Автор книги: Сен Сейно Весто
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
***
Глава 2. Любимый стул Аменемхета
1
Hа разных уровнях, разных этажах сознания совершалась привычная, будничная работа. Кто-то стучал – и следил за производимым эффектом, кто-то слушал и осторожно шарил в темноте руками, желая знать, где это стучит, то и дело натыкаясь голыми коленками на остатки непонятного хлама и быстро теряя последние капли терпения, не имевшего привычки к большим перегрузкам: Стена была здесь. Грубо выложенная, с многочисленными сырыми провалами, что угадывались местами в шершавой циничной кладке уголка неведомого здания, притихшего и пустого. Вскормленное на нездоровой пище тщедушное, слабое от рождения и систематического недоедания воображение неохотно ворочалось, недоверчивая ладонь оглаживала камень; в конце концов, мало ли кто там может бродить. И мало ли кто там станет звать, это, может, не отсюда, не из соседнего помещения голоса. Может быть даже, это вообще не голоса. Осторожный оппонент терялся в догадках, спотыкаясь на обратном пути и вновь встречая коленками разношенный хлам. Это, может, снова последствия собственной душевной неустроенности – вроде желудочного беспокойства. Они же явно не отсюда, наблюдатели недобитые, они же никогда не бывают отсюда. С соседнего этажа, если даже допустить, что это все-таки не желудочная неустроенность, а посторонние голоса… Время шло, на разных уровнях, разных этажах сознания совершалась привычная, будничная работа.
Тишину нарушало мягкое шуршание. Тишина прибирала к рукам звук шагов. Звук шагов удалялся, тишина оставалась, она работала как всегда, молча, все прибирая до крошки, заставляя шорохи искажаться, плескаться, множась, вздрагивать и разбегаться в стороны короткими испуганными кругами. В общем, от этого разговора у меня остался какой-то нехороший осадок. Не разговор, а сплошное идиотски глубокомысленное перестукивание. У меня даже создалось такое впечатление, что оппонент меня не видел. Это даже не разные помещения одного этажа, разделенные непреодолимой стеной, – просто разные этажи восприятия. Разные этажи, находящиеся в разных зданиях. Не вспоминая уже о том, что сами измерения их ни при каких условиях не смогли бы иметь общих точек соприкосновения. М-да, подумал я. Здесь надо бы поосмотрительнее. Нездоровое какое-то место, темное. Некое смутное и не вполне осознаваемое еще во всем объеме жжение где-то в области правой пятки беспокоило все чаще, и я остановился посмотреть, что это там такое.
По одну сторону всей голой стены тянулись вбитые в кирпичи железные проржавленные кольца, в которых местами кое-где сидели рукояти факелов, коптя низкий потолок и ничего толком не освещая. «Естуде-э-э-э… – уныло тянул где-то за дверью севший голос. – …Эй. Ол май троблис симт coy фа-а-руэээээ-э… э… э…» Голос, поперхнувшись и закашлявшись, ушел куда-то на время, вслед за чем в коридоре зависло неразборчивое бормотание. В сущности, мозоль была совершенно так себе, смотреть было не на что. Она больше кричала о себе, чем заслуживала упоминания, однако прежнее бодрое самочувствие оказалось основательно подорвано. Настроение шевельнулось, дрябло взгромоздилось на новый приступ глухого раздражения и ушло к нулю. Впереди, дальше по коридору полуподвала, в черном щербатом кирпичном провале мажущих закопченных теней и пляшущих кроваво-красных факельных отсветов имелось некое несанкционированное скопление. Неприятные лица здесь все-таки. Нехорошие. Невыспавшиеся лица и неприятное внимание дозревших быков, которым на глаза попался не ко времени забредший в стойло турист. Кубические челюсти и одинаковые сосредоточенные морды, одинаковыми взглядами провожающие проходимца. Настоящие мужчины. Могучие яйценосы. Кажется я у них также не вызывал особого сочувствия. Связываться сейчас не хотелось. Чуть поодаль мясистый половозрелый сударь с нетрезвой координацией движений, со стойкой неизменностью сохраняя на лице подчеркнуто трагическое выражение, в какой-то мрачной решимости прижимал охватистыми дланями к своей груди какого-то прохожего за податливые щуплые плечи. Абитуриент не переставал слабо отпихиваться и затравленно озираться по всему периметру коридора. «Всё отлична, бр-рат…» – с исключительной болью и теплотой в голосе повторял мужчина собеседнику, порывавшемуся все время не то что-то возразить, не то присесть. Выглядело так, что во взглядах имелись расхождения и шаги к их преодолению делались лишь с одной стороны. Шаркали подошвы, с треском соприкасались головы, парализовано перебирались по полу ноги. Здесь веяло невыразимыми безысходностью и дружелюбием. «Хорошо шагает, широко… – одобрительно заметил один бык с прижатыми сломанными ушами другому, с обнаженными круглыми вислыми плечами и раздавленным носом. – Нe идет – пишет. Спортивная походка. Боксер, наверное. Я тоже так хочу…»
Меня вежливо взяли за рукав.
– Братишка, ты боксер?..
Я старался пока не глядеть на здоровые переспелые физиономии, плохо различимые в отсветах факелов.
– Даже не бульдог, – сказал я, попытавшись с ходу преодолеть препятствие. Придерживая дыхание, я сохранял на лице привычное в таких случаях простое скромное выражение. Но это был, видимо, неверный ход. – Можно пройти?
Сделав усилие, я принудил себя остановить взгляд в проеме обстоятельств и добавить бесцветности в голосе. Пустой невыразительный взгляд и бесцветный голос призваны были показать, насколько мало я нуждался в чужих аннотациях. Похоже, это не очень мне удалось.
Руки ломать всем, внезапно подумал я с ненавистью. И чтобы этот повесил свою челюсть на входную дверь, это будет справедливо. Но сейчас, конечно, нужно было не мечтать, а подумать о себе и своем здоровье. Просто удивительно, как меня местная сволочь любит, прямо в лице меняются. И всем чего-то надо. Оставив в покое прежнего собеседника, которого сразу куда-то унесло, очень не спеша подшаркал и встал за спинами третий. Подшаркал, в общем, оглобля немытая, встал за спинами и стоит. изучает то есть. И пока я ловил краем глаза прилегающие окрестности, оглядывался тут потихоньку, прикидывал, значит, что тут у них к чему, присматриваясь к самому квадратному подбородку, как раз успев определить, что до ближайшего поворота бежать не так уж далеко, как сзади вдруг бесцеремонно выдохнули, меня крепко похлопали по плечу, и изумленный комендантский голос в совершеннейшем одурении возопил: «Ты что же это, череп, мне погоду в заведении портишь? Ты, т-твою…»
Я даже додумать до конца не успел, о чем думал, как механизм во мне какой сработал, честное слово. Зря они все-таки тут по плечам хлопают, нехороший знак. Нe теряя времени и толком не закончив даже еще разворот, я как бы невзначай, не очень аккуратно, но с силой, как умел, вынес локоть прямо навстречу тому, что стояло над душой и хлопало, дыша чесноком, стараясь достать повыше, просто куда придется. Потом повернулся и от души добавил еще ногой, под ремень. Пришлось крепко. Полегчало значительно. Какое-то время мы все наблюдали, как новый лихоимец совершает на бетонном полу приседающие упражнения. Это было сильно. Но мне чего-то не хватало. То есть я таращился, как в столбняке, с каким-то стесненным, беспокойным чувством прислушиваясь к тревожным сигналам, шедшим откуда-то из глубин моего сознания, плясавшего танец живота, словно вот я только что должен был наконец совершить нечто важное, чрезвычайно полезное, нужное, и для меня лично, и для эволюционного развития, нечто, обещавшее долгожданные изменения к лучшему, – и не сделал. При полной тишине болезный пахарь, согнувшись пополам, плотно прижимал голые волосатые коленки друг к дружке, как бы всем сердцем стремясь к ним локтями, начиная медленно-медленно раскрывать черный рот, готовясь заорать.
Вспомнив в конце концов, чего же мне и эволюционному развитию все это время не хватало, я перестал пялиться. Я старался быть кратким. Разворачиваясь назад, я широко, как раз успев подвернуть кулак, от самой пятки с отчетливым треском врезал по наиболее кубической из представленных здесь сегодня челюстей, после чего, нигде не задерживаясь, во весь дух бросился по коридору вперед, далеко перед собой выбрасывая пятки, надеясь успеть первым и успеть в хорошем отрыве.
Я слышал сзади учащенное прерывистое дыхание и дробный топот башмаков, размышляя, куда мы вообще бежим. Сзади шли ровно, по-деловому, там явно знали, что делали, я тоже подстроился под общий ритм. Я здесь вообще не ориентировался, места шли незнакомые, но позади явно ориентировались лучше, я решил пока не торопить события и идти вместе со всеми. Одно время там с грохотом собирали по пути все стулья, которые я сосредоточенно им поставлял, горшки и хрупкий декор тоже летели на пол, с ними не церемонились. Потом начались пересеченная местность и большие неприятности.
Я едва успел свернуть за угол, как над моей головой неторопливо прошел, с орбитальной центростремительностью переворачиваясь в воздухе, темного дерева хороший стул, с хрустом сходясь с косяком и крупно разлетаясь на отдельные фрагменты; провалившись в дверь подвала, налетевшую на меня черным провалом, и с грохотом свалившись со скользких каменных ступенек, я влетел в обжигающе ледяную, смачно вонявшую лужу. Лужа оказалась глубокой и неожиданно просторной, как вид на поздравительной открытке.
Откашлявшись, путем не разобравшись еще, что это такое со мной было, я в одну секунду взял на свое робкое безрассудство мощный спурт и едва не встретился лбом с зубастым краем кирпичной стены; миновал один поворот под космами проводки, корнями свисавшей до самой воды, прошел другой поворот и совсем было уже набрал необходимую скорость в узком, почти неразличимом в темноте коридоре, но передумал, так же быстро вернулся на исходные позиции и, придержав дыхание, осторожно, боком придвинулся к углу, тихо гнившему в обрамлении голых труб. Мне вдруг пришло в голову, что преследователи могут ошибиться тоннелем. Этот вход в подвал, судя по обилию порогов, как будто был не далек от узлового, и рукавов канализации здесь имелось несколько.
По густой, глянцевой, тускло отсвечивавшей поверхности неспешно скользили ко мне ленивые масляные круги. Преследователи изучали возможные пути дальнейшего продвижения. Они оба уже присутствовали, на последней ступеньке каменной лесенки, но спускаться пока не торопились. Один из них сидел на корточках, свесив с мясистых ляжек кисти больших натруженных рук, и задумчиво смотрел в мою сторону. Другой, придерживаясь для равновесия рукой за плечо сидевшего товарища, освободил белую ступню от растерзанного гигантского башмака, напрочь успевшего позабыть что такое шнурки, и теперь осторожно пробовал кончиком большого пальца воду непосредственно у парапета. Вода явно не входила в их планы. Можно было не сомневаться, что с этого момента у входа будет поставлен надежный заслон – надолго и несокрушимо. Я беззвучно засмеялся. Я вам не пись собачий, подумал я. На неделю активной жизни можно рассчитывать. Если удастся найти чистую воду.
…То …сь? …сь?..?
Шарканье усталых ног. Шаркающий отзвук.
Звон редких капель, пронзающих мертвый горький сумрак.
Влажные, шлепающие, лязгающие голоса вонючей воды, которая и не вода вовсе, – словно бы не здесь и не отсюда. «Спа-ать… – невнятно проблеяли над ухом. – …ть …ть…»
«Спаааа-а-а-а… ть…»
Где-то дальше другой, слабый и дрожащий со сна, сухой голос произнес надтреснуто: «Послушай, дружок, что я тебе сейчас расскажу…» – однако он тут же был перебит кем-то новым, несравнимо более отдаленным и зычным:
Но скажите мне, какие у него цели, – и я скажу вам, какие ему близки средства, и если идти дальше, то получится, что, в конечном счете на выборе целей и средств всегда сидит окружение, и всякий, кто пытается выбирать, должен рано или поздно смыть, вычеркнуть себя из списка всех живых, просочиться насквозь. Или остаться и стать другим.
…Мммммммммммолоток… к… к…
Нет, мне нравится.
Звон редких капель.
…Кто здесь? Кто здесь?
…Да. Так вот. Он – нестандартно оттесанный камушек в бесконечной череде четко и давно уложенной брусчатки. Ему холодно, ему, бедному, неуютно, пока его не успели еще оттесать как нужно, как это здесь принято. Но он, видимо, все-таки твердый камушек, раз его до сих пор еще не оттесали, как нужно.
Ничего, оттешут еще… Значит – будут лететь искры, значит – будут спотыкаться люди, и задевать шины, и стучать подковы…
Дурачок, спать же! …спаааа-а-а… ть… ть… Голь замкнутого пространства. Спать как-то никто не соглашался. Только сопели шумно.
Голень шагающих капель.
…к …Ммммолоток… к… к…
…Понятно, что подковы стучат и на ровной мостовой, но ведь какое различие в тональности и чистоте звуков. А вон уже на горизонте маячат фигуры рабочих, деловито влекущих за собой необходимый тяжелый инструмент, и уже готова подняться вокруг недоразумения суета, и уже явственно рядом натужное сопение: а н-на тебе!.. Чтоб не высовывался.
…Сейчас над ними со всей неотвратимостью встает старый вопрос: чего хотеть?
…Да… то… сь? Тось… сь… сь…
А… простите, зовут вас-с?… Изумительно. Да вы проходите, не стесняйтесь… сь, чувствуйте себя ма-ма-ма!..
«Кто здесь?» да «Кто здесь?». Да кто здесь может быть?
Я уже слышал это. Тут постоянно это слышно: болото, мол. Будет, мол, болото – будет и все остальное. А что болото, что болото?
…и получается, что все средства, которые были и будут когда-либо использованы, обусловлены исключительно содержанием окружения. Но это неинтересно. Это скучно, в конце концов, интереснее тот, кто должен был уйти и ушел. Это – уже от Мироздания. Это – симптом. Как он живет? – как он будет жить, не может же он, в самом деле, жить в безвоздушном пространстве?..
Звон капель, взрезающих мрак.
***
2
Hизкий бетонный потолок с разводами потеков навис, уходя корнями в темноту, слежавшийся намывной песок под ногами перестал проваливаться. Больше не тянулась вдоль долгих трещин цепкая проволока одеревеневших узловатых сучьев, никогда не видевших света, – притихший коридор разросся чуть не до размеров пустого подземного гаража. Бункера, онемевшего под тяжестью своей глубины и неисчерпаемости. «…Но пиченьку-то мы можем себе позволить на ночь?..» – раздался прямо посреди мертвой тишины убедительный мужской голос с хриплыми интонациями стоического терпения, тут же раздраженно перекрытый несколькими децибелами выше: «Довольно уже было на сегодня пиченек и бумажек!..»
Тихий безлюдный коридор дальше темнел сваями кубических опор, запах тут стоял неожиданно знакомый, как в прихожей реанимационного отделения. Впрочем, нет, не совсем пустой и безлюдный. Тут опять кто-то был, здесь тоже кто-то разговаривал – одиноко топтались, путаясь в белье и недобро прищуриваясь глазами, какие-то понурые, ломкие беспризорные тени на убитых горем синих больничных стенах. Персонал, судя по всему, из дежурной части и их пассия, зажатый в самый дальний угол к сдвоенным стеклянным дверям щуплый мужчина: весьма на вид сердитый, встрепанный, сильно небритый и бледный, в спутавшейся у ног просторной белой рубахе. Мужчина настороженно наблюдал, как двое рослых жердистых молодцов в медицинских халатах и шапочках с тесемками теснили его ближе к дверям, разведя в стороны ладони и стараясь не производить до времени много шуму.
– И куда это, интересно, вы собрались? – спросил главврач неприятным голосом, едва появляясь на горизонте событий.
Где-то отчетливо капала вода. Один конец коридора, тонувший во мраке, выглядел так, словно это был конечный пункт для всего живого.
– Учтите, у меня волосатые руки, – предупредил мужчина в нижнем, не спуская недоверчивых глаз с представителей администрации.
Представители администрации явно выигрывали время, не желая торопить события.
– Ничего, – мрачно отозвался главврач, держа ладони на весу чуть не у самого полу, – мы потерпим. Нам назначено.
– Это вам ничего, – сказал мужчина, кладя руку на выкрашенный красным поручень пожарной кайлы, висевшей на стене по соседству. – Это вы сейчас примете горячий душ с мылом и ляжете спать. А мне завтра в шесть вставать.
– Завтра отбоя не будет, – через силу ответил главврач.
– Конечно, – не удержался мужчина от сарказма. – Куда ж это он денется. Вас разве что куда-нибудь денут между делом. …Я оставлю вас ненадолго, – засобирался вдруг он, озираясь и запахиваясь свободной рукой. – Я замерз тут уже стоять и глядеть глазами.
– Куда же это, интересно, вы сейчас пойдете, – неприятным голосом осведомился врач. – А то б остались до утра?..
– Нет, нет, – сказал мужчина. – И не уговаривайте. Времени почти не осталось, теперь все утро под большим вопросом, сами же говорите.
– Завтра вообще не будет. Теперь всё, будем жить одним днем, обещаю.
– Я слышал уже это. На обещания здесь не скупятся. А то, что вставать все равно придется, вы предпочитаете не вспоминать.
– Мы можем договориться, – произнес главврач сквозь зубы, сделав над собой усилие.
– Вы убьетесь так, – заметил мужчина, словно не слыша, указывая подбородком на ноги главврача. – Бельем же завернетесь. Три раза…
– Я говорю вам, живем одним днем, – настаивал главврач, непослушной рукой пытаясь нащупать и надеть пуговичку на халате. – Хорошо живем. Не будет завтра, отменили.
– А что будет? – без особого интереса спросил мужчина.
– Госпел. Хоральная прелюдия будет.
Мужчина устало покачал головой.
– Врете, – сказал он. – Ну врете же, у вас концы с концами не сходятся. Как вы собираетесь жить одним днем, когда я сам уже стою тут у ваших дверей, собранный в дорогу, что вы мне голову морочите. Куда же вы все остальное денете?
– Судить будем, – убежденно вставил один из дюжих молодцов.
– Что судить? – не понял мужчина, перенося взгляд. – Мое завтрашнее утро?
– Вы это вот что, – внушительно попросил главврач. – Вы от дверей на время отойдите, отойдите от дверей, что же это мы – все в дверях да в дверях, в дверях правды нету…
Слабое влажное эхо, робко просочившись, осторожно шаркнув по стенам и ускакав было, вновь вернулось.
– Сегодня я сделаю все, что ты скажешь, – с отчетливой враждебностью пробормотал мужчина, не двигаясь, впрочем, с места.
– У нас тут все условия для работы и отдыха, – гнул врач свое, – скоро будем жить лучше. Скоро будем жить совсем хорошо. Со дня на день ожидаем прихода равноденствия, вас предельно вежливо попросили вернуться в покои, а что сделали вы?
– Я ответил им простым распространенным предложением, – сказал мужчина спокойно и выжидательно.
– Более того, есть надежные сведения относительно вашего здесь будущего, оно ожидается тут как нельзя более кстати. Вы же ушли, никого не предупредив.
– Случилось так, что вас не было дома.
– Я хотел бы верить вам, но временами я просто перестаю вас понимать. Вы должны чувствовать результаты постоянного внимания, обстоятельства позволяют надеяться на лучшее, тем более, что времени теперь достаточно…
– У меня стойкие позывы на рвоту, – нехотя подтвердил мужчина, отводя глаза.
Врач, сопя, утерся трясущейся ладонью.
– Могу предложить горчичник.
Все какое-то время молчали.
– У вас обе верхние палубы съехали вместе с Бруклинским мостом под углом в девяносто градусов. По Фаренгейту. – Чуть поколебавшись, уточнил мужчина. – В тени. Мне даже представить себе неловко, что вы станете предлагать, когда изведете у себя последний горчичник.
– Перестаньте, все в наших руках. В конце концов, все всегда складывается не так уж плохо. Если сами себя не будем любить, то кто полюбит, о своем будущем надо думать, о…
– Здесь все языки обложены налогом, – не согласился мужчина.
– Беспокоит?
– Ну, а как вы сами думаете?
Врач, не найдясь поначалу, что сказать, несколько томительных мгновений молча смотрел, стекленея лицом.
– Я далек от мысли как-то предупреждать естественные наклонности. Стремление к самовыражению тут кого бы то ни было, – произнес он медленно. – Поймите меня правильно, я не душу вас, не запрягаю, но посудите сами: уже совсем было намечались многообещающие сдвиги, накануне был меморандум по уже самому заболеванию, мы все помним, какой ценой он нам достался, мы помним, что он был, – но его нет, нет… – Главврач выразительно развел ладонями в стороны.
Мужчина невесело осматривался, делая попытку пригладить ладонью метелки волос, непослушно торчащие над ушами во все стороны.
– Я спустил его с лестницы, – ответил он с плохо скрытым удовлетворением. – Самолетиком.
– А постоянный поиск незапертых дверей? – продолжал главврач, делая шажок вперед и перенося центр тяжести на другую ногу. – Была накануне опять же депутация из утвержденных – с самими лучшими намерениями. Теперь нам всем неловко…
– Реформаторы ушли, разбрасывая семя по приемным, – неопределенно произнес мужчина. – У меня до сих пор волосы стоят торчком.
Врач вздохнул.
– Местные обычаи требуют некоторых условностей. Они же настаивают на нашем скорейшем возвращении в покои. Нам всем будет лучше поспешить, храня в сердце своем свежесть и непредсказуемость дня. Пока все самое вкусное не съели.
– А что, – угрюмо осведомился мужчина, – объявлен период сенокоса?
– Давайте придерживаться принципа реальности, – сказал главврач. – Здесь все покои по традиции заперты. Дальше разговоров это не пойдет.
– Аналогия вполне может здесь пройти, – ответил мужчина, не соглашаясь. – Мы все когда-нибудь падем жертвой вашей любви к парадоксам.
– И все-таки мне придется настаивать на отказе вам в разумности. Мне не совсем понятно, причем тут вы. Мне даже страшно подумать, к чему может привести подобная концентрация недоверчивости на единицу площади, до какой степени цинизма мы с вами еще можем пасть, случись (не дай бог) нас в этот час кому-нибудь здесь увидеть.
Мужчина перенес взгляд, как бы сделав над собой усилие, глядя теперь куда-то вдоль по коридору.
– Таково действительное положение вещей, – пробормотал он нехотя. Он больше не смотрел по сторонам.
– Я не хочу сказать ничего плохого, поймите меня правильно, – окрепшим голосом продолжал главврач, со значением прижимая руку к сердцу и делая шаг вперед. – Но вы же дальше утра не хотите ничего видеть. Куда ж вы сейчас пойдете, в таком виде. Вы поглядите на себя, на вас же лица нет. Вас же найти невозможно, то ли вы, понимаете, еще здесь, то ли уже…
– Давайте не будем злоупотреблять моим гостеприимством.
– На это можно посмотреть с другой стороны, – неожиданно легко согласился главврач. – Но некоторое недоумение все равно останется. Не говоря уже о шнурках на обуви отдыхавшего персонала администрации, завязанных вами накануне. Которые до сих пор не могут развязать.
– Я действовал решительным образом, – ответил мужчина сухо и непримиримо, но не без следов запоздалой неловкости. – Кто-то залил мне весь стол чернилами.
Он, не двигаясь и кося глазом, уже в течение минуты наблюдал пару осанистых крепких санитаров, что, загородясь от него простыней, плечо к плечу мелкими шажками продвигались вдоль стены поближе.
– Вы тоже попробуйте на узелок чуточку хорошего клея, – произнес он рекомендующе, дружелюбно мигая, но думая явно о чем-то другом. – В общем так, – сказал он. – Есть хорошие новости с того света…
Главврач его не слушал.
– Вы же могли просто уведомить, как-то сообщить, – хрипло дребезжал он. – Не вынося сора из избы…
– Осуждаете, значит.
– Я не осуждаю вас…
– Да нет, осуждаете.
– Я не могу осуждать вас…
– Не одобряете, значит. Перечите. Я же вижу…
– Да нет, не то чтобы не одобряем…
– А что вы делаете?
– Но вы же могли каким-то образом шепнуть мне между делом на ушко, покидая нас, предуведомить, что ли…
– Я и предуведомил. Неоднократно ставил в известность, что работать приходится в исключительно сложных условиях, отмываться каждый раз становится все труднее…
– Да, и я сказал, что посмотрю, что можно сделать…
– При этом, однако, ваше лицо осталось невозмутимым, – заметил мужчина, переводя взгляд на главврача. Веко на правом глазу у него начало нехорошо подергиваться.
– Только не пытайтесь уверить меня, что вы сами оказались здесь из одного уважения к своему правдолюбию. Давайте, скажите мне, что завязывали шнурки вы плохо владея собой…
Мужчина смотрел не мигая.
– Наше спокойствие было напускным, – сухо ответил он, чуть заметно, впрочем, порозовев.
– Да, но ведь вы же, уходя, этим не ограничились, – произнес главврач страдальчески, – когда вам в очередной раз напомнили, что администрация не потерпит на своей территории недоверия и уклонения от необходимых мероприятий. – Он стоял у дверей, заложив одну руку за спину, а другой пытаясь передать размеры постигшей всех печали. – Вы же свой утренний анализ мочи нам поставили, наверх в выдвижной ящик.
– Здесь принято совершенно точно формулировать свое мнение по этому вопросу, – все также выжидательно отозвался мужчина, пытаясь понять, куда врач клонит.
– Ну, хорошо, ладно, это еще можно как-то объяснить. Но будить-то вам зачем персонал понадобилось. Зачем вы в телефонную трубку голосом старшего администратора желали всем спокойной ночи? У нас кое-кто до сих пор не может отойти ко сну.
– В том выражена способность воспринимать на слух. Пагубная привычка.
Врач покачал головой, глубоко вздыхая.
– Я вот все удивляюсь, откуда в одном человеке может взяться столько цинизма. Знаете, где мы нашли ваше постельное белье? Человеку со стороны ни за что не догадаться. В прачечной.
– Вы что, следите за мной? – спросил мужчина с неудовольствием.
– Мы здесь как частное лицо, – уклончиво ответил главврач. – Мы встретились позже назначенного часа.
– Это не по моей вине.
– Здравствуйте, а по чьей же тогда?
– Вы мне все время перечите, – сказал мужчина с упреком.
– Я не перечу вам.
– Вы мне опять все время перечите.
– А вы готовы поднять шум при малейшем несогласии.
– Я что-то не пойму, кто тут за чей счет кормится. Мне непонятен смысл ваших намеков и домыслов, основанных на чьем-то непонимании… Бросайте эту привычку все время плеваться, я тут босый стою.
– Извините. В общем, знаете… Я вот тут подумал, можно просто посидеть. Может, мы как-нибудь встретимся, нам есть, о чем поговорить, может, мы как-нибудь поужинаем вместе, в другой обстановке… просто посидим…
Под бетонными сводами необъятного гаража повисла минута молчания.
– Вы что, смеетесь надо мной?
– Я не смеюсь над вами…
– Как же нет, я же вижу.
– Какой сейчас может…
– Вам смешно.
– Что вы, какой может быть…
– Нет, вам смешно, вы хихикаете…
– Мы не хихикаем, нам совсем сейчас не до смеха…
…вы уверены, что самые хитрые, вам все можно, что за вами закреплена привилегия ходить по пятам, стоять над душой, цеплять мне на сознание свои невозмутимые лица и плевать на пол. Сколько себя помню, вы всё пытаетесь, совершенно не стесняясь, установить приемлемые отношения между различными состояниями космической пыли, не желая знать, что зона вечной мерзлоты уже по определению своему предполагает вечность. Это слишком похоже на правду, чтобы беспечно улыбаться, но вы предпочитаете отменять утро, надевать на что ни попадя горчичники и потом с прискорбием и бесстыдством сообщать, что наступил сезон дождей. И глядя на ваши лица, я все чаще спрашиваю себя, а что, собственно, случилось? Куда они все ушли, куда они могли все уйти? Разве они все куда-то ушли, разве они могли куда-то уйти? Они же все здесь.
– Давайте не будем искать легких решений, – ответил главврач. – Я не совсем понимаю, какое отношение это имеет к запертым дверям.
– Не старайтесь казаться бестолковее, чем вы есть. Здесь все сторонники взвешенных решений, мы зашли уже слишком далеко. Все зашли.
– Меня томят смутные подозрения, – произнес главврач, – что это не совсем то, что вы думаете. Злоехидно сами смеясь над беспечного радостью тщетной…
– Я не знаю, что я больше ненавижу: ваше отекшее выражение лица или вашу невозмутимую любовь к компромиссам. – Мужчина на какое-то время прищурился, потом вовсе прикрыл оба глаза. – Я постараюсь подавить зевоту отворачиваясь либо прикрывая рот ладонью, – предупредил он. – Доступ здесь несвободный. Любить, в общем-то, нечего, есть нечего, а то, что есть, едят удручающе регулярно. Кто-то постоянно носится с цинковым контейнером, насмерть пугая обслуживающий персонал (перечисляет) … двери, как вы выразилась, все заперты. Окон нет вообще и судя по всему, не предвидится. Вот вы знаете, куда может привести эта дверь, если закрыть ее за собой в нужное время и в нужном месте? Нет. А почему? Я вам отвечу, почему. Потому что никому из вас это не приходило в голову. А вот вы наденьте горчичник, себе наденьте – и посмотрите, как все сразу упростится. Кроме случаев, оговоренных особо, – добавил он, предупреждая возможное возражение слушателей.
Главврач, сжав мужественные челюсти, начал играть кубиками желваков.
– Будем думать, – сказал он. – Изыскивать резервы.
– Вы только и делаете, что думаете и изыскиваете резервы.
– Я подаю надежду, – сухо ответил главврач. – Здесь это уже кое-что.
– Здесь это уже совсем не то, что вы думаете. Ваши слова не дойдут до сознания, а ваши позы могут быть превратно истолкованы, – с ненавистью произнес мужчина. – Меня уже тут не будет. Вот тогда вы все познаете горечь утраты. Остаюсь преданный вам. Не могу вас больше задерживать. Поделитесь своим опытом с кем-нибудь еще.
– Вы поступите опрометчиво, обратившись к силовым методам.
– Поступать опрометчиво – пожелание моих генов. – Мужчина склонил подбородок в выражении согласия. Он явно смягчился. – Во многом незнании много и печали.
– Чего вы, в самом деле, хорошо все так было, – сказал врач неприветливо. – Хорошо разговаривали. Давайте не будем тут сейчас устраивать стриптиз. Сегодня у всех у нас был трудный день, все мы человеки, у всех есть нервы…
Мужчина, как бы еще раздумывая, пожевал губами.
– Напротив, – сказал он, помолчав. – Напротив, сейчас тут все будут хорошо обуты. Мне показалось, что мои слова способны достучаться до вашего сознания.
– Хорошо, – повторил врач. – Прекрасно. Вы, я вижу, уже все для себя обдумали со своими генами. А администрации как прикажете определиться? Как прикажете со всем этим работать?
– Покойник будет выставлен для прощания, – произнес мужчина обнадеживающе.
– Вы не протяните так долго.
– Мы исключительно хорошо пообедали.
– Вы просто мало что от этого выиграете.
Мужчина рекомендующе склонил голову.
– Пришло время примириться с собой, – согласился он.
– Мы оставим за собой право на презумпцию невиновности.
– Как скажете.
Врач напряженно смотрел, стараясь ни за что не отводить глаза первым.
— У вас лихорадочный блеск глаз. Вас явно раздражает искусственный свет. Вы плохо кончите.
Мужчина спокойно мигнул, затем поглядел на свои пыльные пальцы ног.
«Листья блестели росой, – негромко произнес его голос как бы про себя, словно бы пробуя слово на вкус. – Блестеть…»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.