Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

Место Гринспена в центре общественного внимания вынудило его прокомментировать новые экономические идеи, которые волновали Республиканскую партию. Они резко контрастировали с его собственной общественной оппозицией бюджетным дефицитам²¹. В июне 1978 года избиратели из Калифорнии участвовали в референдуме, известном как «Предложение 13», в котором требовалось немедленно отменить налог на имущество. Когда лидера этого движения обвинили в опасном расширении бюджетного дефицита Калифорнии, он возразил, что снижение налогов заставит законодателей поделиться «бочками сала из государственного бюджета». Идея о том, что упреждающее сокращение доходов приведет к ответному сокращению расходов, выглядела привлекательно, но исследования позже показали, что она была неверной²². Но признавая политическую привлекательность снижения налогов, Гринспен одобрил «Предложение 13»: «Такие жестокие методы кнута и пряника оказываются необходимыми для удержания правительства от продолжения увеличения своей доли в общей экономической деятельности», – заявил он²³. При этом Гринспен недавно сказал Fortune, что «было бы ошибкой принимать общее сокращение налогов» и что «экономисты должны рекомендовать то, что они считают правильным, а политические деятели пусть выносят политические суждения»²⁴. Теперь он нарушал свой собственный запрет.

Две недели спустя, 14 июля 1978 года, Гринспен дал показания подкомитету Сената. Слушание было созвано для изучения налогового законопроекта, представленного республиканским дуэтом: его авторами выступили Джек Кемп из Нью-Йорка и сенатор Уильям Рот из Делавэра. Законопроект Кемпа-Рота опирался на новый тип налоговой логики, более радикальный, чем подход, принятый в Калифорнии. Более низкие ставки налога были призваны стимулировать рост и, следовательно, дополнительные налоговые поступления, – заявили сторонники законопроекта; налоговые льготы будут самоокупаемыми. Примерно три месяца назад Бюджетное управление Конгресса опровергло эту так называемую теорию предложения – сокращение налогов в 1964 году, излюбленный прецедент сторонников этой теории, вызвал рост, достаточный, чтобы компенсировать лишь от четверти до трети потерянного дохода²⁵. Но Кемпа и Рота нельзя было смутить ни исследованиями, ни насмешками. «Слушайте звуки труб и крики глашатаев», – насмехался в Wall Street Journal Уолтер Хеллер, бывший председатель СЭК при Кеннеди²⁶. «Обед не просто бесплатный, мы еще получим бонус за то, что съедим его. Ф. Т. Барнум, подвиньтесь».

На слушаниях в Сенате сенатор Рот начал с того, что подарил именинный торт своему коллеге, представителю Кемпу, в честь годовщины их законопроекта. «Я могу сказать, что это один из немногих случаев, когда американский народ может не только получить торт, но и съесть его», – сказал он, парируя насмешки самопародией. Затем Рот продолжил поздравлять себя и своих республиканских коллег с их бюджетным консерватизмом, даже когда он рекламировал налоговые сокращения – по его мнению, здесь не было никаких противоречий. Еще в 1960-х годах демократы были защитниками налоговых льгот, оправдывая свою политику ошибочной идеей о том, что инфляционный бюджетный дефицит может надолго подорвать занятость. Теперь республиканцы ухватились за столь же ошибочную версию, что налоговые льготы были самофинансируемыми.

Вместо того чтобы осуждать заблуждение Кемпа-Рота, Гринспен осторожно обходил его. Он решил, что экономика испытывает такую острую потребность в более резких стимулах, что снижение налогов, особенно в отношении корпораций, является императивом, даже если они связаны с еще бо́льшим дефицитом. Без улучшенных стимулов начинается то, что Гринспен назвал «британской болезнью» промышленного застоя. «Поскольку стоимость застоя в политическом, социальном и экономическом плане очень велика, мы должны отклониться назад, чтобы избежать его».

Естественно, Рот был в восторге. «Я думаю, вы изложили факты для существенных повсеместных налоговых льгот, и именно в том виде, как мы это сформулировали», – с энтузиазмом сказал он. Но затем захотел услышать еще. Один из самых цитируемых экономистов в стране сидел перед ним. Сенатор решил как можно скорее усилить его поддержку. «Мистер Гринспен, – сказал он, глядя на статью в Wall Street Journal, напечатанную 12 июля 1978 года под названием «Бесплатный обед Кемпа-Рота», – я уверен, что вы видели эту статью?»

Рот имел в виду насмешку Вальтера Хеллера над Ф. Т. Барнумом. Гринспен ответил, что действительно прочитал ее. «Интересно, согласны ли вы с ее сутью?» – спросил Рот. Он старался для бывшего республиканского председателя СЭК, чтобы нейтрализовать бывшего демократического председателя СЭК.

«Мой добрый друг, профессор Хеллер, сражается с соломенным чучелом, – признался Гринспен. – Проблема, которую он поднимает, состоит в другом. Несмотря на мнение Хеллера, высказанное в статье, сокращение налогов не увеличивало дыру в бюджете», – утверждал Гринспен. Причина заключалась в том, что за этим последуют сокращения расходов.

Гринспен не собирался полностью одобрять фантастическую теорию о самофинансировании налогов. Но он был готов дать республиканским лидерам то, чего они хотели добиться любым способом, приняв веру «Предложения 13» в снижение налогов, ведущее к давлению на сокращение расходов. Более десятилетия Гринспен настаивал на том, что в государственных расходах наблюдается эффект домино, и каждая новая программа стимулирует аппетит общественности к следующей. Теперь он был счастлив намекнуть, что убить Левиафана будет просто²⁷.

Через три месяца после выступления по налогам, в октябре 1978 года, Гринспен изложил свои аргументы в отношении финансирования жилья в недружелюбной атмосфере Университета штата Юта²⁸. Его пригласили в этот отдаленный форпост, расположенный на плато в горах в 80 милях к северу от Солт-Лейк-Сити, чтобы послушать его речь, и он воспользовался случаем, чтобы затронуть вопрос, подразумевавшийся в его работах по извлечению собственного капитала. В финансовом секторе кое-что изменилось, вызвав поток новых ипотечных кредитов.

Что это было?

Гринспен начал, отметив крах взаимоотношений между процентными ставками и рынком жилья. До начала 1970-х годов рост процентных ставок привел к тому, что ипотечное финансирование иссякло: спрос на жилье упал, и цены на него снизились. Но к середине 1970-х годов, отметил Гринспен, повышение процентных ставок уже не производило такого эффекта. Во время его выступления в штате Юта ФРС только что увеличила краткосрочную процентную ставку до 9 %, но ипотечные кредиты по-прежнему оставались легкодоступными, и цены на жилье росли быстрыми темпами²⁹.

Причина, как заверил Гринспен свою аудиторию, была связана с тем, что правительство изменило правила игры. Строительная индустрия, впавшая в ярость от периодических скачков в сфере недвижимости, навязанных высокими процентными ставками, лоббировала Вашингтон, надеясь на помощь. Вашингтон ответил должным образом; но, по словам Гринспена, «как это типично для любых политических усилий в нашей стране, мы неизбежно переусердствовали». В 1970 году Fannie Mae, спонсируемое правительством предприятие (СПП), созданное во время Депрессии, было впервые допущено к покупке частных ипотечных кредитов, и в том же году Конгресс создал второе СПП под названием Freddie Mac, чтобы конкурировать с Fannie. Двигаясь навстречу друг другу, Fannie и Freddie были готовы покупать ипотечные кредиты у банков и S & L, в результате чего эти кредиторы получили огромный новый источник средств – произошли «массовые расширения доступности ипотечных кредитов». Десять лет назад новое ипотечное кредитование редко превышало $ 15 в год, сейчас нормой стал показатель в шесть раз больший.

Эта революция, продолжил Гринспен, отозвалась последствиями за пределами рынка жилья. «Ипотечный рынок превратился в крупный новый финансовый аппарат, который затмевает дефицит федерального бюджета, корпоративные, государственные и местные займы, – заявил Гринспен. – Он стал доминирующим элементом всей финансовой системы. Предприятия, спонсируемые правительством, снизили цены на жилье, увеличив богатство семей и рост потребления; политически обусловленные изменения в финансовой системе фактически поощряли расходы на отпуск, образование, большие автомобили и тому подобное. В результате взрыв ипотеки не просто оторвал жилищный сектор от процентных ставок; он отделил от них всю экономику, по крайней мере временно. Благодаря Fannie и Freddie кредитование было дешевым и обильным, хотя ФРС повысила краткосрочную процентную ставку до самого высокого уровня за почти четыре года. Денежно-кредитная политика, очевидно, была жесткой, но финансовые условия – практически свободными³⁰. Экономика росла опьяняющими темпами, но эта тенденция не была устойчивой³¹.

Гринспен описывал версию того, что он позже назвал головоломкой³². В выступлении перед Конгрессом в феврале 2005 года он отметил, что усилия ФРС по повышению процентных ставок не имели своего обычного эффекта, возможно, потому, что поток иностранных покупок снижал процентные ставки по долгосрочным облигациям, так что более высокие краткосрочные процентные ставки не приводили к более высоким долгосрочным процентным ставкам. Вывод, который Гринспен неоднократно подчеркивал после кризиса 2008 года, заключался в том, что ФРС практически не могла обезвредить ипотечный «пузырь» – тарифы на жилье по долгосрочным ипотечным кредитам едва реагировали на короткие ставки, которыми руководствовалась ФРС. Но этот разрыв в отношениях между долгосрочными и краткосрочными ставками был не таким уж и новым, как предполагал Гринспен. Как он писал в своей докторской диссертации, изменения в финансах постоянно влияли на поведение экономики. Покупки иностранных облигаций в 2000-х годах были одним из примеров этой истины. Другим примером стало появление Fannie и Freddie в 1970-х годах.

Показывая, как экономический рост был временно отделен от процентных ставок, Гринспен предупредил, что надвигается беда. Годы спустя можно сказать, что открытие нового кредитного потока – огромного кредитования из-за рубежа, особенно из Китая – вызвало инфляцию цен на активы. В 1978 году Гринспен объяснил, что открытие канала для ипотеки вызывало инфляцию потребительских цен. Fannie и Freddie создавали расходную мощь, которая уже подталкивала инфляцию выше 8 % в год, и эффект получался тем более значительным, потому что Федеральная резервная система была слишком слабой, чтобы противостоять ему. С ясностью, которая в ретроспективе вызывает иронию, Гринспен описал, как ФРС провалила работу. Вместо того чтобы сопротивляться стимулированию со стороны финансовых инноваций путем повышения краткосрочных процентных ставок, ФРС позволяла финансовой системе идти своим путем, в результате чего в системе было «огромное превышение кредита»³³. Когда ФРС наконец-то взялась за бразды правления, игра остановилась. Но чем дольше ситуация затягивалась, тем более болезненным становился разрыв жилищного «пузыря».

«Рецессия почти наверняка произойдет, – заключил Гринспен в своей речи в Юте в октябре 1978 года. – Любая попытка “замести под ковер” необходимость устранения дисбалансов, особенно возникших на финансовых рынках последних лет, скорее всего, потерпит неудачу». Точно такое же предупреждение могло быть адресовано самому Гринспену в январе 2006 года, в день его ухода с поста председателя Федеральной резервной системы.

Какими бы ни были перспективы для экономики Америки, Townsend-Greenspan процветала. В 1979 году фирма наняла Дэвида Роу – первого экономиста с докторской степенью, который подписал контракт на полную ставку. Роу был учеником профессора Лоуренса Клейна из Вартона, отца кейнсианского макроэкономического моделирования (в следующем году он выиграет Нобелевскую премию), и учеником коллеги Клейна Альберта Андо, который в конечном итоге помог создать макромодель ФРС. Обучаясь у этих двух корифеев, Роу увидел различие в их стилях: Андо был перфекционистом, он тратил месяцы на каждое уравнение, которое вошло в его модель, а Клейн являлся амбициозным провидцем, в какой-то момент предпринявшим попытку объединить распределенные национальные прогнозы в эконометрическую модель всей мировой экономики. Когда Роу переехал в свой новый офис в One New York Plaza, он задавался вопросом, за каким вариантом последует Гринспен: за стилем ремесленника Андо или за провидцем Клейном. Однако довольно быстро стало понятно, что он не последует ни за одним из них.

В конце концов Роу назвал Гринспена «опытным экономистом». В отличие от Альберта Андо он не собирался тратить месяцы на вывод одного уравнения, поскольку сомневался, что отношения в реальном мире остаются достаточно стабильными, чтобы оправдать такие усилия. По мнению Гринспена, каждая область экономики подвергалась многочисленным влияниям, которые постоянно менялись: например, расходы домашних хозяйств могли быть обусловлены ценами на жилье, или перспективами занятости, или опасениями инфляции, или любым количеством факторов, и наиболее важные из них варьировались от одного периода к другому. Аналогично, в отличие от Лоуренса Клейна, Гринспен не доверял великим гипотезам о том, как функционирует экономика. Его интересовало не то, что должно происходить в соответствии с какой-то изящной теорией, а то, что происходит в хаосе реальности. Следовательно, он приступил к построению своего прогноза с осторожностью. Гринспен знал, что рост цен на металлы часто сигнализирует о промышленном возрождении, что рост запасов может означать его замедление и что запланированный рост государственных расходов обычно означал хорошие времена для оборонной промышленности. Даже если ни одно из этих отношений не было фиксированным или определенным, в каждом из них содержался полезный намек. Если вы собрали достаточно канареек, то могли предугадать события в угольной шахте.

Гринспен не был бы расстроен отзывом Роу о нем. В конце концов, он был бизнес-экономистом, одним из эмпириков в Колумбийском университете и Национальном бюро экономических исследований. Он больше интересовался измерениями, чем теоретическими изысканиями, и являлся не столько создателем моделей, сколько эмпириком с большим компьютером. Воздействие большего числа ортодоксальных экономистов в Бруклингском институте или Совете экономических консультантов никак не поколебало его уверенность в эклектичном подходе. И поскольку он не был ослеплен теорией, то мог сосредоточиться на данных – на изложении информации, которой не обладали другие, одержимые лишь математическими предположениями, связывавшими данные вместе. Если Гринспен обнаружил бы корреляцию, которая, казалось, могла хорошо зарекомендовать себя в будущем, он бы охотно принял ее – не общая внимание на то, как это воспримет более традиционный экономист.

«Какой единственный показатель вы считаете наиболее полезным?» – часто спрашивали люди.

«Цены на металлолом», – отвечал он, наслаждаясь их смущенными взглядами.

Роу стал ценить своего богатого уличной смекалкой босса и как интеллектуала, и как личность. Он знал, что интроверты-интеллектуалы могут быть очень неудобны при совместной работе: они отказываются тратить время на объяснения того, чего бы им хотелось, а затем обвиняют вас в том, что вы этого не сделали. Гринспен вовсе не был таким: он с радостью пригласил Роу к себе в офис, чтобы обсудить статистические вопросы, при этом ни один журналист или конгрессмен не мог перехватить его внимание. У него было и чувство юмора. Однажды Роу заметил Гринспену, что когда их обсуждения продолжаются дольше нескольких минут, он в конечном итоге сидит, а Гринспен расхаживает по кабинету, часто в носках.

«Наверное, это потому, что у меня мозг в ногах, – сказал Гринспен. – А твой, должно быть, где-то еще», – добавил он.

Примерно в это же время Гринспен получил звонок от легендарной брокерской фирмы Merrill Lynch: Дональд Риган, полковник морской пехоты в отставке, который управлял фирмой, попросил встретиться с ним. Гринспен пришел в кабинет Ригана в неуклюжей штаб-квартире Merrill и столкнулся с предложением, от которого он не должен был отказаться: Меррилл купит фирму Townsend-Greenspan, а Гринспен станет главным экономистом Меррилла. Риган написал цифру на листе бумаги и показал ее своему собеседнику. Она произвела впечатление на Гринспена. Сохраняя самообладание, он известил Ригана, что ему нужно время подумать. Была пятница, и Риган попросил его ответить в понедельник утром.

Гринспен шел домой, размышляя про себя: «Знаешь, если речь шла бы об обувной фабрике, то соотношение цены и прибыли было бы чертовски высоким. Конечно, я бы продал ее». На следующий день, в субботу, невероятное предложение Ригана продолжало волновать его, но нерешительность парализовала Гринспена. Когда он проснулся в воскресенье утром, то всё еще был мрачным от беспокойства. Но потом на душе внезапно стало легче.

«Я сказал себе: “Боже мой, теперь я знаю, что меня беспокоит, – вспоминал Гринспен. – Это моя независимость”». Умом он понимал, что ему сделали хорошее предложение, но его сердце восстало против перспективы подчиниться законам чьей-либо организации. После этого прозрения Гринспен отклонил предложение Дона Ригана – решение, которое еще аукнется ему, когда Риган станет секретарем Казначейства Рональда Рейгана.

Если выбор Гринспена в пользу свободы, а не денег, кое-что сообщал о его характере, то его путь к этому решению был еще более показателен. Столкнувшись с перспективой изменения жизни, он испытал нехарактерное для него беспокойство, но в течение 36 часов Гринспен ни с кем не консультировался. Он всё еще виделся с Барбарой Уолтерс, которая положилась на его совет, когда размышляла о своем карьерном переходе с утренних на вечерние теленовости, но не чувствовал необходимости посоветоваться с Барбарой. «Не о чем было советоваться, – сказал Гринспен спустя годы. – Не существовало фактической информации, которой я бы не располагал… Факт остается фактом. Если вы знаете, что это факт, больше нечего обсуждать»³⁴.

Возможно, единоличное принятие решения Гринспеном говорит о его отношениях с Уолтерс; в конце концов, он также виделся и с другими людьми. Примерно в это время Гринспен был приглашен провести выходные в доме в Нью-Джерси, где он мог сыграть в теннис с Бренданом Бирном, губернатором штата, и Питером Бенчли, автором «Челюстей». Гринспен принял приглашение и спросил, может ли он взять с собой свою сотрудницу. Но решение Гринспена, принятое единолично, также многое рассказывало о нем. Его самые яркие переживания разыгрывались у него в голове. Внутри знаменитого экономиста жил одинокий мальчик.

Пессимистическая речь Гринспена в штате Юта вскоре оказалась пророческой. Как он и предсказывал, снижение процентных ставок по ипотечному кредитованию не было абсолютным; в конце концов ФРС подняла процентные ставки, чтобы повлиять на рынок жилья. Переломный момент наступил вскоре после его выступления. В начале 1979 года, когда курс краткосрочной политики ФРС вырос на 10 %, ипотечное кредитование начало сокращаться, заглушая двигатель, который стимулировал потребление. За первые три месяца в годовом исчислении рост составил 0,8 % против 5,5 % в предыдущем квартале.

Сбывались также предупреждения Гринспена об экономике «Новых рубежей». По мере замедления роста инфляция парадоксально ускорялась: контроль над ценами и другие регуляторные меры преуспели в подавлении инвестиций и производительности, снижая рост; между тем они также создали узкие места, подпитывающие инфляцию. В результате стагфляция заставила политиков задаться вопросом, следует ли стимулировать экономику или притормозить ее. Данные о денежных запасах не помогли в разрешении этого спора; финансовые инновации затрудняли интерпретацию цифр. Энергия расходования скрывалась в тех местах, где не было привычных денежных мер: в фондах денежного рынка; в мгновенных кредитах, предоставляемых универмагами; или в действительно футуристическом новшестве – автоматических банкоматах, облегчавших шопинг в любое время дня и ночи. Перед лицом этих неопределенностей Гринспен встал на сторону ястребов, которые поощряли борьбу с инфляцией. «Рецессия неизбежна. Чем раньше она начнется, тем лучше для экономики», – сказал он журналу Time в апреле 1979 года. Похмелье от слишком долгого ипотечного пьянства должно было выветриться из системы³⁵.

Гринспен заверил администрацию Картера в своей консервативной позиции по бюджету и дерегулированию. «Сейчас я вижу исключительно небольшую разницу между взглядами либеральных левых и консервативных правых на общие экономические вопросы, – заявил он в интервью New York Times. – Теперь все стремятся сдерживать инфляцию, улучшать производство и увеличивать инвестиции»³⁶. В соответствии с этим двухпартийным заявлением Гринспен предложил неофициальную помощь сенатору Эдварду Кеннеди, когда тот подготовил свою президентскую программу, и сделал то же самое для Джерри Брауна, губернатора Калифорнии, с которым он встретился с Барбарой Уолтерс и Дианой фон Фюрстенберг. Но даже когда Гринспен-интеллектуал занял среднюю позицию, тяготы экономики вызвали крах рейтингов популярности Джимми Картера, побуждая Гринспена-политика позиционировать себя в качестве кандидата на высшие должности в будущей республиканской администрации³⁷. В августе 1979 года 84 % американцев сообщили Гэллапу, что, по их мнению, страна выбрала неверный путь. Многие, похоже, сочувствовали писателю Тому Вулфу, который назвал Картера «неизвестной непритязательной “штучкой” из воскресной школы – с низким голосом, мягкими веками над водянистыми глазами, и набитой поролоном»³⁸.

После ухода из Белого дома Гринспен остался на связи с Джеральдом Фордом, который обдумывал перспективы своего политического возвращения. Во время поездок в Калифорнию Гринспен посетил Форда в Палм-Спрингс, где у бывшего президента было ранчо с видом на поле для гольфа; они играли партию вдвоем, и Гринспен держал своего прежнего босса в курсе последних событий в экономике. Но на случай, если Форд решил бы не окунаться в политику вновь, у Гринспена имелся резервный план. Марти Андерсон, его старый знакомый из окружения Рэнд, который привел его в кампанию Никсона, теперь работал на бывшего губернатора Калифорнии.

В первые дни мая 1979 года Андерсон посетил Гринспена, чтобы спросить, поможет ли он Рональду Рейгану, несмотря на свою преданность Форду. «Я не прошу вашей политической поддержки, – сказал Андерсон своему другу. – Я просто хочу знать, можете ли вы посоветовать ему, что он должен делать, если будет избран»³⁹.

Гринспен, недолго думая, согласился. Он с радостью сразу начнет консультировать Рейгана, но при условии, что будет понятно, что это не исключительное обязательство⁴⁰.

Андерсон надлежащим образом организовал для Гринспена встречу с Рейганом в Стэнфордском университете, где находился сам Андерсон, а также другие влиятельные республиканские ученые. Встреча прошла хорошо, и после этого Рейган дал указание Андерсону как можно интенсивнее вовлекать Гринспена в его кампанию⁴¹. В соответствии с этим в начале сентября Гринспен вылетел в Марина дель-Рей – богатый уголок Лос-Анджелеса, вклинившийся между богемным Венис Бич и жестко утилитарным международным аэропортом города. Там присутствовали и несколько других консультантов Рейгана: Джордж Шульц, бывший секретарь Казначейства Никсона; Каспар Вайнбергер, будущий секретарь министерства обороны; и Эдвин Миз, который будет выступать в качестве главного советника Белого дома, а затем в качестве генерального прокурора. В 9:30 утра, после быстрого завтрака с кофе, соками и круассанами в клубе Marina City, мужчины остановились на обсуждении тем, которые могли бы оживить кандидатуру Рейгана⁴².

Гринспен начал обсуждение с прогноза на 1980 год. Он взял на себя свою обычную роль, направляя внимание коллег, поскольку знал больше фактов, чем они.

«Следующий год будет беспрецедентной катастрофой, – сказал Шульц, подводя итог некоторым техническим замечаниям Гринспена для не-экономистов группы. – Сохранится высокая инфляция, экономическая нестабильность, требования контроля заработной платы и цен. Это дает шанс направить дебаты в консервативное русло».

Дискуссия продолжалась до обеда, подробно останавливаясь на тайнах федерального бюджета. После перерыва группа снова собралась, и на этот раз к разговору присоединился сам Рейган. Гринспен был поражен его манерой держаться: кандидат излучал легкость и теплоту; в его речи присутствовала некая привлекательная «округлость», возможно, приобретенная уже давно, в его бытность актером⁴³. Но иногда Рейган мог также затихать, словно мечтающий ребенок. Когда они собрались на дневную сессию, актер стал слушателем.

Обсуждение перешло к теме более глубокого дерегулирования и необходимости переложить программы расходов с Вашингтона на местные органы власти и власти штатов. В какой-то момент Рейган вмешался, чтобы прояснить правильное произношение того института, который он собирался контролировать: было ли это «gov-ERN-ment» или «GUV-mint?» В остальных случаях он молчал.

Марти Андерсон подчеркнул, что кабинет Рейгана должен быть достаточно сильным, чтобы реализовать его экономические приоритеты.

«По поводу приоритетов, – сказал Шульц. – Я рекомендую вам прочитать статью Алана Гринспена». Бывший секретарь Казначейства, очевидно, рассматривал будущего секретаря Казначейства как некоего гуру.

«Новая тема, – раздался голос, которого некоторое время не было слышно. – Деньги. Ни одна страна не может выжить при фиатных деньгах». Это мог бы быть Гринспен образца 1964 года, предоставлявший свои рэндианские лекции по экономике свободного предпринимательства. Но говорившим был Рональд Рейган. «Можем ли мы восстановить денежный стандарт или дисциплину? – спросил кандидат бархатным голосом. – Например, можем ли мы обналичить $ 200 золотом из резервов Форт-Нокса?» – Рейган, очевидно, связал воедино разрыв Никсона с золотым стандартом и разрушительную инфляцию. Он хотел вернуться к старым истинам.

«Вы меняете местами причины и следствия, – сказал Гринспен кандидату, проявляя бо́льшую прямоту, чем он обычно позволял себе, общаясь с политиками. – Мы ушли от золотого стандарта, потому что печатание денег увеличивалось и инфляция развивалась. Инфляция вынудила страну отказаться от золотого стандарта, а не наоборот». И это привело Гринспена к неожиданному выводу. «Мы должны решить финансовые и инфляционные проблемы, – сказал он. – Если мы сможем это сделать, нет необходимости возвращаться к золотому стандарту».

Небольшая группа вокруг Рейгана не догадывалась о полном значении заявления Гринспена. Но он суммировал фундаментальные изменения в своем мировоззрении, которые заложили основу для двух десятилетий его пребывания в ФРС. В течение периода большего, чем жизнь одного поколения, консервативные экономисты верили в монетаристские правила, так же как консервативные эксперты в области социальной политики подчеркивали верховенство закона. Денежные правила были представлены в разнообразном обличье: один лагерь предпочитал золотой стандарт для поддержания внутренней ценовой стабильности, часто сочетающейся с фиксированными обменными курсами, чтобы сохранить международную ценность доллара; второй лагерь одобрил вариант Милтона Фридмана, в соответствии с которым темпы роста денежной массы должны были корректироваться в соответствии с правилами, чтобы политики не могли в это вмешиваться. Независимо от того, какому лагерю отдали бы предпочтение консерваторы, они предпочитали правила дискреционных полномочий. Правила будут предотвращать инфляцию, помогут избежать колебаний обменного курса и образования «пузырей». Но теперь Гринспен порвал с этой интеллектуальной традицией. Он по-прежнему не менее сильно боялся инфляции и «пузырей активов» – об этом свидетельствовали его работы по извлечению собственного капитала из ипотеки, – но Гринспен больше не рассматривал правила как единственный антидот. Он всё равно был готов подыграть Рейгану, порой на словах восхваляя достоинства золотого стандарта. Но он больше не верил этому утверждению.

В каком-то смысле новая позиция Гринспена являлась вполне логичной. Было бесполезно возвращаться к золотому стандарту, пока бушевала инфляция, поскольку она подорвала бы доверие к «золотому костылю» и шок политики Никсона повторился бы. В равной степени ясно, что если бушующую инфляцию действительно можно сдержать, то возврат к золоту окажется необоснованным. Но в другом, более глубоком ключе, новая позиция Гринспена отражала изменившееся понимание демократии. Современные плюралистические системы, говорил Гринспен, были беспорядочными и своевольными; став свидетелем краха правительства, он убедился в этом окончательно. Без толку ожидать, что такие системы станут подчиняться правилам – политическое давление уничтожит их. Технократы, которые надеялись на просвещенную экономическую политику, должны были бы засучить рукава и вести политические битвы.