Текст книги "Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики"

Едва совершив эту хорошо управляемую мягкую посадку, Гринспен появился на чайной вечеринке в Admiral’s House на Эмбасси Роу, официальной резиденции вице-президента Рокфеллера. У Рокфеллера была привычка приглашать звезд кино, медиамагнатов и других представителей американской знати на свои вечеринки; и в тот день в конце ноября Гринспен заметил Барбару Уолтерс, новоиспеченную телезвезду, которая взяла интервью у Маргарет Тэтчер. Это была гладковолосая брюнетка за сорок; стальной журналистский стержень сочетался в ней с мягкой женской манерой, заставившей русского поэта Евгения Евтушенко назвать ее «гиеной в сиропе». Для многих из ее зрителей Уолтерс являла собой образец привлекательности. На вопрос, чувствовала ли она, что телевидение эксплуатирует ее как сексуальный объект, Уолтерс ответила: «Надеюсь, что так»⁸⁵.

Гринспен смело подошел к звезде и представился, заявив, что он является председателем Совета экономических консультантов. Должность «звучала очень важно, а еще больше – скучно для меня», – вспоминала позже Уолтерс⁸⁶. Но она ответила вполне тепло, обнаружив, что Гринспен приятный, непритязательный и «очень хороший танцор». Гринспен воспользовался произведенным впечатлением, сказав Уолтерс, что он проводит выходные в Нью-Йорке и хотел бы позвонить ей. Уолтерс дала ему свой номер телефона, и они продолжили знакомство в следующий уик-энд. «Я приветствовала этот призыв, первый из многих, от высокого спокойного незнакомца», – записала Уолтерс в своих мемуарах⁸⁷.

У Алана и Барбары начались романтические отношения, хотя складывались они не вполне гладко. Барбара уже была связана с другим финансовым Аланом: Аланом «Асом» Гринбергом, хриплым лысым торговцем, который еще не вполне стал исполнительным директором Bear Stearns и еще не совсем развелся со своей первой женой. Наличие двух Аланов, преследующих ее, стало источником путаницы для помощников Барбары, особенно потому, что и у Гринспена, и у Гринберга была привычка сообщать только имена, когда они звонили. «Даже если бы они попросили любого джентльмена оставить свою фамилию, это не слишком бы помогло», – писала позже Уолтерс. «Гринберг. Гринспен. Они казались настолько похожими, что оба [помощника] были в отчаянии». Тогда Барбара стала спрашивать о том, каков был тон звонившего. Если человек на другом конце линии «почти шептал», Уолтерс знала, что это был Алан номер два – тот, с волосами, который работал в Вашингтоне.

Если отбросить путаницу, свидания с Барбарой Уолтерс приносили свою пользу. Они, безусловно, привлекали внимание людей, и для человека с затяжным отсутствием социальной уверенности это имело значение. Когда Форд прочитал новости о том, что Гринспен встречался с Уолтерс, он вырезал статью и отправил ее начальнику администрации с сообщением: «Дик Чейни, обрати внимание на с. 2. Я этому не верю»⁸⁸. Когда Барбара посетила Алана в офисе, она оказала аналогичное воздействие. «Ходили слухи, что днем придет Барбара Уолтерс, – вспоминал очень важный коллега в СЭК. – В офисе царило странное возбуждение, и все следили за тем, открыты ли у них двери, в надежде увидеть ее в коридорах»⁸⁹. Однажды Гринспен присутствовал на конференции Брукингса по экономике и казался по обыкновению серьезным («некоторые сказали бы “скучным”», вспоминает один из участников). Но когда формальные дебаты закончились и его коллеги-экономисты направились в бар, Гринспен умчался в лимузине со своей знаменитой подругой. «Боже, как такой человек может вести такую жизнь?» – подумали его коллеги⁹⁰. Гринспен не расстроился бы, узнав, что они так думают.

Точно так же, как ранее Кайе Пуллен, Алан уговорил Барбару прочитать «Атлант расправил плечи». Книга не впечатлила Барбару, хотя она высказала сожаление о том, что родители не назвали ее Дагни, как героиню романа⁹¹. Социальные навыки Алана также не произвели впечатления на Барбару. Он шокировал ее «экономностью», ибо «носил один и тот же темно-синий плащ, пока тот практически не развалился», и «редко вспоминал, чтобы выписать чек, купить рождественский презент или подарок на день рождения»⁹². На обеденных вечеринках Гринспен ни с кем не общался, прежде чем сесть за стол, а если оказывался рядом с женщиной, которую не знал, то проявлял особую неразговорчивость. «Он был не тем человеком, которого вы заметили бы, когда он входил в комнату, – добавила Уолтерс, нанизывая одну жалобу на другую, – и часто мне приходилось представлять его друзьям по нескольку раз, поскольку они не запоминали его»⁹³. Чувствуя уязвимость Алана, Барбара старалась делать всё возможное, чтобы защитить его – в конце концов, у нее социальной уверенности было в избытке, и она восполнила бы его недостаток. Однажды на званом ужине, который давала Дайана фон Фюрстенберг, создатель культовых нарядов, губернатор Калифорнии Джерри Браун запутался в излишне высоко оцененных советниках президента и, с запозданием заметив присутствие Гринспена, предположил, что, может быть, он может извлечь выгоду из его совета. Барбара наклонилась вперед, подняла брови и сказала: «Может быть, сможете!»⁹⁴ Рядом с этой харизматичной женщиной Алан мог чувствовать себя безмятежно в любой обстановке.

Алан платил Барбаре за ее помощь в присущей ему неброской манере. С ним она чувствовала себя спокойно и безопасно; он не был ни критичным, ни властным⁹⁵. Весной 1976 года Барбаре предложили перейти с раннего утреннего шоу Today на NBC на главную вечернюю новостную программу ABC с годовой зарплатой в $ 1 млн, чтобы стать первой женщиной-ведущим вечерних новостей, чья оплата втрое превосходила действовавшего вечернего «хозяина» ABC, Гарри Ризонера. Барбара мучилась, не зная, следует ли ей принять предложение, тогда как Алан потратил несколько ночей, анализируя счета ABC, стремясь убедиться, что они смогут выполнить свое экстравагантное обещание относительно зарплаты. В итоге Гринспен подтвердил финансовую устойчивость сети, и Барбара в конце концов согласилась взяться за эту работу – решение, о котором она ни разу не пожалела⁹⁶.

В марте 1976 года Алану исполнилось 50 лет, и Барбара устроила ужин в его честь. Фрэнк Зарб, энергетический царь Форда, вспоминает, что позвонил королеве новостей – она знала, что Зарб завален правительственными делами, но надеялась, что ему удастся найти для них время; Зарб искренне заверил ее, что он ни за что не пропустит обед⁹⁷. На вечере присутствовали Генри и Нэнси Киссинджер, Оскар и Аннет де ла Рента; Джо и Эстер Лаудер, Панч и Кэрол Сульцбергер⁹⁸. Некоторые из друзей Гринспена подумали, что настал великий момент – возможно, после стольких лет жизни холостяком он снова женится. Кэтрин Эйкхофф считала, что отношения с Барбарой отличались от остальных; на этот раз Алан встречался с женщиной всего на три года его младше – и по меньшей мере равной ему по профессиональному статусу⁹⁹. У пары были достаточно близкие отношения, чтобы Барбара познакомилась с матерью Алана, Роуз; она восхищалась ее крепкой связью с сыном и пригласила Роуз к себе в гости. В июле 1976 года Алан взял Барбару в Белый дом на государственный обед в честь королевы Елизаветы II. Это был типично гламурный прием для гламурной пары знаменитостей.

Тем не менее где-то между этим обедом и республиканской конференцией в следующем месяце их отношения стали несколько прохладнее. Барбара не могла соответствовать Алану в той области, которая была очень важна для него – она не увлекалась достаточно глубоко музыкой, – и, вопреки рассуждениям его друзей, Гринспен не был готов к браку¹⁰⁰. Пара согласилась на новый вид отношений. Это было нечто большее, чем дружба, и нечто меньшее, чем идеальный роман – условия, полностью подходящие Гринспену¹⁰¹.

После второй «мягкой посадки» Алан продолжал встречаться с Барбарой, одновременно возобновив связь с Кайе Пуллен. 19 января 1977 года, в последнюю ночь президентства Форда, Алан взял Барбару на инаугурацию, где подавали иранскую черную икру; а студенты, жаждавшие увидеть знаменитостей у входа, окликнули Барбару, когда она приехала туда¹⁰². Но когда этот прием закончился, Алан сменил подруг. Он встретил Kaйe для позднего обеда в ресторане в Джорджтауне, где они вместе съели стейк и картофель фри¹⁰³.

Президент Буш объявляет о своем намерении повторно назначить Гринспена на второй срок в качестве председателя, Вашингтон, 1991

Последний год Гринспена в администрации Форда подчеркнул, как трудно противостоять силам этатизма. В декабре 1975 года он боролся с нападками реакционеров против плана конгресса по контролю цен на энергоносители, который, как он писал в памятной записке, «расширил бы правительственное направление экономики и удержал тех, кто полагается на свободный рынок»¹⁰⁴. Форд проигнорировал совет Гринспена и подписал законопроект об энергетике. В том же месяце Гринспен рекомендовал наложить вето на закон «О раскрытии информации по жилищным ипотекам» – законопроект, направленный на борьбу с дискриминацией при кредитовании, требовавший от банков раскрывать информацию о своих клиентах. Этот закон подразумевал, что «эффективный рынок капитала нежелателен и что важнее выделение кредита под политическим давлением группы», – жаловался Гринспен; но Форд снова проигнорировал его и подписал закон¹⁰⁵. В следующем апреле Гринспен одобрил изменения в кодексе о банкротстве, которые облегчили бы городам защиту от кредиторов – идея заключалась в том, что этот вариант сделает ненужным помощь в стиле эпизода с Нью-Йорком¹⁰⁶. На этот раз президент встал на его сторону, но победа ни к чему не привела. Ни инвесторы, ни политические лидеры не доверяли непроверенным положениям реформы, поэтому города продолжали получать помощь по старинке, утверждая, что альтернативный вариант приведет к хаосу¹⁰⁷. Роль правительства росла.

Весна 1976 года также была отмечена странным возвращением Хьюберта Хамфри – сенатора и бывшего вице-президента, который год назад поддержал законопроект о центральном планировании. Хамфри объединился с представителем калифорнийского демократа Августа Хокинса с целью продвигать закон, который предусматривал полную занятость: уровень безработицы среди взрослых в нем оптимистично определялся всего в 3 %; федеральное правительство должно было действовать как «работодатель последней инстанции», обеспечивая всех, кто не мог найти работу за «преобладающую зарплату»¹⁰⁸. Ранние проекты законодательства донкихотски разрешали безработным предъявлять иски федеральному правительству за отсутствие рабочих мест и призывали к постоянной программе антикризисной деятельности, которая увеличивала бы количество общественных работ при безработице выше 4,5 %¹⁰⁹. В марте Гринспен предстал перед Объединенным экономическим комитетом Конгресса, чтобы указать на подводные камни в законопроекте Хамфри-Хокинса: эксперты не согласились с тем, что представляла собой «полная занятость», поэтому было опасно закрепить в законе конкретную цифру; было бы безумием взять на себя задачу трудоустройства, которая могла отвлечь от борьбы с инфляцией¹¹⁰. В следующем месяце Гринспен вновь вмешался, настаивая на том, что акцент на государственном планировании подразумевал опасно преувеличенную веру в способность экономистов верно прогнозировать экономику¹¹¹. Но сколь бы ни убедительно выглядели аргументы Гринспена, Конгресс, очевидно, был далек от того, чтобы прислушаться к ним. Два года спустя законодательство Хамфри-Хокинса было принято в более мягкой форме, став основой для того, чтобы председатели ФРС с шестимесячным интервалом отчитывались перед Конгрессом.

Предупреждения Гринспена об ограничениях экономического прогнозирования оказались даже более актуальными, чем он осознавал. Его последние месяцы в должности были отмечены ошибкой, которая сначала преследовала его, а затем спасла карьерные перспективы. С начала 1976 года оказывалось давление, чтобы повысить шансы на победу Форда за счет увеличения государственных расходов – стимул должен был превышать налоговую скидку предыдущего года. Гринспен, возможно, поддержал бы это увеличение расходов – в конце концов, у него был большой интерес к выборам, поскольку предполагалось, что он станет секретарем Казначейства на втором сроке Форда. Но экономика в первом квартале 1976 года росла с годовым показателем в 9,3 %, и Гринспен сопротивлялся призывам к дальнейшему надуванию «пузыря»¹¹². 16 апреля он сказал Форду, что увеличение государственных расходов не является необходимым для поддержания экономики¹¹³.

Как выяснилось, Гринспен ошибся. Отскок начала 1976 года был вызван «подслащенными» налоговыми льготами Форда в 1975 году. Следовательно, эти меры не продлевались; во втором квартале рост рухнул до 3,1 % в годовом исчислении. Гринспен уверенно настаивал на том, что третий квартал принесет лучшие новости, поскольку правительственные ведомства бросились тратить оставшиеся наличные деньги до закрытия финансового года, пока они их не лишились¹¹⁴. Однако осенью государственные расходы по-прежнему оставались низкими, а экономика замедлила рост до 2,1 % в годовом исчислении. Загадочный оптимизм Гринспена, возможно, стоил Форду выборов¹¹⁵. Генри Киссинджер насмехался над Гринспеном за его неудачные годы после того, как они покинули свои посты¹¹⁶.

Проигрыш Форда привел к тому, что давнее желание Гринспена стать секретарем Казначейства не реализовалось. Но это оказалось даже к лучшему. К моменту электорального поражения Форда инфляционное давление в американской экономике становилось опасным: инфляция, измеряемая индексом потребительских цен, в 1980 году превысила бы 14 %. «К 1977 году с перспективами 1980 года уже всё было ясно», – отметил Гринспен, оглядываясь назад. Тот, кто руководил экономической политикой в конце 1970-х годов, был обречен на серьезный репутационный ущерб. Если бы Форд был избран, то, как заметил сам Гринспен: «Возможно, я оказался бы секретарем Казначейства, но я бы никогда не стал председателем ФРС»¹¹⁷.

Глава 10
Первая жилищная головоломка

В день инаугурации Джимми Картера, 20 января 1977 года, Гринспен на полуденном шаттле вернулся в Нью-Йорк и отправился в свой офис¹. Townsend-Greenspan всё еще располагалась в One New York Plaza, где в 1970 году произошел сильный пожар; и бизнес всё еще процветал, несмотря на отсутствие босса в течение двух с половиной лет. Кэтрин Эйкхофф и три другие женщины вице-президенты собирали данные и работали на благо клиентов, проводя строгие анализы производственной прибыли, производства стали и т. д. Но несмотря на то, что Гринспен был счастлив воссоединиться со своей эрзац-семьей, он позволил себе поворчать. Эйкхофф рассказывала клиентам, что горячий рынок жилья стимулирует потребительские расходы: люди брали на свои дома вторую ипотеку и использовали средства для ремонта кухонь или покупки новых автомобилей, надувая «пузырь» в экономике. В наблюдении Эйкхофф был свой подвох. Не исключено, что если бы рынок жилья стал «холодным», то потребительские расходы резко бы сократились. Экономика могла стать более хрупкой, чем казалось.

«Где ваши данные по этому поводу?» – запросил Гринспен, как только вернулся к работе. «Ну, у нас нет точных данных, – ответила Эйкхофф. – Однако на каждой встрече, где мы присутствуем, за столом всегда есть кто-то, способный объяснить, как обстоит дело с ипотекой в этом конкретном сообществе».

Гринспену не понравился ответ Кэтрин. На него не произвели впечатления столь смехотворные доказательства. Марка Townsend-Greenspan держалась на строгой обусловленности фактами. «Почему тогда вы не получили данные и не выяснили, были ли вы правы?» – спросил он Эйкхофф.

Та пожаловалась на недостаток времени. Все сотрудники фирмы были вынуждены прилагать много усилий, чтобы оставаться на плаву, пока Гринспен отсутствовал.

«Хорошо, если вы правы, то данные подтвердят это», – настаивал Гринспен. «Отлично, – возразила Эйкхофф. – Я права; мы правы; а вы ищите данные».

В течение следующих недель Гринспен часто часами уединялся в библиотеке. «Кэтрин, вы ошибались», – объявил он в итоге. – «У вас не было ни малейшего представления о масштабах данного феномена»².

Это был не самый элегантный способ признать то, что Эйкхофф на что-то наткнулась. Но в течение следующего года Гринспен максимально использовал ее идеи относительно ипотеки и потребления. Подобные мысли глубоко затрагивали его во многом потому, что они возвращали его к магистерской работе 1959 года. Вариант Эйкхофф был примером, демонстрирующим, как изменение стоимости актива – в данном случае жилья – может сильно повлиять на расходы отдельных лиц. Аналогичным образом в исследовании Гринспена 1959 года было подчеркнуто, что изменение стоимости другого типа активов, корпоративных акций, способно определять расходы компаний на строительство новых заводов и приобретение оборудования. Более того, проницательность Эйкхофф привлекла Гринспена, поскольку рассматриваемая зависимость осталась незамеченной его соперниками. Большинство экономических прогнозистов сосредоточились на национальных отчетах, наборе данных, в котором представлены факты о компаниях, домохозяйствах и правительстве, соответствующие валовому внутреннему продукту (ВВП). Но упоминание о приросте капитала в этих счетах нигде не встречается. Если стоимость дома увеличилась на $ 100 000, а домовладелец брал второй ипотечный кредит на 80 % от этой суммы, дополнительные $ 80 000 потенциальных расходов не появлялись ни в национальных отчетах, ни в личной налоговой декларации, ни в любом другом документе³. Влияние изменения цен на активы происходило незаметно.

Гринспен поручил своей команде количественную оценку эффекта цены на жилье в деталях. Он хотел знать, сколько ипотечных кредитов было дано семьям, которые уже владели домами, и поэтому, вероятно, стали бы тратить средства на иные вещи, кроме жилья. Данных об этом «извлечении собственного капитала», как стало известно позже, не было. Но Гринспен подсчитал, сколько нового ипотечного долга могло бы быть создано в результате строительства новых домов, а также сколько задолженностей существующих в настоящее время ипотечных держателей обычно выплачивается в любой заданный период. Взяв свои оценки новых ипотечных кредитов и вычтя из них выплаты по старым ипотечным кредитам, Гринспен пришел к ожидаемому изменению общей суммы ипотечного долга в экономике. Теперь он был всего в одном шаге от статистического результата, который хотел получить. Если ожидаемое увеличение ипотечного долга было меньше фактического изменения, то разница должна представлять собой дополнительное ипотечное кредитование существующих домовладельцев – извлечение их собственного капитала. Спустя 30 лет после того, как он закончил работу в Brown Brothers Harriman, Гринспен не потерял интереса к статистическому отслеживанию⁴.

К августу 1977 года он был готов подробно рассказать о результатах своим клиентам. Когда в начале 1970-х годов повысилась цена домов, сообщил Гринспен, менее трети прироста было выделено на поддержку расходов. Напротив, во втором квартале 1977 года практически всё увеличение рыночной стоимости существующих домов было монетизировано. Это стало замечательным открытием. Благодаря стремлению финансовой индустрии выдать новые ипотечные кредиты покупательная способность потребителей увеличилась почти на 5 % в течение квартала; и хотя Гринспен не до конца проанализировал этот момент, общие расходы в экономике (с учетом расходов правительства и компаний, а также потребителей) были увеличены почти на 3 %⁵. Следствием было то, что рост ВВП во втором квартале, который соответствовал в годовом исчислении 8,1 %, мог бы приблизиться к 5 % без чудесного повышения жилья в цене. Однако оборотная сторона заключалась в том, что, если жилищный бум закончится, экономическое развитие замедлится. Существовала «опасность того, что рост цен на жилье может приобретать спекулятивный оттенок, – заметил Гринспен. – Предположение о постоянно растущих ценах на новые дома неверно»⁶.

Клиенты, получившие эти данные, не всегда знали, что с ними делать. Они платили Гринспену до $ 30 000 ежегодно, чтобы получать его экономические послания и лично слушать его рассуждения один раз в квартал – гонорар соответствовал всей зарплате среднего штатного аналитика, который слушал его презентации⁷. В обмен на это царское вознаграждение Гринспен появлялся в офисах своих клиентов с объемным кожаным портфелем, полным данных, который он всегда носил с собой. Этот портфель выглядел так, будто в нем лежал футбольный мяч, и некоторые клиенты подозревали, что одна рука Гринспена длиннее другой. Его манера говорить была впечатляющей и загадочной: «Было похоже, что он закачивал в голову огромное количество данных и выпускал лишь немного “пара” для того, чтобы его публика могла принюхаться», – вспоминал впоследствии один из клиентов⁸. Бо́льшую часть его аудитории составляли управляющие деньгами паевых фондов, пенсионных фондов или банков, и они принимали решения «да/нет, покупать/продавать» по конкретным акциям и облигациям. Но Гринспен пари́л над этой скучной бинарной игрой, заставляя своих слушателей рассматривать несколько сценариев. Например, если доллар немного упадет, то возможны три варианта последствий; если поднимется, то два следствия. Между тем, если инфляция будет расти, существует четыре возможных варианта. Гринспен говорил и говорил, выражение его лица редко менялось, глаза под тяжелыми веками скрывались за толстыми очками. Клиенты платили наивысшую цену за его размышления, потому что не было никаких сомнений в его мастерстве сбора и анализа данных. Но после ухода Гринспена они с тревогой обсуждали: что он на самом деле сказал? Что это означало для их портфелей?⁹

Гринспен неустанно путешествовал, посещая клиентов по всей стране. Его сотрудники шутили, что только он мог идти в ногу с таким графиком, потому что научился жить на чемоданах в бытность гастролирующим джазовым исполнителем¹⁰. Но пересекая страну в разных направлениях, Гринспен также углублял свои взгляды на экономику. Опыт, приобретенный в Совете экономических консультантов, расширил его интеллектуальные амбиции: впервые Гринспена окружали коллеги, которые были формально более квалифицированы, чем он. Когда Гринспен вернулся в свою фирму, то решил усилить изощренность своего макроэкономического прогнозирования. С этой целью он сохранил консультационные услуги молодому бывшему члену СЭК, экономисту по имени Джон Тейлор, который затем стал известным профессором в Стэнфорде и настойчивым критиком Гринспена.

Несмотря на то, что ему было за пятьдесят, сам Гринспен вернулся в Нью-Йоркский университет, чтобы прослушать курс по эконометрике¹¹. Через 20 лет после поступления в аспирантуру в Колумбии он закончил докторскую диссертацию.

Эта научная работа Гринспена, представленная в конце 1977 года, не была традиционной диссертацией. Она представляла собой странную смесь статей, написанных на протяжении многих лет, включая исследование 1959 года о ценах на активы; источники диссертации варьировались от математических выкладок до простой статьи, опубликованной в журнале Economist. Но хотя ее стиль и был эклектичен, работа охватывала центральные направления мысли Гринспена, резко отличающие его от доминирующих лагерей в экономике 1970-х годов. В отличие от Милтона Фридмана и его коллег-монетаристов, Гринспен никогда не рассматривал капитал в урезанных моделях, которые прогнозировали будущий путь экономики, отслеживая благоприятное количество денежной массы; он слишком интересовался работой отраслевых и правительственных бюджетов, чтобы вычеркнуть все касающиеся их детали¹². В отличие от монетаристов и кейнсианцев, Гринспен подчеркивал ключевую роль финансовых рынков в управлении экономикой и с недоверием относился к интеллектуальному высокомерию, подкреплявшему кейнсианскую «тонкую настройку». Наконец, в отличие от многих консервативных экономистов конца 1970-х годов, он никогда не любил «разумных ожиданий». В своих ранних версиях школа рациональных ожиданий утверждала, что как фискальная, так и денежно-кредитная политика могут быть бессильны повлиять на экономический рост и рабочие места, потому что граждане компенсируют эти усилия. Например, если правительство управляло дефицитом бюджета в надежде на стимулирование роста, разумные люди ожидали, что позже оно увеличит налоги, чтобы выплатить проценты по долгу – и они готовились бы к более высоким ставкам налогов, экономя больше в настоящем, тем самым отрицая предполагаемый стимул. Гринспен согласился с тем, что «тонкая настройка» являлась контрпродуктивной, но не согласился признать ее бессильной. Действительно, он сомневался в силе рациональных ожиданий, что отразилось в его переписке с Фридманом о контроле цен Никсоном и в его высмеивании концепции Франклина Рузвельта, согласно которой только страх был причиной Депрессии.

Гринспен начал свое выступление по диссертации с аргумента, который был взят непосредственно из его статьи 1959 года. Он утверждал, что, пренебрегая влиянием цен активов на расходы, господствующие модели прогнозирования были «абстрагированы от реальности в несколько нереалистичной манере». Ошибка была понятна: прирост и потери капитала не входили в отчеты о национальном доходе, и их отсутствие «имело тенденцию отвлекать создателей моделей от данных, которые были недоступны». Тем не менее, продолжал Гринспен, экономисты должны работать лучше; и он привел в пример влияние извлечения собственного капитала, которое было «в значительной степени упущено в стандартных моделях»¹³. Более того, Гринспен настаивал, что рост цен на жилье мог не только увеличить расходы; эффект также работал в обратную сторону: более высокие расходы приводили к повышению цен на жилье. Из-за таких циклов обратной связи между финансами и «реальной» экономикой неустойчивые тенденции могли долго сохраняться устойчивыми, поскольку более высокие цены на активы увеличивают расходы, что повышает цены на активы, а это, в свою очередь, увеличивает расходы. В конце концов, петли обратной связи приведут цены в совершенно неустойчивое состояние, и «пузырь» лопнет, повергнув экономику в серьезный кризис. Несмотря на то, что он писал это в период расцвета веры в эффективный рынок, Гринспен не считал, что рынки всегда рациональны и стабильны, так же как и в 1950-х годах, когда он занимался торговлей сырьем¹⁴.

С несправедливыми преимуществами, которые дает ретроспективный взгляд, позиция Гринспена выглядела впечатляющей и ироничной. За несколько лет до того, как его критики заявили, что ФРС во время его пребывания в должности оставалась слепа к эффектам роста богатства и «пузырям», Гринспен был на переднем крае размышлений над этими вопросами. Кроме того, он опередил свое время и в другом смысле. Как в 1970-х годах, так и позже большинство прогнозирующих моделей по сути оставляло финансирование за скобками. Они предполагали, что направление капитала из сбережений в траты – это полезная функция, которая не повлияет на рост; они не считались с тем фактом, что сдвиги в финансовом секторе, такие как бо́льшая готовность использовать ипотеку как средство добычи собственного капитала, могут изменить путь развития экономики¹⁵. При анализе кризиса 2008 года эту недооценку финансов назвали одной из кардинальных ошибок профессиональных экономистов. Но Гринспен никогда не был виноват в этой ошибке. Изучив в 1950-х годах работы Джона Гурли и Эдварда Шоу, он подчеркивал значение сдвигов в сфере финансов и к 1970-м годам всё больше убеждался в том, что экономическим прогнозистам следует включить финансы в свои размышления. «Наши финансовые институты более гибкие и сложные, чем мы предполагали пару десятилетий назад, – отметил он в диссертации. – Некоторые элементы финансовой системы иногда доминируют; иногда остаются неизменными». Такие сдвиги от доминирования к покою – от рискующих быков до отчаявшихся медведей, жаждущих безопасности, – могут резко изменить расходы и итоги производства. Гринспен стремился встроить данное наблюдение в модели прогнозирования в своей фирме, отслеживая выпуск облигаций и фонды денежного рынка, а также простые банковские операции. Такой подход возвращал его к наставнику и партнеру Биллу Таунсенду. Но это было также «игрой на опережение», как вспоминал Джон Тейлор несколько лет спустя, в 2011 году.

Гринспен получил степень доктора философии в конце 1977 года, и Барбара Уолтерс устроила небольшой обед в его честь. На нем присутствовали Артур Бернс и его жена Хелен, однокурсник Алана по Нью-Йоркскому университету Боб Кейвес и очень гордая Роуз Гринспен. В конце вечера Барбара передала по кругу сигары, которые она привезла с Кубы, где брала интервью у Фиделя Кастро¹⁶.

Хотя Гринспен жил амбициозной частной жизнью, он оставался вовлеченным в государственную политику. Он присоединился к экономистам журнала Time и Брукингскому совету по экономической деятельности. Гринспен приучил секретарей в своей фирме уделять особое внимание телефонным звонкам от прессы – они должны были узнать о дедлайне репортера и убедиться, что их босс ответил достаточно быстро, чтобы его цитаты были включены в статью. Журналисты, со своей стороны, платили за внимание Гринспена льстивыми профилями. Вскоре после его возвращения в консалтинговую фирму известный комментатор New York Times выразил мнение, что Гринспен наладил, «вероятно, самые интимные и влиятельные отношения, которые когда-либо были у экономиста и президента»¹⁷. Каким-то образом Гринспен сумел убедить журналистов в том, что он был безразличен к власти и статусу, даже когда его откровенность с журналистами предполагала иное. «Если вас интересует власть, вы упустите изменения, – размышлял Гринспен в Times, говоря о том, как он перешел из Белого дома к частной жизни. – Я бы не сказал, что многого не знал о власти или что она мне не нравится, но моя профессиональная работа меня интересует больше»¹⁸.

Выступления Гринспена в СМИ приводили в восторг его мать. Всякий раз, когда он появлялся на телевидении, один из его помощников звонил Роуз и сообщал ей время и канал¹⁹. Но жажду Гринспена находиться в центре внимания не приветствовали некоторые из его коллег. Кэтрин Эйкхофф обвинила его в том, что он страдает от «лихорадки Потомака»: в разгар обсуждения какого-нибудь тонкого статистического вопроса босс мог резко оборвать речь, потому что по телефону ему звонил журналист или конгрессмен. «Были времена, когда я была готова убить его, потому что мы обсуждали что-то важное для фирмы», – вспоминала Эйкхофф; и его публичная остро́та о «профессиональной работе», которая значила для него больше, чем слава, только бередила раны²⁰. Но даже в этом случае Эйкхофф никогда не могла долго сердиться на Гринспена. «Очень трудно не ладить с Аланом, – размышляла она по прошествии лет. – Он не дает достаточно эмоционального повода, чтобы вы могли оскорбиться».