Текст книги "Китай у русских писателей"

Что же прислуга в гостиницах и общежитиях получает за свой большой и довольно тяжелый труд? Бесплатный стол и прозодежду, состоящую из синего ситцевого халата, который носится до тех пор, пока не свалится с плеч долой; денежное вознаграждение в размере одного рубля ежемесячно; бесплатное помещение – летом под открытым небом, зимой в какой-нибудь клетушке. И, несмотря на такую низкую, прямо ничтожную оплату труда, к слугам предъявляются большие требования и при малейшем возражении дается немедленный расчет, так как предложение труда значительно превышает опрос. Незначительным дополнением к денежному вознаграждению являются те «чаевые», которые прислуга изредка получает от постояльцев; но эти «чаевые» в течение месяца составляют обыкновенно не более 50–60 коп. на каждого слугу. Между прочим, следует отметить, что под прислугой надо подразумевать мужскую прислугу, так как женской, за исключением нянек, в Китае вообще нет.

Говоря о прислуге в гостиницах и общежитиях, нельзя обойти молчанием вопрос и о самих общежитиях (по-китайски «гун-юй»). Китайские общежитии в Пекине явление новое, но уже сделавшееся довольно обычным и, пожалуй, необходимым в современных условиях жизни Пекина. Еще пятнадцать лет тому назад в Пекине, за исключением общежитий, устраиваемых для приезжающих в Пекин купцов купеческими гильдиями различных провинций, других китайских общежитий (гостиниц, меблированных комнат) не имелось, да в них не было и необходимости. Богатые люди и зажиточные, бедняк и середняк – все жили своими домами; у одних эти дома были богатые и обширные, а у других – небольшие и грязные, но все-таки у каждого был свой дом или домишко, собственный или арендованный. Пятнадцать лет назад арендная плата за домик в 56 кв. саженей не превышала 30–40 коп. в месяц; с годами арендная плата за помещение росла, а главное – менялись условия жизни. С новым республиканским правительством в Пекине появилось много пришлого элемента: чиновники, учителя; военщина, купечество; каждый из них нуждался в помещении, но при неустойчивости политической ситуации не каждый решался на приобретение недвижимости, стараясь пока осесть в каком-нибудь временном помещении. Вот в это время предприимчивые китайские коммерсанты и начали строить общежития по образцу европейских гостиниц, лишь с той разницей, что первоначально каждая комната или номер занимали отдельное помещение в виде маленьких домиков, расположенных на одном общем дворе. Однако коммерческий расчет скоро заставил отказаться от такого расположения комнат и начать размещать их по нескольку в одном или нескольких больших одноэтажных или двухэтажных помещениях; в настоящее время уже не редкость общежития, имеющие по 80—100 комнат в трех-четырехэтажных помещениях. В этих комнатах, в 3–4 кв. сажени размером, имеется широкая кровать, стол, три-четыре стула, умывальник, туалет и вешалки. Условия аренды самые разнообразные в зависимости от района нахождения общежитий, от размеров комнаты, чистоты, наличия электрического освещения и водопровода и т. п.; за последнее время месячная плата за комнату в 3–4 кв. сажени колеблется от 6 до 12 рублей, включая и услуги.

Если первоначально обитателями общежитий были лица, временно проживающие в Пекине, то теперь уже не только учащаяся молодежь находит в них пристанище или купец, временно приехавший по делам в Пекин, но и те, кто прочно оседает в Пекине; очень часто в общежитиях можно встретить целые семьи, занимающие по две комнаты сразу и живущие на одном месте в течение нескольких лет. Такие семьи обзаводятся постепенно своим хозяйством, своей мебелью и чувствуют себя как бы в собственном доме. Спрос на общежития с каждым годом растет, и в течение последних десяти лет в Пекине было отстроено более 150 общежитий, владельцы которых зарабатывают хорошие деньги, ежегодно расширяя и приноравливая ко вкусу обитателей помещения. Тот, кто изучает современный Китай, не может оставить без внимания такое явление, как появление и быстрый рост общежитий: этот факт свидетельствует не только о новом приложении капитала, но, и это главным образом, о новом направлении жизни, когда рушится изолированность отдельных семей, когда блага цивилизации в виде электричества, водопровода, хорошего отопления начинают цениться настолько высоко, что китаец нередко предпочитает жить в общежитии, имеющем все эти удобства, чем в просторном и обнесенном стеной, но лишенном их доме. Жить в общежитии делается обычаем, который считается чуть ли не хорошим тоном.

В общежитии можно жить или пользуясь только комнатой, или комнатой и столом, за который взимается особая плата в зависимости от качества стола; плата за стол колеблется от 6 до 12 рублей в месяц, за которые ежедневно дается обед, ужин и постоянный кипяток. Меню обеда и ужина не отличается большим разнообразием и состоит преимущественно из риса, супа и овощей с небольшим количествам мяса; в общем, на обед и ужин ежедневно имеется четыре вполне съедобных и питательных блюда, которые по своей калорийности значительно превосходят европейские кушанья. Опыты, произведенные над китайскими кушаньями в пекинском Рокфеллеровском институте, показали, что качество и питательность, а главное – легкая усваиваемость человеческим организмом настолько высоки, что даже в европейских больницах больным прописываются некоторые из китайских кушаний; таким образом, существующее предвзятое убеждение о несъедобности китайских кушаний научно опровергается.

Выше было сказано, что даже в гостиницах стоимость стола ежемесячно – от 6 до 12 рублей. На первый взгляд это может показаться баснословно дешево, но при условии ведения своего домашнего хозяйства прокорм одного человека обходится еще дешевле – от 4 до 8 руб. в месяц, а если принять во внимание, что средний заработок большинства китайского населения колеблется от 9 до 20 рублей и что при одном трудоспособном члене семьи имеется 3–5 нетрудоспособных, – то этот продовольственный минимум для большинства обитателей Китая, в частности Пекина, оказывается чрезвычайно высоким и заставляет их переходить на еще более удешевленный стол, снижая месячный расход на целую семью до 6—10 рублей. В таком случае китайские семьи часто лишаются возможности обзаводиться собственной кухней и предпочитают, именно в целях экономии, пользоваться готовыми обедами; этим объясняется большое количество в Пекине уличных торговцев готовыми кушаньями. У уличного торговца столуются и кули, и рикша, и студент, и детвора, и нищий, и отец семейства, и сама хозяйка дома, и мелкие торговцы, и мелкий чиновник и т. д.

Рано утрам, еще только начинает светать, и поздно ночью раздается по улицам Пекина голос уличного торговца кушаньями, возвещающий о горячей картошке, горячих лепешках, лапше и пр. китайских деликатесах; и не только случайный прохожий, но и обитатели обнесенных стенами домов выходят часто со своей посудой и, вручив торговцу 2–3 копейки, получают порцию горячего кушанья. При таких условиях питания дневное довольствие одного человека обходится в 5–6 коп., редко в 10 коп. Наряду с этим дешевым питанием, которое, в сущности, дает только возможность не умереть с голоду, можно получить в многочисленных китайских трактирах и сытные и обильные обеды, которые, конечно, недоступны китайской бедноте; да и сами уличные торговцы яствами более продают и смотрят на свои кушанья, чем едят их. Когда глухой ночью прислушаешься к призывным голосам уличных торговцев яствами, то кажется, что это не голоса торговцев, а голоса людей, взывающих о помощи, взывающих о том, чтобы кто-нибудь купил у них хоть на несколько медяков, чтобы тем самым и они смогли получить кое-что на поддержание своего существования.

Что такое китайский уличный торговец вообще? Много их в Пекине, очень много; одни носят весь свой товар на своих плечах, другие возят его на ручных тележках. Торгуют игрушками, фруктами, веерами, хлопушками для мух, старой рухлядью, дешевой галантереей и мануфактурой; торгуют на улицах, на базарах, на рынках; торгуют с раннего утра и до поздней ночи, – и когда смотришь на этих торговцев, то особенно отчетливо представляешь себе ту страшную борьбу за существование, которая идет в Пекине и в Китае вообще. У многих из таких торговцев товара не наберется и на один рубль, многие из них в течение дня не успевают реализовать и половины этого скудного товара; а ведь желудок настойчиво предъявляет свои требования, а ведь дома нередко ждет семья, голодная и изнуренная. И часто можно видеть на лицах этих невольных «купцов» и уныние и полное равнодушие ко всему окружающему. В Пекине таких торговцев насчитывается около 30 000 человек – сегодня он торговец, а завтра рикша или простой кули; и обратно – сегодня он рикша или кули, а завтра, раздобыв там или иным способом 3–5 рублей, он делается торговцем, рассчитывая на свое счастье и на предсказания многочисленных гадальщиков, встречающихся чуть ли не на каждом шагу на улицах Пекина.

Заговорив о китайских уличных торговцах, нельзя обойти молчанием и тех многочисленных китайских торговцев, которые владеют небольшими лавчонками, а также нельзя оставить без внимания и мелких китайских кустарей и ремесленников. Когда смотришь на уличную китайскую торговлю и на бесчисленное множество лавчонок, лавок и магазинов, то кажется, что весь Пекин только и занимается тем, что торгует; имеются целые улицы и даже районы, где все дома сплошь заняты торговыми предприятиями. Китайские лавки и магазины открываются чуть не с 6 час. утра и закрываются в 9—10 час. вечера. Перерыва на обед не полагается. Во время воскресных дней и в дни религиозных праздников магазины не закрываются. Таким образом, торговля в магазинах производится непрерывно весь год, за исключением 2–3 дней китайского Нового года, и в эти три дня магазины бывают закрыты не потому, что владелец и служащие хотят насладиться отдыхом, а лишь потому, что надо произвести денежные расчеты, так как вся торговля ведется исключительно в кредит. Со стороны пекинского правительства была сделана попытка заставить торговцев закрывать магазины в такие дни, как день Великой китайской революции и др. дни, но эта попытка не имела успеха. Китайские торговцы были сильно поражены, узнав о таком распоряжении; они, торговцы, во-первых, самым серьезным образом уверяли, что к революции они никакого отношения не имеют, во-вторых, что они будут делать, если будут закрыты магазины; в-третьих, как будет чувствовать себя население, если магазины закрыты в необычное для него время и т. д.; но более всего для торговцев было непонятно, что владельца собственного магазина может кто-то посторонний заставить закрыть магазин. Эта мысль для пекинских торговцев казалась такой нелепой и абсурдной, что они не считали нужным ее обсуждать всерьез.

Современная политическая ситуации не благоприятствует торговле Пекина; крупные оптовые магазины боятся запасаться товарами, а мелкие лавчонки, лишенные значительных кредитов, не могут развивать своих торговых операций; вообще Пекин за последнее время испытывает недостаток в товарах, что, главным образом, объясняется отсутствием нормальных сношений с Центральным Китаем. Многие крупные магазины в Пекине прекратили свое существование, а некоторые, так сказать, «на ладан дышат». В обращении по преимуществу японские товары, дешевые, но очень плохого качества; японские фабриканты не брезгают и фальсификацией заграничных товаров, пользующихся успехом у китайцев. Так, например, в китайских магазинах можно найти мыло с русской этикеткой – «Брокар», а на самом деле мыло изготовлено в Японии. Дешевизна, а главное широкий кредит, предоставляемый японскими промышленниками китайским купцам, широко открывают двери пекинского рынка для японских товаров, конечно, главнейшим потребителем этой дрянной дешевки является китайская беднота, получающая за один рубль большую алюминиевую кастрюлю, или за 14 коп. метр плохого ситца, или за 10 коп. большой кусок скверного туалетного мыла и т. п. Товаров американских, французских, немецких и английских на пекинском рынке сравнительно мало; русские товары совершенно отсутствуют и заменяются, как уже было сказано выше, подделками местного и японского производства. Но память о некоторых русских товарах еще и сейчас живет среди аборигенов Пекина; вспоминают они, главным образом, русский ситец.

Несмотря на плохую торговлю, китайские купцы в Пекине все еще не могут отказаться сразу от старых обычаев и приемов. Еще и теперь в магазинах средней руки продолжают держаться десятки никому не нужных приказчиков; еще и теперь большинство китайских купцов не могут отучиться от запрашивания втридорога и т. д. Однако, напряду с этим старым, отживающим купечеством, появляется уже новое купечество полуамериканской складки, стремящееся к рационализации торговли. Но как между купцами старого толка, так и между купцами-новаторами существует глубочайшая солидарность и спайка, обусловленные главным образом беспрерывным взаимным кредитом. Наличные средства каждого китайского купца в отдельности редко бывают значительны; в большинстве случаев всякая лишняя копейка немедленно пускается в оборот; так, купец, торгующий мануфактурой, отдает свободную наличность купцу, торгующему мясом, и т. д. Этот кредит цепко держит в своих руках и всю мелкую пекинскую торговлю; в кредит живет и значительная часть населения, производя денежные расчеты в установленные сроки. Факты неаккуратных расчетов или отказа от платежа долгов – явление чрезвычайно редкое, грозящее для купца, не выполнившего своих долговых обязательств, абсолютным бойкотом со стороны всех других купцов и прекращением отпуска товаров даже за наличный расчет; этого бойкота в равной мере боятся как крупный коммерсант, так и торговец-разносчик. Спайка и солидарность, существующие у купечества, с одной стороны, обеспечивают им возможность широкого использования кредита, а с другой – позволяют им вести вполне успешную борьбу против всяких посягательств с чьей бы то ни было стороны на их доходы, что особенно необходимо теперь, когда на них предпринимаются частые походы со стороны милитаристов, остро нуждающихся в финансах. Для примера массового организованного выступления пекинского купечества против посягательств милитаристов можно привести следующий случай. После занятия Чжан Цзолином Пекина было сделано распоряжение об уплате всеми магазинами, продающими вино, пиво и проч. спиртные напитки, дополнительного налога в размере 50 %. Распоряжение встретило единодушный отпор: купцы совсем прекратили продажу спиртных напитков и продолжали это до тех пор, пока распоряжение не было отменено.

Постепенное вздорожание продуктов и предметов широкого потребления, безденежье пекинского населения, неустойчивость политической ситуации – все это соответствующим образом воздействует на пекинскую торговлю. Только в течение семи последних месяцев прошлого года жизнь в Пекине вздорожала от 10 до 15 %; такое вздорожание при безденежье пекинского чиновничества, при низкой заработной плате рабочих ведет постепенно к сокращению торговых оборотов. Если, например, за последнее время фунт мяса в Пекине стоил 20 коп., десяток яиц – 22 коп., фунт муки – 7 коп., а средний дневной заработок рабочего составляет 40 коп., то естественно, что потребление мяса, яиц и хлеба будет не по средствам рабочему.

Следует отметить, что и большинство чиновников правительственных учреждений Пекина материально обеспечены не лучше простых рабочих; в Пекине имеется немало таких правительственных учреждений, где чиновники уже 2–3 года не получают содержания. Таково, например, управление по монголо-тибетским делам, в котором около трехсот чиновников; все они за последние три года, кроме редких и случайных выдач в размере нескольких рублей, жалованья не получают. В прошлые годы, когда Тибет и Монголия были более тесно связаны с Китаем, чиновники вышеназванного управления не особенно горевали, когда им не выдавали или давали слишком мало жалованья, – в те времена у каждого из этих чиновников были свои «безгрешные» доходы: в царские годы и в годы правления президентов Юань Шикая, Ли Юаньхуня часто из Монголии и Тибета приезжали и делегаты, и разные комиссии, и просто должностные лица, которые привозили с собой подарки, чтобы продвинуть то или иное дело; подарки соответствующим образом делились между чиновниками названного управления и вполне компенсировали недополученное или вовсе неполученное жалованье. Но времена изменились; подарков нет, и, тем не менее, сотни чиновников продолжают сидеть на своих местах… в ожидании возврата «доброго старого времени».

Не лучше обстоит дело и в других управлениях, учреждениях и министерствах, за немногими исключениями. И невольно возникает вопрос: чем же живут эти десятки тысяч чиновников? Какова их идеология? Вот как они сами отвечают на эти вопросы: «Соберемся мы в своей канцелярии, но не с утра, а после обеда, посидим часика 2–3, да и начнем расходиться по домам, многие из нас по нескольку дней подряд и совсем не являются на службу, – ведь все равно денег не платят. А в канцелярии, прежде всего, поговорим о текущих событиях, поделимся слухами и сплетнями и только потом возьмемся не спеша за дела, которые часто лежат месяцами без движения. Жалованья нам не платят, и за весь 1926 год выдали только в среднем по 10 рублей на человека; поэтому кто хорошо грамотный, тот или дает уроки, или занимается перепиской; некоторые занимаются комиссионными делами или берут на себя поручения по продвижению дел в учреждениях и т. п. И почему это стала теперь такая тяжелая жизнь? А потому, что в Пекине нет сейчас правительства; уж в крайнем случае хоть Чжан Цзолин взялся бы управлять Пекином, авось тогда и жалованье платили бы. А вот если действительно в Пекин придет кантонское правительство, то нам будет очень плохо: оно нас прогонит, и мы не только денег не получим, но и мест лишимся».

Так рассуждает рядовой чиновник Пекина, и преисполнен он сейчас смятения и тревоги за свою судьбу и в то же время совершенно пассивно относится к своему будущему, ограничиваясь простыми разговорами с приятелями. Очень немного среди чиновников найдется таких, которые вполне сознательно относятся к современным событиям, но зато много таких, которые ловко умеют приспосабливаться к моменту. Разительные контрасты можно наблюдать в современной китайской действительности: сегодня человек без копейки, а завтра имеет тысячи; в Пекине большинство чиновников живет впроголодь, а в уездах уездные начальники, например, получают по 20–30 тысяч в год; и, несмотря на голодное существование, чиновники в Пекине не уходят со своих мест: одни надеются, что при смене правительства у них найдутся связи и они займут более «теплые» места; другие, имея право носить значок того или иного ведомства, чувствуют себя в безопасности от вербовки в армию; третьи ждут возврата к прошлому, и только очень немногие честно несут свой долг перед страной и народом. Но у пекинского чиновничества нет такой солидарности, как, например, у купечества: чиновничество разбилось на несколько лагерей, и все интригуют друг против друга, все они хотят хорошо жить и ничего не делать. По откровенному заявлению одного чиновника, «хорошо иметь деньги, посидеть с приятелем за рюмкой вина, сходить в театр» – в этом, по его мнению, весь смысл жизни.

Чиновничество еще и теперь продолжает смотреть на крестьян как на доходную статью, считая, что крестьяне вполне обеспечены и ничего не делают: поработает крестьянин летом, соберет он осенью богатую жатву, продаст, накупит своей семье товаров и сидит потом целую зиму да покуривает трубку. Причину своего бедственного положения чиновники видят исключительно в том, что мужик мало дает денег и государству, и им, чиновникам.

Но и среди консервативного чиновничества начинаются сдвиги, и в моменты обычных пустых разговоров часто уже раздается недоумевающий вопрос «что же делать?» – и делаются попытки к выявлению своих отношений к современному положению в Китае. Первое, что кажется неоспоримым для всего чиновничества (равно как и для всякого китайца вообще), – это отрицательное, определенно враждебное отношение к иностранцам, и не столько к тем, которые живут в Пекине, а к тем, которые сидят где-то далеко. Второе – это пересмотр своих отношений к бывшей Маньчжурской династии; и здесь приходится констатировать, что это отношение складывается не в пользу бывшей монархии. Старые чиновники, вспоминая свою прежнюю службу, находят в ней много темного и тяжелого: рабская роль в отношении вышестоящих, непрочность материального обеспечения, полная зависимость от начальства и т. п. В прошлом чиновник, имеющий месячную ставку в 100 рублей, фактически получал только 70–80 рублей, делалось это очень просто: расписывался он в получении 100 рублей, а получал на руки только 70–80 рублей, и получающий не делал никаких попыток к протесту, заранее зная, что всякий протест будет иметь для него тяжелые последствия, и утешаясь единственно тем, что в будущем, достигнув соответствующей степени служебного положения, он тоже будет оставлять часть чужого жалованья в свою пользу. Третье – это отношение к современным политическим группировкам в Китае. Эти отношения весьма сложны и не поддаются точному определению, разбиваясь на несколько течений. Среди политических группировок пекинского чиновничества можно отметить следующие основные течения: во-первых, создание твердой власти в Пекине как правительственном центре всего Китая – сторонники такой власти разбиваются на два лагеря – чжанцзолинистов и гоминдановцев (но гоминдановцев правого крыла); во-вторых, создание на территории Китая нескольких независимых республик (это мнение последователей расширенного толкования принципа самоуправления).

Эти два мнения в равной мере присущи и купеческим кругам Пекина. Немалую роль в деле распространения того или иного мнения, как и вообще в деле выработки политических взглядов у людей зрелого возраста, играет китайская молодежь. В семьях даже самого старозаветного уклада, там, где имеется молодежь (особенно студенчество), родители охотно прислушиваются к голосу молодого поколения, считая, что их дети, получая теперь европейское образование, более способны разбираться в вопросах текущего момента. По откровенному заявлению самих отцов, они часто поддерживают материально ту или иную группировку только потому, что в этом убедили их дети; и поскольку молодежь в Пекине в данное время живет убеждениями не только правого Гоминдана, но и более правыми убеждениями, постольку и буржуазно-мещанские круги Пекина в целом придерживаются этих убеждений.

Страшное впечатление производит в настоящее время учащаяся молодежь высших учебных заведений Пекина. Большинство этой молодежи в первую очередь занимаются английским языком и очень немногие – французским и русским. Интерес, проявляемый именно к английскому языку, главным образом, определяется чисто экономическими соображениями: в Пекине, как и вообще в Китае, хороший спрос на владеющих английским языком. Однако студенты университета, состоящие на факультете английской филологии, имеют очень слабую общую подготовку и способны отвечать, что Cromwell открыл Америку.

Большинство студенчества очень мало интересуется наукой. Жизнь студентов вне стен учебного заведения проходит праздно: игра в карты, кинематограф, пение и игра на национальных инструментах и пр. Но и в этой праздной жизни, если повнимательнее к ней присмотреться, заметно влечение юных сердец к новой жизни: молодежь совсем редко и неохотно посещает театры и кино с репертуаром, воскрешающим старину; напротив, картины и пьесы из современной жизни Китая, особенно те, в которых в том или ином виде изображена борьба китайского молодого поколения за новую лучшую жизнь, пользуются колоссальным успехом, даже несмотря на слабую постановку. Ведя довольно праздную жизнь, пекинское студенчество все же отдает большую дань политическим вопросам современности, всякое событие бывает предметом долгих и оживленных споров; студенчество стремится понять современность, определить свое отношение к ней.

Показателем студенческих умственных течений может служить та литература, которая пользуется наибольшей популярностью у студенчества. Китайские классики известны очень немногим из молодого поколения, а если и известны, то весьма поверхностно. Правда, в Пекине имеется и общество, и несколько школ, поставивших целью воспитание молодежи в духе конфуцианства, но в этих школах Конфуций преподается под вполне определенным освещением, как противовес слишком радикальным уклонам молодежи на юге. Большой популярностью пользуется у китайской молодежи европейская литература по гуманитарным наукам, переведенная на китайский язык; подобным же успехом пользуется и китайская литература по обществоведению. Повести и романы, сборники рассказов, имеющие определенный идейный уклон, охотно раскупаются и читаются молодежью. Все это, по-видимому, свидетельствует о том, что молодежь настоятельно ищет ответа на волнующие ее вопросы современной жизни Китая. И все-таки в целом приходится отметить, что пекинское студенчество довольно реакционно и малоактивно; конечно, эту реакционность надо понимать относительно, а кроме того, нельзя ее распространять поголовно на все пекинское студенчество, среди которого имеются и очень сознательные и передовые элементы. Можно встретить таких студентов, которые упорно изучают русский язык, имея одну цель, чтобы по первоисточникам найти ту правду, которой они не находят в китайских книгах. Но это передовое студенчество в условиях современного Пекина не может выявить себя активно: регулярные обыски в общежитиях, слежка в школах, невозможность свободного обмена мнениями в широком масштабе – все это дает свободу более консервативным течениям и придавливает всех инакомыслящих, которым остается одно – оставить Пекин и перебраться туда, где легко дышать и жить.

Но в каких бы условиях ни находилась современная пекинская учащаяся молодежь, каковы бы ни были ее политические взгляды и убеждения, – одно бесспорно, что эта молодежь раз и навсегда порвала связь с прошлым и вполне искренне стремится к созданию новых форм и условий жизни; пусть ее теоретические знания невелики, но сила желания зато чрезмерна. Уже один тот факт, что религия (даже в обрядовых ее проявлениях) совершенно чужда молодому поколению, свидетельствует о безвозвратном отказе от прошлого. Впрочем, не только учащаяся молодежь, но и значительная масса обитателей Пекина совершенно индифферентна к вопросам религии: Конфуций и Будда для большинства – пустой звук. Вот несколько примеров. Осенью, когда празднуется дань рождения Конфуция, по распоряжению полиции дома в Пекине украшаются флагами, но если из любопытства спросить прохожего китайца о причине вывешивания флагов, то он скажет, что это ему неизвестно; если вы предположите, не в честь ли Конфуция, он ответит, что его это не касается и поэтому он не знает. Правительство еще продолжает соблюдать некоторый торжественный церемониал в честь Конфуция, но вся эта церемония мало касается широких масс, которые в ней не принимают никакого участия. Так, осенью в честь Конфуция в посвященном ему храме устраивается «торжественное моление», но какое это «торжественное моление»! Два-три десятка чиновников из министерства внутренних дел, одетые в парадные платья, отчасти напоминающие одеяния духовных лиц христианского вероисповедания, собираются в храме Конфуция; набирается с улицы два-три десятка малышей обоего пола, облекают их в соответствующие костюмы, дают им в руки свирели, искусственные ветви белого цвета, щиты и звезды и выстраивают их в две шеренги. Один из чиновников выносит из храма дощечки, посвященные Конфуцию, затем поется гимн, во время которого бьют в большой барабан и колокол. Население на этой церемонии отсутствует, а те, которые и присутствуют, приходят исключительно с целью посмотреть на церемонию; среди 200–300 присутствующих преобладают иностранцы с «кодаками» в руках. И в этот торжественный день жизнь идет своим обычным^: чередом: все заняты делом, магазины открыты, население не имеет и понятия о том, что в этот день праздник.

Вообще у массы населения довольно странное представление о праздниках. Прежде всего, по заявлению некоторых китайцев, праздник не есть явление религиозного порядка; те праздники, которые связаны с известным церемониалом, как раз не затрагивают масс, массы не участвуют в торжественных церемониях, часто даже не знают о них. В глазах населения только такие дни считаются праздничными, когда можно отдохнуть, а главное, сытно поесть; при таком взгляде на праздники вполне применима ваша пословица «у богача всегда праздник, а у бедняка и в праздник будни». У китайской бедноты насчитывается в году не более 6–7 дней, когда она позволяет себе отдохнуть и сытно поесть. Что еда играет большую роль в китайских праздниках, об этом свидетельствует появление на рынках определенных кушаний, которые по прошествии нескольких дней исчезают, чтобы затем появиться только в следующем году.

Но при полном почти отсутствии религиозных верований, в массах еще упорно продолжают сохраняться многочисленные суеверия, вера в злого духа и прочие злые и добрые таинственные силы живет в народе. Еще и сейчас, например, не редкость встретить в Пекине дома, у входа которых, на крыше, имеется зеркало; назначение его – отгонять злых духов от этого дома, так как население верит, что злой дух, имея безобразную наружность, испугается, увидев себя в зеркале, и удалится. В некоторых старозаветных семьях и по наши дни соблюдается следующий обычай: жених при встрече у своего дома невесты пускает по направлению к ней три стрелы, чтобы поразить злых духов и не допустить их проникнуть в дом. Доказательством суеверности современных китайцев служит и обилие на улицах Пекина гадальщиков; узнать свою судьбу, узнать свой счастливый день, получить совет, как избавиться от врага или неприятности, – все это делается посредством гадальщиков, взимающих копейки за свои услуги, и больше всего этих копеек несет беднота, ищущая просвета в своей тяжелой и безотрадной жизни.

Вместе с суевериями у населения Пекина упорно сохраняются и многие старые обычаи и обряды: свадебные, похоронные и т. д. Однако понемногу начинают прививаться и уживаться и новые. На улицах Пекина можно встретить великолепную свадебную процессию по всем правилам старого церемониала, но замечается и некоторый диссонанс: впереди процессии идет европейский оркестр, наигрывающий европейские вальсы и марши. Можно увидеть и другую свадебную картинку: блестящий автомобиль, внутри – невеста, одетая в европейское платье розового цвета, и шафер в цилиндре, фраке и с большим розовым бантом на груди; или: карета, убранная внутри и снаружи искусственными цветами, в которую впряжена пара мраморного цвета лошадей, внутри кареты восседают невеста и шафер, а впереди шествует европейский оркестр, причем музыканты все одеты в красные мундиры английского образца. Но теперь в Пекине довольно часто устраиваются браки без всякой церемонии и помпы; не спрашивая даже согласия родителей, молодежь сама устраивает свою новую жизнь, не считаясь ни с какими обычаями и даже нигде не регистрируясь, и эти браки бывают не хуже тех, которые устроены по всем правилам обычая и обряда.