Текст книги "Архив еврейской истории. Том 14"

Четвертый день процесса был посвящен выступлениям представителей сторон, и говоривший около трех часов Морис Гарсон доказывал, что необходимых средств на учет векселей ни у кого из членов преступного сообщества не было. «Ваши предшественники ошиблись, – убеждал адвокат присяжных. – Они оправдали мошенников, потому что их увлекли речи Моро-Джиаффери и Кампинчи, которые призывали оправдательным приговором дать пощечину советской власти. Этой ошибки вы, конечно, не повторите». На протяжении всей его речи Торрес «аккомпанировал» Гарсону своей мимикой: «одобрительно качал головой, потирал руки, подмигивал присяжным, выражал в своем лице то умиление, то почтение, то некую внутреннюю скорбь, то негодование». Сам он, почти не касаясь фигуры подсудимого, тоже рассуждал о необходимости очистить дело «шайки шантажистов» от всяких политических симпатий и антипатий. «Ваш приговор, господа присяжные, – внушал им Торрес, – должен показать подлинное лицо Франции, беспристрастное и справедливое. Судьба Альшица нас не интересует, нам нужен принципиальный приговор». Но, посчитав его речь «грубой и низкопробной рекламой советской власти», репортер «Возрождения» замечал, что Торрес явно переборщил: «забыл о чувстве меры, вкусе, приличиях, элементарной добросовестности», оказав тем самым медвежью услугу своим клиентам[450]450
  Л[юбимов] Л. Векселя Савелия Литвинова. Непристойная речь Анри Торреса. Сегодня речи защиты и приговор // Возрождение. 1932. № 2579.24 июня; см. также: В[акар] Н. П. Векселя Савелия Литвинова. Процесс Я. Л. Альшица // Последние новости. 1932. № 4111. 24 июня.


[Закрыть].

Пятый день суда начался с дополнительного осмотра присяжными злополучных векселей и оглашения телеграммы из Берлина, в которой Савелий Литвинов категорически опровергал показания Розенфельда, уверяя, будто никогда не посещал его контору и ни лично, ни через третье лицо не связывался с ним. Затем выступил прокурор Годель[451]451
  Годель Жан Мари Луи Жозеф (Gaudel Jean Marie Louis Joseph; 1875–1937) – заместитель генерального прокурора и генеральный адвокат в Париже (1928–1936).


[Закрыть], который был краток:

Векселя подложны. Альшиц виновен. Присяжные на предыдущем процессе ошиблись. Нынешние присяжные вольны в своем решении, – они не должны повторить той же ошибки. Франция справедлива ко всем – это не суд над советской властью. Литвинов и прочие – мошенники[452]452
  Л[юбимов] Л. Звонкая пощечина большевикам. Векселя Литвинова вторично признаны подлинными. Альшиц оправдан // Возрождение. 1932. № 2580. 25 июня. Далее цитируется без отсылок.


[Закрыть].

Но столь определенная констатация вызвала протест Моро-Джиаффери, который, перебив Годеля, бросил ему:

Господин прокурор, я не могу этого допустить. Вы оскорбляете правосудие. Вы оспариваете приговор, вынесенный присяжными. Этим вы сеете анархию. Неужели советские принципы проникли и во французский суд? Но, что хуже всего, вы позволяете себе назвать оправданных «мошенниками».

Вслед за прокурором суд заслушал речи защитников, но если Долинер ограничился лишь изложением роли своего подзащитного в рассматриваемом деле, то Моро-Джиаффери разразился страстной речью, вполне соответствовавшей его взрывному корсиканскому темпераменту, которая продолжалась три с половиной часа без перерыва. «Вас призывают, господа присяжные, – говорил Моро-Джиаффери, – вынести приговор, который явится порицанием приговору ваших предшественников. Вас призывают тем самым осмеять французское правосудие и дать повод самим же большевикам заявить, что оно бессмысленно…» Адвокат напоминал, что ни на одной из пяти фотографий, предъявленных Розенфельду, тот не узнал Савелия: «Как он мог не узнать человека, беседовавшего с ним несколько часов? Если Розенфельд рассказывает правду об этом свидании, то спрашивается, Литвинов ли был у него? Не стал ли доктор Розенфельд жертвой провокации?»

Альшиц отказался от последнего слова, и председатель зачитал присяжным пятнадцать вопросов относительно подлинности векселей и виновности подсудимого в подлоге и мошенничестве. Удалившись в совещательную комнату, присяжные отсутствовали сорок минут и, вернувшись, огласили свой вердикт: «На все вопросы мы ответили отрицательно». Председатель суда объявил взволнованному Альшицу, что он свободен, и, низко поклонившись присяжным, оправданный банкир торопливо покинул зал, а представители гражданского истца вновь потребовали, чтобы векселя были оставлены под секвестром, так как процесс в коммерческом суде еще не закончен. Но, признав их подлинными, суд после недолгого совещания огласил свое решение: «Ходатайство о секвестре отклонить. Векселя вернуть законным владельцам»[453]453
  В[акар] Н. П. Альшиц оправдан // Последние новости. 1932. № 4112. 25 июня.


[Закрыть]. Кассационная инстанция оставила 9 декабря жалобу поверенного торгпредства без последствий, и Максим Литвинов, возвращавшийся из Женевы через Берлин, якобы просил «некоторых лиц» повлиять на брата с целью убедить Иоффе и компанию пойти на уступки, но принять Савелия, который пытался-де встретиться с ним, категорически отказался[454]454
  А. Г. Литвиновские векселя // Возрождение. 1932. № 2768. 28 дек.


[Закрыть].

Уже в конце апреля 1933 года Довгалевский посетил директора политического департамента МИД Франции для вручения ему краткой «памятной записки», подробной справки по делу и копии обвинительного заключения, которое было «крайне неблагоприятно для С. Литвинова и его сообщников»[455]455
  Москва – Берлин. Т. 3. С. 20.


[Закрыть]. В упомянутой справке говорилось, что следствие «проверило пункт за пунктом все утверждения обвиняемых, которые были признаны лживыми». Таким образом, имел место «грубый подлог, в котором главным козырем злоумышленников был именно тот факт, что векселя систематически носили имя, принадлежащее члену правительства СССР», и мошенники были уверены, что Москва «заплатит во избежание скандала». И, хотя «не только следователь и прокуратура Сены, но также и Камера предания суду и Генеральная прокуратура были убеждены, что дело идет о подлоге и мошеннических проделках», процесс над Литвиновым и его компаньонами был превращен защитой в «политический митинг», а «фаланга русских эмигрантов и перебежчиков», дефилируя перед судом присяжных, обвиняла большевиков «во всех возможных преступлениях и во всех смертных грехах». В итоге «мошенников» оправдали, берлинское торгпредство оказалось жертвой «жульнического сговора своего бывшего доверенного», а вопрос о «недействительности векселей… остался открытым»[456]456
  Там же. С. 21–24.


[Закрыть]. На замечание Довгалевского, что французское правосудие уже многократно доказывало свою «предвзятость» по отношению к СССР в споре о векселях, директор политического департамента неожиданно ободрил полпреда: «МИД имеет возможность проявить интерес к этому делу»[457]457
  Там же. С. 20.


[Закрыть].

Рассмотрение претензий Лютц-Блонделя и Иоффе, требовавшего 2 млн франков в счет возмещения своих «убытков», ибо возбуждением уголовного дела торгпредство затянуло-де выплату по векселям на пять лет, и встречного иска торгпредства в коммерческом суде департамента Сена началось 8 мая 1933 года. Интересы торгпредства защищали Грубер, Торрес и Гарсон, держателей векселей – Моро-Джиаффери, Долинер, Стросс и три новых адвоката[458]458
  См.: Иск к большевикам в 26 миллионов. Литвиновские векселя в коммерческом суде // Возрождение. 1933. № 2898. 9 мая; Иск к парижскому торгпредству // Там же. № 2905. 16 мая; № 2919. 30 мая; Векселя Савелия Литвинова // Последние новости. № 4430. 9 мая; № 4437. 16 мая; № 4444. 23 мая; № 4451. 30 мая.


[Закрыть]. Хотя очередное разбирательство затянулось до поздней осени, 27 ноября заместитель торгпреда С. А. Мурадян[459]459
  Мурадян Степан Артемьевич (Муродян, Мурадянц Степан Арутюнович; 1896–1938) – член РСДРП(б) с 1917 года; заместитель торгпреда СССР во Франции (1933–1935); торгпред СССР в Чехословакии (1935–1936); приговорен к пяти годам заключения (1937), которое отбывал на прииске «Полярный» треста «Дальстрой»; арестован (23.02.1938), расстрелян (28.08.1938).


[Закрыть] известил Москву: «Дело разрешено в нашу пользу, векселя признаны ничтожными»[460]460
  Москва – Берлин. Т. 3. С. 27; см. также: «Вчера коммерческий суд отказал в иске истцам» (Векселя Литвинова // Возрождение. 1933. № 3101. 28 нояб.).


[Закрыть].

Но Иоффе и компания не сдались и подали апелляционную жалобу, к рассмотрению которой приступили только 24 января 1935 года: со стороны истцов выступали неизменные Моро-Джиаффери и Долинер, от торгпредства – Торрес, Гарсон и Грубер[461]461
  См.: Векселя Литвинова // Там же. 1935. № 3530.1 февр.; Векселя Литвинова.
  Палата отклонила иск // Там же. № 3558. 1 марта.


[Закрыть]. На этот раз управились всего за месяц, и уже 28 февраля новый парижский торгпред Дволайцкий уведомил Москву: «Процесс о фальшивых векселях Савелия нами сегодня выигран в апелляционном суде. Едва ли мошенники пойдут в кассационные инстанции»[462]462
  Москва – Берлин. Т. 3. С. 105.


[Закрыть]. Поэтому, информируя 2 марта заведующего секретариатом Сталина, А. Н. Поскребышева[463]463
  Поскребышев Александр Николаевич (1891–1965) – член РСДРП(б) с 1917 года; заведующий секретным отделом и особым сектором ЦК ВКП(б), секретариатом И. В. Сталина (1934–1952).


[Закрыть], «для контроля» Политбюро, что «дело о фальшивых векселях Савелия Литвинова» можно считать «окончательно выигранным», довольный Крестинский резюмировал:

Правда, у противников остается еще возможность подать жалобу в кассационный суд, но это дело безнадежное, так как кассационный суд может отменить решение лишь при наличии серьезных формальных нарушений, и наши противники вряд ли станут тратиться на кассационную жалобу[464]464
  Москва – Берлин. Т. 3. С. 105–106.


[Закрыть].

Почти все советские работники, причастные к многолетней тяжбе по «делу С. Л.», в том числе Аренс, Бегге, Дволайцкий, Коцюбинский, Крестинский, Мурадян, Озерский, Пятаков, Стомоняков, Хинчук, Членов, Элиава и другие, были расстреляны в период Большого террора. Довгалевский не дожил до сталинских репрессий, и они лишь чудом не задели Максима Литвинова, скончавшегося в 1951 году. Уцелели невозвращенцы – Беседовский, Зеленский, Рапопорт, а участники вексельной аферы, Иоффе и Альшиц, погибли в нацистских лагерях смерти: первого депортировали в Освенцим, второго – в Майданек. Что касается дальнейшей судьбы Литвинова-младшего, то о ней, увы, неизвестно. «Ты всегда верил в чудо, в кривую, которая, действительно, как всегда, вывозила», – написал ему некогда старший брат. Вывезла ли «кривая» Савелия, когда почти вся Европа оказалась под фашистской пятой? Успел ли он с семьей бежать за океан или погиб в газовой камере? Вычеркнув любимого брата из памяти, Максим Литвинов никогда не рассказывал о нем даже своим детям…

Евреи Восточной Европы глазами американского художника: реконтекстуализация книги Джозефа Пеннелла «The Jew at Home»[465]465
  Исследование было проведено в рамках программы стипендий Исследовательского центра Частного учреждения культуры «Еврейский музей и Центр толерантности» (Москва) при финансовой поддержке А. И. Клячина.


[Закрыть]
Н. С. Аграновский

Книга американского графика Джозефа Пеннелла «The Jew at Ноше» («Еврей у себя дома»; 1892)[466]466
  1-е издание (британское) – The Jew at Home: Impressions of a Summer and Autumn Spent with Him in Russia and Austria. London: William Heinemann, 1892; 2-е издание (американское) – The Jew at Home: Impressions of a Summer and Autumn Spent with him. New York: D. Appleton & Company, 1892.


[Закрыть], суммировавшая его впечатления от четырехмесячной поездки по австрийской Галиции, Царству Польскому и Юго-Западному краю Российской империи как основным областям расселения восточноевропейских евреев, представляет интерес сразу с нескольких точек зрения. Во-первых, этот текст служит документом, иллюстрирующим целый комплекс проблем различных областей: от еврейской этнографии до взаимоотношений Российской империи, США и Великобритании в 1880-1890-х годах. Во-вторых, книга Пеннелла является первым в англоязычном мире травелогом, посвященным непосредственно восточноевропейским евреям, и едва ли не самым резонансным в те годы текстом о «еврейском вопросе», имевшем большое значение по обе стороны Атлантики. В-третьих, сочинение Пеннелла фиксирует достаточно редкий прецедент работы в Российской империи художника из США. Наконец, результаты этой работы – иллюстрации к «The Jew at Ноше» (26 уличных сцен, портретов и зарисовок) – представляют собой одну из первых репрезентаций евреев в американском искусстве. Важным свидетельством они оказываются и для российской культуры, почти не отобразившей высылку евреев из Москвы в 1890–1891 годах.

Однако при всей примечательности книги Пеннелла исследовательская литература в подавляющем большинстве случаев упоминает ее не из-за этих качеств, а исключительно как образец антисемитского сочинения.

Так, президент Американского еврейского исторического общества определил «The Jew at Ноше» как книгу, «пропитанную враждебностью и алармизмом»[467]467
  Goodman А. V. Address of the President II American Jewish Historical Quarterly. 1972. Vol. 62, № l.P. 65.


[Закрыть]. Крупнейший исследователь еврейского искусства США Мэтью Бейгелл назвал Пеннелла «знаменитым графиком и антисемитом»[468]468
  Baigell M. Max Weber s Jewish Paintings // American Jewish History. 2000. Vol. 88, № 3. P. 351.


[Закрыть], а его сочинение – «одной из наиболее одиозных книг, источающих ненависть к евреям»[469]469
  Baigell M. The Implacable Urge to Defame: Cartoon Jews in the American Press, 1877–1935. Syracuse, New York, 2017. P. 124.


[Закрыть]. Ширер Уэст, известная британская историк культуры fin de siecle, охарактеризовала суждения Пеннелла как «уничижительно расистские»[470]470
  West Sh. The Construction of Racial Type: Caricature, Ethnography, and Jewish Physiognomy in Fin-de-Siecle Melodrama // Nineteenth Century Theatre; Amherst, Mass. Vol. 21, № 1 (Summer 1993). P. 13. При этом необходимо отметить, что анализ текста Пеннелла в этой работе представляется наиболее взвешенным, поскольку учитывает синхронные книге культурные процессы (в частности, только здесь указывается на тягу популярной культуры того времени к экзотической этнографии – в том числе еврейской).


[Закрыть]. Не менее суровую оценку дала и другая исследовательница: «Книга была, по существу, в большей степени автопортретом, чем реальной фиксацией поездки – портретом, показавшим художника упорствующим расистом (bigot)»[471]471
  Stetz М. D. Facing the Late Victorians: Portraits of Writers and Artists from the Mark Samuels Lasner Collection. Newark: University of Delaware Press, 2007. P. 90.


[Закрыть]. Наконец, основоположник изучения репрезентации евреев в культуре США Оскар Хэндлин именно сочинение Пеннелла назвал редким исключением из общего духа юдофилии американских публикаций конца XIX века[472]472
  Handlin O. American Views of the Jew at the Opening of the Twentieth Century // Publications of the American Jewish Historical Society. 1951. Vol. 40, № 4. P. 324.


[Закрыть] (притом что среди текстов того же периода существовали очевидно более негативные по отношению к евреям)[473]473
  Например, вышедшая в «Harper’s New Monthly Magazine» вскоре после «The Jew at Home» статья «The Russian and his Jew», написанная Полтни Бигелоу и проиллюстрированная Фредериком Ремингтоном (Bigelow Р. The Russian and his Jew // Harper’s New Monthly Magazine. 1893. Vol. 88. P. 603–614). «Приглаженная» журналистская стилистика этого текста, очевидно, делает его риторику допустимой в глазах исследователей (во всяком случае, в ряде антисемитских сочинений этот текст упоминается редко и никак не выделяется). Однако, если отвлечься от стиля и разбирать конкретику аргументов, позиция Бигелоу по «еврейскому вопросу» оказывается гораздо более жесткой, чем у Пеннелла. Не оставляет сомнений в характере отношения Бигелоу и Ремингтона к евреям их переписка. В 1893 году, когда готовилась упомянутая статья, Ремингтон писал Бигелоу, упрекая того в недостаточной критичности: «Тебе не за что хвалить еврея. У меня есть пара винчестеров, и когда начнется резня (massacring), о которой ты говоришь, я не упущу возможности ими воспользоваться и того, чего я хочу. Евреи, краснокожие, китайцы, итальянцы, гунны – сор мира, который я ненавижу» (Truettner W. Н., NemerovA. More Bark than Bite: Thoughts on the Traditional – and Not Very Historical – Approach to Western Art // The Journal of Arizona History. 1992. Vol. 33, № 3. P. 321). He менее нетерпимой была и статья Голдвина Смита 1891 года: Smith G. New Light on the Jewish Question // The North American Review. 1891. Vol. 153, № 417. P. 129–143. Однако антисемитским памфлетом называли именно книгу Пеннелла.


[Закрыть].

Основания для такого, сугубо критического, восприятия книги Пеннелла, без сомнения, существуют – ряд высказанных в тексте суждений о евреях сегодня является совершенно неприемлемым. Однако современники Пеннелла оценивали книгу различно, а главное – практически никто не упрекал автора в искажении фактов. Это создает парадоксальную ситуацию: штамп антисемитского (и тем самым – необъективного) текста получила книга, построенная на достоверной фиксации действительности. Цель настоящей статьи – разрешить это противоречие, показав за счет возвращения книги Пеннелла в синхронные контексты (исторический, литературный и художественный) ее исходное значение, механику воздействия на читателя и причины последующего неприятия критиками и исследователями. Понимание этих реалий поможет получить мотивированную оценку книги и вернуть ее текст и иллюстрации в научный оборот как сложные, но значимые свидетельства.

Начать необходимо с обстоятельств создания «The Jew at Ноше».

Выходец из среды филадельфийских квакеров, где искусство не считалось достойным занятием, Джозеф Пеннелл (1857–1926) вынужден был получать художественное образование в вечерней школе, днем занимаясь торговлей углем[474]474
  Наиболее рельефно ранняя биография художника передана в: Young М. Sh. The Remarkable Joseph Pennell // American Art Journal. 1970. Vol. 2, № 1. P. 81–91.


[Закрыть]. Попав в Пенсильванскую академию изящных искусств[475]475
  Старейшее учреждение художественного образования в США.


[Закрыть] только к 22 годам, он, однако, сразу же начал сотрудничать с журналами и участвовать в крупнейших выставках, а вскоре открыл собственную студию. В непростом характере художника склонность к авантюрам, эксцентрике и резкость суждений сочетались с исключительной работоспособностью и умением легко устанавливать профессиональные контакты. Большое влияние на его биографию (и историю создания «The Jew at Ноше») оказала женитьба: Элизабет Роббинс (Ил. I[476]476
  Джозеф Пеннелл. Элизабет Роббинс Пеннелл. 1885 год. Библиотека Конгресса, Вашингтон. URL: https://www.loc.gov/pictures/item/2004677409/ (дата обращения: 07.03.2024). Поместить весь иллюстративный материал в настоящей публикации не представляется возможным, часть изображений доступна по ссылкам на электронные ресурсы.


[Закрыть]), писательница и энтузиастка велоспорта, стала спутницей Пеннелла в многочисленных совместных путешествиях и развила в нем амбиции литератора и художественного критика (например, именно он открыл публике талант Обри Бердслея[477]477
  Этот текст Пеннелла был известен и даже опубликован в России: Бердслей О. В., РоссР., Симонс А., Пеннелл Д. Обри Бердслей. М.: Скорпион, 1912.


[Закрыть]).

В 1884 году Пеннелл получил определивший многое в его жизни заказ от журнала «The Century» на иллюстрирование статей об архитектуре городов Европы. Он осел в Лондоне и стал частью круга художников (и писателей), куда входили Уильям Моррис, Джон Сарджент, а главное – Джеймс Уистлер, кумир нового поколения американских графиков (Ил. 2[478]478
  Джеймс Макнейл Уистлер. Джозеф Пеннелл (эскиз). 1896 год. Библиотека Конгресса, Вашингтон. URL: https://www.loc.gov/pictures/resource/cph.3bl9697/ (дата обращения: 07.03.2024).


[Закрыть]). Непосредственным учителем Уистлер для Пеннелла не стал, однако оказал сильнейшее влияние на его манеру, что хорошо заметно и в рисунках из «The Jew at Ноше». К моменту создания книги Пеннелл постоянно жил в Лондоне уже семь лет, а также регулярно предпринимал масштабные велосипедные путешествия по континентальной Европе, публикуя травелоги.

Именно с такой поездки началась история «The Jew at Ноше». Весной 1891 года Пеннелл с женой отправились в очередной велотур, чтобы познакомиться с культурой восточноевропейских цыган. Этот момент представляется важным для понимания тогдашних позиций художника по расовому вопросу. Интересом к цыганам (рома) Пеннелл проникся еще в Америке благодаря знаменитому этнографу Чарльзу Лиланду (у Лиланда Пеннелл познакомился и со своей будущей женой Элизабет Роббинс, приходившейся тому племянницей). Цыганский колорит настолько привлекал влюбленных, что в письмах Пеннелл называл Элизабет Miri Dye[479]479
  Pennell Е. R. The Life and Letters of Joseph Pennell: 2 vols. Boston: Little, Brown, and Company, 1929. Vol. 1. P. 95.


[Закрыть] («мать моя»; художник ошибочно считал, что это означает «моя женщина»)[480]480
  Ibid. P. 76–77.


[Закрыть], а свадебное путешествие должно было пройти с цыганским табором[481]481
  Ibid. Р. 114.


[Закрыть]. Цыгане были типичными «другими», причем им можно было предъявить те же «обвинения», которые тогда предъявляли и восточноевропейским евреям: обособленность, нежелание интегрироваться в окружающее общество и заниматься физическим трудом. Однако, как писала жена художника,

…цыгане не вызывали у Пеннелла неприязни. Он видел изумительные линии, формы и цвет в заплатанных прокопченных палатках, особые типажи. Не считавшийся в [журнале] «The Century» мастером в изображении фигур, он воссоздавал характеры [цыган] с той же удивительной точностью, с какой десятью годами позже переносил на бумагу евреев Брод и Бердичева[482]482
  Ibid. Р. 72.


[Закрыть].

Собственно, здесь проступает характер интереса Пеннелла: как и многих художников конца XIX века, его привлекала экзотика. Цыгане и евреи (Роббинс ставит их в один ряд) оказывались новым изводом популярной ориентальной эстетики.

Эта мотивация видна и в самой истории появления «The Jew at Ноте». Делая остановку в ходе своего «цыганствования» (как называла поездку Элизабет), супруги случайно столкнулись в Берлине с журналистом Харольдом Фредериком, который направлялся в Российскую империю писать о евреях и «не мог говорить ни о чем ином». Тогда эта тема Пеннелла не заинтересовала, однако вскоре ситуация изменилась:

Мы вновь столкнулись с Фредериком в Вене, и снова разговор зашел о евреях, но с той разницей, что незадолго до этого в Карлсбаде[483]483
  Яркость облика евреев, приезжавших на отдых в Карлсбад, впечатляла многих. В 1886 году соотечественник Пеннелла писал: «Еврей здесь узнается издалека по длинным развевающимся одеждам, дополненным глубоко сдвинутой на затылок шляпой. Эти одежды сообщают носящему и значительность и вес – в полном соответствии с его серьезным лицом. Евреи в Карлсбаде привлекательны, и людской поток, движущийся к источникам, много потерял бы от их отсутствия» (Bouton /. В. Roundabout to Moscow, an Epicurean Journey. New York: D. Appleton and Co., 1887. P. 182–183). Курорт Карлсбад (ныне Карловы Вары) был популярен у зажиточных хасидов, в том числе у хасидских цадиков, регулярно приезжавших «на воды». Их экзотическая внешность особенно сильно выделялась на фоне толпы европейских отдыхающих.


[Закрыть] Пеннелл открыл для себя евреев Восточной Европы и делал зарисовки – их длиннополых кафтанов, широких шляп, закрученных штопором прядей над ушами и неухоженных бород; таких евреев он никогда раньше не видел[484]484
  Pennell Е. R. The Life and Letters… Vol. 1. P. 235.


[Закрыть].

Фредерик позже напишет: «Я говорил мистеру Пеннеллу о потрясающей живописности Киева и чудовищном, невообразимом убожестве Бердичева. Это разожгло в нем желание увидеть оба города»[485]485
  Frederic H. The Correspondence of Harold Frederic I Ed. by G. E. Fortenberry, S. Garner, R. H. Woodward. Vol. I. Fort Worth: Texas Christian University Press, 1977. P. 293.


[Закрыть]. Фредерик уехал в Москву вскоре после встречи в Вене, Пеннелл же отправился чуть позже и по иному маршруту – через Австрию и Польшу в Юго-Западный край.

Так буквально одновременно начали создаваться две книги: «The New Exodus» Фредерика и «The Jew at Ноше» Пеннелла, оказавшиеся совершенно полярными и в предпосылках, и в выводах, и в прагматике.

Фредерик, в отличие от Пеннелла, направлялся в Российскую империю не из любопытства, а как корреспондент «Нью-Йорк тайме»[486]486
  Путевые впечатления Фредерика были впервые опубликованы в этой газете. Пеннелл также опубликовал свои заметки в периодическом издании («The Illustrated London News»), однако, в отличие от Фредерика, который писал по поручению газеты, предложил их туда уже после завершения поездки. Отметим также, что «The Illustrated London News» специализировалась именно на иллюстрированных этнографических заметках.


[Закрыть]. Однако за этой поездкой стояло не только редакторское задание. Командировка оплачивалась еврейской общиной США и должна была стать элементом борьбы за равноправие единоверцев в Российской империи[487]487
  Cohen N. W. An American Jew at the Paris Peace Conference // Essays on Jewish Life and Thought I Ed. by J. Blau. New York: Columbia University Press, 1959. P. 159–160.


[Закрыть].

Дискриминационное давление на евреев резко усилилось в царствование Александра III. В 1881–1882 годах по югу Российской империи прокатились погромы, спровоцированные слухами о причастности евреев к убийству Александра II. После этого в так называемых «Майских правилах» 1882 года были ужесточены старые запреты: евреи не могли селиться в сельской местности, владеть землей, а также вести торговлю по воскресеньям и в христианские праздники. Введенные меры привели к массовой эмиграции в США (с промежуточной остановкой в Англии), и это превратило внутреннюю политику Российской империи по «еврейскому вопросу» в основную проблему российско-американских межгосударственных отношений[488]488
  Подробнейшее изложение истории «еврейского вопроса» во взаимоотношениях Российской империи и США см.: Журавлева В. И. Понимание России в США: Образы и мифы (1881–1914). М., 2012. С. 90–148.


[Закрыть].

В Америке общественная реакция на эти события поначалу была достаточно однозначной. В крупных городах прошли протесты против репрессий в отношении евреев. Поддержка российских евреев в начале 1880-х годов была широкой еще и потому, что количество таких иммигрантов в это время еще не ощущалось как проблема. Но к моменту поездки Пеннелла и Фредерика ситуация стала меняться. Так, если в 1820 году еврейское население США составляло около 5 тысяч человек, а в середине XIX века – примерно 50 тысяч (причем в основном это были немецкие, то есть достаточно европеизированные евреи)[489]489
  Appel J. J. Jews in American Caricature: 1820–1914 // American Jewish History. 1981. Vol. 71, № l.P. 108.


[Закрыть], то только с 1881 по 1889 год в Америку переехало без малого 140 тысяч евреев[490]490
  Dobkowski M. N. The Tarnished Dream: the Basis of American anti-Semitism. Westport, 1979. P. 146.


[Закрыть], среди которых выходцы из Российской империи составляли подавляющее большинство. Далее темпы иммиграции только нарастали, причем возникли конфликты между старыми и новыми переселенцами. Число евреев в городах восточного побережья росло так быстро, что к концу 1880-х годов американцы начали опасаться их влияния на выборы. Это привело к постепенной корректировке риторики от гуманизма к прагматизму, однако базовый постулат о США как стране равноправия и цивилизации, противостоящей варварству и дискриминации, сохранялся. Таков был общий фон, на котором создавались книги Фредерика и Пеннелла.

Непосредственные обстоятельства, легшие в основу обоих текстов, были запущены царским указом от 28 марта 1891 года, обязывавшим всех евреев-ремесленников (а позже и отставных солдат) покинуть Москву. Совокупно высылка растянулась более чем на год, однако созданная указом ситуация заставляла евреев продавать имущество за бесценок (при этом даже билет до места прописки в черте оседлости депортируемый должен был оплачивать сам)[491]491
  «Какая царит паника среди евреев, – с горечью писал жене Леонид Осипович Пастернак 15 апреля 1892 года. – Каждый наготове подняться с места, где он жил с семьей. И куда они денутся, все эти несчастные! Скверно, скверно! Вчера, например, я столкнулся с Левитаном у Поленовых, и вот мы полдня почти прошлялись по городу и все пели одну и ту же заунывную ноту об исключительном положении евреев» (цит. по: Лобовская М. А. Путеводитель по еврейской Москве // Москва еврейская. М.: Дом еврейской книги, 2003. С. 40). Левитан, заметим, тоже попал под высылку.


[Закрыть]. Не успевших уложиться в срок помещали в пересыльную тюрьму и этапировали в кандалах, а распродавшие имущество сутками жили на вокзалах в ожидании поездов; депортации не прекращались и в суровые морозы. Не меньшие проблемы ожидали московских евреев и в пунктах прибытия, уже страдавших от перенаселенности и бедности.

Понимая, что эти события вызовут новую волну иммиграции (а уже в 1891 году в Америке начали создавать комитеты для приема высланных из Москвы), США реагировали на государственном уровне: два комиссара, Джон Вебер и Уолтер Кемпстер, были посланы правительством в Российскую империю, чтобы «сообщить о фактах, инициирующих миграцию в США»[492]492
  Perhnann М. Arnold White, Baron Hirsch’s Emissary // Proceedings of the American Academy for Jewish Research. 1979. Vol. 46/47. P. 473.


[Закрыть]. Одновременно по поручению благотворителя барона Мориса де Гирша, организатора обширной программы помощи еврейским беженцам, изучать положение евреев в Российской империи отправился британский журналист Арнольд Уайт. Фредерик же являлся наблюдателем со стороны еврейской общины США, рассматривавшей его свидетельства как оценку ситуации с еврейских позиций[493]493
  Об этом позже вспоминал один из лидеров еврейской общины США Оскар Штаус. См.: Paxson F. L. Under Four Administrations, from Cleveland to Taft. Recollections of Oscar S. Straus. Boston and New York: Houghton Mifflin company, 1922. P. 107.


[Закрыть], а их публикация в «Нью-Йорк тайме» должна была способствовать формированию толерантности к новым иммигрантам. Наконец, Пеннелл также фактически оказывался хроникером московских событий – проведя осень 1891 года в Юго-Западном крае, он наблюдал результаты высылки[494]494
  Это наделяет книги Фредерика и Пеннелла дополнительной ценностью: в синхронной российской литературе нам известен только один текст об изгнании евреев из Москвы в 1891 году – «Из дневника Неплюйского обывателя» С. С. Вермеля. (Еврейская библиотека: историко-литературный сборник / издание А. Е. Ландау. Т. 9. СПб.: Тип. Вульфа, 1901. С. 229–286).


[Закрыть], но уже как противник еврейской иммиграции.

Следует отметить, что отношение к проблеме оказалось разным даже среди членов указанных комиссий: так, Уайт, хотя и действовал по поручению барона Гирша, был сторонником ограничения еврейской миграции и критиковал Фредерика за юдофилию. Тот, в свою очередь, обвинил Уайта в чрезмерном доверии к заявлениям Священного Синода[495]495
  Запомним эту позицию Уайта; ниже мы еще вернемся к его фигуре.


[Закрыть]. Отчет Вебера и Кемпстера был полон историй бесчеловечного отношения к евреям и показывал, что эмиграция в США была для них вопросом выживания, но хотя авторы были потрясены увиденным и призывали к давлению на Александра III, они заключали, что США следует ввести въездные квоты во избежание внутренних конфликтов. Поддержка миграционных барьеров, таким образом, вполне сочеталась с сочувствием к евреям и отнюдь не означала антисемитизма. Борьба мнений также развернулась внутри американского еврейского сообщества[496]496
  См., напр.: PanitzE. In Defense of the Jewish Immigrant (1891–1924) // American Jewish Historical Quarterly. 1965. Vol. 55, № 1. P. 57.


[Закрыть]. Наконец, в США существовал и альтернативный взгляд на проблему, оправдывавший действия российского правительства.

Таким образом, статьи (Ил. З[497]497
  «The Jew at Home» в виде отдельных статей см. в: The Illustrated London News. 1891. Vol. 99, № 2747. 12 Dec. P. 765. URL: https://archive.org/details/sim_illustra ted-london-news_1891-12-12_99_2747/page/nll/ (дата обращения: 07.03.2024).


[Закрыть]), а затем и два издания книги Пеннелла вышли в момент принятия решений о еврейской иммиграции в США на государственном уровне. Оспаривая проеврейские выводы американских комиссий, они становились аргументом в общественной дискуссии и вызвали широкий резонанс. Самого Пеннелла это, судя по всему, не смущало: гордившийся отличием своего мнения от общепринятых взглядов, художник с удовлетворением отмечал, что книга «разбудила Иудею»[498]498
  Pennell J. The Adventures of an Illustrator. Boston: Little, Brown & Company, 1925. P. 236.


[Закрыть] (то есть спровоцировала бурную реакцию евреев в Англии и США). Вероятно, популярность (пусть и скандальная) приносила еще и денежную выгоду, тогда как юдофильская книга Фредерика известности не получила и продавалась плохо[499]499
  Frederic EL, Morace R. A. Arthur Warrens and Robert Sherard’s Interviews with Harold Frederic // American Literary Realism, 1870–1910. 1978. Vol. 11, № 1. P. 67–68.


[Закрыть]. Таким образом, момент публикации и роль в политической дискуссии были первыми причинами неприятия книги и причисления Пеннелла к антисемитам.

Художник, однако, отрицал подобные обвинения, настойчиво указывая, что его сочинение представляет собой исключительно фиксацию фактов, а потому не может иметь идеологической окраски.