Текст книги "Римская империя. Рассказы о повседневной жизни"

Римский город на германском рубеже

В. Дьяков

Лесистыми, покатыми холмами спускается с севера горный хребет Таунус к долинам рек Майна и широкого, серого Рейна. Здесь, в стране хаттов (теперешнем прусском Гессене), лежала в древности богатая и плодородная область небольшого германского племени маттиаков. Дубовые и буковые рощи до сих пор еще покрывают мощными гривами склоны ея возвышенностей; но в прохладных и просторных ее долинах издавна были расчищены от леса поля, и на тщательно вспаханных и удобренных мергелем нивах обильно родились лен, овес и ячмень. С незапамятных времен, когда еще никто не знал металлического оружия и люди ходили, вооруженные каменными топорами, здесь уже усердно трудилось на своих нивах население и в больших святилищах славило кормилицу Нерту – богиню земли. Но еще и другими особенными дарами наделила тот край природа: широкими пластами залегла в его долинах прекрасная цветная глина, а в горах таились серебряные жилы и целебные источники горячих и шипучих минеральных вод. «Есть у маттиаков, в Германии, горячие ключи, – писал римский натуралист Плиний. – Три дня кипит глоток такой воды в стакане и пенится, вздымаясь по его краям».

От берегов Средиземного моря, вдоль Роны, Сены и Мозеля, выбегала сюда, на Рейн, старинная торговая дорога. Уже за ¹/₂ тысячи лет до P.X. умели массилийские греки посылать по ней на север свои товары и привозили с Балтийского моря прозрачный янтарь. Давно и преемников их – римлян – манили с левого галльского берега Рейна эти привольные места. Недалеко отсюда сам Цезарь с своими легионами дважды переходил по свайным мостам через Рейн, но он не успел завладеть зарейнской страной. Здесь же бился смелый Друз, знаменитый пасынок Августа, здесь он и умер в походе (10 г. по P.X.), упав с своим конем в ущелье; в современной немецкой цитадели Майнца до сих пор показывают грандиозный каменный курган (Eigelstein), вероятно, построенный римскими солдатами в память любимого вождя. Сын его, Германик, уже крепко захватил богатый край маттиаков и строил крепости по вершинам Таунуса и по берегам его живописных рек (ок. 15 г. по P.X.). Вслед за солдатами нахлынули искать счастья римские колонисты и «легковерные галлы, гонимые нуждой» (как называет их римский историк Тацит), усеяв всю область своими приземистыми, но островерхими хуторами. В лесах загремели топоры промышленников, толпы больных потянулись со всех сторон, иногда из далекого Рима, на «Воды маттиаков» (Aquae Mattiacae – Висбаден), брать шипучие ванны под наблюдением слетевшихся сюда знаменитых врачей. Предприимчивые люди и само Римское государство так усердно принялись за разработку серебряных рудников, что однажды войска даже взбунтовались против наместника, который уж слишком усиленно гонял их на горные работы.

Но вплотную за горами на восток, в дремучей Герцинской тайге и неприступных болотах, теснились не усмиренные еще римлянами германские племена косматых и диких хаттов. Их бревенчатые избушки, обнесенные тыном, и землянки, крытые для тепла навозом, прятались в топкой чаще векового леса. В ней же затеривались их плохо вспаханные поля и громадные стада низкорослого скота. В деревянных замках-городищах, обнесенных кольцевыми валами и рвами, жили их вожди с своими дружинами удальцов, и сюда же, на широкий двор замка, спасалось в минуты опасности со своим добром и скотом все окрестное население. Смертельную ненависть питали немирные германцы к римлянам, мешавшим им выйти из их неприютного леса и захватившим кругом все наиболее удобные для поселения места. Кто не убил еще врага, не смел, по их обычаю, стричь своих длинных, косматых волос; иные же, сверх того, сами, добровольно, надевали на руки тяжелые железные обручи и ходили суровые, озлобленные, с вечно хмурым угрюмым лицом (oculis trucibus). С жестоким отчаянием отбивались они от римских нашествий, и не проходило года, чтобы разъезды их рослых, раскрашенных в желто-красный цвет воинов, вооруженных длинными пиками, не совершали, подкравшись, набега на римские промыслы и поселки, сжигая дома, угоняя скот и распиная людей на деревьях. Их жрецы и вещие жены вперед обещали им победу и добычу.

В 83 году по P.X. порочный и злой император Домициан, наскучив римским обильем и бездельем, задумал устроить на хаттов большой иоход. Под командою лучших офицеров сошлись в главную римскую крепость на Рейне Могунциакум (Майнц) из Галлии, Гельвеции и Британии наиболее надежные войска. Сам император прибыл из Рима, устало развалясь, с дорожной книгой в руках, на шелковых пышных носилках, Два легиона блестящих гвардейцев, сотни экипажей и носилок, наполненных расфранченными придворными, поэтами, вперед заготовившими хвалебные стихи, художниками, актерами, служителями и поварами, следовали за ним, сопровождаясь обозами с дворцовой кладью. Пока назначенные им полководцы загоняли далеко в глубь диких лесов немирных хаттов, громя их селения и городища, император с гвардией привольно жил в большом лагере, – «глазом даже не видав войны», раздраженно замечает римский историк Дион Кассий. На берегу речки Ниды, повыше теперешнего Франкфурта-на-Майне, до сих пор заметны следы широких земляных валов и рвов императорской ставки, в виде прямоугольника, со сторонами по ¹/₂ версты каждая. Ежемесячно справлял он здесь победный триумф над германцами, вереницами проходившими в неволю мимо его палатки («Много было среди них и просто переряженных германцами рабов», – поясняет Тацит). Преторианцы приветствовали его почетным кличем «Германик, император-победитель». Скульпторы выбивали в его честь монеты и медали с изображениями скованных женщин и надписями «покорная Германия», поэты читали свои хвалебные стихи:

 
Трижды сломил уже ты непокорство свирепого Рейна
Мира правитель державный, родины нашей отец!
……………………………………………………………………..
Стоило Рейну назвать победителя имя святое —
С неба спустилась сама ветвь золотая побед.
Десять раз кубки осушим во славу великого дела!
Мальчик, наполни живей чаши фалернским вином!
 

(Марциал)

А в ожидании его похвалы и награды неустанно трудились солдаты, укрепляя и расчищая занятую римлянами страну. Прорубались порубежные просеки в целых 150 верст длиною; строились и мостились военные дороги, возводились мосты, уложенные бревнами дамбы и плотины через болота и топи. Вдоль границы раскинулось целое ожерелье из мелких земляных укреплений, деревянных блокгаузов и деревянных же высоких сторожевых каланчей. День и ночь вкруг смоляной вехи ходили на них часовые, зорко вглядываясь в глубь прореженного леса. При малейшей тревоге вспыхивало тотчас на башне яркое пламя, мигом передавалось на соседние посты – и линия условных тревожных огоньков быстро добегала до больших каменных крепостей, второю цепью расположенных позади передовых позиций, верстах в 10 расстояния в каждую сторону. Спешно собирались отсюда когорты римской, ретийской или батавской пехоты и эскадроны (ана) легкой испанской и кельтской кавалерии и быстро поспевали по прямым. как шнур, военным дорогам к любому месту границы, навстречу показавшемуся неприятелю: они отбрасывали его опять в лес, а иногда, в отместку, сжигали пару-другую его деревень или угоняли несколько сотен голов скота.

Корабль виноторговца

К зиме, когда император проследовал обратно в Рим, две когорты «XIV победоносного Марсова легиона» (legio XIIII Gemina Martia Victrix) пришли зимовать на место покинутой императорской стоянки. Тотчас уменьшили втрое непомерно обширный прежний лагерь; быстро вырос в соседнем овраге военный кирпичный завод, в горах открылась каменоломня, а на ближнем холме стали круглый день слышаться бодрые песни и шутки солдат, и медленно поползли кверху возводимые ими каменные стены большой постоянной крепости. По вечерам же ярко пылали костры у дощатых лагерных бараков, и кучи обглоданных костей, черепков, разбитых походных котлов и винных кружек в лагерном рву остались свидетелями римских солдатских пирушек в лесу дикой еще тогда Германии, под вечной угрозой германской резни.

Через год уже угрюмо смотрели с холма прямые, зубчатые серые стены крепости Ниды, и в бойницах ее мощных четырехугольных башен появились изящные, но грозные военные машины. Целых два рва, по 2¹/₂ сажени каждый, затрудняли подход осаждающим к стенам; высокий заостренный частокол торчал еще поверх них перед двойными воротами с горбатым подъемным мостом. Как солдаты в строю, стали в строгом порядке внутри деревянные казармы и провиантские склады на целую двойную когорту, т. е. 1000 человек. Точно за командой оборотились все здания лицом к приземистому каменному «преторию» в середине – штаб-квартире, жилищу командира и в то же время последнему крайнему оплоту защитников в минуты неисходной беды. Но, думая о жизни и хлебе, не забыли также о часах отдыха и потех! Под стенами, у наиболее безопасных южных ворот, заботливо сложили из кирпича большое здание солдатских бань; а с другой стороны из-за стен выглянула круглая шапка деревянного амфитеатра. Здесь проезжие актеры и акробаты могли, следовательно, иногда оживлять своим праздничным шумом и смехом эту кучу казенных построек и казенную тусклую жизнь сотен заброшенных в дикую пущу людей. На всем поселении, как на каждом его кирпиче, каждой балке, сверкало точно оттиснутое или выжженное казенное клеймо: «XIV легион».

Сам командующий войсками Верхней Германии, легат Л. Антоний Сатурнин, торжественно совершил освящение крепости. В его присутствии у главных «преторских» ворот (porta praetoria) водрузили бронзовую статую «Непобедимого Солнца – императора», и с приветственными криками, при звуке труб и рогов прошлись мимо нее войска. До поздней ночи гремели солдатские песни и бойко торговали с своих лодок вином приезжие из Колонии Треверов (Трира) купцы. Надо же справить новые награды – золотые веночки на плечи, медали («фалеры») с изображениями Медуз, Юпитеров и пр., и розданное, не в зачет, двойное жалованье. А, может быть, уже наутро тревожная ленточка сигнальных дымков примчалась с границы – и спешно строился теперь уже хмурый гарнизон, готовясь идти отбивать внезапный набег хаттов, прослышавших о римском торжестве. А там, по возвращении отряда из первого же дела, появилось при крепости и еще одно, на этот раз уже печальное учреждение – кладбище. В версте от главных ворот, по краю юго-западной дороги, что убегала вдаль, направляясь в далекую родину – в Рецию, Галлию, Италию – быстро вырос строй надгробных каменных плит над урнами убитых и умерших от ран солдат! В фронтовой вытянутой позе, в доспехах, орденах и с грозным нилумом в руках, смотрели с плит рельефные портреты мертвецов, как бы на часах у собственной могилы. Радость и горе, жизнь и смерть сплетались так тесно друг с другом в этой чуждой и странной стране!

Длинной цепью потянулись дни кровавых набегов, погромов, побоищ, перемежаясь месяцами уныния и тоски. Даже угрюмые камни Ниды хранят до наших дней следы страшного 89 года, когда изменил обиженный Домицианом сам наместник Антоний Сатурнин и отдал на разграбление хаттам всю область до Рейна. Только внезапно наступивший ледоход спас столицу Верхней Германии – Могунциакум – от их жестокого погрома и резни. Но под фундаментом многих крепостных построек Ниды с тех пор еще и теперь лежат обугленные балки и расколотые каменные плиты – и, судя по штемпелям на кирпичах, восстановлял разбитые строения, очевидно за гибелью первого, уже другой гарнизон (XXII легион).

Ворота римской крепости в Зальцбурге

Но цепкая жизнь не сдавалась! Наоборот, скоро вдоль той же дороги на юго-запад бесстрашно возникли совсем не казенного вида постройки. То теснясь и сбиваясь кучами, то рассыпаясь в беспорядке, запестрели здесь сколоченные наскоро хижины, дощатые избушки, пестрые рогожные палатки, а то и просто шалаши, и засновало среди них совсем иное, не воинственное население. Здесь ютились солдатские жены – испанки, кельтки, пленные германки с ребятишками и своим убогим скарбом. Селились здесь же солдаты-калеки, получавшие вместе с отставкой ничтожную пенсию или клочок легионной земли и небольшое пособие из товарищеской кассы; большинство из них, впрочем, кормилось каким-нибудь нехитрым ремеслом, работая по заказам прежних товарищей. По-походному устроились тут же трактирщики, мелкие торговцы и разного рода иной, неразлучный с солдатством, вороватый люд: перехожие актеры и танцовщицы, скупщики добычи, скота и пленных, агенты крупных торговых домов, покупавшие косы германских женщин на модные тогда в Риме белокурые парики для римских дам. Убогая станица (vicus canabarum) не боялась германских погромов: сожженные хижины вновь высыпали на тех же местах, и пятна их делались даже все шире и шире, расползаясь повсюду от крепости вплоть до кладбища. Сюда же приселялись замирявшиеся германцы. Они наполняли собою все соседние деревушки и усадьбы, записывались в колоны больших императорских поместий (saltus translimitanus), старательно подражая римлянам и галлам в распашке и удобрении земли, в посадке и подрезке фруктовых деревьев и виноградной лозы. Когда не бывало набегов, полумирные германские князьки приезжали сюда с своими рослыми провожатыми – то купить втридорога каких-нибудь пестрых римских изделий, то просто погулять и покутить среди этой небрезгливой компании. Скоро уже рядом со «старым» поселком зародился и вырос поселок «новый». Рядом с прежним военным кирпичным заводом, работавшим теперь на весь военный округ, разместились частные, кирпичные же, стекольные или посудные. Здесь делали пеструю и глянцевитую глиняную утварь, кроваво-красного, черного и других цветов, старательно подражая изделиям знаменитых италийских (арретинских) и галльских мастерских. Смелые люди в погоне за быстрой наживой решались ездить отсюда с возами такой посуды, бочонками с вином, блестящими стеклянными и металлическими безделушками (а потихоньку – и с прекрасным римским стальным оружием), в самые дебри германского леса и привозили обратно германские волосы, рабов, меха, гусиный пух, янтарь и мед. Римское золото и римское вино ходко пошли в германские леса – и действовали губительнее римских мечей. Набегов с каждым годом становилось все меньше, немирные вожди встречались все реже и реже – да и то любого из них можно было всегда купить парой пригоршней римских золотых или дарованием звучного титула. Тревожные огни теперь, во II веке, уже почти не загорались на границе, и солдатский гарнизон крепости Ниды совсем изленился от безделья и тоски. Император Адриан, посетивший в своих неугомонных странствиях германские провинции, решил даже распустить половину германской армии и совсем изменить систему пограничной защиты. Земляные пограничные крепости несколько расширили и многие из них перестроили в каменные. Дозорные башни одни совсем уничтожили, иные тоже сложили из камня; но главное – в самый германский лес, вплотную к германцам, двинули теперь отряды дозорщиков, шпионов и пластунов (exploratores). Большие крепости второй линии, а вместе с тем и крепость Ниду, совсем упразднили. Здесь даже позволили населению разобрать ее стены и башни на постройку частных домов или же стен разраставшегося нового города. Затем, уволив военного губернатора, обратили Ниду в крупный областной центр всего замиренного округа Таунуса (civitas Taunensium) и дали жителям право самим выбирать себе своих властей.

Термы Колонии Треверов (Трир)

Убогая прежде станица теперь обернулась цветущим и живописным городком, величиною почти с римский город Помпеи. Шестиугольная городская стена, обдуманно и неторопливо построенная, с глубоким рвом перед нею, сползала просторным, 3‑верстным кольцом вниз по холму, к берегу речки. Весной, в половодье, льдины бились в самый фундамент ее нижних башен, бережно перенесенных сюда от прежней крепости. Три прямые военные дороги, что разбегались прежде углами от главных крепостных ворот, обратились в главные торговые улицы по 4 сажени шириною каждая, а на месте самой упраздненной крепости раскинулась широкая площадь – «форум» – с целой грудой общественных построек. Преторий перестроили в здание городской думы («курию»), с целым рядом помещений для ее канцелярий и отделов. Солдатский плац для ученья опоясался резным барьером и крытыми колоннадами: здесь теперь, раз в месяц, сходилось под надзором чиновника областное вече и ярко блестела врезанная в стену медная доска с текстом пожалованного Ниде городского права. Длинные здания казарм и военных магазинов приспособили под городские ряды и на место беспечной солдатской братии водворились в них бани, приняв за образец знаменитые термы города Augusta Treverorum (Трира): купальные бассейны с проточной водой перемежались холодильниками с ледяными душами, паровыми камерами для потения, гимнастическими залами с чудесной обстановкой в виде мраморных скамей, статуй и фонтанов. Здесь можно было зажиточному люду уютно и приятно проводить целые дни в кругу друзей и знакомых, попутно обделывая с нужными людьми текущие торговые дела.

А в самом городе, вплотную к окаймлявшим уличную мостовую (на месте наших тротуаров) сточным канавкам, теснились просторные кирпичные двух– и трехэтажные дома купцов и зажиточных ремесленников: у них и стеклянные окна, и черепитчатые крыши – совсем по «римскому образцу» (ritu romano)! Купы ветвистых фруктовых деревьев виднелись из-за каменных заборов, разделявших владения одно от другого; позади них торчали группы хозяйственных строений – погребов, амбаров и конюшен, выходивших на чистенький дворик. А дальше, в узеньких, но прямых, как струна, переулках, где еще оставались просторные, запасливо захваченные стенами пустыри, среди игрушечных полей и огородов, ютился гнездами простой рабочий люд, поближе к своим фабрикам – посудным, шерстяным и стекольным, стоявшим уже за городской стеной. И еще дальше, верстах в 2–3 от города, среди тщательно распаханных полей, садов и залитых солнцем виноградных насаждений, выделялись красивые «городские виллы» (villae urbanae) богачей. Их колонные галереи соперничали роскошью убранства с обширными светлыми залами. Мозаичными полами были устланы даже их ванные комнаты с проведенной водой. Изобретенное римлянами центральное отопление («гипокаусты») делало их удобными для жилья даже в студеную германскую зиму: нагретый воздух распространялся из центральной топки по особым глиняным трубам сразу подо всей виллой и через отдушины в полах согревал ее роскошные помещения. Здесь удобно и привольно жили главные городские воротилы, окруженные сотнями рабов и подневольных слуг, вплоть до раба-учителя, приставленного обучать господских детей. В строгой очереди выбирались из них городские правители: д у о в и р ы, нечто вроде городских голов и в то же время правителей над всей округой; д е к у р и о н ы, составлявшие при них как бы думу; э д и л ы, заведовавшие городскими постройками и порядком на улицах; они же устраивали веселые представления и пышные зрелища и травли зверей в большом, перестроенном тоже теперь, городском амфитеатре.

Уголок римской жизни, вдруг, как мираж, появившийся в пустынных и диких германских лесах! Но было одно, чем мстил первобытный лес новым покорителям: здесь люди были недолговечны, и у маленького городка было целых три больших кладбища! Кто пройдет по просторным, светлым и холодным залам современных римских музеев Трира, Майнца, Висбадена и Франкфурта, где в жуткой могильной тиши так гулко звучат шаги посетителя, того поразит количество мертвенно-серо-желтых надгробных плит. Полуразбитые и стертые, но старательно очищенные от многовековой пыли и грязи, они царят над всем, торчат из всех углов и самый музей обращают в какой-то жуткий склеп. Но подойдем поближе, всмотримся в полустертые надписи – и какой яркою жизнью, горячей волной живой мысли и горя брызнет навстречу с этих заснувших громад! «Телесфора и муж ее, родители, дочурке своей любимой (filiae dulcissimae)». Да, суров здешний климат, мало солнца, туманы и вечная сырость – и детская смертность, вероятно, была здесь весьма велика. «Юкунд, вольноотпущенник, Марка Теренция сын, скотопромышленник. Стой, путник! Прочти и узнай, как тщетна бывает злодею добыча его. Хотелось мне жить, но не выжил 30‑го года: убил меня в странствии раб, но и сам же он в быструю реку попал с похищенным стадом. Господин мой поставил мне памятник этот». В самом деле, привольно могли здесь жить крупные городские владельцы, распоряжаясь покорными рабами и вольноотпущенниками и великодушно ставя памятники по погибшим: но каково то было мелкому, бродячему, иногда, как видим, зависимому купцу? Сколько еще таких кровавых драм бывало в пустынных оврагах и лесах германской страны! «Азелион, военный трибун, командир конного отряда, начальник военных мастеров». Их много-много, безвестных и скромных солдат и офицеров, погибших в кровавых набегах и погромах. От иных и костей не нашли: «Марк Целий, – значится на одном раннем памятнике, – убит в Варовой битве. Пусть положат сюда, коль найдут, его кости».

Суровая жизнь и вечная опасность вели к суровым, беспросветным мыслям, и плохо верилось в прочность установившегося житья. В здешнем мире, казалось, нет правды и твердого счастья – и люди искали их в мире ином, в суеверных обрядах и в болезненной вере в полуведомых и странных богов. Ни один земледелец не забывал на своем участке поставить колонну, увенчанную статуей Юпитера – Гигантоборца. Великий бог с чертами не то сирийского Ваала, не то кельтского бога Солнца повергает и давит своей всепобедной колесницей косматого гиганта-германца. Другие, особенно солдаты, собирались на служение персидскому солнечному богу Митре. В потайных полутемных пещерах-святилищах (их в Ниде найдено целых три) стояли громадные каменные плиты с изображением этого вечно юного бога, вонзающего кинжал в спину могучего быка. Галльские друиды, германские кудесники и пророчицы бродили среди простого народа и поддерживали темные верования прежних лет. И люди, так хорошо подражавшие внешне римлянам, рядом с Марсом и Меркурием ставили в своих божницах Водана и Доннара, вооруженного могучим молотком; чтили кельтскую лошадиную богиню Эпону, Росмерту, богов-целителей Грануса и Сирону, Церкунна с оленьими рогами, еще какое-то трехголовое чудовищное божество. Крестьяне и солдаты даже римскую капитолийскую троицу: Юпитера, Юнону и Минерву, официальных богов Римского государства, подменили какими-то тремя «рожаницами» – прародительницами (Matronae) и усердно ставили им по римскому обычаю каменные алтари. Везде среди этого пестрого населения, под внешностью, напоминавшей цивилизованных римлян, скрывался истинно полупервобытный, напуганный дикой природой человек.

Надгробие Марка Целия

И надо сказать, его страхи и жуткия ожидания оправдались! Уже к концу II века из таинственной чащи германского леса выдвинулись в поисках земли и добычи новые племена алеманнов и франков, и вновь зашевелились смирившиеся было хатты. Одновременно с тем поднялись забитые крепостные крестьяне и стали устраивать погромы грознее германских. Вновь задвигались по границам римские отряды, лихорадочно воздвигались новые крепости, копались порубежные валы и рвы, а в иных местах воздвигались сплошные частоколы и каменные стены в десятки верст длиною. Арвальские братья вновь замолились в Риме «о благоденствии, победе и возвращении» (pro salute et victoria et reditu) ушедшего на войну с германцами императора (напр. Каракаллы в 213 г.).

Быстро пустела зарейнская страна, и только крепкие стены города Ниды спасали его от совместных иногда нашествий германцев и крестьян. Обугленные бревна, разбросанное оружие и человеческие кости, открытые теперь при раскопках под развалинами многих римских крепостей Таунуса (напр. Niederbieber, близ Кобленца), свидетельствуют, как кроваво кончали свое существование последние оплоты римлян за Рейном. И серым туманом расползались из германского леса все новые и новые толпы германских крестьян-поселенцев.

Мы не знаем, как погибла Нида. Известно лишь, что около 250 года все римские войска были стянуты на левую сторону Рейна, и была заброшена захиревшая и разгромленная область маттиаков. Покинутые и разбитые, остались лежать пустые развалины Ниды, застилаясь понемногу густыми слоями мха и пыли. Они надолго схоронились в землю, чуждые и ненужные среди этой опять крестьянской страны, где купец появлялся лишь редким гостем и где для торговли ему достаточно было простой холщовой палатки.