Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

Пока Гринспен работал над военным проектом, экономика крутилась. К сентябрю 1969 года инфляция выросла до годового уровня в 5,7 %, а уровень безработицы подскочил до 4 % против 3,3 % в январе. New York Times напомнила читателям, что всплеск безработицы стал «самым резким со времени президентской кампании 1960 года». Смысл сравнения не смутил Никсона, который считал, что слабая экономика стоила ему провала на выборах в 1960 году.

Незадолго до Дня труда в 1969 году Гринспен и Милтон Фридман приняли участие в «мозговом штурме», организованном Полом МакКракеном, председателем Совета экономических консультантов Никсона¹⁶. Причиной встречи стало повышение инфляции. Нестабильные цены, по общему мнению участников, обострили социальную обстановку; одни граждане страдали больше других, формируя «широко распространенное мнение о неравных преимуществах в обществе». Необходимо было исправить положение, но не в духе «Новых рубежей» – нормативного режима, регулирующего уровень заработной платы и цен, который только слегка сглаживал симптомы; предстояло разобраться с основными причинами ценового давления. Превышение спроса было одной стороной проблемы, из-за этого ФРС повышала процентные ставки, и требовалась бюджетная дисциплина. Но другая сторона инфляционной головоломки заключалась в запасах – если бы правительственные меры были менее обременительными, производители могли бы свободнее расширять выпуск товаров, снимая давление с цен. Гринспен и его коллеги выделили области, в которых дерегулирование представлялось наиболее перспективным, в том числе правило Q по процентным ставкам депозитов.

К сожалению для экономистов, логика их мозгового штурма не впечатлила Никсона. Верный беспечной риторике своей инаугурационной речи, президент хотел, чтобы экономика создавала рабочие места, и не желал задумываться об инфляционных последствиях. Действительно, далекий от того, чтобы согласиться с экономистами в необходимости денежной дисциплины, Никсон планировал способы заставить ФРС ослабить контроль. В октябре 1969 года президент объявил, что председатель ФРС Уильям МакКесни Мартин покинет свой пост, когда в январе следующего года его срок закончится. Место Мартина должен был занять Артур Бернс – старый профессор Гринспена из Колумбийского университета.

Нетрудно было понять, почему Никсон решил обратиться к нему. Президент полагал, что Мартин лишил его президентства в 1960 году, повышая процентные ставки до выборов; если бы ничего не было сделано, чтобы остановить его сейчас, Мартин повторил бы этот трюк, замедлив рост экономики перед объявлением о переизбрании Никсона в 1972 году. Напротив, Бернсу удалось представить себя Никсону в качестве надежного союзника. Хотя он был консерватором, непримиримым к инфляции, профессор доказал свою лояльность Никсону во время кампании 1968 года, публично назвав ерундой высказывание Гринспена о том, что для снижения инфляции может потребоваться более высокий уровень безработицы.

Чтобы убедиться, что Бернс понял, чего от него ожидали, Никсон вызвал его в Овальный кабинет.

«Мои отношения с ФРС, – начал Никсон, – будут отличаться от того, какими они были при Билле Мартине. Он всегда опаздывал на полгода, когда следовало что-то предпринять. Я рассчитываю, Артур, что вы сможете удержать нас от рецессии». «Да, господин президент, – сказал Бернс, раскуривая трубку. – Я не люблю опаздывать». Никсон продолжил: «ФРС и денежная масса важнее, чем всё, что делает Бюро Бюджета». Бернс кивнул, как и положено профессору. «Артур, я хочу, чтобы вы приходили и встречались со мной приватно в любое время», – сказал Никсон, «поглаживая» значительное эго Бернса. «Благодарю вас, господин Президент», – ответил Бернс¹⁷.

Намекнув, что ему нужна мягкая линия от ФРС, Никсон отбросил альтернативный способ укрощения инфляции. Он не испытывал никакого интереса к дерегулированию и никакой склонности к денежной или бюджетной дисциплине; как и его предшественники, сторонники «Новых рубежей», Никсон хотел стабилизировать цены с помощью своего рода магического четвертого варианта. Самой многообещающей и наименее болезненной политикой, по-видимому, являлась некая форма контроля за заработной платой и ценами, и Никсон направил свою команду в Совет экономических консультантов, чтобы решить, как это может быть реализовано. Он, очевидно, хотел превзойти Джонсона в микроуправлении экономикой.

Экономисты CEA сделали всё возможное, чтобы отступить. Верные выводам мозгового штурма с Гринспеном и Милтоном Фридманом, они высказались против стратегии контроля над ценами, которая будет просто лечить симптомы инфляции. Действительно, если инфляция возникла частично из-за избыточного регулирования, план Никсона по регулированию заработной платы и цен только ухудшил бы ситуацию. В начале 1970 года CEA опубликовала ежегодный экономический отчет президента (Economic Report of the President), в котором подчеркивалась важность снижения «жесткости» регулирования и как особо актуальная представлялась относительная свобода предельных процентных ставок правила Q. Чтобы продвинуть эту цель, СЕА объявила о создании новой президентской комиссии по модернизации финансов.

Среди членов новой комиссии оказался и Алан Гринспен.

27 июня 1970 года комиссия Никсона по финансовой реформе провела свою первую встречу. Задача модернизации финансов казалась более насущной, чем когда-либо: несколькими днями ранее Penn Central Transportation Company рухнула, выявив напряженность, возникшую внутри старой системы. Железнодорожный конгломерат был символическим рычагом экономики. Он очень много брал взаймы, чтобы ускорить приобретения; и когда сочетание растущих процентных ставок и замедляющейся экономики ударили одновременно, его долги оказались невозвратными. Опасаясь, что крах Penn Central сможет спровоцировать крах десятков заложенных конгломератов, паникующий Федеральный резерв пообещал открыть свое дисконтное окно любому банку, который предоставил бы помощь компании, терпящей бедствие. Для того чтобы помочь банкам привлекать средства и направлять их на поддержку неустойчивых промышленных интересов, он приостановил ограничение процентной ставки по правилу Q на очень большие депозиты, предоставив банкам возможности для большей конкуренции с целью привлечения сбережений¹⁸. Инфляция и реакция ФРС на более высокие процентные ставки породили неустойчивость в экономике, которая могла устоять только при более слабом регулировании. Вопреки исторической версии, которая была принята к концу карьеры Гринспена, финансовое дерегулирование являлось, по крайней мере частично, ответом на нестабильность. Оно было не просто ее причиной.

Гринспен приезжал на заседания финансовой комиссии, но также отвлекался на другие дела. Весной 1970 года фирма Townsend-Greenspan переехала еще раз, теперь в совершенно новый небоскреб из стекла и алюминия, который взметнул свои 50 этажей над южной оконечностью Манхэттена. Помещения в New York Plaza дали консультационному бюро экономиста вдвое больше пространства, чем оно занимало раньше; а непосредственно в офисе Гринспена были окна от пола до потолка с видом на остров Говернорс, гавань Нью-Йорка и Статую Свободы. Чтобы получить максимальную отдачу от этого начальственного вороньего гнезда, Кэтрин Эйкхофф добавила инновацию, разработанную специально для босса. В старом пространстве на Пайн-стрит ее раздражало, что угловой офис не подходит для приема клиентов; беспорядочно наваленные всюду газеты и статистические отчеты Гринспена загромождали всё вокруг. На новом месте в New York Plaza Эйкхофф устроила гардеробную со столами у каждой из трех внутренних стен. Там, среди мусора и любимых данных, Гринспен мог погрузиться в исследования, повернувшись спиной к остальному миру. Но когда его посещали клиенты, он появлялся из своего укрытия, как бабочка из куколки, и по-царски усаживался на диване. Позади него наблюдателю открывался захватывающий вид из окна, а перед ним стоял чистый кофейный столик. Вдали от беспорядка Гринспен вполне выглядел как человек, который дает советы президенту страны.

Вечером в среду, 5 августа, команда Гринспена увлеченно работала на 33-м этаже One New York Plaza. Вскоре после шести вечера сотрудники телефонной компании постучали в дверь офиса. Компьютерный оператор Гринспена, Лоуэлл Уилтбанк, открыл им и немного пообщался с посетителями; на площадке было жарко, но Уилтбанк не заметил ничего плохого и вернулся к своей работе. Несколько минут спустя в дверь постучали более настойчиво. Там стояли те же люди из телефонной компании, но на этот раз за ними виднелся огромный шлейф темно-серого дыма. В офисе по диагонали напротив Townsend-Greenspan загорелись провода недавно установленного компьютера¹⁹.

Уилтбанк бросился назад, чтобы предупредить своих коллег, приказав всем немедленно покинуть помещение. Однако Гринспен так глубоко погрузился в свою работу, что не хотел уходить; Уилтбанк вспоминал, как схватил его и физически оттащил от стола. Консультанты пересекли коридор по направлению к одной из пожарных лестниц и спустились на 28-й этаж; оттуда они спустились на лифте на безопасный уличный тротуар. К этому времени огонь превратил четыре этажа в настоящий ад: там бушевало пламя температурой 2000 градусов; от жара плавились металлические балки и лопались окна²⁰. Некоторых обитателей здания эвакуировали с крыши при помощи вертолетов. Два охранника сели в лифт, чтобы подняться до середины высоты башни, но из-за жара электронные схемы системы дали осечку. Лифт врезался прямо в 33-й этаж, и сотрудники безопасности погибли в самом сердце катастрофы²¹. Если пожара было недостаточно, чтобы отвлечь Гринспена от финансовой комиссии, то отношение Никсона вряд ли побуждало его отдаваться этой работе всей душой. Объявляя о расследовании, Никсон заявил, что нация нуждается в обновленном финансовом секторе, чтобы направлять сбережения на наиболее эффективные цели. Однако были подозрения, что на самом деле президент стремился успокоить доноров Уолл-стрит. В конце концов, Никсон никогда не проявлял интереса к переосмыслению «Новых рубежей»; он вряд ли согласился бы с рекомендациями консультантов по дерегулированию. В январе 1971 года Никсон объявил тележурналисту: «Я теперь кейнсианец в экономике» – признание, которое журналист сравнил с «христианским крестоносцем», сказавшим: «Подумав, я пришел к выводу, что Мухаммед был прав»²². Но правда состояла в том, что Никсон был кейнсианцем с момента своего вступления в должность²³.

Впервые о реакции Никсона на финансовую реформу Гринспен и его коллеги-комиссары узнали 6 мая, когда посетили Кабинет Белого дома, чтобы донести до президента отчет о проделанной работе. Состояние экономики к этому времени еще более ухудшилось. Безработица приближалась к 6 %, а смена руководства в ФРС разочаровала Никсона. После того как Бернс был утвержден в должности, он вел себя слишком независимо, что не могло понравиться президенту. Его денежно-кредитная политика была жесткой, и у него имелась приводящая в ярость привычка высказывать политические идеи, которые провоцировали скандалы в Администрации. Чем больше Бернс захватывал центр внимания, тем более неэффективным выглядел Никсон. «Никсон аккомпанирует, а Бернс солирует», – прокомментировал вашингтонский остряк²⁴.

Члены комиссии хотели встретить Никсона жесткими новостями. Вся структура правила Q трещала по швам. Им нужно было заставить президента увидеть настоятельную необходимость дерегулирования.

«Наша финансовая система в ее нынешнем виде слишком уязвима для потрясений», – предупредил Раймонд Солньер, убеленный сединами член комиссии, который говорил с мягким морским акцентом своего родного Массачусетса²⁵. Никсон доверял ему как «старому коню» из-за его службы в Совете экономических консультантов во время правления Эйзенхауэра.

«У нас сейчас период затишья, но нет реальной причины верить, что так будет и дальше, – продолжил Солньер. – В действительности всё может произойти совершенно неожиданно».

Никсон, казалось, был безразличен к зловещим предсказаниям Солньера. Он не хотел и слышать о дерегулировании финансов; его мысли занимало что-то еще. «Я заметил по представленному материалу, что вы не обращаетесь к …» – Никсон замолчал, но члены комиссии могли догадаться, что он имел в виду. «Ни к Федеральному резерву, ни к денежной политике как таковой», – сказал осторожно один из них. «Рассматриваете ли вы, например, проблему независимости ФРС?» – спросил Никсон. Теперь он играл в открытую. Комиссары сообщили Никсону, что нет, они не рассматривали вопрос независимости ФРС.

«Не надо… нет», – бормотал Никсон. С игривого его тон сменился на сердитый. «Это не священная корова. Мне известны разные взгляды; вы выразили некоторые из них. Но я думаю, что среди банкиров, страховщиков и людей в правительстве слишком много тех, кто готов сказать: “Ну что ж, ФРС создали при президентстве Вудро Вильсона, и это было творение, и Бог создал ее безупречной…”» «Мистер Президент, этот прекрасный институт создала комиссия», – прервал Солньер. Гринспен и другие члены комиссии рассмеялись, но настроение Никсона испортилось.

«Пункт, который я обозначил, означает, что вы не должны сомневаться, если хотите обсудить это», – сказал он коротко. «Потому что я думаю, что любой отчет группы такого масштаба, которая избегает этого вопроса, – вы не обращались к целому сектору… Но вы должны. Вам придется».

Никсон становился настолько настойчивым, что начал повторяться. Он провоцировал комиссаров атаковать его врага. «Скажем так. Вы не можете – те, кто изучает финансовую систему в настоящее время, не способны говорить и размышлять о ней, не упоминая о ФРС. Мне кажется, это ошибка, что вы уклонялись от рассмотрения одного из главных учреждений».

Комиссары избегали ответа, зная, что это лучше, чем спорить. Никсон был прав в том, что они должны изучить правительственную сторону финансовой системы, – был их ответ. – Но сейчас они сосредоточены на частных финансах. На тот момент Никсон, казалось, был удовлетворен и отступил. Его обаяние постепенно возвращалось, он закончил встречу, подарив Гринспену и другим членам комиссии запонки и мячи для гольфа, украшенные президентской печатью. «Хотя они выглядят очень дорого, это не так, – пошутил Никсон. – Вам не нужно сообщать о подарке в налоговую»²⁶.

Несколько недель спустя, 21 июня 1971 года, Гринспен снова оказался в Вашингтоне, столкнувшись с финансовой нестабильностью, о которой Никсон отказался слушать. Вследствие неудачи Penn Central’s предыдущим летом лондонская компания Lockheed Aircraft Company обратилась в Вашингтон за помощью. Будучи крупнейшим подрядчиком Министерства обороны, Lockheed намеревалась привлечь внимание политиков; кроме того, это был крупный работодатель в Калифорнии, штате с переменчивыми симпатиями, где был важен щедрый вклад в политических кандидатов. Администрация Никсона должным образом предложила поддержку Lockheed, но Конгресс обставил это дело по-своему. Следуя намекам Артура Бернса, который с момента катастрофы Penn Central выступал за создание постоянного правительственного органа для спасения системно важных компаний, банковский комитет Сената решил использовать ситуацию с Lockheed как возможность дать Бернсу желаемое.

Выступая перед Сенатом, Гринспен отказался поддержать своего наставника. «Я принципиально не согласен с таким типом гарантии кредита», – начал он. Правительственное кредитование «неизбежно приведет к субсидированию наименее эффективных фирм», что повлечет за собой снижение производительности и, следовательно, уровня жизни. Вместо того чтобы направлять капитал наиболее достойным пользователям, Бернс и его сенатские союзники будут выделять кредиты по политическим критериям, открыв «опасные возможности откатов и фаворитизма…, даже коррупции». То, что действительно нужно экономике – это позволить слабым компаниям разориться, чтобы занятые в них капитал и рабочие переместились в более эффективные бизнесы. Решение национальных проблем заключается не в том, чтобы удвоить вмешательство политики «Новых рубежей», а в том, чтобы уменьшить его²⁷.

Когда позднее этим летом законодатели проголосовали по делу Lockheed, сообщение Гринспена проигнорировали; Бернс укрепил свой неизменный авторитет спасителя, и Lockheed была спасена. Но успех Бернса в расширении мандата ФРС ничего не сделал для покорения им Белого дома, и вскоре он высунул шею еще дальше. 16 июля Бернс, к разочарованию Никсона, повысил учетную ставку ФРС. 23 июля он предстал перед Конгрессом и посетовал на тревожное состояние экономики.

В тот же вечер Никсон пригласил трех советников присоединиться к нему на президентской яхте «Секвойя» для пятничного круиза по Потомаку²⁸. Мужчины обменивались идеями о том, как бороться со своенравным председателем ФРС. Бернс вел себя как ослик Иа в профессорском обличье, отпуская один мрачный комментарий о состоянии экономики за другим, подпитывая атаки демократов на «Никсономику» («Всё, что должно расти – фондовый рынок, прибыль корпораций, реальные доходы от трат, производительность – снижается, а всё, что должно сокращаться, – безработица, цены, процентные ставки – растет», – недавно заявил один демократ)²⁹. Основываясь на предложении секретаря Казначейства Джона Конналли, Никсон и его соратники выдвинули такой план: они заставили Бернса замолчать, распространив о нем в прессе нелицеприятную информацию³⁰.

Недавно Бернс призывал президента выступить против инфляционного повышения заработной платы. Сотрудники из окружения Никсона решили сообщить прессе, что Бернс одновременно лоббировал за кулисами возможности личного повышения зарплаты. Объединив это обвинение в лицемерии с грубым запугиванием, они также сообщили журналистам, что Никсон рассматривает возможность реорганизации Федерального резерва для ограничения полномочий председателя.

27 июля результаты дискуссий на «Секвойе» появились в форме публикации United Press International. Бернс, который получал зарплату в $ 42 500, как утверждалось, потребовал повышения в размере $ 20 000. «Некоторые советники призвали президента Никсона удвоить размер Федеральной резервной системы», – добавил UPI³¹. На следующий день пресс-секретарь президента Рон Зиглер дал понять, откуда у этой истории растут ноги, не став ее отрицать. Бернсом, занявшим оборонительную позицию, люди Никсона занялись всерьез. Они передали ему сообщение, требуя позитивной речи об экономике³². Если председатель ФРС хотел избежать тотальной войны, ему пришлось бы просить пощады.

Чтобы завершить подчинение центрального банка, оперативники Никсона завербовали Гринспена. Они знали, что тот близок к Бернсу, и рассматривали его как верного посланника.

Чарльз Колсон, член трио с «Секвойи», который позже будет отбывать тюремное заключение за организацию грязных трюков Никсона, позвонил Гринспену в Нью-Йорк и попросил заставить Бернса изменить его высказывания об экономике.

Годы спустя Гринспен настаивал на том, что он отказался идти на поводу у Колсона. Но рукописные заметки последнего говорят об обратном³³. После звонка Колсона Гринспен долго говорил с Бернсом. Затем он доложил в Белый дом.

«Что, чёрт возьми, происходит?» – спросил Бернс, которого Гринспен охарактеризовал как «очень обеспокоенного» и «разозлившегося»³⁴.

Колсон передал новости об усилиях Гринспена Х. Р. Хальдеману, руководителю администрации Белого дома, который радостно поделился основными моментами с президентом.

«Уловка Артура Бернса провалилась с треском», – обрадовал Хальдеман Никсона. «Сегодня он говорил с Аланом Гринспеном и сказал: “Это ужасно”». Тогда Гринспен ответил: «Хорошо, я понимаю, что в Администрации есть политики, реально озабоченные большим политическим вредом, который вы наносите президенту своими негативными замечаниями». И Артур всё бормотал и бормотал о том, что последнее, что он когда-либо делал в этом мире, так это играл в политику вопреки интересам президента, и он не сделает этого, а что он мог сделать?

Никсон принял его слова, и Хальдеман продолжил. «То, что он может сделать, – это чертова позитивная конструктивная речь об экономике и о том, какую большую работу выполняет президент», – сказал руководитель администрации. Он уже велел Колсону передать это сообщение Гринспену, чтобы тот в свою очередь мог передать его Бернсу. Гринспен сообщил, что Бернс сначала хотел «увидеть президента и всё уладить».

На это Никсон ответил отказом. «Нет, нет, нет, – возразил он. – Мы уже трижды встречались, проводили конфиденциальные переговоры… Будь я проклят, если позволю этому повториться. Почему я должен пускать его сюда и снова выслушивать: “Я делаю то, что считаю правильным…” Он достаточно умен, чтобы знать, какое впечатление производят его слова».

«Что говорит Гринспен, так это…», – начал Хальдеман. «Гринспен – его друг». «Но посредничество Гринспена может оказаться эффективным, – возразил Хальдеман. – Гринспен говорит, эго Артура настолько велико, что он искренне думает, будто поступает правильно. Он до сих пор не уверен, действительно ли Артур осознал, что причиняет политический вред. Но по мнению Гринспена, теперь он поймет, и единственный способ достучаться до него – применить какую-нибудь шоковую терапию».

Предполагаемое одобрение Гринспеном грязного трюка Никсона, казалось, успокоило президента. «Гринспен считает, что Бернс причиняет политический вред, не так ли?» – спросил президент. «Да», – ответил Хальдеман³⁵.

Как только встреча с Хальдеманом закончилась, Никсон позвонил секретарю Казначейства Джону Конналли, чтобы сообщить хорошие новости. «Я думал, вы должны знать, что предложенная вами хитрая тактика добралась до наших друзей через дорогу», – сказал Никсон. Его голос был громким и нечетким, а дыхание билось в мембрану, когда он наклонялся к микрофону.

Конналли издал хриплый смешок. Он сразу понял, что Никсон имел в виду Бернса, офисы которого в ФРС находились в нескольких кварталах к западу от Белого дома. Не исключено, что Никсон подозревал, что телетайп в Овальном кабинете может быть использован против него, и часто называл людей по их местонахождению, а не по именам.

«Хорошо, хорошо, скажу я вам», – ответил Конналли.

Алан Гринспен говорит о том, что страна сталкивается с «серьезными проблемами» в поддержании экономического восстановления, во время заседания подкомитета House Banking, Вашингтон, 1988

Никсон сообщил Коннали детали, включая телефонный разговор между Бернсом и Гринспеном, которого президент окрестил «нашим другом в Нью-Йорке».

«Мы привлекли его внимание, – сказал Никсон. – Теперь все остальные… Я не говорю ни слова… Но я подумал, что вы должны знать. Просто тупо играйте в эту игру». «Да, я понял. Утром я завтракаю с ним», – ответил Конналли. «А пока не давите на него, понимаете? У нас должен быть какой-то способ заставить его нервничать»³⁶.

В течение четырех часов с председателем ФРС было покончено, а Никсон появился на пресс-конференции, чтобы отмежеваться от позорных нападок на его репутацию. «Артур Бернс сделал неверный выстрел», – сказал президент, объяснив, как Бернс фактически отказался от повышения зарплаты, когда бюджетный офис Белого дома рекомендовал это сделать. Стенограмма замечаний Никсона была отправлена Бернсу, который вскоре позвонил, чтобы выразить свою благодарность. «Это согрело мое сердце, – сказал взволнованный Бернс спичрайтеру Никсона, Вильяму Сафиру. – Меня уже много лет ничто так не трогало. Возможно, по мне не скажешь, но я был очень расстроен. Это лишь доказывает, какой наш президент достойный и душевный человек. Теперь мы должны сотрудничать более тесно»³⁷.

В течение следующих месяцев ФРС переключилась с борьбы с инфляцией на борьбу с выборами. Перед тем как его репутации был нанесен урон, Бернс повысил процентные ставки, чтобы сдержать денежный рост; однако после случившегося он отказался от этой меры³⁸. В результате экономика ускорилась головокружительными темпами, увеличившись в годовом исчислении на 7,3 % в первом квартале 1972 года и достигнув совершенно неустойчивых 9,6 % во втором. Центральный банк не находился в такой степени под давлением Белого дома со времени соглашения 1951 года между ФРС и казначейством. Политики восторжествовали, и Гринспен стал участником этой победы.

Через несколько недель после клеветы на Бернса, в пятницу 13 августа 1971 года, у Уильяма Сафира произошла еще одна стычка по поводу направления экономической политики Никсона. Ему велели собрать сумку на выходные в Кэмп-Дэвиде, загородном пристанище президента, и никому не рассказывать о том, куда он направляется³⁹. Прибыв в здание Старой административной Канцелярии в час дня, Сафир увидел присоединившегося к нему Херба Штайна – члена Совета экономических консультантов, который подвел его уединенным проходом к работавшему на холостом ходу лимузину, принадлежавшему Белому дому. Мужчины разместились на заднем сиденье и отправились на военно-морскую базу Анакостия, где пересели на вертолет.

Сафир спросил Штейна, знает ли он, что происходит.

«Это может быть самый важный уик-энд в экономической истории с 4 марта 1933 года», – ответил Штейн, имея в виду одни выходные в разгаре Депрессии, когда Рузвельт вошел в должность, объявил банковский выходной и начал «Новый курс».

Через два часа Никсон поприветствовал десять человек из числа его сотрудников в обшитой деревянными панелями гостиной в Aspen Lodge – самом большом из десяти домиков, которые располагались в поместье в Кэмп-Дэвиде. Восемь советников заняли свои места по кругу. Двое сели у стены, выступая в качестве стенографистов.

«Никаких звонков отсюда не будет сделано, кроме как для получения информации», – начал Никсон⁴⁰. Затем он объяснил, что созвал совещание для рассмотрения множества возникших экономических проблем, поскольку пришло время предпринять решительные действия. Проблемами внутри страны являлись безработица в сочетании с упрочившейся инфляцией, тогда как на международном уровне это был крах доверия к доллару, угрожающий подорвать международную валютную систему. Более того, внешние и внутренние проблемы были связаны между собой: они отражали устойчивый рост задолженности в экономике. Американский бизнес влез в долги до такой степени, что не мог справиться с замедленным ростом, необходимым для борьбы с инфляцией. Между тем доверие к доллару падало из-за долгов американцев перед иностранцами.

Помимо проблемы долгов, Соединенным Штатам приходилось считаться с тем фактом, что две центральные экономические цели оказались несовместимыми. На конференции в Бреттон-Вудсе в 1944 году Америка взяла курс на систему фиксированных обменных курсов: доллар привязан к золоту, а другие основные валюты привязаны к доллару. Эта система хорошо работала 15 лет, но затем экономисты «Новых рубежей» взяли на себя цель обеспечить «полную занятость». Чтобы сохранить фиксированный обменный курс, США пришлось бы избегать инфляции, что подорвало бы ценность денег. Но для достижения полной занятости Соединенные Штаты должны были сделать обратное – им следовало принять инфляцию в соответствии с последствиями кривой Филлипса, которая указывала, что рост цен способен устойчиво увеличивать количество рабочих мест в экономике. Поскольку приверженность цели достижения полной занятости превзошла верность Бреттон-Вудсу, рост инфляции подорвал доверие к доллару⁴¹. Действительно, к тому времени, когда советники Никсона собрались в Кэмп-Дэвиде, связь доллар-золото находилась под вопросом.

Ситуация требовала обсуждений. Никсон и его советники столкнулись с выбором из двух вариантов: они могли либо предпринять радикальные шаги для обуздания инфляции и укрепления доверия к доллару, либо отказаться от золотого залога в размере $ 35 за унцию, а вместе с ним и от системы фиксированных обменных курсов, преобладавших в течение четверти века. Первый вариант предполагал жесткую экономию: более строгий бюджет, более жесткую денежно-кредитную политику и дерегулирование, которые помогут поставщикам производить больше. Второй вариант означал бы нестабильность: когда золотого якоря не будет, доллар станет непредсказуемо волатилен и деньги в карманах американцев могут сегодня иметь одну стоимость, а завтра – совсем другую.

Не было никаких сомнений в том, какой вариант предпочтет Никсон. С самого начала президентства он последовательно говорил о занятости как о своем главном экономическом приоритете. Никсон не интересовался борьбой с инфляцией, что доказало его отношение к Артуру Бернсу. После четырех часов дискуссий в пятницу днем и послеобеденной сессии с более узкой группой президент решил, что Соединенные Штаты откажутся от золотого стандарта.

Херб Штайн из Совета экономических консультантов в воскресенье позвонил Гринспену домой, чтобы сообщить ему о предстоящем заявлении. В тот вечер Гринспен устроился перед телевизором, чтобы послушать президента. Когда Никсон говорил, Гринспен наклонился, собираясь что-то поднять, и потянул спину. Несколько недель он пролежал в постели, и в течение следующих нескольких лет ему приходилось прибегать к специальным ортопедическим креслам и периодически лежать на полу в своем кабинете⁴².

Позднее Гринспен пошутил, что пострадал от шока, вызванного заявлением Никсона. С его точки зрения, отказ от конвертируемости золота не был особенно унизительным – к 1971 году эта связь уже настолько потеряла прежнее доверие, что решение Никсона едва ли стало сюрпризом. Кроме того, она оказалась неэффективна в отношении инфляции, поэтому ее вряд ли стоило сохранить⁴³. Что действительно беспокоило Гринспена, так это политика, которую Никсон сочетал с отказом от золота. Президент был настроен на борьбу с инфляцией без более жестких бюджетов или более высоких процентных ставок, – он установил контроль над заработной платой и ценами. Интервенционизм «Новых рубежей» достиг апофеоза.

Во время выздоровления Гринспена от травмы спины его мать Роуз каждый день посещала его квартиру, наполняя холодильник и пытаясь сделать жизнь сына более комфортной. На этот раз Гринспен не был столь же независимым, как мультяшные герои Айн Рэнд; мать пришла ему на помощь, показав, что люди нуждаются друг в друге. После его выздоровления прежнее раздражение Алана по отношению к Роуз сменилось нежностью, и он начал добросовестно звонить ей каждый день. Эта привязанность оставалась исключительно сильной до ее смерти в возрасте 92 лет, которая произошла 24 года спустя⁴⁴.