Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

«Да, я знаю», – признал Гринспен. Но он всё еще не отступал. Как бы ни была популярна смешанная экономика, само ее существование являлось проблемой. Прошедшее десятилетие продемонстрировало, что любое вмешательство государства будет вызывать спрос на следующее вмешательство, приводя страну в зависимость от контроля цен и стагфляции. «Мои наблюдения за основными механизмами того, как работает этот конкретный тип смешанной экономики, являются одной из причин того, что я являюсь столь сильным приверженцем свободного предпринимательского капитализма», – настаивал Гринспен. «Мы подошли к тому моменту, когда ущерб, нанесенный нашей смешанной экономической политикой, является совершенно очевидным».

Какая часть личности Гринспена была важнее? Ободряющий стиль поведения или идеи? Его скромность или рэндианские амбиции? После тщательного допроса Гринспена Проксмайр пришел к выводу, что ограниченный либерализм номинанта перевешивал скромное поведение сайдмена – председатель Совета экономических консультантов, который открыто критиковал смешанную экономику, был просто неприемлем⁹. Но хотя он осуждал Гринспена за его идеологию, сенатору импонировал характер экономиста. После того как подавляющее большинство его коллег проголосовало за утверждение этого человека, Проксмайр смог выстроить с ним отличные отношения.

Так сложилось, что Гринспен никогда не служил в администрации Никсона. В тот день, когда он предстал перед Сенатом, пресс-секретарь президента объявил, что Никсон выступит по телевидению и радио в девять часов вечера. Вокруг Белого дома собралась толпа любопытствующих американцев, которые, несмотря на августовскую сырость и шедший временами дождь, следили за тем, как приходят и уходят журналисты, наслаждаясь острым ощущением драматического момента в истории страны. В 19:30 Никсон ушел из Белого дома на небольшую прогулку до Старого административного здания, а толпа за воротами размахивала флагами США и спела «Америку», когда он в одиночестве, склонив голову, медленно шел вверх по ступенькам¹⁰. Кто-то поднял плакат со словами «динь-дон, ведьма умерла». Некоторое время спустя президент вернулся и передал обещанное обращение к нации из-за своего стола в Овальном кабинете¹¹. Говоря с твердой интонацией, строго контролируя эмоции, Никсон объявил о своей отставке, начиная с полудня завтрашнего дня. На следующее утро Джеральд Рудольф Форд-младший был приведен к присяге в качестве 38-го президента Соединенных Штатов и сделал знаменитое заявление: «Наш продолжительный национальный кошмар закончился».

Однако это высказывание нельзя было отнести к экономике. Наоборот, журнал Time жаловался на «лихорадочную инфляцию, ограничение кредитов и стремительный рост процентных ставок». ВВП сократился в годовом исчислении на 3,9 % в предыдущем квартале, индекс потребительских цен вырос на 10,9 % по сравнению с прошлым годом, а безработица составила 5,5 %. «Люди среднего класса вынуждены унизительно экономить, покупая одежду на распродажах старья и сокращая пожертвования церкви», – сетовал Time¹². На первой пресс-конференции президента Форда спросили, будет ли он бороться с инфляцией, возродив методы Никсона. В конце концов, каждый президент со времен Кеннеди пытался непосредственно вмешаться в процесс ценообразования. Но отношение Форда к этому вопросу уже было сформировано его новым главным экономистом Аланом Гринспеном. «Контроля над зарплатой и ценами не будет, точка», – ответил он прямо¹³.

4 сентября, через месяц после начала президентства Форда, Гринспен был официально приведен к присяге в качестве председателя Совета экономических консультантов. Мать Гринспена, Роуз, на церемонию в Белом доме надела платье без рукавов, не переживая из-за того, что ей было больше семидесяти. Когда президент обнял ее, чтобы сфотографироваться, она едва доставала до его плеча. Айн Рэнд тоже приехала вместе с мужем, надев выглядевшие слегка театрально белые перчатки. Позже Роуз и Айн поговорили с президентом, и Алан улыбнулся широкой, невозмутимой улыбкой, которая напоминала его беззаботную молодость – ученика старшей школы, играющего в бейсбол. После долгого путешествия Гринспен поднялся на вершину американской жизни, и две самые важные для него женщины были рядом с ним¹⁴.

Гринспен арендовал трехкомнатную квартиру в комплексе Уотергейт, – итальянской постройке с плавными линиями и видом на Потомак. До того как поведение Никсона сделало Уотергейт синонимом скандала, здание было магнитом для богатых и известных; так, Гринспен часто гостил здесь у Артура Бернса и его жены в их квартире. Но сам он поселился в Уотергейте по другим причинам. Главное преимущество этого здания (не считая впечатляющего вида на набережную, криволинейной архитектуры и культурных достоинств) состояло в том, что от него можно было совершить 18-минутную прогулку в быстром темпе до офиса Гринспена, который также высоко оценил тот факт, что Уотергейт предоставлял квартиры в аренду на 30 дней. Верный заявлениям Айн Рэнд в New York Times, он предупредил людей в Белом доме, что не сможет служить в правительстве, которое нарушает его принципы. Гринспен хотел сохранить чувство, что если потребуется, он будет способен покинуть Вашингтон¹⁵.

Однако незадолго до этого безупречность Гринспена подверглась испытанию. Утром после его присяги он оказался с президентом Фордом в бело-золотом Восточном зале Белого дома. Телевизионные съемочные группы освещали всю сцену слепящим светом¹⁶. «Инфляция – наш внутренний враг номер один», – заявил президент аудитории экономистов, а затем изложил, как он предлагает поступить с нею. Администрация проведет 12 мини-саммитов, чтобы выслушать мнения со всех концов страны; полученный результат будет положен в основу генерального плана стабильности цен. «Президент не может смириться с инфляцией», – читал лекцию Форд. «Конгресс не может смириться с инфляцией. Бизнес, труд, сельское хозяйство и другие сегменты Америки не могут смириться с инфляцией. По отдельности нам под силу только усугубить ситуацию, но вместе мы способны поставить ее на колени»¹⁷.

Гринспен с облегчением заметил, что Форд не поддался идее контроля над ценами. Но серия неоднозначных гражданских собраний не казалась ему лучшим выходом. Тем не менее он был лоялен в течение следующих недель. В середине сентября Гринспен послушно присутствовал на собрании предполагаемых экспертов по инфляции из областей здравоохранения, образования и социальных услуг. В какой-то момент глава профсоюза пожаловался, что политика борьбы с инфляцией будет зависеть от богатых банкиров и нанесет вред рядовым работникам. Как Гринспен мог ответить на это?

В его голове словно тускло вспыхнула сигнальная лампочка, но он уже отвечал на вопрос¹⁸. Если проблема в том, чьи доходы больше всего уменьшатся, – сказал он, – то оратор ошибался. Если бы правительство охладило инфляцию, снизив ее по требованию, брокеры с Уолл-стрит фактически потеряли бы больше, потому что их доходы были наиболее неустойчивыми. «Если вы хотите получить статистические данные, – сказал Гринспен, – давайте посмотрим, каковы факты»¹⁹.

Комната наполнилась ужасным свистом. Кто-то крикнул: «В этом все проблемы с администрацией!»²⁰ В дальнейшем профсоюзы заявили, что Гринспен будет кандидатом на ежегодную награду за сомнительные достижения, а конгрессмен Барбара Джордан из Техаса предложила американцам отправить Гринспену их продуктовые чеки²¹. Строители домов из штата Орегон создали группу под названием «Спасите наших брокеров». Они отправили носовые платки биржевым маклерам, чтобы тем было чем вытереть слезы²².

На следующий день Форд увидел Гринспена в Белом доме. «Я так понимаю, что вчера вы славно повеселились, – сказал он. – Добро пожаловать в Вашингтон!»²³

Приятно было ощутить поддержку президента, но это не делало его инфляционную политику более надежной. Мини-саммиты спровоцировали бурление противоречивых идей, в основном отражающих лобби, которые их продвигали. Несколько видных участников потребовали возврата контроля над ценами, в то время как другие сомневались, что прогресс, направленный против инфляции, сможет оправдать необходимую жертву. Главный экономист из компании IBM представил исследование, показавшее, что сокращение государственных расходов на $ 10 млрд приведет к сокращению инфляции всего на 0,1 % и вызовет рост безработицы. «Это действительно того стоит?» – вопрошал мужчина из IBM²⁴. Гринспен председательствовал на мини-саммите для экономистов в Waldorf Astoria в Нью-Йорке, и там профессионалы рассматривали список дерегулирующих инициатив, которые могли бы снять давление с цен – подход, гораздо больше пришедшийся ему по душе. Но, возможно, потому, что он безрезультатно выступал за дерегулирование во времена Никсона, Гринспен осторожно ответил в записке: «Эти вопросы… поднимались много раз и раньше. В отношении рассматриваемых понятий существуют прочно укоренившиеся особые интересы»²⁵.

27 сентября мини-саммиты завершились грандиозным пленарным заседанием. Две тысячи возбужденных участников переполнили Международный бальный зал в Вашингтонском Хилтоне, и нация была подвергнута афинскому эксперименту[20]20
  Афинский эксперимент – политические и экономические реформы в Афинах VI–V в. до н. э., которые привели к развитию частной собственности, торговли и ремесел. – Прим. ред.


[Закрыть] в экономической политике. Но в конце двухдневных обсуждений президент остался с одной-единственной идеей: осуществление массовой гражданской мобилизации влечет за собой еще бо́льшую массовую гражданскую мобилизацию. Форд теперь утверждал, что, учитывая неспособность Вашингтона обуздать инфляцию, пришло время американскому народу взять инициативу на себя; ему следует облегчить давление на цены, потребляя меньше, перерабатывая больше и увеличивая национальный продовольственный запас за счет выращивания овощей. 8 октября Белый дом обнародовал свой стратегический вклад в эту гражданскую кампанию. С помощью рекламного агентства он выпустил миллионы красно-белых значков-кнопок, на которых было написано «Победи» (WIN). Слоган «Победим инфляцию сейчас» (Whip Inflation Now) стал лозунгом, вдохновившим национальную мобилизацию против повышения цен.

Экономисты в администрации были повержены²⁶. Политика Джонсона по умасливанию руководителей промышленности и профсоюзных боссов не смогла сдерживать заработную плату; идея уговорить общественность в целом оказалась еще более причудливой. Одно дело просить людей сажать Сады Победы во время Второй мировой войны; и совсем другое – ожидать, что они теперь будут вскапывать овощные грядки, вне нацистской угрозы и с патриотизмом, доведенным до рекордно минимального уровня Уотергейтским скандалом. На фоне в целом безразличных граждан единственные вспышки энтузиазма в отношении кампании WIN продемонстрировали дисконтные ритейлеры. Сеть продуктовых магазинов Денвера оклеила свои окна рекламными плакатами WIN и заявила, что продаваемые ею дешевые продукты сделали ее чемпионом по борьбе с инфляцией²⁷. Автодилеры в Пасадене предлагали значок WIN любому, кто «проведет тестдрайв на одном из наших антиинфляционных орудий»²⁸. Кампания по сокращению потребления была превращена в способ его продвижения.

Несколько месяцев спустя, в феврале 1975 года, Гринспен подвел итог первой крупной инициативе в его общественной карьере. Кампания WIN «не внесла заметного вклада в экономическую политику, – сообщил он в меморандуме, – и я не вижу каких-либо оснований ожидать, что это произойдет в будущем». Пришло время признать неудачу. Кампании WIN нужно было позволить «изящно завершиться»²⁹.

Однако сам Гринспен не торопился к выходу. Он присоединился к администрации, обещая выйти из нее, если ее политика покажется ему неподобающей. Он выступал в роли лояльного командного игрока – часть его натуры, которая собралась поддержать Никсона в последние месяцы 1968 года, превзошла другую, принципиальную сторону³⁰. Гринспен, похоже, чувствовал себя комфортно, понимая, что он часто оказывался в меньшинстве и что его взгляды не будут поддержаны. Он был сайдменом даже в большей степени, чем предполагал Проксмайр.

Дело не в том, что у Гринспена не было интеллектуального костяка. Он строго придерживался своих собственных взглядов и мог непоколебимо отстаивать их, как продемонстрировало его выступление в Сенате. Но у него отсутствовало желание навязывать свои позиции другим – ему не нужно было доминировать на собраниях, что показала сдержанная работа этого человека над проектом комиссии. В начале работы Администрации Форда Гринспен настаивал на том, что, в отличие от предыдущего председателя Совета экономических консультантов, он не будет выступать в качестве публичного оратора по вопросам экономической политики; войти в историю, защищая инициативы, которые ему не нравились, представлялось ему личным проклятием³¹. Как только работа официального представителя отошла секретарю Казначейства, Гринспен был счастлив представить конфиденциальный анализ своим политическим боссам и предоставить им решать, что с этим делать. Годы спустя, вспоминая время, проведенное в Администрации Форда, Гринспен рассказал историю, которая раскрывала его подход к государственной службе. В какой-то момент он решил, что вице-президент Нельсон Рокфеллер продвигает запутанную энергетическую политику; поэтому он выполнил свой долг, указав на ее недостатки президенту. Форд пообещал заблокировать инициативу Рокфеллера, но через неделю он позвонил Гринспену и пригласил его в свой кабинет.

«Алан, вы знаете, на прошлой неделе я пообещал вам, что сделаю это, но, откровенно говоря, политика была слишком жесткой, – сказал Форд. – Я хочу извиниться перед вами». «Мистер Президент, – ответил Гринспен, – я работаю на вас и консультирую вас. Вы не должны извиняться передо мной. Я знаю, с какими проблемами мы сталкиваемся»³².

Чувство обособленности Гринспена от президентских решений, которые тот принимал, выслушивая его советы, было для него естественным. Оно являлось частью его психологии одиночки: у него почти отсутствовала потребность в одобрении окружающих, поэтому Гринспен не обижался, если его совет игнорировали. Также подобная реакция была следствием привычек, приобретенных им в бытность консультантом: Гринспен провел два десятилетия, составляя клиентам экономические анализы, к дальнейшей судьбе которых он чувствовал лишь блаженное равнодушие. Но будучи естественным, чувство обособленности Гринспена было еще и удобным. Оно помогло ему оставаться верным своим принципам, поскольку ему не приходилось лукавить, и это также позволило ему процветать в его положении в Белом доме, сделав его популярным игроком команды. Высокопоставленные должностные лица, начиная от президента, доверяли анализу Гринспена, потому что он не был обременен какой-либо политической повесткой дня. Именно потому, что Гринспен, казалось, не хотел оказывать влияние, у него это получалось.

В декабре 1974 года Форд обратил внимание на новый вызов: экономика находилась в рецессии. Он был немного раздражен этим поворотом событий – его советники по экономике позволили ему выступить с речами об инфляции как враге номер один, в то время как к ним подкрался еще более серьезный враг. Его политическая цена уже была ясна. Консервативный комментатор Джордж Уилл сравнил залы Республиканского национального комитета с «декорациями для фильма-катастрофы, политического “Приключения Посейдона”»³³. За несколько дней до Рождества, 21 декабря, Форд собрал своих шестерых лучших экономических советников, добавив к ним Артура Бернса из ФРС, и потребовал ответа на вопрос «что делать?».

Гринспен, как обычно, предложил ничего не делать или, по крайней мере, делать как можно меньше³⁴. Если бы компании прекратили работу, потому что их склады были заполнены непроданной продукцией, то рецессия закончилась бы сама по себе, произведенные товары оказались бы распроданы. Для правительства лучшей политикой являлось бы отсутствие всякой политики. Аналогичным образом, если причиной рецессии была потеря деловой уверенности, отражавшей всплеск инфляции, панические правительственные меры, вмешательство могли еще больше ухудшить ситуацию; например, бюджетные стимулы могут привести к росту инфляции, еще сильнее поколебав уверенность³⁵. Но поскольку Гринспен чувствовал себя более комфортно, предоставляя анализ, чем предлагая рецепты, он больше времени рассказывал о проблемах в экономике, чем о том, как должен реагировать президент. И чем больше Гринспен описывал проблемы, тем меньше Форд был склонен ничего не делать. В конце встречи, когда президент проверил свои решения по опционному материалу, подготовленному его сотрудниками, он высказался за стимулирование экономики посредством сокращения налогов.

Решение Форда поставило перед Гринспеном неудобную дилемму. Его собственный мрачный экономический прогноз подтолкнул президента к активности: Гринспен-аналитик нанес поражение Гринспену-либертарианцу. Но он не собирался приукрашивать свой прогноз; напротив, у него была привычка консультанта подчеркивать возможность плохих результатов³⁶. И вместо того чтобы подсластить данные, Гринспен предоставил еще большее их количество. Возглавив команду сотрудников-экономистов в Совете экономических консультантов, он придумал статистический способ, чтобы помочь ограничить сокращение налогов – еженедельная оценка ВНП.

Это было классическое упражнение Гринспена по проверке данных. Официальные данные по ВНП выходили раз в квартал, но объединяя еженедельные цифры по розничным продажам, отчетам по безработице и жилью, а также ежемесячные цифры по поставкам машин, команда Гринспена могла бы предоставлять президенту обновленную информацию о национальном продукте в режиме реального времени³⁷. Если бы либерал в Гринспене был прав, утверждая, что экономика стабилизируется сама, то эти обновления доказали бы, что стимула не требовалось. Если, с другой стороны, обновления показали бы, что состояние экономики ухудшалось, тогда эмпирик в Гринспене согласился бы с тем, что стимул был оправдан.

Несмотря на то, что его экономические принципы находились под прицелом, Гринспен был в своей стихии. Вскоре после принятия решения в пользу снижения налогов президент отправился со своей семьей на традиционные рождественские каникулы в Вейл, штат Колорадо, где его ждал роскошный бревенчатый дом со сводчатой гостиной и потрескивающим в камине огнем. Гринспен и другие ключевые советники разместились у различных друзей президента, живших неподалеку. Таким образом, политика смешалась с отмечанием праздника. Гринспен наслаждался компанией команды Форда, несмотря на то, что в ней было представлено в избытке сложных эго. Там присутствовали грубый амбициозный Дональд Рамсфелд, теперь служивший начальником штаба Форда; тихий и эффективный Дик Чейни – молодой ставленник Рамсфелда с длинным зачесом, округлыми плечами и прищуренными глазами, который привез своих дочерей полюбоваться горами; Рой Эш, директор по бюджету, надевавший на встречи с президентом яркий свитер с красно-белыми полосками на рукавах³⁸. Форд сохранил привычки опытного конгрессмена: по своему обыкновению он работал с горсткой советников, и ему нравилось выпивать с ними в конце дня. Гринспен стал частью этого внутреннего круга, закладывая дружеские отношения, которые продолжались годами, и даже позволил яркой ткани в клетку появиться в своем гардеробе. Спустя десятилетие после ухода из объективистского салона Айн Рэнд (хотя и не от самой Рэнд) Гринспен нашел в команде Форда достойную замену.

К началу 1975 года Гринспен стал особенно востребован на заседаниях кабинета Форда. Команда президента поняла, что величина предстоящего снижения налогов будет зависеть от того, насколько слабой была экономика, и никто, кроме Гринспена, не мог пролить свет на этот вопрос. Он умел излагать данные так, чтобы достигнуть двух целей: он давал понять, что всё очень сложно, чтобы непрофессионалы почувствовали себя в тупике; а затем, смутив свою аудиторию, Гринспен протягивал ей спасительный круг в виде собственного прогноза. Если кто-нибудь за столом в кабинете пытался бросить вызов его анализу, Гринспен быстро гасил эту попытку. «Он отличный специалист», – отметил его коллега в своем дневнике 2 января. «Ни один сотрудник не знает общий предмет экономики лучше, чем Гринспен, – и он моментально критикует любого, кто неверно употребляет фразу или термин»³⁹. «У него лучшая манера убеждать из всех мне известных», – вспоминает другой коллега из администрации Форда, отмечая гипнотическое воздействие Гринспена на его начальников⁴⁰. «“Чрезвычайно”. Это было его любимое слово. Он мог зайти к Форду и сказать: “Мистер Президент, мы столкнулись с чрезвычайно сложной проблемой”. И глаза Форда станут большими, круглыми и начнут вращаться»⁴¹.

Чем больше Гринспен анализировал тайны экономики, тем сильнее президент зависел от него. Председатель СЭК, казалось, понимал экономические данные, как объездчик лошадей понимает дикую кобылу: он связан с ними на уровне, невидимом для большинства смертных. Тем не менее, поскольку Гринспен провел четкую грань между анализом и конкретным рецептом, его доминирующий альфа-мужской подход к экономическим прогнозам сочетался с мягкой неуверенностью в вопросах политики. Во время обсуждений в начале 1975 года секретарь казначейства Уильям Саймон убедительно утверждал, что сокращение налогов было равносильно смягчению инфляции – мнение, которое повторило мнение вероятного соперника Форда на президентский пост от республиканцев, губернатора Калифорнии Рональда Рейгана. Гринспен казался сконфуженным⁴². «Гринспен находится в нерешительности – сегодня он подчеркивает инфляцию, на следующий день – рецессию», – отметил его коллега в своем дневнике⁴³.

За несколько дней до того, как он публично обнародовал свое предложение по сокращению налогов, президент попытался заставить Гринспена определиться. Администрация согласовала план налогового сокращения в размере $ 16 млрд, и Форд хотел узнать, может ли это в долгосрочной перспективе повредить росту. Гринспен дал честный ответ, но это был также ответ, который хотел услышать босс. Единожды сделанное сокращение не повлияет так или иначе на долгосрочный бюджет или инфляцию.

«Пока это одноразовая мера, она не принесет большого вреда, если не станет постоянной», – сказал Гринспен Форду.

Форд отметил отсутствие у Гринспена возражений и воспринял это как одобрение. «Если, по вашему мнению, мы должны поступить таким образом, тогда я предложу это», – сказал он, оставив своего собеседника слегка удивленным, но довольным степенью своего влияния.

«Президент Соединенных Штатов принимает мой совет», – позже вспоминал свои мысли Гринспен⁴⁴.

В воскресенье, 13 января 1975 года, Гринспен присоединился к Рамсфелду, Чейни и некоторым другим помощникам в офисе. В тот вечер президент должен был сообщить о своем намерении сократить налоги, используя формат неофициальной беседы у камина в библиотеке Белого дома. Спичрайтер Форда, который работал с ним еще в бытность его в Конгрессе, подготовил проект обращения, но Рамсфелд был от него не в восторге, и ему хотелось, чтобы Гринспен помог внести исправления⁴⁵.

После того как Форд зачитал проект спичрайтера с телесуфлера и просмотрел запись на видео, Рамсфелд воспользовался моментом и предложил несколько изменений. Отдельные слова были заменены. Затем улучшены фразы. А вслед за ними пришла очередь предложений, и вскоре Рамсфелд и его помощники переделали целые абзацы⁴⁶. Чем больше Гринспен вовлекался в этот рерайтинг, тем сильнее он испытал странное, противоречивое чувство. Он участвовал в свержении своих собственных политических предпочтений: занимался тонкой корректировкой налогов. Но он упивался ощущением близости к происходящему. Вот он на выходных готовит послание президента нации в условиях приближающегося дедлайна. В промежутках между репетициями и внесением изменений Форд пригласил Гринспена и остальных в свою резиденцию на втором этаже Белого дома, где они смотрели фрагменты Суперкубка.

На следующий день процесс повторялся, с Рамсфелдом, Гринспеном и их коллегами, пытающимися наполнить деталями заявление президента, в котором снова и снова повторялся призыв к налоговому сокращению в размере $ 16 млрд. Команда упорно работала до вечера, собирая текст из фрагментов и поддерживая свои силы печеньем, арахисом и сэндвичами со стейком. В какой-то момент, когда Гринспен выстраивал правильную последовательность абзацев речи, коллега ощутил схожее с ним восприятие момента и спросил: «Интересно, как я буду себя чувствовать, когда покину это место и окажусь снаружи?»⁴⁷ В Белом доме не было ничего похожего на шум работы.

На следующий день в четыре часа Форд одобрил окончательный проект обращения⁴⁸. Для Гринспена же наступил момент расплаты. Он получил письма от последователей Айн Рэнд, которые спрашивали, продался ли он; с каких это пор либертарианец высказывался в пользу «тонкой настройки»? Гринспен неоднократно проповедовал, что бюджетная дисциплина является ключом к контролю над инфляцией; но теперь он изменил свое мнение, свернул с пути, чтобы предъявить аргументы, которые могут смягчить противников сокращения, таких как министр финансов США Уильям Саймон. В записке Саймону в день обращения «О положении страны» Гринспен объяснил, что рост государственных заимствований не приведет к росту цен, если это произойдет в ближайшее время, в то время как частные займы вместе с экономикой переживали спад. «Проблема возникнет в 1976 году или после того, как экономика укрепится», – уверял Гринспен⁴⁹. «Мы все сейчас кейнсианцы», – мог бы также добавить он.

Гринспен успокоил себя тем, что делает мир лучше. Ему удалось облечь уступки в более привлекательные одеяния, настаивая на том, что люди должны почувствовать результат, прежде чем экономика восстановится без посторонней помощи⁵⁰. Кроме того, он и президент управляли сложным курсом. Если сокращение в размере $ 16 млрд казалось безответственным для таких ястребов, как Саймон, оно всё еще являлось триумфом сдержанности по отношению к требованиям либеральных критиков. Лидер лейбористов Джордж Мейни был среди тех, кто требовал гораздо более значительного стимула, и он не сомневался в том, кто виноват в половинчатости решений администрации: «Алан Гринспен олицетворяет философию экономического дарвинизма – выживания самого богатого», – злобно прорычал он⁵¹. Ученые поддержали Мейни: «Мы собираемся перерезать себе глотку», – сказал профессор Чикагского университета, ссылаясь на нежелание команды Форда выдвинуть более весомые стимулы⁵². 23 января 1975 года сенатор Хьюберт Хамфри, кандидат в президенты от демократов 1968 года, предупредил, что «если администрация не справится с ситуацией, если она не начнет понимать, что к чему, мы войдем в Депрессию»⁵³.

На следующий день Гринспен появился в офисе Форда и сел в кресло прямо напротив огромного стола президента. Его густые темные волосы были отброшены со лба назад, и хотя на коллеге слева от Гринспена была надета яркая клетчатая куртка, он всё еще был облачен в свой фирменный темный костюм и не собирался экспериментировать с одеждой в те дни, когда находился в офисе. Справа от Гринспена сидела молодой спичрайтер по имени Кайе Пуллен в коротком и узком трикотажном платье оранжевого цвета – в духе 1970-х годов.

Пуллен выглядела немного нервной, как будто боялась пролить кофе на президентский ковер. Ей было 30 лет, она была единственной женщиной на собрании, и это была ее первая встреча в Овальном кабинете.

Гринспен представился Пуллен и спросил, над чем она работает. Для парня, который вырос в Нью-Йорке, позже вспоминала Пуллен, у Гринспена были очень приятные южные манеры. Когда встреча у Форда закончилась, Гринспен спросил, где находится кабинет Пуллен, и настоял на том, чтобы проводить ее⁵⁴.

«Моя мать говорит: Мне кажется, что экономическая политика заключается в том, чтобы ограбить Петра, дабы заплатить Павлу», – отважилась высказаться Пуллен. «Всё примерно так и есть», – поддакнул Гринспен. Он упомянул что-то об Айн Рэнд и сказал, что скоро отправится на конференцию в местечке Давос, а когда вернется, то обязательно свяжется с ней.

Пуллен достала романы Рэнд, но обнаружила, что они в основном нечитабельны. Первый рассказывал об архитекторе, который взорвал здание, потому что оно не соответствовало его первоначальному дизайну – такое было непросто одобрить. Но когда Гринспен позвонил через несколько дней, Пуллен с радостью приняла его приглашение на обед, и пара отправились в местечко возле Конгресса на Капитолийском холме. Пуллен взволнованно болтала, заполняя пустоту, созданную застенчивостью Гринспена, потоком ярких историй. Мать отправляла ее на подростковые вечеринки в Нэшвилле в длинных белых перчатках; она была репортером в Мемфисе, писала о гражданских правах; однажды она и фотокорреспондент преследовали местного убийцу, известного как «хитрый секс-убийца». Пуллен стремилась показать всё, на что она способна, произведя впечатление на этого большого парня из Белого дома; а затем, особенно оживленно жестикулируя, она опрокинула бутылку кетчупа и забрызгала красным соусом весь стол.

Кайе почувствовала непреодолимое желание провалиться сквозь землю. Но, к своему удивлению, Гринспен, похоже, не думал, что вечер испорчен. Он просто посмотрел на скатерть и невозмутимо рассмеялся. Это стало началом романа, которому было суждено развиваться, прекращаться и возрождаться снова⁵⁵.

К концу февраля 1975 года Гринспен получил новую порцию славы – или, может быть, позора. Крупный план его лица, с тяжелыми темными очками и ласковыми глазами, занял всю обложку Newsweek. Мать Кайе Пуллен увидела фотографию и пришла в восторг от того, что ее дочь ходит на свидания со знаменитостью, хотя ей бы и хотелось, чтобы он не был евреем.

Материал внутри Newsweek был менее лестным, чем фотография. Профиль начался с описания Гринспена как «пресмыкающегося» – «неказистого внешне, мало-помалу продвигающегося через шум коктейльной вечеринки в Джорджтауне, оставаясь почти незамеченным». Люди начали замечать любопытное сочетание очарования и неловкости Гринспена: он умел общаться с могущественными людьми, но становился застенчивым, когда руководил массовыми собраниями. «Он не переходит с легкостью от одной беседующей группы знаменитостей к другой, – сообщалось в Washington Post, – а проходит через разные комнаты, как будто куда-то целенаправленно идет; потом вы видите, что позже он возвращается с тем же целеустремленным выражением»⁵⁶. Некоторые задавались вопросом, почему Гринспен вообще ходит на вечеринки; казалось, что ему там не по себе. Немногие из тех, кто помнил его выступление в Сенате, повторяли его вступительное замечание: этот человек, который утверждал, что никогда не был в центре происходящего, по-видимому, решил тем не менее занять центральное место в вашингтонском обществе. Какой-то таинственный демон подталкивал его изнутри. Возможно, как экономический советник лидера свободного мира Гринспен чувствовал себя вынужденным оправдывать причитающийся ему романтический ореол.