Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

Глава 11
Республиканские мечтатели

Вечером 30 сентября 1979 года в Белграде, Югославия, собрались мировые финансовые лидеры. Ежегодные встречи МВФ и Всемирного банка должны были открыться на следующий день речью Иосипа Тито, силовика из Югославии, который собирался рассказать аудитории о неравенстве, а затем быстро покинуть трибуну, чтобы опасная близость капиталистов-финансистов не уменьшила его революционную ауру. Но сегодня собравшиеся сановники должны были выслушать одного из своих. Артур Бернс, бывший председатель Федеральной резервной системы, собирался выступить с речью «Страдания Центрального Банка». Учитывая всплеск инфляции в западном мире, это казалось подходящей темой.

«Одной из проверенных временем функций центрального банка является защита целостности национальной валюты, – начал Бернс. – И всё же, несмотря на свою антипатию к инфляции и мощное оружие, которое они могли бы противопоставить ей, центральные банкиры провалили эту миссию». Корни данного парадокса лежали в «философских и политических течениях», которые возникли во время Великой депрессии, – продолжил Бернс; он выглядел так, словно пыхтел своей трубкой, даже когда он этого не делал. Пересказывая краткую историю, которую так часто повторял его ученик Алан Гринспен, Бернс отметил, что 1930-е годы превратили нацию трудолюбивых индивидуалистов в людей, которые ждали от правительства мер по борьбе с безработицей; послевоенная эра привела к распространению этого отношения. В результате к 1960-м годам программы Великого общества Линдона Джонсона обязали расширяющее свое вмешательство государство успокоить разные политические группы. Неудивительно, посетовал Бернс, что Центральный Банк был охвачен этими глубокими изменениями. По его словам,

Федеральная резервная система имела возможность прервать инфляцию на ее начальной стадии 15 лет назад или в любой другой более поздний момент, и у нее есть возможность положить этому конец сегодня. В любой момент в течение этого периода она могла бы ограничить денежную массу и создать достаточные напряжения на финансовых и промышленных рынках для прекращения инфляции в ближайшем будущем. Но она этого не сделала, потому что Федеральная резервная система сама была охвачена философскими и политическими течениями, которые трансформировали американскую жизнь и культуру.

Выступление Бернса было вдвойне примечательным. Во-первых, он не утверждал, будто ФРС не хватало инструментов, чтобы победить инфляцию: он отвергал широко распространенное мнение о том, что денежно-кредитная политика была бессильна. Еще в 1978 году он предположил: ключевая движущая сила цен – это бюджетная, а не денежная политика. И даже когда Бернс не обвинял бюджетный дефицит, он сопротивлялся идее, что ФРС несет ответственность, вместо этого указывая на факторы ценообразования: шоковые цены на сырьевые товары; сверхмощные профсоюзы; погоня за рентой со стороны монополистов; регулирующие правила, которые создавали узкие места и дефициты¹. В тех случаях, когда он признавал силу процентных ставок, это не мешало ему укрыться за вариантом головоломки Гринспена. На слушаниях в Конгрессе в июле 1975 года он отметил, что долгосрочные процентные ставки действительно влияют на экономику и что «мы все признаём, что влияние Федерального резерва на долгосрочные ставки незначительно»². Недвусмысленно говоря, что ФРС действительно обладает властью контролировать инфляцию, Бернс объявил о появлении нового консенсуса.

Но речь Бернса в Белграде была поразительной и по другой причине. Обвиняя политическую культуру в отсутствии решимости у ФРС, он ссылался на истину, которую забывают современные комментаторы: несмотря на ауру независимости, образовавшуюся вокруг центральных банков, они существуют не в вакууме. Напротив, они получают мандаты от законодателей; их легитимность вытекает из настроения экспертного мнения; и в конечном итоге они зависят от симпатии избирателей. Если бы Бернс попытался погасить инфляцию при Никсоне, он понес бы еще больше наказания от сторонников президента; и даже при Форде и Картере его свобода была ограничена. Как минимум лидер ФРС, желающий бросить вызов своим политическим повелителям, нуждается в легитимизирующей поддержке со стороны экономистов-профессионалов; но в 1970-х годах многие экономисты утверждали, что стоимость борьбы с инфляцией будет превышать полученную выгоду³. Поскольку не было ни политического, ни интеллектуального согласия в пользу более высоких процентных ставок, Бернс чувствовал себя неспособным действовать. Благодаря ограничениям, наложенным духом времени, ФРС была в принципе всемогущей, но всё еще бессильной на практике⁴.

Некоторое время спустя после того, как Бернс начал говорить, в аудитории появилась огромная, помятая фигура с яйцеподобной головой. Не увидев удобного кресла, человек прислонился к задней стенке, как школьник-переросток, и скрестил ноги перед собой. Он производил странное впечатление, – гигантского роста, но в смиренной детской позе, – отзеркаливая сообщение Бернса; ибо опоздавший человек ростом в шесть футов и семь дюймов был не кто иной, как Пол Волкер, недавно назначенный председатель Федеральной резервной системы. В принципе, Волкер был самым мощным экономическим политиком в мире, с оружием, способным уничтожить инфляцию по своему усмотрению. Но он делал всё возможное, чтобы выдать себя за детсадовца весом в 240 фунтов. Бернс продолжил. Центральные банки не только столкнулись с политическими ограничениями; их задача была внутренне предательской, потому что экономика и финансовая система изменились навсегда. Главы центральных банков понимали: рост денежной массы может означать инфляционное давление; но учитывая изменчивый характер финансов, они не были уверены в том, что временные депозиты, фонды денежного рынка и т. д. можно считать деньгами. Они признали, что изменения в денежно-кредитной политике начали проявляться постепенно; но продолжительность задержек была непредсказуема. Также они знали, что более высокие процентные ставки будут сдерживать цены, но у них отсутствовало четкое представление о том, насколько значительным может оказаться эффект. Из-за этих многообразных неопределенностей эксперты в области финансов не могли говорить в унисон. Поэтому представлялось практически невозможным создать интеллектуальный консенсус, необходимый для предотвращения политического давления⁵.

Пока Бернс говорил, Пол Волкер слушал его из другого конца огромного зала⁶. Любой, кто мог бы проникнуть в его мысли, был бы поражен. Какое бы впечатление он ни производил, этот гигант не был мягким. Его скорее можно назвать мятежным, опасным. Продолжительное стенание Бернса сводилось к утверждению, что политические и интеллектуальные требования эпохи ограничивают действия ФРС. Это был именно тот аргумент, который отверг Волкер⁷.

Бернс приближался к концу своей лекции. «Для того чтобы включить инфляционную психологию, потребуется достаточно радикальная терапия», – заявил он, подчеркнув, что терапию нельзя поручить проводить только или даже главным образом ограниченным центральным банкам. В дополнение к ужесточению денежно-кредитной политики правительствам следует сыграть свою роль, дисциплинируя национальные бюджеты, и им придется стимулировать предложение путем дерегулирования промышленности и снижения налогов на бизнес. «Мне жаль, что я не смогу закончить это длинное обращение, выразив уверенность в том, что … в ближайшем будущем будет принята решительная программа борьбы с инфляцией, – заключил профессор. – Этого у меня сегодня не получится. Я даже не уверен, что многие из руководителей центральных банков мира, привыкшие на сегодняшний день к постепенности, захотят пойти на риск болезненных экономических корректировок, которые, как я опасаюсь, в конечном итоге неизбежны».

На следующий день после этой речи Волкер неожиданно покинул Белград. Ему было всё равно, что встречи МВФ/Всемирного банка едва начались. Он возвращался в Вашингтон с миссией опровергнуть сообщение Артура Бернса.

Пола Волкера часто представляют в качестве образцового председателя Федеральной резервной системы – стандарта, по которому следует судить остальных, в том числе Алана Гринспена. Всё вокруг него, казалось, излучало бережливость и дисциплину; с устало сутулыми плечами, бугристым лицом и лысой головой он выглядел как ветхозаветный пророк. Его воспитывал яростный политик: «Не страдайте от своей доброй натуры, говоря “да”, когда вы должны сказать “нет”», – гласила цитата Джорджа Вашингтона на стене офиса его отца⁸. Будучи студентом Принстона, он впитывал труды строгого австрийца Фридриха Хайека, который учил, что инфляция может снизить уровень безработицы только путем маскировки реальных сокращений заработной платы. «Слова Хайека навсегда связали в моей голове инфляцию с обманом, – сказал Волкер своему биографу Уильяму Л. Зильберу. – И эта связь, которая подрывает доверие к правительству, является величайшим злом инфляции»⁹.

Легендарный авторитет Волкера основан на том, что́ он сделал, прослушав Бернса в Белграде. Вернувшись в Вашингтон, он созвал на выходных секретную встречу по открытому рынку в Федеральном комитете, который, как правило, собирается каждые шесть недель, чтобы определить денежно-кредитную политику ФРС. 6 октября 1979 года, покончив с болтовней, Волкер выпрямился в полный рост и представил свой «Saturday Night Special» – специальное субботнее заявление, которое резко порывало с тем, как ФРС прежде вела бизнес. Вместо того чтобы ориентироваться на определенную краткосрочную процентную ставку, Волкер постановил, что ФРС будет направлять деньги на запасы в банковской системе – он переключался с манипулирования ценой кредита на контроль за его количеством. В рамках старой системы ФРС могла повысить официальную краткосрочную ставку по займам тем, что выглядело как огромная сумма, но экономика могла продолжать расти, если извлечение собственного капитала или некоторые другие изменения на рынке делали долгосрочные кредиты дешевыми и многочисленными. Напротив, в соответствии с новой системой ФРС будет «надевать смирительную рубашку» на количество денег и кредитов. Если это означало, что процентные ставки пробьют крышу, то пусть так и будет.

Волкер мог бы остановить инфляцию, просто агрессивно повысив процентные ставки. Если бы он достаточно сильно потянул этот рычаг, то аппетит к кредитам рухнул бы и денежная масса была бы взята под контроль, не будучи непосредственно направляемой. Но Волкер понимал, что ожесточенная новая политика привлечет внимание общественности: это будет сигнализировать о том, что ФРС действительно имела в виду бизнес. Чем больше гигант шокирует людей, тем вероятнее они перестанут ожидать инфляцию. Если бы рабочие отступили от требований повышений зарплаты и компании подумали дважды, прежде чем поднимать цены, инфляция могла опуститься без необходимости радикального лечения.

Шок субботней ночи был самым впечатляющим моментом в истории ФРС со времен Федерального казначейского соглашения от февраля 1951 года, когда Председатель Томас МакКейб бросил вызов президенту Трумэну, отказавшись сдерживать государственные расходы по займам. Во время заявления Волкера в октябре 1979 года инфляция потребительских цен составляла 12,1 %; три года спустя, когда Волкер закончил свой эксперимент с денежными целями, курс упал до 5,9 %. Чтобы принудительно сократить инфляцию, оказались необходимы следующие друг за другом ограничения; а летом 1981 года краткосрочные процентные ставки достигли чрезвычайной высоты в 20 %, что побудило представителя Генри Гонсалеса, демократа из Техаса, осудить Волкера за «легализованное ростовщичество вне всяких разумных пределов»¹⁰. Экономика пережила двойное сокращение объема, а безработица достигла двузначных цифр. Но выигрыш был очевиден. Инфляция не только уменьшилась вдвое во время трехлетнего монетаристского эксперимента Волкера, она продолжала падать и в 1983 году. Благодаря железному упорству Волкер превратил инфляционные 1970-е годы в дезинфляционные 1980-е¹¹.

Никто, и в наименьшей степени Алан Гринспен, не мог сомневаться в этом достижении. Во время подъема Волкера на высшую должность в ФРС Милтон Фридман предсказал, что он потерпит неудачу – как Бернс; он полагал, что политические ограничения центральных банков были непреодолимыми¹². Но Волкер попрал эти ограничения своими большими ногами, и даже самая враждебная реакция не могла остановить его. Банкротившиеся домостроители протестовали, отправив по почте кирпичи в его офис; борющиеся автопроизводители прислали ему ключи от непроданных автомобилей; разъяренные фермеры пригнали свои тракторы в Вашингтон и окружили штаб-квартиру ФРС¹³. Но в отличие от Атланта Айн Рэнд Волкер отказался снять свою ответственность и терпеливо нес мир на своих плечах, даже когда законодатели угрожали ему импичментом. Месяц за месяцем гигант в дешевых костюмах стоически сидел на яростных слушаниях в Конгрессе, изрыгал тучи сигарного дыма, словно прятался от своих критиков, и изредка качал головой, как бы говоря, что он жалел простаков, которые его оскорбляли. «Я всегда считал его самым важным председателем», – честно признал Гринспен годы спустя¹⁴.

И всё же, несмотря на его мужество и достижения, легенда о Поле Волкере требует оговорки, потому что если ему будет позволено стоять слишком высоко, других придется несправедливо умалить. Первое, что нужно отметить, это что победа Волкера над инфляцией во многом обусловлена временем. Он стал председателем ФРС в августе 1979 года, когда американцы жаждали смелого руководителя. Уверенность в долларе быстро таяла: момент благоприятствовал большому человеку с большим чувством ответственности за собственную судьбу. Как сказал сотрудник, проводивший опрос: «Для общественности сегодня инфляция является столь доминирующей темой, как ни одна другая проблема со времен Второй мировой войны… Необходимо вернуться к 1930-м годам и Великой депрессии, чтобы найти мирный вопрос, которым была бы так обеспокоена и расстроена страна»¹⁵. Если обычные люди хотели, чтобы Волкер действовал решительно, Уолл-стрит еще более отчаянно нуждалась в твердой руке. Примерно в это же время Merrill Lynch отправил команду в гиперинфляционную Бразилию, чтобы узнать, как ориентироваться в мире, где цены не поддаются контролю¹⁶.

Несмотря на то, что обстоятельства кричали о решительном ужесточении денежно-кредитной политики, в свои первые недели Волкер действовал осторожно (вопреки легенде, сложившейся о нем). Первые два заседания Комитета по открытому рынку, проведенные под его руководством в августе и сентябре 1979 года, повышали процентные ставки лишь незначительно. В результате инфляционный страх на рынках продолжал расти, а инвесторы отказывались от доллара в пользу золота. В понедельник, 1 октября, возможно, отреагировав на речь Бернса, произнесенную накануне вечером, золото выросло на 4 %. На следующий день оно добавило еще 6 % – стремление инвесторов избавиться от долларов предполагало ожидание гиперинфляции. Теперь, когда и общественность, и рынки требовали драматического шага, политические ограничения, подчеркиваемые Бернсом, волшебным образом ослабели: с народом, стоящим за ней, ФРС может сдерживать инфляцию и вынести любые обвинения со стороны Белого дома. Но даже чувствуя сильный попутный ветер, Волкер уговаривал робких членов своего Комитета по открытому рынку так мягко, как только мог. Он заявил, что переход к монетаристским целям способен безболезненно снизить инфляционные ожидания, избавив экономику от продолжительной рецессии. Кроме того, Волкер заверил своих коллег, что они всегда смогут повернуть назад. «Если мы и примем новый подход, – сказал он, – то не окажемся заперты в нем навечно»¹⁷.

Волкер не столько вел свой комитет в бой, сколько преднамеренно ожидал, пока паника на рынках выполнит за него ведущую роль. В этом смысле он не совсем опроверг белградскую речь Бернса. В обычное время ФРС действительно было бы трудно бросить вызов политическим течениям, как утверждал Бернс; это становилось возможным только в необычное время, и ФРС приобрела авторитет, который сейчас использовал Волкер. В 1951 году ФРС твердо стояла против президента Трумэна, поскольку инфляция достигла ужасающего уровня в 20 %. В 1979 году комбинация 12 %-ной инфляции и рушившегося доллара позволила Волкеру продемонстрировать свое величие. Председатели ФРС, которые работают в более спокойные периоды (как и американские президенты, которые управляют страной в мирное время), сталкиваются со множеством различных проблем и возможностей.

Похоже, Гринспен предвосхитил удар Волкера. Незадолго до Специального субботнего вечера он сказал Fortune, что по его прогнозу, основанному на опросах общественного мнения, инфляции суждено опуститься. Цены стабилизировались бы «не по той причине, что политики становятся мудрыми и мужественными, или потому, что какой-то экономист изобретет легкий и безболезненный способ замедлить инфляцию, – пояснил он. – Дело в том, что американцы, особенно средний класс, так устали от инфляции, что федеральное правительство будет вынуждено принять эффективные меры по ее снижению»¹⁸. Комментируя позже в октябре Специальный субботний вечер, Гринспен проявил к Волкеру исключительно уважение и похвалил его как «крутого парня». Но он пожалел, что борьба с инфляцией не усиливалась. Если целью являлось дисциплинировать создание «диких денег», правительство должно было бы ограничить федеральные субсидии на ипотечные кредиты¹⁹.

Среди политиков, направляющих общественное недовольство инфляцией, находился новый знакомый Гринспена Рональд Рейган. В ноябре 1979 года, спустя месяц после шока Волкера, Рейган официально начал свою кампанию за президентский пост. Он говорил в возвышенных тонах об Америке как «сияющем городе на холме», перефразируя Джона Уинтропа, отца пуританской колонии Массачусетского залива. Time характеризовал Рейгана как «романтичного консерватора», в то время как другие отвергли его за наивность²⁰. «Рейган выходит со страниц “Reader’s Digest”, – пробурчала New Republic. – Он такой же прямой, как Даффи Дак»²¹. Однако как бы ни воспринимался кандидат, его позиция в отношении инфляции была ясна. Рейган сурово раскритиковал рост цен не только за разрушение экономики, но и за угрозу «семейной жизни как таковой». Инфляция была демоном, который заставлял женщин оставлять свои дома и устраиваться на работу.

Еще в сентябре на встрече в Марина-дель-Рей Рейган пригласил Гринспена поддержать его любимое лекарство от инфляции: золотой стандарт. Золото взывало как к его внутреннему романтику, так и к Даффи Даку; оно отсылало к героическому индивидуализму пионеров XIX века – суровых людей, плативших за поместья кожаными мешками со звонкой монетой, – и это выглядело соблазнительно просто. Через два месяца после объявления он снова вернулся к той же идее, на этот раз с Милтоном Фридманом.

В понедельник 21 января 1980 года (по совпадению, в тот день, когда цена на золото достигла рекордного уровня) Рейган провел честную дискуссию с Фридманом в невзрачном штабе кандидата в Лос-Анджелесе, на Бульваре Аэропорта, 9841; вид из офиса Рейгана охватывал не пристань и море модных яхт, а ангары воздушных судов. Инфляция была первой темой в повестке дня. Потребительские цены фактически росли после шока Волкера в октябре.

«Что, если мы объявим план по монетному двору и продаже золота?» – предложил Рейган. Если бы у американцев были золотые монеты в карманах, у них бы появилась уверенность, что правительство не экспроприирует их богатство за счет создания инфляции. «Золото – нестабильная основа для денежной системы», – ответил Фридман. Цена на золото, которая к началу января выросла с $ 559 за унцию до примерно $ 850, была доказательством того, что оно оказалось ненадежным средством накопления богатства. «Повальное увлечение золотом – это ложный путь… Ключом к борьбе с инфляцией является сохранение денежного роста и контроль за бюджетом»²².

Так Рейган отказался от этой идеи во второй раз. Он опробовал свое увлечение золотом на главном республиканском экономическом консультанте, а теперь – на главном республиканском профессоре экономики. Не найдя удовлетворения, Рейган решил выждать какое-то время. Возможно, некий будущий советник проявит к его идее бо́льшую симпатию.

Если золотая ностальгия Рейгана отражала всеобщий ужас при двузначных цифрах инфляции, его позиция по бюджету была в равной степени отражением момента. Предложения по сокращению налогов Кемпа-Рота, которые Гринспен успешно одобрил в 1978 году, по-прежнему приводили в восторг республиканцев Конгресса, и Рейган был счастлив принять их. В январе 1980 года, примерно в то же время, когда произошла встреча с Фридманом, кандидат провел несколько дней с представителем Джеком Кемпом, наиболее пламенным партнером в альянсе Кемп-Рот, и двумя союзниками Кемпа по сокращению налогов – Артуром Лаффером и Джудом Ванниски. И Кемп, и его соратники являлись приверженцами мессианской эксцентричности. Лаффер, в частности, считал, что нет необходимости компенсировать снижение налогов сокращением расходов, и не испытывал ничего кроме презрения к тем, кто не соглашался с ним. «В последних круговращениях высокопоставленных правительственных чиновников в этой стране мы слышим литанию личной жертвы и тошноту», – писал Лаффер в информационном бюллетене во время его встречи с Рейганом. «Председатель Федеральной резервной системы Пол А. Волкер заявляет, что уровень жизни в США будет только ниже, если мы когда-либо столкнемся с инфляцией. Министр финансов Г. Уильям Миллер уверяет нас, что медленный рост хорош», – Лаффер подчеркнул ключевые имена, как одержимый затворник, замышляющий уничтожение врагов. Затем он изложил свое послание этим пуританским брюзгам. «Чаще всего приятные вам поступки оказываются еще и полезными, – проповедовал он. – И наилучший пример – снижение налоговых ставок. Оно самоокупится»²³. Рейган, который любил позитивные новости, быстро поддержал эту сторону. Закончив январские встречи, Кемп торжественно объявил, что республиканский лидер был «на 90 % с нами»²⁴.

Гринспен не сочувствовал налоговой догме Кемпа-Лаффера, так же, как и не мог честно одобрить ностальгию Рейгана по золотому стандарту. Он стоял одной ногой в лагере Рейгана, опираясь на Мартина Андерсона, но к январю 1980 года сформировавшаяся точка зрения Рейгана по поводу экономики стала жалкой пародией на позицию Гринспена. Последний долгое время выступал за жесткую денежно-кредитную политику, но убеждение Рейгана в могуществе золота было наивным, что и пытался объяснить ему Гринспен. Он давно предпочитал снижение налогов, но Рейган принял это прямолинейно – без каких-либо сокращений расходов, которые сделали бы их доступными. С точки зрения Гринспена, Рейган был конгениален в своих местечково-правительственных инстинктах, но он шокировал, когда дело доходило до деталей политики и еще в большей степени – до социальных вопросов. По словам Дэвида Стокмана, блестящего молодого конгрессмена и протеже Гринспена, Рейган стоял за «придурков, контролирующих гонку вооружений, креационистов – сторонников Библии, охотников за ведьмами и тупых голливудских миллионеров, для которых “экономика предложения” означала еще один “Мерседес”»²⁵.

Гринспен выражал смешанные чувства по поводу Рейгана, продолжая держаться от него на безопасном расстоянии. Лагерь Рейгана «выдвигал решения и рассматривал некоторые инновационные идеи», – сказал Гринспен в Wall Street Journal в ноябре; «Я не сказал бы, что все они хороши»²⁶. В то же время он продолжал свою общественную жизнь, присутствуя на премьере “Супермена” в Центре Кеннеди с Барбарой Уолтерс и сопровождая ее в Белый дом на государственный обед в честь мирного соглашения на Ближнем Востоке. Барбара вероломно одобрила реакцию Генри Киссинджера на «Супермена»: «Я хочу поблагодарить Warner Brothers, – сказал Киссинджер своим германским баритоном, – за снятый фильм о моей жизни», – но Гринспен не беспокоился по этому поводу; тот факт, что Израиль и Египет зарыли топор войны при другом государственном секретаре, послужил поддержкой для эго Киссинджера, пусть и косвенно²⁷. Впечатляющий интеллектуальный поток нес Гринспена между блистательными вечеринками. В конце 1979 года он сотрудничал с Fortune в долгосрочном экономическом прогнозе, правильно предсказав, что падение инфляции, снижение корпоративных налогов и дерегулирование повысят стимулы для инвестиций в бизнес, превратив 1980-е годы в эпоху бума²⁸. В марте 1980 года он опубликовал эссе в Challenge, прогнозы которого тоже подтвердились, но жутким образом. Размышляя о хрупкости финансов, Гринспен показал, насколько глубоко он понял демонов, которые будут преследовать его как председателя ФРС²⁹.

Эссе Гринспена «Вызов» было приурочено к 50-й годовщине катастрофы 1929 года, которая ознаменовала Депрессию 1930-х годов. Если нация склонна повторяться, – утверждал Гринспен, – новый кризис начнется не с рынка акций, а с рынка жилья. В конце концов, цены на жилье почти в три раза выросли в течение 1970-х годов, и поскольку этот «пузырь» держался на долгах, разворот на 180 градусов означал бы долгий период слабого роста экономики. Кроме того, риски от ипотечного «пузыря» увеличивались благодаря «чрезвычайно сложному развитию международных финансов». Креативность банкиров опередила общественное понимание рисков, которые она влечет за собой: «В этих финансовых инновациях, скорее всего, будут структурные недостатки, поэтому потребуется стандартная процедура помощи центральных банков», – трезво писал Гринспен. Банки и квази-банки всё в большей степени связывались друг с другом цепочками кредитования, так что неудача одного могла потянуть за собой других, а соотношению капитала и активов внезапно позволили сократиться. Любой банк, который попал в беду, «должен быть выкуплен его центральным банком или международными агентствами или поглощен институтами, которые еще не испытывают трудностей», – предсказывал Гринспен.

Несмотря на собственный опыт противодействия мерам финансового спасения, Гринспен успокоил своих читателей, что повторение 1929 года маловероятно, поскольку помощь гарантировалась. При первом признаке банкротства центральные банки бросятся спасаться, даже если этот процесс повредит долгосрочному росту. «Главный мандат мировых монетарных властей по предотвращению дефляции кредитного портфеля почти гарантирует политику избытков, – писал Гринспен. – Дефляция будет быстро прервана, вскоре за ней последует… экономический застой… Таким образом, в сегодняшней политической и институциональной среде повторение Великой депрессии – это Великое недомогание», – заключил он.

10 марта 1980 года Гринспен дистанцировался от экономической наивности собственной партии. Выступая перед банковским комитетом Сената в окружении пяти других бывших руководителей СЭК, он присоединился к своим сторонникам, отвергая фантазию о самофинансировании налоговых льгот.

«Остается отчаянное стремление решить наши очень сложные инфляционные проблемы, не принимая суровых мер», – посетовал он. Но неприятное лечение представлялось неизбежным, поскольку бюджетный дефицит был на самом деле намного больше, чем казалось. Если считать в кредитных гарантиях, то истинный показатель государственных расходов превышал то, что было зафиксировано в обычном бюджете. Независимо от комментариев приближенных Рейгана, настало время обуздать Левиафана.

Сенатор Уильям Проксмайр, старый демократ, который выступал против назначения Гринспена в СЭК шесть лет назад, пришел от этого выступления в восторг. «В долларах вне бюджета средств в четыре раза больше, чем в бюджете, – удивлялся он. – Мой вопрос таков: вы видите в этом настоящую лазейку?» «Я бы признал это, г-н Председатель», – сказал Гринспен. «Это очень благосклонное предупреждение», – благодарно сказал Проксмайр. Он отметил, что федеральные кредитные гарантии были недавно использованы для спасения автомобильной компании Chrysler; между тем, гарантии по кредитам Нью-Йорка продолжали расти. С учетом печатания денег, которое инициировало правительство, неудивительно, что инфляция ускоряется.

Проксмайр повернулся к Уолтеру Хеллеру, архитектору идеи налогового сокращения правительства Кеннеди-Джонсона. Отметив, что некоторые демократы в последнее время стремились сбалансировать бюджет, Проксмайр спросил, поддержит ли Хеллер свою партию в одобрении сокращения дефицита. «Вы совершенно правы… мир изменился», – признал Хеллер. Он добавил, что приветствует сокращение дефицита, пока Конгресс избегает жестких ограничений на расходы. «Я не говорю о негибких ограничениях», – ответил Проксмайр. «Меня очень волнует то, что, как мне кажется, блестяще здесь вывел г-н Гринспен», – продолжил сенатор, намекая на рост внебюджетных гарантий по кредитам. Конечно, пришло время прекратить эксцессы 1970-х годов.

Хеллер признал, что несколько видов государственных расходов уже значительно сократились. «Это учитывает огромное увеличение внебюджетного кредита?» – уточнил Проксмайр. «Нет». «Разве оно не должно быть включено?» – наседал на него Проксмайр.

Хеллер уклонился от ответа и плел бессмыслицу, пока разговор не зашел в тупик. Однако всё это было странно. Проксмайр выступил сторонником либертарианца Алана Гринспена и нападал на Уолтера Хеллера, демократа. Мир действительно изменился, как сказал Хеллер; и влияние консервативного экономиста, такого как Гринспен, могло быть дезориентирующим. Оценивая политический ландшафт, Гринспен заметил председателя ФРС демократа Пола Волкера, воплотившего его собственные идеалы твердой валюты; он обратил внимание на члена Демократической партии, председателя банковского комитета Сената Уильяма Проксмайра, который воплотил его бюджетный консерватизм. Между тем, часть партии Гринспена направлялась в желанную Ла-Ла-Ленд[22]22
  Страна грез и фантазий. – Прим. перев.


[Закрыть]. Они не столько ничего не делали, сколько ничего не знали.

Тем не менее, если Гринспен стремился занять высокий пост, он не мог позволить себе задерживаться на этих перетасовках.

Президент США Билл Клинтон встречается с председателем правления Федеральной резервной системы Аланом Гринспеном в Овальном кабинете Белого дома, Вашингтон, 1993

С одной стороны, непосредственные проблемы Гринспена с крылом сторонников Рейгана в его партии могли быть решены благодаря успешной кандидатуре Джеральда Форда. Начиная с лета 1979 года опросы показали, что Форд наиболее вероятно, чем кто-либо другой, мог обыграть Рейгана на республиканских праймериз, а бывшие помощники президента вновь претендовали на Белый дом³⁰. Washington Post отметила, что почти все прежние сторонники Форда присоединились к другим кампаниям, хотя некоторые, такие как Гринспен, несомненно, заигрывали с Рейганом на «неэксклюзивной» основе. Форд, однако, не торопился выставлять свою кандидатуру. «Нам, кажется, лучше, когда мы не кандидаты», – сказал он Post в сентябре 1979 года, используя величественное множественное число³¹. Всю оставшуюся часть этого года и в следующем году Форд не говорил ничего определенного. Он настаивал на том, что не планирует кампанию. Но утверждал, что ему прекрасно известно: не стоит говорить «никогда» в политике.