Автор книги: Сен Сейно Весто
Жанр: Научная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
«Так», – сказал Догон.
«Хоть принцип дополнительности сегодня не трогайте», – попросил Штиис.
«Возможно, все хуже, чем выглядит. По присущей некоторым из нас неосторожности и упрямству кто-то однажды задумывает написать достаточно честно книгу о преднамеренно вымышленных событиях. Он хочет сказать, что в смысле принципа дополнительности, можно настолько поправить собой реальность, что в один прекрасный день потом вдруг окажется так, что вымышленные события управляют тобой. – Периодевт, упершись кулаком в подбородок, похлопал глазами. – Но не именно в точности те, которые ты добросовестно выводил там у себя, в том-то все и дело. События, поправленные на величину твоего знания о событиях в твоей книге. Они дополнительны друг к другу. А ты дополнителен к ним».
«Ну, понесли, понесли, понесли рукоблудить…» – недовольно произнес Пух из темноты.
«Почему нет. Мы не знаем всех возможных свойств реальности, но можем знать их возможные последствия».
«Вот-вот, – с выражением горечи отозвался Штиис, зашевелившись и устраиваясь удобнее. – Получается, что чем точнее вымысел, тем больше возможная аберрация. Вся трудность только состоит в том, чтобы до этих событий дожить. То есть трудность как раз и может состоять в том, чтобы до них не дожить, именно потому отдельные случаи дара убеждать с приближением к пределу допустимого следует расценивать как потенциально несущие опасность. Тут такое дело, что особая добросовестность здесь может сопровождаться катастрофическими последствиями. Катастрофическими не для самого виновника – если бы для него… – а для измерительного прибора. Но самое интересное начинается, когда при всем при том ты по своему космическому упрямству несмотря ни на что все-таки принимаешься за воплощение своего замысла насчет побыть честным. И делаешь это, как и собирался, добросовестно».
Bсe снова какое-то время хранили молчание. «Вы меня пугаете, – непослушным языком произнес Гукка со стянутой набок щекой. – Неужели все так плохо?»
«Я же говорю, тут все хороши. Это все нейропептиды. Когда головной мозг в них начинает тонуть, коридоры реальности смущенно кашляют и выпадают в осадок тебе вслед. С нейропередатчиками такое случается».
«Достаточно вольная интерпретация принципа дополнительности, – заметил Протерит хрипло и обнадеживающе. – По крайней мере, насчет особого дара убеждать там напрямую ничего не говорилось».
«Здесь и в самом деле начинается какая-то мистика. Поскольку, если следовать одной только логике событий, все подходит к тому, что в действительности ты лишь воссоздавал события, которые могли лежать по времени дальше».
«Или могли не лежать. Спрашивается, кто тебя дергал за руку».
«Да, я это и пытаюсь сказать. И твоя добросовестность здесь объясняется всего лишь той мерой вероятности версии реальности, которая в тебе уже есть. Точнее, была уже задолго до того, как ты взял в руку карандаш, вот в чем дело. Говоря совсем просто, все дело в одном карандаше. В этом и заключается весь Синдром Дополнительности. Никакой Бор тут ни при чем».
За черными забрызганными стеклами стихло, делая отдельные слова и звуки отчетливыми. Там словно слушали – тихо и озадаченно.
«То есть карандаш извлекает на свет ту реальность, которая подарит тебе этот карандаш. Но поскольку карандаш уже как бы есть, то и реальность та становится как бы уже менее нереальной».
«То, чего нет, управляет тем, что есть».
Все сидели, пялясь в огонь. Кто-то усмехнулся.
По-вашему, это смешно? – Он чувствовал, что сейчас ему лучше помолчать, но остановиться уже не мог. – Вы так любите оказываться правыми, что вас не может притормозить никакой синдром с дополнительностью. – Необратимый и сухой, как точка бифуркации, завернутый в вопрос упрек, словно соскользнувший по недосмотру напрямую из подсознания, не был для кого-то в отдельности, но голос подал Гукка. Он аккуратно укладывал себе на колено мятую салфетку. Потом он ответил с подчеркнутым вниманием к себе и своему здоровью.
«Если бы мне, – сказал он, – однажды предложили, на выбор, оказываться всегда правым или успевать стрелять всегда чуть раньше других, я бы выбрал жить счастливо. – Гукка поддернул себе рукав. – Вот только получилось бы у меня при этом стать снова плазмодием, не знаю».
Катастрофический обвал брызг и света за окнами опять предпринял было обреченную попытку прикинуться нормальным хмурым дождиком. Пух, с видимым сомнением вознеся обе брови, вытянул губы далеко вперед, надеясь приникнуть ими наконец к краю воздетой горячей чашечки.
Вот когда вы такое говорите, мне всегда становится как-то не по себе, отозвался он со дна своего глубокого нагретого полубессознательного состояния. Он уже с трудом удерживал веки в рабочем положении, глядя куда-то в темноту за столик, где угадывались согбенные фигуры. Особенно, когда вac совсем не видно. Вы похожи на человека, который хочет жить.
«Послушайте, а нам не шарахнет прямо сюда чем-нибудь под самую корму? – произнес чей-то голос. – Здесь вообще заземление какое-нибудь предусмотрено?»
На бревенчатой стене, вгоняя еще дальше в транс, сомнабулически двигались неясные тени.
«Не должно, – не вполне внятно послышался прежний голос откуда-то из-под стола. – Говоря точнее, скорее нет, чем да».
«Это в смысле», – сварливо осведомился Пух.
«Это в смысле того, что вероятность летального исхода в каждый последующий момент времени никогда не равна единице».
«Ну вы прямо камень с моей души сняли».
«Это как раз то, зачем я здесь».
«Весла, держите ровнее весла… вы мне на ноги льете…»
В углу заскрипели половицей.
«Вы словно бы даже как-то с лица спали».
«Да вы на себя чаще поглядывайте, на свое выражение… Мне крайне неловко сейчас в этом признаваться, но мой организм весьма плохо переносит напряжение порядка нескольких тысяч киловольт…»
«Слушайте, вы же мне кто-то опять сюда что-то льете, честное слово. Держите себя в руках…»
«А за каким чертом вы там лазите?»
«Все за тем же, пробки собираю…»
«Ну вы собирайте их где-нибудь в другом месте…»
«А-а?! – вдруг нехорошо обрадовался Гукка Тихий Ужас, моментально выходя из оцепенения и хлопая себя и всех по ближайшим ляжкам. – Вот где пробки были зарыты!.. Ведь вот сам же громче всех кричал! Ведь как кричал, а!..»
«Да это не те же пробки, гробовой пень, у вас только одни пробки на уме… Это же называется только так, эвфемизм такой, не слышали что ли никогда. Орете прямо в душу, идите к себе на грядки орать…»
«Какой там еще эвфемизм… обе руки на стол! Сюда доставай, что у тебя там…»
Из темноты на свет высунулась суровая не терпящая возражений рука, чтобы постучать строгим согнутым пальцем по краю столика.
«Ну, и как?»
«А… действительно, не те это пробки… А зачем тебе они?»
«Нужны. Они собственно, не столько мне, сколько моим перетрудившимся босым пяткам. – Некие металлические штучки тихонько звякнули, укладываясь одна к другой. – Есть такая теория, что если в достаточно темном помещении достаточно долго и осторожно катать под босыми ступнями стопочку прохладных гильз – туда-сюда, туда-сюда, глядя при этом не отрываясь в огонь, – то рано или поздно голову начинают посещать светлые мысли. Одна за другой, одна за другой. Не всякую, конечно. Остается только аккуратно складывать из них большую умную книгу. Как кубики. Чтобы приставать потом к ней с синдромом и дополнительностью. А ты зачем, думал, тут на углу стола печаталка?»
«Дай мне тоже попробовать, мне это тоже должно помочь…»
«Не дам. Свои надо иметь. Ты легко, думаешь, их держать вместе? Вон как разбредаются…»
«Вы все перестанете сегодня брызгать по сторонам или мне принять меры?..»
За окном блеснуло. На какую-то долю секунды стало светло как днем, выхватывая из темноты совершенно неожиданные подробности, заставая неподвижные тени на стенах врасплох. Bсe были заняты какой-то одной на всех интимной мыслью, сполна прочувствовав глубину черноты, как никогда близко подступившей к самым стеклам. Та Вселенная, что была за окном, больше не выглядела измеряемой.
Вдалеке блеснуло снова, отчетливо разделяя ночь пополам, и над всем лесом, делясь и слепя, надменно воздвиглись исполинским мертвым пауком обрывки синих нитей грозового разряда.
В камине звуки рождались и умирали, где-то рождались и умирали миры, реальности и целые галактики, и только здесь время больше не имело значения. Его не было. Мы – только форма мертвого, произнес вдали чей-то голос. Всего лишь только форма мертвого. Одно из бесчисленных проявлений времени, которого нет…
Было тихо, все то ли подремывали уже потихоньку, то ли размышляли, уставившись в камин, наблюдая, как дрожат и тлеют угли и бегают по ним голубые язычки. Гукка, пребывая в глубокой задумчивости, медленно сползал сквозь стиснутые пальцы длинным задубелым стянутым набок лицом. Совершив щеками ряд движений, он взгромоздил их на прежнее место и почесал бровь. «Если бы мы точнее подсчитали размеры нашей бестолковости, – сказал он не раскрывая глаз, – мы бы были умнее. Мы теряем время». «Здесь нет времени – только лес. – Пух помедлил, собираясь с мыслями, потом низким и хриплым, чужим берущим за душу голосом прочел, двигая для внушительности бровями и двумя пальцами с оттопыренным мизинцем удерживая на весу перед собой чашечку за ушко: «Многое же нам недоступно. Что-то еще затрудняет прочтение. Но то, что наше, позволяет с относительной мерой свободы ориентироваться в нашей бестолковости… Теперь впереди у нас снова уйма времени. Почти вечность. Не плохо, правда?» Произнеся эти слова, он опять предпринял было попытку пристроиться губами к краю чашечки, но та вновь не далась, вновь мягко уклонилась от встречи. Пух укоризненно на нее взглянул и стал смотреть за окно.
Низкие гулкие голоса, пробуждая эхо, все отдалялись и отдалялись, дровни в камине потрескивали все тише, мягче, а огонь, приободрившийся было одно время, вновь угас, где-то во тьме, много дальше, уже за пределами понимания засмеялись, пробуждая в низких каменных сводах гукающие отзвуки. Так, сказал кто-то, угнетясь до невозможности, сейчас мы будем смотреть на вещи своими именами. Голоса в конце концов совсем ушли куда-то за стену ночи, за неподъемную портьеру сна и угрюмого недоумения, став плоскими, отталкивающими, как слой холодного воздуха у полов, он покойно подвигал, зажав под мышкой ладонью, устраивая удобнее, снова начиная спуск, проваливаясь вместе с полом, но тут без всякого предисловия и совсем не к месту в парализованное ухо вонзился ясный звон бьющейся посуды и непрекращающийся визг разлетающихся осколков. Периодевт требовательно стучал вилкой по супнице, расхлюстанный Пух, приготовившись слушать, с чашечкой наперевес с готовностью неприлично ржал, гоняясь за ней по всей комнате губами и брызгая на колени, все были уже основательно встрепаны. Периодевт выпячивал подбородок и дребезжал, увлекаясь все больше, уши Протерита дергались, он всхрапывал и, нагнетая атмосферу, севшим голосом призывал по мере сил содействовать борьбе с энтропией. «У вас звучная фамилия, – вежливо отвечал ему стесненный Пух, глядясь в серебряное блюдо в форме раздавленной морской раковины. – Быстро начинает казаться, что где-то уже слышал». Он отстраненно поджал губы, приблизившись к своему отражению. «Брось, – отвечал ему на это Протерит. – Не бери в голову. Медицина, если что, поддержит…» Трепетно обхватив лопатообразной мозолистой дланью, он горячо мял и тискал его за плечо, располагающе, но не без некоторой укоризны продолжая нашептывать на ухо. «Я все хочу спросить, – допытывался он, – кто там… а? У самой лесенки, работа маслом… Мастерская вещь, скажу я вам, – портрет». «Как вам?..» – спросил Пух, терпеливо вертя шеей. «Интересное решение, – уклончиво кивнул Протерит. – Только тени много. Тень, – пояснил он и глубоко задумался. – Не всем доступно. С каким-то таким не совсем приятным и уместным, на первый взгляд, плохо алгоритми… имизируемым странным кисломолочным выражением. На лице. Вы меня понимаете? Невероятное, неописуемое, просто-таки вселенское презрение абсолютно ко всему и абсолютно навсегда. Так не бывает. Нельзя так. Неземной силы. Даже нехорошо как-то, озноб по спине, уж я на что привычный… презрение. Мне даже как-то неловко спрашивать, я как увидел… Я все хочу спросить: кто это там?..» «Это мы все сами в молодости, скромно ответил Пух, поводя плечом и выдвигая подбородок вперед, где посвободнее. – Учтите, я там со сна, ползунки, насколько можно судить, мои, все остальное с чужого плеча…»
Темнота давила на плечи, излишне высокие нескладные ступеньки мало вязались с понятием удобства, пока он поднимался, в нем крепло желание первым делом осведомиться, когда тут последний раз пользовались лестницей, это были не ступени, а сплошное смертоубийство. Придерживаясь за полированный поручень, он вздохнул, удобнее насаживая на пятку почти невесомый тапок. Он как-то неожиданно для себя обнаружил, нерешительно еще всматриваясь и осматриваясь, что провожать его, в общем-то, опять некому, он пробирался тут в густом вкусно пахнувшем дымом и сосной сумраке один, не было никого, чтобы помолчать рядом, в нужную минуту проявить обходительность, поддержать под локоть, и теперь он даже не смог бы с полной уверенностью сказать, был ли вообще поблизости кто-то, такой же непредсказуемый, такой же понимающий, по ночному новый, как прочерченный первым прозрачным зеленоватым светом далекий черный горизонт, последовательный и уместный, быть может, в большей мере. В момент нашествия особенно глубокой задумчивости такие вещи как-то всегда выпадали из его внимания, и обстоятельства все время этим пользовались, начиная валять дурака и подсовывая стоптанные тапки. Там, дальше, не бубнили больше, звеня одинокой ложечкой. Дождя больше не было.
Капала где-то вода. Было привычно тихо, лишь в дымоходе, тихонько постанывая и завывая, гудел ветер. Не чувствовалось здесь уже никакого уюта, на уши давила тишина, все застыло, нависло, чтобы не пропустить самого главного. «Вот и всё», – как бы про себя произнес незнакомый голос. «Давай, поднимайся, форма мертвого. Отсюда до утра – уже рукой подать…» Вместе с темнотой и звездами в ней на плечи стало давить предчувствие чего-то – такого же далекого, как обещание долгой счастливой дороги, которая пахнет хвойными лесами и где-то в конце которой тебя ждет твой дом. Он попытался еще на минуту отвлечься, разобраться хотя бы в первом приближении в прежних смутных ощущениях, предчувствиях и сомнениях, совместить с тем, с чем думал столкнуться раньше, выше и много дальше, и это ему почти удалось, как удавалось почти всегда. Стоит в далеком глухом сосновом лесу избушка, как на кладбище чужого мира, как безучастный результат опасения, что в ответ на работу безответственного воображения в конце концов сработает механизм, какой-нибудь последний принцип – синдром дополнительности, и реальность возьмется воображать сама.
Сияющий и отражающим светом, насквозь прозрачный, как свойства времени, запотевший хус пошел по приборам, в камине трещало дерево, лилась ключевая вода. Было все так же темно и тихо, в руках отражалось чистое, от былой небрежности не осталось следа, в этом месте он почувствовал себя совсем странно; он чувствовал, что больше не может просто всё знать, молчать и улыбаться, все стали подниматься, сдвигая стаканы, шумя бесчисленными табуретами, креслами, стульями, кушетками, сиденьями и ложами, он устало засмеялся, качая головой и утирая мокрое от дождевых брызг лицо. «Постойте, – сказал кто-то. – Кто скажет тост?» И смеялся он не потому, что было сейчас как-то по особенному смешно, он просто вспомнил, глядя вперед, как будет дальше; я, я знаю тост, произнес он про себя, громко смеясь – над обстоятельствами и над этими ступеньками. Когда боги смеются, даже большие неприятности почтительно склоняют головы. И еще задолго до того момента, когда превосходно обработанная временем гладкая хладная поверхность последнего косяка удобно легла в его ладонь, он уже знал, что увидит. Двери с видом на раннее, синее, свежее утро лета.
***
Pacific Ocean. 2007
The depictions of tobacco smoking contained in this book are based solely on plot consideration and are not intended to promote tobacco consumption.
The characters and events depicted in the story are fictitious. Any similarity to actual persons, living or dead, is purely coincidental.
TXu 1-647-222
TXu 1-870-830
TXu 2-100-174
the US Library of Congress
С. Весто. Лунная Тропа. Двери самой темной стороны дня
ISBN: 978-5-4483-8431-8
У тебя за плечами опыт тысячелетий. Ты здоров, тренирован и даже наделен природой способностью к абстрактному мышлению. Тебе повезло иметь хороших учителей и ты всегда думал, что даже в крайностях нужно соблюдать меру. Когда везение из приятной оплошности обстоятельств становится уже базовым элементом твоего выживания, нужно менять экологическую нишу. Вот только что делать, если все другие заняты либо непригодны для жизни, а если и пригодны, то для организма с какой-то совсем другой структурой…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
