Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

В конце июня модели опроса убедили Гринспена, что Никсону придется столкнуться с Уоллесом напрямую, хотя он советовал своему боссу не допускать этого. 4 июля Гринспен порекомендовал Никсону сделать заявления, которые «были бы достаточно громкими, чтобы последователи Джорджа Уоллеса их услышали, но при этом защитили нас от обвинений в искажениях»⁵⁷. «Я предлагаю вместо того, чтобы следовать примеру Джорджа (которого Ричард Никсон никогда не мог превзойти), превратить упрощенчество Уоллеса в “дилетантство”, – писал Гринспен в другой записке, через три дня. – Хотя местный подход шерифа, “стучащего по головам”, может показаться эмоционально удовлетворительным решением для любого конкретного беспорядка, он не принесет спокойствия на улицы страны. Это не позволит хозяйкам ходить по магазинам, не оглядываясь через плечо»⁵⁸.

На следующей неделе Бьюкенен захватил результаты опросов Гринспена. В записке от 13 июля 1968 года он сосредоточился непосредственно на тактической дилемме Никсона: должен ли тот сделать акцент на центральных районах, пытаясь украсть голоса у демократов, или ему нужно пытаться забрать голоса у Уоллеса? Умеренные советники Никсона одобрили первый вариант, не в последнюю очередь потому, что еврейские и афроамериканские избиратели, судя по цифрам, Никсона практически не поддерживали. Но Бьюкенен интерпретировал данные опроса совершенно по-другому. «Все эти бесконечные разговоры, что Никсон проиграет, если он не получит голоса негров или евреев, – куча дерьма», – сказал он. Ссылаясь на противодействие Голдуотера закону о гражданских правах, Бьюкенен заявил, что «с 1964 года поколение негров потеряно для республиканцев» и «распускание слюней над израильским лобби тоже ничего не принесет». Эти избиратели имеют значение не потому, что Никсону нужны их голоса, а по другой простой причине: «…виноватый истеблишмент предоставил негритянским ораторам доступ к общественным средствам массовой информации, а евреи контролируют эти СМИ. Мы не хотим противодействовать таким людям – они могут нанести нам ущерб. Но это не наши избиратели; и если мы пойдем за ними, то проиграем, пытаясь догнать исчезающую радугу. Нашим избирательным большинством являются ирландские, итальянские, польские католики больших городов, белые протестанты Юга и Среднего Запада, а также сельская Америка». Бьюкенен посоветовал Никсону то же, что он нередко советовал раньше, умоляя кандидата больше прислушиваться к Гринспену. «Жизненно важно, – настаивал Бьюкенен, – чтобы Алану Гринспену было поручено проанализировать результаты наших опросов». Очевидно, Бьюкенен не сомневался в поддержке со стороны Гринспена.

Утром, после того как он послал свою записку, Бьюкенен отправился с Гринспеном на встречу с кандидатом⁵⁹. Вместе с несколькими другими членами штаба Никсона они сели на небольшой зафрахтованный самолет и полетели на восток над Лонг-Айлендом. Приземлившись в Ист-Хэмптонском аэропорту, они пересели на несколько ожидавших их машин и поехали к Монтауку. В конце извилистой грунтовой дороги их ждало бунгало на вершине холма, которое охраняла пара людей Секретной службы с рациями и в солнцезащитных очках, тогда как другие агенты патрулировали сосновые леса вокруг дома. Посетителей провели на застекленную веранду с потрясающим видом на океан.

Никсон вошел, сел в кресло и оперся ногами о кофейный столик. Он открыл собрание, установив правило: никаких разговоров о кандидатах на пост вице-президента. Затем Никсон проанализировал перспективы своей кампании. В неудачной попытке стать президентом в 1960 году он собрал 96 % голосов республиканцев, и на этот раз ему нужно будет выступить не хуже. Но после похорон Кинга, прошедших тремя месяцами ранее, число голосов, поданных за Уоллеса, среди республиканцев выросло с 2 до 8 %. Никсон потерял в два раза больше республиканцев, чем он мог себе позволить, а Уоллес тем временем продолжал красть и независимых избирателей, в которых также нуждался Никсон. В частности, сторонники Уоллеса в Калифорнии, похоже, были близки к победе в штате. И если Никсон ничего не сделает для сдерживания Уоллеса, он столкнется с катастрофой.

Никсон обошел полукруг советников, около дюжины человек, расположившихся на длинных диванах. Каждый из них несколько минут рассуждал на тему о том, как привлечь на свою сторону избирателей Уоллеса. Как позже выразился спичрайтер Никсона Ричард Уэйлен, интеллектуальные избиратели хотели знать, что кандидат думал по политическим вопросам, но низший средний класс пригородов интересовался тем, какова позиция кандидата относительно морали. Однако если Никсон собирался показать свои чувства, ему пришлось бы отбросить высокомерное самообладание и правительственная пресса немедленно осудила бы его. Нелегко было найти выход из столь затруднительного положения.

Почувствовав себя расстроенным и загнанным в угол, Никсон разразился потоком брани. Черные были против него. Евреи были против него. Он горько проклинал весь мир, и на какое-то время его советники замолкли, чтобы позволить кандидату выпустить пар. Для большинства мужчин, собравшихся вокруг него, в этой вспышке не было ничего особенно шокирующего. «Слушайте, это было очень напряженное время; похоже, что парень взорвался… Ну так что?» – позже пожимал плечами Бьюкенен⁶⁰. Но годы спустя Гринспен, вспоминая эту встречу, преподнес ее как поворотный момент в своих отношениях с кандидатом. «Я увидел ту сторону Никсона, которая страшно меня расстроила, – сказал он. – Я знал его месяцами, работал с ним месяцами, и я никогда не слышал, чтобы из его рта вылетело бранное слово. Он всегда был в костюме, очень умный консервативный юрист из Южной Калифорнии. А тут я увидел парня, ругающегося словами, которых я не слышал, даже работая в музыкальном бизнесе. И я сказал себе: “Боже мой, это Джекил и Хайд”»⁶¹. Как говорит Гринспен, встреча в Монтауке повлияла на его решение не идти работать в администрацию после выборов. «С того дня я чувствовал себя очень неловко, и у меня не было ни малейшего желания продолжать, – сказал он⁶². – Это меня так беспокоило, что после выборов, получив приглашение присоединиться к штату Белого дома, я сказал: “Нет, я предпочитаю вернуться к своей работе”»⁶³.

Выступление Никсона в воскресенье в Монтауке было, несомненно, печальным. Гринспен был либертарианцем, эгалитарным инстинктивным противником социальных предрассудков всех типов; ему было нелегко принять никсоновскую паранойю. Но идея о том, что Гринспен принципиально решил дистанцироваться от Никсона, ошибочна. Он был совершенно счастлив работать в тесном контакте с Бьюкененом, который вряд ли являлся источником расово всеобъемлющих взглядов, но его опрос подтвердил теорию, согласно которой обращение к этническим белым могло быть эффективным. Более того, отнюдь не отстраняясь от кандидата в течение нескольких недель после Монтаука, Гринспен удвоил свои усилия по обеспечению его избрания.

В начале августа 1968 года Никсон прилетел на Майами-Бич на конференцию республиканцев. Для телезрителей обстановка в отеле Fontainebleau, возможно, выглядела смутно знакомой – именно здесь Джеймс Бонд обманул смерть в фильме «Голдфингер»⁶⁴. Оперативники Никсона поселили своего кандидата в соседнем Hilton, заняв четыре этажа и забаррикадировав коридоры «куриными» проволочными ограждениями, покрытыми плакатами кампании. Стараниями Бьюкенена Гринспена втиснули в номер Hilton, который занимал еще один сотрудник. Он бродил по коридорам с моделями опроса под рукой, готовый помочь, когда это потребуется. В какой-то момент Кэтрин Эйкхофф прилетела из Нью-Йорка, чтобы отдать ему последние распечатки с IBM 1130.

Отказавшись обсуждать претендентов на пост вице-президента в Монтауке, кандидат объявил о своем выборе на съезде. Никсон сам являлся роботизированным участником кампании – один из республиканцев назвал его «ходячей коробкой схем», – и он был слишком не уверен в себе, чтобы выдвинуть человека, который мог бы его затмить. Тем не менее выбор Никсона определил бледные заголовки.

– Я хотел бы сказать вам пару слов, – обращался один тележурналист к ничего не подозревающим пешеходам после того, как имя кандидата в вице-президенты было объявлено. – А вы объясните мне, что они означают. Слова: Спиро Агнью.

– Это какая-то болезнь, – сказал один человек.

– Это какое-то яйцо, – рискнул другой.

– Грек, которому принадлежит кораблестроительная фирма, – заявил третий.

Сам кандидат в вице-президенты не сомкнул глаз. «Спиро Агнью, – признался Спиро Т. Агнью, – не является словом, широко употребимым в быту»⁶⁵. The Washington Post назвал выбор Никсоном Агнью, «возможно, самым эксцентричным политическим назначением, примерно, как римский император Калигула сделал своего коня консулом»⁶⁶.

Гринспен был среди тех, кто сожалел об этом выборе Никсона. Он выступал за героя правых, губернатора Калифорнии Рональда Рейгана. Но Гринспен слишком любил политику, чтобы отказаться от нее, и он понимал, что ему следует мягко продвигать свой консерватизм. Через десять дней после конференции 18 августа о нем впервые написали газеты, и его профиль не всем понравился. Обозреватель газеты Washington Post Хобарт Роуэн прошерстил все объективистские писания Гринспена, цитируя строки, которые показывали его далеким от мейнстрима Америки. «Вся структура антимонопольных законов в этой стране – это мешанина экономической иррациональности и невежества». «В отсутствие золотого стандарта нет способа защитить сбережения от конфискации через инфляцию». «Государство всеобщего благосостояния – это не более чем механизм, с помощью которого правительства конфискуют богатство продуктивных членов общества». Роуэн привел эти цитаты одну за другой, без комментариев, за исключением финального аккорда: «Странно обнаружить человека несколько правее МакКинли в качестве ключевого экономического советника нового Никсона. Или нет?»⁶⁷

Через несколько дней после того, как в Post появился этот профиль, пришел черед демократов провести конференцию об аналогичном назначении. В преддверии беспорядков зал заседаний Чикаго окружили ограждениями из колючей проволоки высотой в семь футов; пуленепробиваемые листы металла закрывали промежутки между колоннами у входа в холл. Но этого было недостаточно. В течение трех дней и трех ночей бунтовщики издевались над полицией, выкрикивая непристойные лозунги. Спровоцированные охранники махали дубинками и использовали слезоточивый газ против демонстрантов, весьма шокировав фотографов и журналистов⁶⁸. Человек Никсона в Чикаго, молодой конгрессмен по имени Дональд Рамсфелд, комментировал происходящее под окном отеля. «Они ломают кости! О мой бог, посмотрите на это!» – прокричал он политическому директору Никсона по телефону⁶⁹.

Никсон был в восторге. Многим демократам из рабочего класса мятежники представлялись избалованными детьми, которые уклонились от призыва в армию, пробрались в колледж и теперь отправились в Чикаго, чтобы выкрикивать ругательства перед носом у тех самых правоохранителей, которые их защищали. С точки зрения обитателей общежитий в небольших фабричных городах, таких как Уоррен, Мичиган – где один из опросов обнаружил, что только 4 % домохозяйств считают, что полиция действовала «слишком грубо», – такое потакание заслужило несколько хороших тумаков; если это то, к чему пришла Демократическая партия, они не хотели иметь с ней ничего общего⁷⁰. Опросы общественного мнения быстро зарегистрировали эффект Чикаго – модель Townsend-Greenspan показала, что Хьюберт Хамфри набрал только 11 голосов выборщиков против 461 голоса за Никсона после конференции⁷¹. Годом ранее, когда Гринспен побывал у Никсона в юридической фирме Rose, ученые мужи едва признавали, что республиканцы сделали попытку вернуть Белый дом. Теперь Гринспен оказался в водовороте кампании, которая претендовала на внушительную победу.

На следующий день после того, как демократы завершили свою конференцию, Гринспен представил обзор политического ландшафта. В другой записке к DC – кодовое имя Никсона – он продумал его путь на протяжении президентской гонки, вспомнив предыдущий президентский забег в 1960 году. Тогда противник Никсона Джон Кеннеди призвал «ускоряющуюся Америку продвигаться вперед к Новым рубежам», – вспоминал Гринспен. Но теперь национальные настроения изменились. «Опросы свидетельствуют, что стране не хотелось бы ничего иного, как вернуться в спокойную, “скучную” среду 1950-х годов». Учитывая настроение нации, мягкий и неприметный Спиро Агнью был верным выбором для поста вице-президента, и, по мнению Гринспена, «харизма и оптимизм могут быть сильно обесцененными политическими активами». Никсон позиционировал себя мудро, как человек, который мог вернуть страну в нужное русло. «Замечательная работа РН во время Республиканской конвенции была достаточно эффективной и показала его образцом стабильности, согласованности и лидерства», – говорилось в меморандуме⁷².

Гринспен прошел большой путь от своих первых записок предыдущего лета. Тогда он фантазировал о «возвращении к истинному либерализму». Теперь он льстил боссу и интерпретировал для него опросы. В то время как Айн Рэнд осенью 1964 года призывала Барри Голдуотера отстаивать либертарианские принципы, Гринспен теперь подчеркивал, что, парируя нападки демократов, Никсон не должен «намекать оппозиции на существование особого интереса к законодательству о социальном обеспечении»⁷³. Политика доминировала в мышлении Гринспена; бо́льшая часть его меморандума была посвящена позиционированию Никсона между Хамфри и Уоллесом и разработке стратегии того, как Никсон мог бы осуществлять «косметические» сдвиги в своей позиции, которые касались бы «акцентов, а не содержания». В середине сентября Гринспен зашел так далеко, что предупредил Никсона о политических рисках конкретных предложений по сокращению государственных расходов⁷⁴. Он больше не был идеологом, которого воображал Хобарт Роуэн.

Тем не менее Гринспену предстояло усвоить еще один урок. Незадолго до Дня выборов репортер процитировал его, сказав, что Никсон «хотел бы получить немного больше безработицы в краткосрочной перспективе» ради сохранения более низкой инфляции. Это, несомненно, отразило мнение Гринспена: его критика «Новых рубежей» основывалась на убеждении, что демократы пытаются слишком сильно снизить уровень безработицы, – глупость, которая воспламенит инфляцию и приведет к неудаче на своих собственных условиях. Верный своей новой политической личности и предав прежнюю, рэндианскую, Гринспен быстро отказался от цитаты, настаивая на том, что его слова вырвали из контекста⁷⁵. Но ущерб уже был нанесен. Хамфри использовал свое открытие, чтобы обвинить Никсона в том, что он согласился на меньшее, чем «полная» занятость. Люди Никсона обратились к Артуру Бернсу, профессору Гринспена из Колумбийского университета, чтобы тот выкинул своего ученика за борт. «Я могу сказать категорически, – заявил Бернс в Washington Post, – что это не отражает позицию г-на Никсона. Наш мир не примет ничего, кроме политики полной занятости»⁷⁶.

Хамфри сравнялся с Никсоном в преддверии Дня выборов. Результаты гонки были слишком неопределенными в течение большей части вечера после завершения опросов. Никсон поднялся с постели в пижаме примерно в девять часов следующего утра в отеле на Манхэттене⁷⁷. Включив телевизор, он обнаружил, что подсчеты называют его победителем гонки; хотя голоса избирателей разделились примерно поровну, он одержал решительную победу в коллегии выборщиков. Американский народ, четыре года назад сплотившийся вокруг Линдона Джонсона, отрекся от него.

Никсон разместил свою штаб-квартиру в отеле Pierre в Нью-Йорке – месте свадебного приема Гринспена 16 годами ранее. Кэтрин Хепберн, Кирк Дуглас и греческая королевская чета были среди его постояльцев, а Никсон переехал в номер огромных размеров с камином, большими французскими зеркалами и офисом с обеденным столом под фруктовыми деревьями⁷⁸. Два банкетных зала с хрустальными люстрами были преобразованы в брифинг-рум и рабочие места для прессы; и в знак того, что сокращение бюджета не обязательно стояло во главе повестки дня Никсона, оплата всего этого легла на плечи федеральных налогоплательщиков⁷⁹. Между тем помощники Никсона занялись решением главного текущего вопроса: кому какая должность достанется в новой администрации.

В дни после победы начальник штаба кампании отправил специального помощника, чтобы узнать о предпочтениях ключевых советников, и выяснил следующее. Билл Сафир, один из спичрайтеров кампании, хотел получить должность в аппарате президента: «Он вполне готов продать свой бизнес, чтобы занять такую должность», – сообщил помощник. Марти Андерсон, один из либертарианцев Гринспена, был готов покинуть Колумбийский университет: «Очень доволен перспективой роли в исследованиях в Белом доме», – отмечалось в записке помощника. Так и было далее по списку – каждый помощник кампании был нетерпеливее другого в предоставлении своих услуг. Единственным исключением было первое имя в примечании помощника. По его словам, Алан Гринспен «в основном не заинтересован в позициях в правительстве, за исключением, как он выразился, одной или двух, упоминать которые было бы самонадеянным для него. Таким образом, я считаю, что он имеет в виду должности секретаря Казначейства или директора Бюро бюджета»⁸⁰. Первое предположение было верным. Оглядываясь назад на этот период, Кэтрин Эйкхофф вспоминает, что Гринспен тайно стремился к неменьшей роли, чем роль секретаря Казначейства.

Какими бы ни были его опасения по поводу Никсона, Гринспен хотел работать на него. Но он не собирался хвататься за любую должность; его жизнь в Нью-Йорке была слишком прибыльной и насыщенной. Гринспен занимался консультациями с 32 лет. Теперь, спустя десять лет, он был счастлив заняться активной деятельностью во время кампании, но не собирался становиться винтиком в бюрократическом аппарате правительства. Люди Никсона, со своей стороны, не были уверены в Гринспене до такой степени, чтобы поставить его на одну из лучших должностей. В последнее время Гринспен давал кампании лояльные политические советы; но его раннее либертарианство не было забыто, и его оправданные нападки на полную занятость являлись весьма болезненными. Хотя он самоотверженно трудился, чтобы превратиться в политика, Гринспен начал свое обращение немного позже; и Никсон никогда так и не стал полностью доверять ему. Это был урок, который позже Гринспен воспринял близко к сердцу, когда преуспел в Вашингтоне.

Глава 7
Ничегонеделанье

20 января 1969 года Ричард Никсон принял присягу в павильоне в восточном крыле Капитолия. Хотя он был во многом анти-Кеннеди – задумчивый и подозрительный, а не уверенный и солнечный, – его экономическое послание повторяло риторику «Новых рубежей». Глядя вниз на толпу перед ним, Никсон восхвалял необычайное процветание Америки: «Никто никогда не был так близок к достижению справедливого и изобильного общества», – воскликнул он и подтвердил свою веру в «тонкую настройку», обещая, что Америка «наконец-то научится управлять современной экономикой, чтобы обеспечить ее дальнейший рост». В ситуации, когда экономика Америки устойчиво росла 96 месяцев подряд, а безработица увеличилась всего лишь на 3,3 %, у толпы были все основания разделять оптимизм нового президента. Уровень жизни повышался; индекс фондового рынка за десятилетие более чем удвоился. Что могло пойти не так? Правительство разрабатывало программу плавного роста экономики. Доллар не колебался, потому что был привязан к золоту. Процентные ставки двигались в узком диапазоне и сдерживались регулированием.

Пока Никсон осуществлял свою счастливую подачу, давние сомнения Гринспена о «Новых рубежах» приближались к моменту прозрения. Весной 1968 года инфляция превысила 4 % впервые со времен Корейской войны, и к моменту инаугурационной речи как финансовая, так и денежно-кредитная политика были соответственно скорректированы. Публичные расходы ограничили, поскольку последний бюджет Линдона Джонсона фактически привел к профициту, и Федеральная резервная система начала повышать процентные ставки¹. Это двойное ужесточение могло бы стать причиной замешательства и в лучшие времена, но сейчас имелся особый повод для волнений. Впервые за взрослую жизнь Гринспена компании и домохозяйства имели значительные займы: общий запас частного долга, который составлял 52 % ВВП в 1945 году, к тому времени, когда Никсон занял свой пост, удвоился до 107 %². Поскольку процентные ставки увеличивались, рост платежей по огромному долгу нанес американцам удар с одной стороны. Более низкие доходы из-за жестких бюджетов и медленного роста ударили бы их с другой.

Консалтинговая работа Гринспена всё чаще ориентировалась на финансовые фирмы, что давало ему представление об уязвимости экономики. Иногда он появлялся на нью-йоркских ланчах, организуемых первым поколением хедж-фондов, многие из которых заимствовали деньги для вложения в возникавшие на каждом шагу паевые фонды, в названиях которых присутствовали такие слова, как «данные» или постфикс «-оника». Когда фондовый рынок начал падать вскоре после инаугурации Никсона, многие из тех, с кем он обедал, продали свои последние рубашки, динамичная эпоха 60-х закончилась. Во время поездок на Западное побережье на заседания Совета Trans-World Гринспен мог видеть, что ссудно-кредитная индустрия тоже столкнулась с кризисом. По мере роста процентных ставок сберегательным и кредитным ассоциациям (S & Ls) требовалось конкурировать с высокодоходными облигациями для привлечения депозитов. Но им было запрещено платить вкладчикам больше, как банкам, перед которыми стояли так называемые «правительственные ограничения» на суммы процентов, которые они могли бы заплатить. S & L были ослаблены правительством³. В результате объем депозитов в S & L начал падать, что связало руки кредиторам, таким как Trans-World⁴. Они предоставили долгосрочные ипотечные займы покупателям жилья и не могли окупить свои деньги до тех пор, пока ипотечные кредиты созревали. Но вкладчики, которые финансировали эти ипотечные кредиты, собирались забрать свои деньги.

Радостное одобрение Никсоном «Новых рубежей» прояснило, что он проигнорирует полученный во время избирательной кампании совет Гринспена о свободе предпринимательства. Но это стало ошибкой, что доказало бедствие, начавшееся в сберегательной и кредитной отраслях. Стремление «Новых рубежей» к достижению полной занятости привело к росту инфляции и рыночных процентных ставок, что означало, что S & Ls пришлось платить вкладчикам более высокую ставку или столкнуться с катастрофической потерей финансирования. Но ограничения процентных ставок не позволили корректировать S & Ls: правительство сначала столкнуло отрасль с угрозой инфляции, а затем помешало адаптироваться к ней. Даже архитекторы «Новых рубежей» были потрясены этими диспропорциями. В 1970 году будущий лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин, ветеран Совета экономических советников Кеннеди, опубликовал критику расходов по правилу Q[19]19
  Распоряжение Совета управляющих ФРС, определяющее «потолок» процентных ставок, по которым банки могут осуществлять выплаты по сберегательным вкладам и срочным депозитам. – Прим. перев.


[Закрыть]. Он призвал к отказу от регулирования⁵.

К концу срока пребывания Никсона на своем посту стоимость решения президента игнорировать Гринспена стала болезненно очевидной. Последний, со своей стороны, пережил метаморфозу, превратившись из лояльного помощника Никсона в его неумолимого критика.

Несмотря на неопределенность, царившую в экономике в начале 1969 года, Гринспен впечатляюще преуспевал. В то время Barron’s напечатал необычайно длинное и уважительное интервью с ним под заголовком «Мировой философ» (Worldly Philosopher), которое занимало более семи страниц⁶. «Философ» как раз недавно добавил к своей коллекции второе членство в совете, став директором Standard Prudential United – финансовой компании, базирующейся в Нью-Йорке. Между тем Гринспен также сохранил свое место на Нью-Йоркской товарной бирже, а в 1969 году занял место президента Национальной ассоциации бизнес-экономистов. Он создал совместное предприятие со Standard & Poor’s (S & P), которое позволило Townsend-Greenspan использовать для программ прогнозирования современный компьютер S & P; Кэтрин Эйкхофф работала в S & P с полуночи до четырех утра, поддерживая себя пончиками и кофе⁷. Совместное предприятие помогло ей в дальнейшем, после Гринспена, укрепить отношения с ее будущим мужем – владельцем джазового бара по имени Джим Смит. Он закрывал свое заведение в четыре часа ночи и шел прогуляться, чтобы пригласить Кэтрин на завтрак. Это также привело к тому, что материнская компания S & P предложила 80 % своих акций Townsend-Greenspan⁸. Но Гринспен не собирался отказываться от независимости, какое бы богатство ему ни обещали взамен.

Гринспен известил команду Никсона, что заинтересован в сотрудничестве с ними на условиях неполного рабочего дня. Он вызвался выступить в качестве директора переходного бюджета на период до инаугурации; и еще одна возможность у него появилась вскоре после того, как Никсон перебрался в Белый дом. Игнорируя своих министров обороны, новый президент учредил комиссию для рассмотрения вопроса о прекращении воинской повинности – у него не было времени для экономики laissez-faire, но либертарианская позиция по проекту могла принести победу при голосовании. Руководство комиссии пришло к Марти Андерсону, который с помощью Гринспена составил оригинальную предвыборную записку Никсону о прекращении обязательной военной службы; Андерсон теперь попросил своего старого друга поработать в комиссии. Приглашение было принято из-за еще одного выбора Андерсона. В комиссию также предстояло войти Милтону Фридману – дерзкому чикагскому экономисту, за чьими работами Гринспен внимательно следил.

Экономика просто становилась имперской дисциплиной, и комиссия по проекту оказалась предвестником будущего. Воинская обязанность часто обсуждалась в политических терминах: станет ли волонтерская армия в подавляющем большинстве черной? Не окажется ли она склонной противостоять гражданскому надзору? Воинская повинность также анализировалась с военной точки зрения: возможно ли, что добровольцы будут сражаться эффективнее тех, кого призвали вопреки их желанию? Размышляя об идеях, разработанных Андерсоном и отделом отмены комиссии, Фридман и Гринспен перевели весь спор в экономическую плоскость. Выбрав поле, на котором можно было сражаться, они внесли свой вклад в работу председателя комиссии, открыто выступавшего за призыв на военную службу⁹. Нападки экономистов основывались прежде всего на двух аргументах. Во-первых, призыв вынуждал определенную группу молодых мужчин с непропорционально низкими доходами трудиться на правительство за заработную плату ниже рыночной. Это было эквивалентно «скрытому налогу» – принудительному сбору с призывников, который не учитывался в федеральном бюджете. Действительно, данный налог на призывников был в три раза выше, чем ставка, выплачиваемая гражданскими лицами; по сути, призывники несли тяжелую нагрузку, чтобы все остальные могли иметь армию по дешевке, что являлось скандально регрессивным переводом доходов. Основываясь на этом первом аргументе, экономисты утверждали, что поскольку истинные затраты на военный труд были закрыты, военные планировщики злоупотребляли рабочей силой и искажали национальный рынок труда. Большое количество дешевых призывников притупило стимул Пентагона освободить их от низкоквалифицированных работ, которые могли бы быть механизированы. Национальная экономика платила за то, что трудовые ресурсы тратились впустую.

Однажды армия обратилась к генералу Уильяму Уэстморленду, известному бывшему командующему во Вьетнаме, чтобы тот высказался в пользу проекта. Стремясь заставить замолчать экономистов по поводу скрытых налогов и искажений на рынке труда, Уэстморленд, усмехнувшись, заметил, что не хотел бы командовать армией наемников. «Генерал, вы бы предпочли командовать армией рабов?» – поинтересовался Милтон Фридман. Уэстморленд поднялся и сказал: «Мне не нравится слышать, что наших патриотов-призывников называют рабами». «А мне не нравится слышать, как наших патриотов-добровольцев называют наемниками, – возразил Фридман. А затем продолжил: – Если они – наемники, тогда я, сэр, наемный профессор, и вы, сэр, наемный генерал; нас обслуживают наемные врачи, мы используем наемного адвоката и покупаем мясо у наемного мясника»¹⁰.

«Ни один из врагов никогда не был столь грозным для генерала Уэстморленда, как маленький старый Милтон Фридман», – позже с наслаждением вспоминал Гринспен.

Однако несмотря на то, что Гринспен был доволен Фридманом, он не собирался подражать ему¹¹. Когда один член комиссии забеспокоился, что страна никогда не найдет достаточно добровольцев, чтобы заполнить места призывников, ответ Гринспена был осторожно вежлив. «Я уверен, что вооруженные силы могут нанять любое разумное количество служащих, повысив зарплату», – заверил он своего собеседника перед тем, как сменить тему¹². Спустя годы, вспоминая работу в комиссии, Гринспен предположил, что он мог быть мягким, потому что Фридман был непреклонен: «Мы предоставили всё Милтону, потому что если у вас есть гаубица, зачем вам полицейский пистолет?»¹³ Но правда заключалась в том, что Гринспен изменился. Он был менее предан идеологии, чем в годы своего увлечения постулатами Айн Рэнд, и более заинтересован в том, чтобы ладить с другими брокерами от власти. Кроме того, какую бы резкость он ни проявлял, излагая аргументы на бумаге, у Гринспена осталась доля застенчивости его юности. Он не любил напрямую противоречить людям.

Утром 21 февраля 1970 года члены комиссии вошли в Белый дом, чтобы представить свой окончательный отчет президенту. Затворы камер защелкали, когда президент сел в центре большого шестиугольного конференц-зала кабинета министров и буднично заговорил с работниками комиссии, из которых выделялся Гринспен¹⁴. В эпоху кричаще ярких пиджаков и огромных лацканов он выглядел как человек, застрявший в прошлом: на нем был темный костюм с неизменно узкими лацканами. И тем не менее Гринспен формировал будущее. Несмотря на трудности в работе комиссии, его сторонники выиграли спор; менее чем за три года он помог перевести идею добровольческих вооруженных сил с машинописных страниц агитационной кампании на переплетенные листы доклада, который теперь лежал перед президентом. Примерно через 18 месяцев Конгресс принял законодательство, основанное на выводах комиссии, и Никсон подписал его на церемонии в Овальном кабинете¹⁵. Последний призыв в армию прошел в декабре 1972 года. Бремя, которое несли молодые люди Америки, наконец-то было снято.