Текст книги "Китай у русских писателей"

В. Васильев

Василий Павлович Васильев (1818–1900), академик (1886), крупнейший русский востоковед, специалист по буддизму («Буддизм, его догматы, история и литература». Ч. 1–3. СПб., 18571869). Профессор Казанского и СПб. университетов (в 18781893 гг. декан восточного факультета СПб. у-та, с 1887 г. почетный его член). В 1840–1850 гг. состоял при Российской духовной миссии в Пекине, где, продолжая плодотворно и глубоко изучать китайский, монгольский и татарский языки, овладел также санскритом, тибетским и маньчжурским. Вел дневник, частично опубликованный «Русским вестником», 1857, № 9, 10. Был дружен с П.И. Мельниковым (Печерским) со студенческих лет, и П.И. Кафаровым (о. Палладием). Член Императорского русского географического общества (1852). Автор многих работ по языкознанию и литературе, истории и географии, культуре Китая, по сей день не утративших своего значения («Китайская грамматика», «Китайская хрестоматия», Т. 1–3, «История Китая» и др.). «В лице В.П. Васильева мы встречаемся с редким сочетанием синолога академического склада с живым наблюдателем публицистом, чутко отзывающимся на все общественные тревоги, имеющие то или иное отношение к его специальности», – писал современник. О деятельности и научном наследии Васильева см., в частности, «Очерки по истории русского востоковедения». М., 1956, сб. 2; Скачков П.Е. Очерки истории русского китаеведения. М., 1977, а также статьи академиков С.Ф. Ольденбурга и В.М. Алексеева («Наука о Востоке». М., 1982).

Очерк «Воспоминания о Пекине» впервые опубликован в «политической и литературной» газете «Северная пчела», СПб., 1861, 9 и 12 января, № 6, 9 и перепечатан в посмертном сборнике работ Васильева «Открытие Китая». СПб., 1900.

Упоминаемый в тексте Тимковский Егор Федорович (17901875) был приставом при десятой миссии в Пекине (XII.1820 – V.1821), чиновник Азиатского департамента. Автор переведенной на пять европейских языков книги «Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 гг.», т. 1–3, СПб., 1824, и «Воспоминаний», Киев, 1894. Дружил с Н. Бичуриным.

Воспоминания о Пекине

Пройдя несколько горных хребтов, отделяющих Монголию от Китая, путешественник, купец или завоеватель выходит на обширную равнину, в которой взор далее к югу нигде уже не усматриваете гор, – это начало собственного Китая; пройденные сейчас горы составляли некогда убежище инородцев, которые были наконец истреблены и поглощены китайской нацией, имевшей некогда удивительную способность расширяться и поглощать другие народы. Далеко отсюда стелется на юг и на запад гигантская империя, глиняные ноги которой подбиты только недавно, и на первой же окраине поместилась столица всей нации. Что за причина такого странного выбора? Климат здесь отнюдь не лучший для всего Китая; в зимнее время вас вместо снегу обдает столпами пыли, которая наносится с выветривающихся гор, лишенных всякой растительности. Почва земли тоже никак не может похвалиться плодородием: здесь только китайское терпение и трудолюбие, благодаря сильному унавоживанию добывает кое-что из этой известковой почвы, но, несмотря на это, неурожаи случаются то и дело вследствие засух или наводнений. Без подвоза с юга хлеба, а с севера, из Монголии, – мяса, рыбы и дичи страна при нынешнем населении не была бы в силах прокормить не только столицы, но и себя. В Пекин подвозится 4 миллиона четвертей хлеба для собственного его употребления. Возьмем и другие предметы, например, строительные материалы: дерево идет сюда из Монголии (иногда с русской границы) или с юга Китая, оттого хорошая перекладина или деревянная колонна стоит не менее 200 рублей на наши деньги; порядочного гроба (без всякой обивки и украшений) нельзя купить за эту сумму, а есть деревянные гробы, которые стоят по 4 тысячи руб.! Загляните в пекинские лавки: каких нет в них товаров, и холста, и шелку, которые составляют главную потребность в одеянии! А есть ли из всего этого хоть нитка местного произведения? Многие думают, что если попал в Пекин, так уж срываешь чайные листья прямо с дерева и кладешь в чайник; как они ошибаются! Чайного дерева здесь нет и в помине – весь чай привозится с юга и едва ли дешевле нашего кяхтинского, не говоря уже о кантонском. Благодаря тысячелетним населениям китайцев на их почве не найдете вы ни одной дикой ягоды, да и самые певчие птицы, исключая ворон и воробьев, едва ли не миф для пекинского жителя….

По всему Пекину благодаря множеству плотин разносится все один только ключ, который вы едва замечаете на дне великолепных, обложенных гранитом канав. Не думайте, чтоб кто-нибудь мог пить эту канавную воду; никто не может обойтись без колодезной воды, a хорошие колодцы только за городом, потому что внутри, наверное, и от густоты населения, и от того, что китайцы, топча свою землю тысячелетиями, впитали в нее свой сок, вода горька и нездорова, как в болоте.

И в таком-то закоулке стоит одна из величайших столиц в мире! Пусть бы она принадлежала еще какой-нибудь другой нации, а не китайцам, которые хвалятся тем, что едва они родились, как уже утвердились на неподвижной средине. А ведь как почитать их книги, так каких мудростей не наговорят они все и о значении столицы, о ее влиянии, о требованиях места! Кое-какие оправдания представляют они и в настоящем выборе: видно, что люди везде люди, и когда согласятся что хвалить, то во всем найдут поэтические стороны. А по-нашему главная вина всякого несчастного выбора – история. Давно ли еще нас учили в школах, что исторические начала самые священные, которых никто не должен касаться? Жаль только, что наши учители и профессоры нисколько не знакомы с китайской историей; тогда они заговорили бы совсем другое, потому что со стороны всего виднее; к китайским историческим началам мы могли б быть не так пристрастны, как к своим собственным, и тогда убедились бы в истине нашей русской поговорки: один дурак бросит камень в воду, а десятеро умных его не вытащат!..

Вот что рассказывает история о том, как Пекин сделался столицей: собственно как город он начал свое существование за столько лет до Р. X., за сколько вы верите историческому существованию всего человечества и особенно китайской истории. Верите вы, что были у китайцев императоры Яо и Шунь за 2500 лет до Р. X., так верьте и тому, что в то время был уже Пекин. Даже если вы верите в Яо и Шуня, так непременно должны верить и в Хуанди, первого, по китайской истории, исторического императора, который отличался своими подвигами подле Пекина и взят был отсюда на небо. Этот государь жил еще раньше – за 3000 лет для круглого счета. Что до нас, то мы смеемся над всеми этими китайскими историями: что у них за историки? Разве это то же, что наши геродоты или немецкие ученые, которые так убедительно доказывают о существовании у халдеев исторических сведений за 30 000 лет или верят, что Махабхарата и Рамаяна были написаны раньше Гомеровой Илиады? Мы иначе объясняем себе китайскую историю. На огромном пространстве нынешнего Китая, населенного некогда разнородными племенами, пожалуй, дикими, в самом центре его, на берегах Хуанхэ, по выходе этой реки из гор именно на ту равнину, на краю которой стоит и Пекин, сформировалось правильное государство между нацией, от которой мы производим ныне всех китайцев. Находясь в средине других племен, оно захотело или было вынуждено их покорять. Таким образом во все концы нового царства к границам его были приставлены своего рода маркграфы, которые, действуя сначала для государя, потом стали думать о себе; оттого их действия пошли успешнее, и дело кончилось тем, что пограничные маркграфы превратились в удельных князей, сделались сильнее прежних своих государей, которым некуда было шириться. (Заметьте, читатель, что в этой газетной статье мы делимся с вами такими сведениями, которые стоили нам многих трудов и которых не выработали тысячелетние труды китайских историков и столетние – европейских синологов.) Распространение нового государства могло совершиться быстро на равнине; в то время Хуанхэ впадала в Чжилийский залив именно около прославленных в последнее время Тянцзина и Дагу, и потому китайские маркграфы на севере этой реки, у подножия гор, окаймляющих равнину, должны были защищаться от горных жителей или нападать на них. Местоположение Пекина – одно из самых стратегических: он лежит на главной дороге, по которой Китай во все исторические века сообщался с севером. Удельные князья, жившие в Пекине, владели впоследствии огромными землями как на равнине, так и в горах и за горами; они думали, может быть, некогда завладеть всем Китаем, но целый олень, как выражаются китайские историки, попал не в их лапы. Когда Китай соединился в первый раз, то Пекин остался главным провинциальным городом, и эта честь постоянно почти была за ним долго и после Р. X., в продолжение почти тысячи лет. Во все это время ни один китайский государь не думал, однако же, сделать из него столицы. (Сколько здравого смысла было у тогдашних китайских государей!) Но вот на Китай является невзгода: он возмущен, раздроблен; снова великая нация, тогда уже занимавшая гораздо большее пространство, чем во времена оны, представляет собой оленя, на которого со всех сторон стремятся охотники. В это время на севере, т. е. в нынешней Монголии, жили сильные кидане. Один из охотников (как уж его проклинают прошедшие и нынешние китайцы!) был подогадливее, позвал себе на помощь этих киданей и с помощью их ухватил оленя. В благодарность за это он отрезал им кусок из своей добычи, а в части этого куска был и Пекин; это было в X столетии нашей эры. – В глазах новых повелителей Пекин представлялся совсем с другой стороны; это была уже точка опоры для того, чтобы действовать на Китай, а убраться из него они могли во всякое время, потому что неподалеку отсюда находились горы. Это нужно было даже для номадов в летнее время, так как они не привыкли к китайским жарам. И вот Пекин в первый раз получает название столицы, с той только разницей, что у киданей таких столиц было пять и притом пред всеми прочими их владениями, лежавшими на севере, он имел неоспоримое преимущество, хоть бы взять, например, одно его сообщение с богатым всегда и торговым Китаем. – Судьбы переменчивы: киданьские владения в ХII веке достались чжурчжэням, предкам нынешних маньчжуров. Пекин остался столицей и при этих новых завоевателях. Прошло еще столетие, является Чингисхан, забирает все, что только попадалось ему на свете. Пекин становится и столицей монголов, которые, сказать мимоходом, владеют, между прочим, всем Китаем; правда, можно было бы отыскать столицу более центральную, но для государя, вышедшего из Монголии, предпочтение, оказанное Пекину киданями, становится еще понятнее; он на пороге своей родины, он дышит почти одинаковым воздухом, он во всякое время у себя дома. И это оправдалось на опыте: старые китайцы, как еще более бодрые, чем новейшие, не так долго повиновались чужеземным государям: счастие венчает одного монастырского послушника, и он восседает на троне Яо и Шуня в Нанкине, посылает своих генералов взять Пекин, и потомок Чингисхана убирается восвояси так же легко, как нынешний маньчжурский богдыхан при приближении французо-англов. В первый раз после водворения чисто китайской династии Пекин лишился звания столицы, но надолго ли? Прошло тридцать лет, и по смерти счастливого послушника сын его, которому отцом был пожалован удел в Пекине, не захотел повиноваться своему племяннику, пришел с войском в Нанкин, провозгласил себя императором и, однако ж, не остался в южной столице, не уверенный, что все искренно признали его права, а также отчасти и по пристрастию к городу, который проложил ему путь к престолу. Таким образом, Пекин (что значит собственно «северная столица») остался резиденцией чисто китайской династии, владевшей всем Китаем. Здесь-то эту династию и накрыли нынешние маньчжурские государи, которые, конечно, имели все причины, по примеру киданей и монголов, не выбирать другого места для столицы. Рассуждают, может быть, что, если б столица нынешнего Китая не была так близка к морю, то союзники ничего не могли бы сделать с императором и не заключили бы столь выгодного мира. Правда ли это? Мы не знаем, какие были серьезные цели союзников, и можем сомневаться в их ознакомлении с Китаем, но, припоминая прошлое, не думаем, что, если б они захотели и знали, как приняться за дело, то не могли бы пробраться до столицы, хоть бы она была за тысячу верст от морского берега. Китайцы в военном деле не ушли вперед далеко от своих предков, живших за 800 лет пред этим, а кидане и чжурчжэни, не говоря уже о монголах, не боялись проникать далеко внутрь страны и без многочисленных армий. Ужели же нынешние первые европейские державы хуже номадов и дикарей Средней Азии?

Поднимемся опять в те горы, с которых мы начали, для того чтоб попасть в столицу китайской империи. Мы будем описывать тот путь, которым сами попали в первый раз в Пекин. За последним предгорьем их по ту сторону простирается обширная долина, по которой тысячи путешественников проезжали, может быть, без всякого внимания, а между тем тут некогда было знаменитое сражение, в котором император китайский был взят в плен цзюнгарами, или оле-тами, и его двухсоттысячная армия рассеяна. Ближе к горам дорога поднимается; тут стоит крепостца Чадао, и за ней тянется новая Великая стена, также прочно устроенная, тянущаяся по всем направлениям горного хребта, по крутым скатам в бездну, по неприступным утесам в заоблачную высоту; и везде по ней можно свободно ехать в экипаже. Сколько поучительного в этом памятнике трусости, в этой бесполезной трате труда! – Но нам еще много пути впереди; пойдем поскорее! За стеной начинается лощина, которая постепенно суживается между горами, переходит в ущелье, которое то подымается, то опускается, то поворачивает налево, то загибается вправо: одними каменьями, бросаемыми с гор, которые часто сходятся так близко, что можно перекинуть камень с одной стороны на другую, можно бы было забросать целую армию, но камней всевозможной величины и без того уже так много разбросано по дороге, что мул, который вас везет, едва находит место, где ступить; но как ни уверены вы в крепости мула, а не во всяком месте решитесь сидеть на нем и предпочтете лучше скатиться как-нибудь на ногах, чем подвергаться опасности вместе с животным… Местами кое-где приткнуты к горным скатам хижины, приосененные виноградом; местами на вырубленном утесе возвышается уединенная пагода, в двух-трех местах есть харчевни, и в некоторых из них дают даже даром за счет благочестивых жертвователей чай изнуренным путешественникам; но, главное, в продолжение 23 верст самой изнурительной и труднейшей дороги по ущелью вы проезжаете по безлюдному пространству, если не хотите прийти к мысли, что камни, валяющиеся кругом вас, суть те же люди, которые обитают в этих странах, как камни, так же неподвижные, так же бесформенные. Вот краткое описание того знаменитого ущелья, по которому мы выехали на пекинскую равнину почти в то самое время, когда англичане пробирались, только не так счастливо, на возвратном пути из Кабула, чрез Клеберское ущелье. Сколько тогда было описаний этого ущелья! А о нашем Цзюй-юн-Гуан никто и не вспомнил, тогда как мы уверены, что оно превосходит все другие ущелья. Зато думали ли мы тогда, что чрез несколько лет те же англичане будут неподалеку от того ущелья, которое прежде доступно было только одним монголам?

От выхода из ущелья до Пекина считается около 30 верст, но эта дорога не так оживленна, как бы надобно было предполагать, по близости такой населенной столицы в таком многолюдном государстве. Зимой, конечно, гораздо более движения, но проезжие принадлежат к соседней монгольской нации, и тогда степной верблюд с мерными размашистыми шагами встречается чаще, чем семенящий ногами ослик или неуклюжая повозка. Причину этого надобно полагать в том, что страна не так производительна для того, чтоб снабжать столицу своими произведениями; всякий обрабатывает землю только для того, чтоб кормиться самому; остаток он сбывает в города, лежащие по дороге, а Пекин, как мы сказали, продовольствуется извне – по другим дорогам с востока и запада. На последних кипит совсем другая жизнь. Зато в каждом из проезжаемых вами городков вас обдает страшная суета и толкотня. Сначала вы думаете, что этот народ высыпал смотреть на вас – ничуть не бывало! Это обыкновенные посетители городских улиц; проезжаете по деревне и удивляетесь, откуда взялось такое множество мальчишек; взрослые все заняты работами, только одни дети бегают по улицам, и по количеству их вы убеждаетесь, что рассказы об огромном народонаселении – не выдумка. Впрочем, в этой стороне больших деревень, встречаемых по дороге, отнюдь не более, чем в наших подмосковных губерниях; но не забывайте, что китаец избирает деревню больше для какого-нибудь промысла, что он любит селиться на том самом участке, который принадлежит ему; следовательно, во всех направлениях от деревни там и сям разбросаны еще отдельно стоящие домики. Однако ж глаз ваш не находит ничего отрадного вокруг себя. Местность кажется мертвенной, потому что здесь очень мало воды и дерев; притом вам часто приходится ехать в дорожной пади, между двух земляных стен, за возвышением которых идут поля. Путешественники не раз уже замечали с удивлением, что китайцы вынивелировали свои дороги и не затруднились просечь для этого горы, тем более прорыть земляные покатости. Не знаю, на сколько, однако ж, послужила в пользу такая система, т. е. облегчила ли она систему сообщения или только затруднила ее еще более. После сильных дождей на этих дорогах всегда страшная грязь, а часто случается даже, что они превращаются в русло реки; тогда сообщение прервано и самый край наводнен.

Но вот вы приближаетесь к Пекину! Местность принимает более оживленный вид, и вы всюду замечаете группы красивых рощ, самая дорога почти усажена деревьями, то и дело встречаются домики, попадаются какие-то памятники. Дело в том, что окрестности Пекина во всех направлениях покрыты кладбищами. О таких кладбищах, какие у нас, т. е. где на известном клочке земли помещаются друг подле друга могилы всех умирающих, в Китае, бедном землей, не имеют и понятия; там хоронят только самых бездомных бедняков и безвестных пришельцев. Если лицо сколько-нибудь побогаче, так кладбище одного его занимает пространства гораздо больше, чем даже одно из наших столичных кладбищ, а о княжеских, тем более императорских, кладбищах и говорить нечего: на них построились бы целые города. Так, недалеко от того ущелья, которое мы описывали выше, лежат кладбища императоров минувшей династии; они уже сокращены против прежнего своего объема, но тем не менее от начала их грани до первой только залы считается не менее пяти верст, и каких чудес нет по этой дороге! Вы встречаете по ней иссеченные из цельного камня фигуры слонов, верблюдов, людей и прочего, и все в колоссальных размерах; вы проезжаете мимо и торжественных ворот, и колонн, и обелисков египетских. Вообще в Китае богатые хотят пожить и по смерти; потому они стараются отвести себе местечко как можно получше и пообширнее, чтоб им было спокойно; обстраивают его различными зданиями, усаживают деревьями, между которыми белокорые кедры так гармонируют с идеей о загробной жизни.

Благодаря этим-то обстоятельствам ближайшие окрестности Пекина обставлены довольно красиво, но все-таки мертвенно, потому что пока не перевелся или не разорился род покойника, то от кладбища требуется, чтоб на нем было как можно более тишины. Один раз как-то потомок Конфуция, стерегущий его кладбище, был строго наказан за то, что на кладбище его предка пускали посетителей, которые протоптали дорожки по траве. Вот до чего простирается кладбищенский этикет!

Наконец, подвигаясь далее, вы усматриваете самый Пекин. Но что бы вы думали, вы усматриваете, собственно? Не более как одну башню с выгнутой кровлей и торчащими по бокам ее стен свесами, которые составляют как бы продолжение других, низших рядов крыш, – не более. Во всяком другом месте путешественник волей или неволей обязан рассказать о впечатлении, произведенном на него тем городом, к которому он подъезжал. Кто не умеет распространяться при описании оживленной картины или панорамы, ему представляющейся, тот должен непременно проситься, чтоб его послали путешествовать в Китай; он может быть спокоен, что все 1500 городов китайских не заставят его задуматься над описанием при приближении к ним; все эти 1500 городов, а равно еще большее число замечательных местечек закрыты от докучливых глаз стенами, из-за которых вы ровно ничего не видите. Не подумайте, что, если бы вы подъезжали к Пекину с другой какой-нибудь стороны, то он открылся бы пред вами живописнее; нет, всякая дорога привела бы вас непременно к какой-нибудь башне, возвышающейся над воротами, чрез которые вы должны въехать в столицу, или, иначе: дороги, разумеется, не тропинки, проведены только к башням и воротам. Ну над такой архитектурой, как эти башни, нельзя много задуматься; об них поэт не скажет, что они уходят в облака, мечтатель не сравнит их грациозность со стройностью красавицы, разве только археолог составит себя понятие о том, как в древности люди в Вавилоне строили столп, и то потому, что первые послепотопные формы не могли слишком разниться от допотопных; массивность, неуклюжесть, безвкусие – все тут; что-то тяжелое ложится на вашу душу при взгляде на эту башню, которая представляется, скорее, каким-то только что правильно разрубленным утесом, поставленным на ровном пространстве. Итак, благодаря стенам в городе ничего не видно; чтоб видеть что-нибудь, надобно подняться на горы, который ближе всего к Пекину с западной стороны, но и тогда что же вы увидите? Ряд крыш, не более. Другие города, даже мусульманские, отличаются высотой своих храмов, а здесь нет ни одного храма, который был бы так высок, как дворцовые залы; между тем золоченые крыши царских палат издали сливаются с обывательскими; только два-три предмета, как-то: белый обелиск, поставленный на возвышении, башни с колоколом и барабаном и разве еще так называемая попросту гора каменноугольная (мейшань), покрытая деревьями, из которых выставляются грациозные павильоны, остановят на себе ваш взор, но и то надобно, чтоб вы в такой дали смотрели на них в сильную зрительную трубу. Иначе, чтоб насладиться зрелищем на Пекин, вы должны взойти на городскую стену, его окружающую, но и тут только ближайшие предметы вам кажутся довольно разнообразными; вы видите и площадки, и прудики, и хижины, и дворцы с их садами, а далее все опять сливается в необозримый ряд крыш, которым не видите конца. Мы должны сознаться, что с городских стен часто зевали на Пекин и не видали даже всех его башен или ворот на противоположной стороне этих стен, которые так обширны.

Но для того, чтобы добраться до этих башен или городских ворот в стене, надобно еще проехать долго с того пункта, с которого мы их увидели. От кладбищ, от сельских домиков вы незаметно въезжаете в предместье, т. е. непрерывный ряд домов или улиц, который называются предместьями. Эти предместья встречаются пред каждым китайским городом, мало этого – почти впереди каждых ворот всякого города, и потому по числу городских ворот вы уже заранее можете определить количество городских предместий. Иное предместье в Пекине, т. е. главная улица этого предместья, тянется на пять и более верст, кроме того, что в сторону идет еще много переулков и улиц. Когда вам говорят о трехмиллионном народонаселении Пекина, то, конечно, вы не можете исключать из этого счета предместий, даже всех мест, лежащих внутри городской черты, которая простирается очень далеко от городских стен; в этом случае огромная цифра, покоящаяся, однако, едва ли не на одном предположении, никак не покажется чрезмерной для того, кто знаком с окрестностями Пекина; к ней можно, пожалуй, даже прикинуть еще с миллиончик для эффекта. Но поспешим скорее в самый город.

Собственно говоря, ведь мы давно уже в городе; кто у нас называет городом только то пространство, которое лежит внутри стен? Хотя слово «город» и предполагает ограду, тем не менее, такую ограду мы называем уже крепостью, а город начинается за стенами. У китайцев так все наоборот: там не всякое даже огражденное стенами место носит название города, и как стали бы они обвинять нас в тщеславии за то, что мы называем городами такие местечки, которые, по их понятию, ниже их селения! Итак, если мы уже в китайском городе или предместье, так вы потребуете от нас отчета о том, какое впечатление произвела на нас первая улица в величайшей столице мира. А вот погодите! Мы уж скоро зараз будем говорить о столичных улицах внутри стен. Скажем только, что некоторые предместья Пекина имеют каменную мостовую, т. е. вся улица устлана огромными плитами из гранита или дикого камня; однако ж, это не гарантирует вам, что вы можете спокойно сидеть в китайской таратайке, если на ней въезжаете в город. Мостовая, сделанная уже несколько столетий тому назад, довольно покоробилась, а главное, китайские повозки со своими зубчатыми шинами (что считается шиком, пожалуй, и очень удобным, для каменной мостовой – меньше точек прикосновения) протерли в этой мостовой глубокие колеи, в которые вас бросает так же, как если бы вы ехали на почтовых в обыкновенной телеге по обыкновенной русской почтовой дороге, на которой только что замерзла бывшая еще накануне грязь.

Так как в предместьях народонаселение и домы главным образом сгруппированы вдоль улицы, идущей от городских ворот, то между этими местами часто находятся большие промежутки, по которым разбросаны огороды и частные кладбища; здесь в тени рощиц летом вы встретите нередко раскинутые летние рестораны, в которых горожане прохлаждаются чаем, играют в шахматы, занимаются загадками, а иногда даже и стихотворством; есть и постоянные загородные рестораны с прудами, аллеями и прочими удовольствиями. Рекомендую, например, Сяоюйфань, маленький комфорт за южным предместьем. Другие промежутки заняты кумирнями и площадями, на которых производятся маневры и ученье войск. Сюда выходят также небольшие дружеские компании знаменных с луками и стрелами; они учатся по охоте и часто заканчивают свою прогулку, по обычаю, заведенному еще до Конфуция, в летнем ресторане. Вот толпа собралась около одной лошади перед небольшой рытвиной, т. е. узенькой дорожкой, прямо проведенной по земле; едва сядет кто-нибудь на эту лошадь, как она несется во весь галоп до конца дорожки и потом сама останавливается и идет тихим шагом назад; это значит, что здесь учатся верховой езде; лошадь так хорошо приучена к своей дорожке и своей обязанности, что ее не надо понукать, но поезжайте вы на ней в другое место, вздумайте погарцевать – вы с ней намучаетесь. А между тем на таких-то манежных лошадках выехала маньчжурская кавалерия против союзных войск!

Но вот предместье кончилось, городские стены тянутся пред вами нескончаемой линией, потому что пять верст с каждой стороны довольно правильного четвероугольника легко только сказать, а на таком пространстве вы не увидите конца стены. Впрочем, вы еще не прямо вступите в ворота; надобно знать, что если каждый китайский город окружен стенами, то почти каждая китайская стена еще окружена рекой или попросту рвом, в котором должно быть сколько-нибудь воды.

Да и как иначе, без рва, построили бы вы городские стены? Откуда бы вы взяли землю для того, чтоб сбить массу толщиною и высотою в несколько сажен? Не думайте, что если вы видите снаружи камень и кирпич, то и вся внутренность состоит из этого же материала: там нет больше ничего, кроме земли и глины. Нет, китайцы за один раз убивают двух зайцев: они копают землю, чтоб сколотить стену, а на том месте, где роют, сама собой образуется канава; это очень просто и выгодно. Так же точно и в садах их вы дивитесь затейливому сочетанию разнообразных прудов и горок со своенравными зигзагами, а между тем это дело тоже очень немудреное: на том месте, где брали землю на горы, образуется сам собой пруд.

Само собою разумеется, что вы по мосту должны переехать чрез окружающую город канаву; этот мост, разумеется, каменный, на каменной арке, потому что в Китае не знают деревянных мостов, а с камнем умеют обращаться так же, как с деревом; огромные глыбы гранита обсекают так же легко, как бревно; поселяне кладут хижины из кругляков, разбросанных по берегу речек; гранитные набережные как по каналу, окружающему город, так и по каналу, проведенному по Пекину, ничуть не редкость; разумеется, ныне все это пообвалилось и не поддерживается. С моста прямо в ворота! Нет, погодите! Это возможно только для императора, и то не во всех воротах; там, где в стене ворота, впереди их с мосту выдвигается еще полукруглая стена, которая совершенно скрывает от вас главные ворота, и китайцы называют ее Лунной, т. е. имеющей форму полулуния. Если в этой стене насупротив моста и есть ворота, супротивные тем, которые находятся в главной стене, так они отворяются только для императора, когда ему нужно проехать, а вы извольте объехать Лунную стенку и у соединения ее с главной стеной найдете боковые ворота, чрез который вы едете сперва на огромную площадь, образуемую Лунной стеной. Не бойтесь, что пред этими воротами стоит гауптвахта, длинное казарменное здание. Такое здание вы встретите и по въезде в город у других ворот, но вы не заметите здесь ничего воинственного, не ходит часовой с ружьем, не видно ни пушек, ни луков, не спросят с вас и паспорта. Нет, виноват! Тут есть таможенные, которые могут осмотреть ваши вещи, чтобы вы не провезли чего-нибудь подлежащего пошлине, но так как вы иностранец, то кто осмелится вас беспокоить? Какое житье будет англичанам и вообще всем промышленным нациям, когда они будут въезжать внутрь Китая со своими товарами! Ведь они могут даже браться для китайских купцов провозить их собственные товары, чтоб избавиться от пошлины; положим, что впоследствии китайское правительство не будет так уступчиво, как теперь, что потребует пошлины, но осмелятся ли когда-нибудь таможенные притеснять так иностранца, как они притесняют китайского подданного? Припомним, что до сих пор народы, посылавшие к пекинскому двору посольства с данью, сокрушались только о том, что им не позволяли представлять этой дани чаще: за мелочною данью, следовавшею ко двору, за которую от него платилось все-таки свыше стоимости (по старинному правилу «давай больше, чем берешь»), всегда следовали караваны купцов, которые под защитой посольства провозили свои товары и вывозили купленные мало того, что беспошлинно, но еще и на казенных лошадях!