу несравненно более опасному и могущественному, с которым притом обстоятельства подготовляли неизбежные столкновения в будущем и который имел веками уже утвержденную устойчивую политику: стремиться всегда рано или поздно возвращать все потерянное, политику, поощренную притом недавним успехом в подавлении восстания тайпинов и в разрушении образовавшегося было в Юнани мусульманского государства Пантаев. Между тем очевидно было, что с Китаем дело будет труднее, нежели с возникающими время от времени мусульманскими государствами среди полудиких племен Средней Азии, не имеющих никогда ни определенного государственного устройства, ни преемственной политики, тогда как в Китае государственное устройство и политические предания, освященные веками, представляли такую прочность, что подчиняли им даже все завоевывавшие Китай народы…

Когда мы сообразим все это, то поймем причины, по которым всякий успех в войнах с Китаем будет только временный и не заставит поэтому китайцев отступиться от требований возврата Кульджи, а затем и Амура.

Конечно, побуждения относительно Кульджи и Амура совершенно различны. Смотря на дело с китайской точки зрения, в Амурском деле главное значение имеет национальное самолюбие и раздражение против России за отнятие страны в то время, когда Китай был в дружбе с Россией; собственно же Приамурский и Уссурийский края могли быть нужны Китаю разве в далеком только будущем. Но Кульджу китайцы считают необходимою для удержания господства своего во вновь завоеванном Туркестане, Джунгарии и Кашгаре, а готовясь к столкновению с Китаем необходимо знать и принимать в расчет и его мнения. Известно, что, по преданиям местным, еще Тамерлан сознавал всю стратегическую важность обладания верховьем реки Или и горными проходами, открывающими вход в Восточный Туркестан. Поэтому, отправляясь для завоевания Китая, он оставил часть войска в Кульдже, из чего даже выводят и происхождение названия дунганей, так как это слово означает «оставшиеся».

Вследствие этого и надо ожидать, что китайцы будут настойчиво домогаться обладания Кульджою, и если не успеют в том в настоящем случае, то будут возобновлять попытки при всяких более благоприятных, по их мнению, обстоятельствах, так что на прочный с ними мир нельзя уже более рассчитывать, пока Китай не будет сам потрясен в своей основе. Что же касается до Амурского и Уссурийского краев, то они могут ему быть нужны только для размещения излишка населения, давно уже перешедшего за Великую стену и начавшего заселять многие места в Монголии и Маньчжурии, особенно в последней, где большую часть населения составляют уже китайцы, а не коренные маньчжуры, сильно истребленные в последних войнах с тайпинами и с европейцами, но преимущественно в первой войне с Англией, в 1840 году. Поэтому из всего вышеизложенного очевидно, что вооруженное столкновение с Китаем неизбежно если не в настоящем, то не в далеком будущем, и остается рассмотреть, какие могут из того быть последствия для России и как мы должны поступать.

Что мы можем нанести вред, и даже сильный вред, Китаю – это несомненно, но нанести вред противнику еще не всегда значит извлечь из этого пользу себе. Известно, что вследствие успеха на войне главное вознаграждение составляет всегда приобретение территории и лучше всего с однородными государству жителями. Одни деньги не могут быть вполне соответственным вознаграждением за потери и убытки на войне, так как, кроме материальных пожертвований, существуют потери не оценимые вещественно, потери людей, которые вознаграждаются или приобретением новых подданных, или достижением высших нравственных целей.

Теперь вопрос именно в том, может ли быть для нас полезным приобретение какой бы то ни было новой территории в Средней Азии и может ли оно служить вознаграждением не только за потери во время войны, но и за те расходы, которых потребует напряжение сил для удержания приобретенного и для всегдашней готовности к отпору – при несомненной уверенности в постоянном уже отныне враждебном расположении Китая и поползновении его делать попытки к восстановлению вещественного обладания потерянными странами и нравственного влияния и обаяния в Средней Азии.

Шестнадцать лет тому назад (в 1864 году), рассматривая этот же вопрос, хотя по поводу другого случая, мы выразили наше убеждение, что от приобретения в Средней Азии нам вообще мало пользы и в экономическом, и в нравственном отношении, особенно если эти приобретения выразятся еще в создании (как советуют и ныне некоторые) мусульманских владений под нашим протекторатом, что составляет, несомненно, худшие из всех видов политических отношений. Кроме того, мы поставляли на вид, что пока мы сами далеко еще не устроились ни в экономическом, ни в нравственном отношении, то бесплодно гнаться за этими целями у чужих и даже в своих новых приобретениях, помня, что невозможно надеяться дать другим то, чего сам не имеешь. Nemo dat quo non habet. Последствия расширения территории при отсутствии способности устроить ее мы видели уже на многих приобретениях, обратившихся нам в тягость.

Статья наша, сообщенная в одно периодическое издание, принятая им и даже набранная, не была тогда пропущена цензурою. Надо заметить, что эта статья готовилась к печатанию еще до занятия Туркестана и Ташкента, как имеется тому вещественное и официальное доказательство. Главные основания наши были потом повторены в напечатанной, хотя и с пропусками, статье нашей по поводу занятая Ташкента, в № 37 «Современной летописи», 1865 г., издававшейся при «Московских ведомостях», а засвидетельствованный оригинал первой статьи доказывает, что мысли, выраженные в напечатанной статье, не были возбуждены apres coup. А между тем тогдашние обстоятельства были еще несравненно благоприятнее нынешних. В промежуток времени, протекший с тех пор, все страны, которые мы могли бы завоевать теперь у Китая в Средней Азии, подверглись коренному разорению; города разрушались дотла, жители истреблялись, независимо от потерь на войне, не тысячами, даже не десятками тысяч, а сотнями тысяч и миллионами[16]16
  Одна Кульджа (страна) имела до двух миллионов жителей; город Урумчи – более миллиона.


[Закрыть]; все, что нельзя было увезти или унести из вещей, сжигалось, поля вытаптывались и закидывались каменьями, плодовые деревья вырубались, колодцы засыпались, здания были разрушаемы или истребляемы огнем. Таким образом, гибель населения и накопленного долгим временем достояния была полная. Какая же после этого будет выгода овладеть странами, находящимися в подобном состоянии?

Итак, очевидно, что в настоящих обстоятельствах нет никакого основания желать войны с Китаем. Но если по историческому ходу вещей вследствие предшествовавших действий война сделается неизбежною, то необходимо обратить внимание на те элементы в этих странах, которые получат особенную важность в подобном случае, а именно на состав остающегося еще населения и на значение некоторых местностей и пунктов.

Нельзя упускать из виду, что между различными разрядами населения существует глубокое разделение и по племенам, и по вере. Если киргизы-магометане; например, будут на одной стороне, то калмыки-буддисты пристанут наверное к противной. Даже между магометанами последователи одних учителей враждуют против последователей других и при междоусобиях всегда находятся на противных сторонах; известны были, например, некогда партии белогорцев и черногорцев, или, иначе, белошапочников и черношапочников у мусульман; кроме того, в составе населения находятся и другие племена: сарты, дунгане, таранчи, переселенные солоны и проч., имеющие каждое свои отдельные интересы.

Из местностей и городов особенное стратегическое значение приписывают городу Аксу как пункту соединения или пересечения всех путей, идущих из Кульджи, Кашгара, Хатана и Кучи.

Удержав Кульджу и заняв Аксу, можно, как полагают люди, близко знакомые с делом, держаться в оборонительном положении на среднеазиатской границе, предоставив Китаю истощаться в бесплодных наступательных действиях, а обратить все государственные усилия на защиту Забайкальского края и Амура, которым предстоит наибольшая опасность по удобству китайцам, находящимся там ближе к своим средствам, делать нападения на множество открытых для нападения, разрозненных и удаленных от защиты пунктов. Что же касается до Владивостока, то о нем заботиться не стоит; при войне с одними китайцами ему бояться нечего.

1880