Текст книги "К возобновлению истины"

Реглобализация

На следующем шаге Платформа 2 сможет обеспечить выход за рамки модели клиринга между двумя странами.

Предположим (для простоты – на материале нашего примера), что в результате платформенного инвестирования пиастров, полученных производителями российских материалов, в рост производства и предложения афразиндских потребительских товаров на российском рынке последний оказывается полностью насыщен, и дальнейшее инвестирование не может привести к росту объёма рублёвых продаж и, соответственно, росту доли инвесторов в них. Поэтому баланс во взаимных поставках товаров пока не достигается.

Афразинда, конечно, смогла бы продать избыток своих товаров по классической модели внешней торговли в третьи страны, не находящиеся под санкциями. Но тем самым она упустила бы возможность наращивания поставок российского сырья и энергоносителей прежними поставщиками. Ещё важнее то, что ей невыгодно терять дальнейший прирост инвестиций в развитие собственного производства со стороны этих поставщиков.

Выход в том, чтобы открыть Платформу 1 для доступа третьей страны (условно – Евразилии), которая, с одной стороны, тоже заинтересована в приобретении российских энергоресурсов и производственных материалов, а с другой – её внутренний рынок способен поглотить излишек афразиндских потребительских товаров. Прежние участники платформы, соответственно, обретут возможность получить свою долю в продажах теперь уже в любой из трёх национальных валют (включая «евразейро»).

На первый взгляд, это не решает проблемы «превращения избыточных пиастров в рубли». Но этого и не требуется. В случае, если Евразилия (в отличие от Афразинды) производит товары, нужные российским производителям сырья, например, буровое или шахтное оборудование, они смогут получить свою долю в евразейро и использовать их для его покупки. Тогда трёхсторонняя фирма-платформа окажется «замкнутой», то есть баланс во взаимном клиринге будет достигнут. В случае, если такие товары Евразилия тоже не производит, российские поставщики смогут использовать свои евразейро для инвестирования в рост капитализации евразильского производства. И это не означает ни «пирамиды», ни «дурной бесконечности». Для того, чтобы достичь баланса своих покупок и продаж, российским (в нашем примере) производителям следует определить, в какой из стран производится необходимое им оборудование или товары, и пригласить данную страну к участию в Платформе 2+.

Само собой, вхождению Евразилии в число участников платформы может предшествовать процесс обсуждения и согласования в евразильском государстве и обществе. Но на сами базовые алгоритмы платформы это не повлияет, поскольку они отражают объективные закономерности функционирования техноэкономики. Если эти алгоритмы устраивают Евразилию, она в принципе может присоединиться к Платформе 2 автоматически, просто уведомив прежних участников.

Конечно, по взаимному согласию всех трёх сторон может быть принято решение об особом режиме участия Евразилии, о временных скидках, льготах и т. п. Характер и допустимые рамки таких исключений легче пояснить на примере Международной космической станции. Никакие переговоры участников не смогут изменить законы небесной механики, силы гравитации, параметры оптимальной орбиты станции и т. п. По просьбе одного из участников высота или угол наклона орбиты МКС в принципе могли бы быть изменены. Но это стало бы подлежащим учёту постоянным обременением (в виде дополнительных затрат топлива, уменьшения отдачи солнечных батарей, роста радиационной и метеоритной опасности и т. д.) для всех без исключения стран, использующих МКС, включая инициатора изменения. Здесь просто потребуется автоматический расчёт баланса приобретений и обременений, сопряжённых с особым режимом вхождения нового участника фирмы-платформы, – что опять-таки полностью соответствует парадигме Коуза.

На следующем шаге вводится Платформа 3, которая может быть открыта для вхождения любого количества национальных участников. Фактически в этом качестве она уже начнёт выполнять функции той самой «независимой международной финансовой системы».

Никакая из утопически изобретаемых «договорных» конфигураций существующих институтов выполнять эту функцию не сможет в принципе – это общенаучный запрет, аналогичный запрету на создание вечного двигателя, лишённого трансакций трения. Здесь реализуема только открытая, автоматическая, анонимно действующая платформа, в основе алгоритмов которой – канонические институциональные модели.

Для решения всех проблем, сопряжённых со становлением такой платформы, поиска и соблюдения баланса интересов потребуется, вероятно, постоянно действующий международный орган в той или иной форме. Но на самих базовых алгоритмах платформы это не отразится. Задача в ином. На линии фронтира техноэкономики, где прошлое переплавляется в будущее, необходимы постоянная анестезия, сшивка и заживление разрезов, производимых институциональным реинжинирингом в социальной ткани с целью обезвреживания её омертвевших фрагментов и передачи их выпадающих функций имплантам техноплатформ будущего.

* * *

Весь мир – театр. Фраза принадлежит Шекспиру, хотя сама метафора старше на полтора тысячелетия.

Вспомним триумфальное появление Онегина в театре – отдельный спектакль в спектакле.

 
Всё хлопает. Онегин входит,
Идет меж кресел по ногам,
Двойной лорнет скосясь наводит
На ложи незнакомых дам…
 

Литературной критикой Онегин отнесён к категории «лишних людей», но здесь он точно не лишний – в доску свой. Он скучает на публику, его небрежность напускная, нахальство гомеопатически выверено. Не то чтобы его особенно ждали, но прибытие героя с нарочитым опозданием – часть публичного сценического действия, для публики не менее значимого, чем происходящее на сцене.

А теперь представим внешне схожее появление нового героя нового времени. Театр уж полон, ложи не обязательно блещут, но аншлаг, спектакль давно начался, на сцене – Шекспир. Неожиданно в зале появляется человек – видно, билетёры его прозевали. Он пристойно одет, опрятен, движется адекватно, да и вообще, судя по лицу, вменяемый, порядочный, культурный человек. Но при этом ведёт себя в высшей степени странно. Он не ищет места в зале, по проходу шагает к сцене, по боковой лесенке поднимается на нее, задаёт вопросы актёрам и, не получая ответов, постепенно повышает голос и приходит в недоумённое возбуждение. Он пытается вмешаться в сценическое действие, спрашивает у зрителей первого ряда, отчего погашен свет и не нужна ли помощь электрика, едва не падает в оркестровую яму и требует установить ограждения…

Зрители поначалу реагируют сдержанно. Часть полагает гостя подсадной уткой, исполнителем постмодернового режиссёрского замысла. Часть воспитана в духе толерантности и усматривает в нём заблудшего мигранта. Часть подозревает, что он нагрузился в буфете, и надеется, что уже вызваны контролёры или даже полиция. Но постепенно зрителей, актёров, рабочих сцены охватывает и объединяет общее желание избавиться от гостя любым способом.

Разгадка в ином. У этого персонажа начисто отсутствует представление о «театре», отсутствует и как элемент канонической картины мира, и как часть жизненного опыта, и как понятие, и просто как слово обыденной речи. В его языке, в прочих отношениях кажущемся современным, нет слов «спектакль», «пьеса», «сцена», «актёр». Он никогда не слышал о Софокле и Шекспире, ему ничего не говорят имена Питера Брука и Юрия Любимова.

Такой объект как театр отсутствует в его «объективной реальности». Дискуссии о смысле происходящего с ним были бы бесплодны. Особенно когда он вернётся из новой картины мира, куда его случайно занесло, из реальности, непостижимой и невидимой для него, в круг своих «современников», их привычных представлений.

* * *

В самой первой в жизни публицистической статье младогегельянец Маркс напоминал:

«…Истина всеобща, она не принадлежит мне одному, она принадлежит всем, она владеет мною, а не я ею».

Спустя полтора года, оглядываясь на первый опыт публичных дискуссий об истине, он с горечью заметил:

«Невежество – это демоническая сила, и мы опасаемся, что оно послужит причиной ещё многих трагедий».

Кто самонадеянно воображает, будто в момент истины способен иметь с ней дело напрямую – без преемственной опоры на канон, на потенциал культурного наследия – нарывается, как на сфинкса, на демоническую силу невежества, обрекает себя на трагедию.

 
Спасибо, трагедия, за то, что ты откровенна,
как колуном по темени, как вскрытая бритвой вена,
за то, что не требуешь времени, что – мгновенна.
Кто мы такие, не-статуи, не-полотна,
чтоб не дать свою жизнь изуродовать бесповоротно?
 

Человеку, стремящемуся, чтобы им владела истина, дана помощь наставников: опыты откровения, неустанная работа институтов смысла, кристаллизуемый ими канон знания, основанный на нём инженерный язык, система практического обучения этому языку. Тем, в чьих проектах он действует и воспроизводится, время благоволит.

 
Кого тот Ангел победил,
Тот правым, не гордясь собою,
Выходит из такого боя
В сознаньи и расцвете сил.
Не станет он искать побед.
Он ждет, чтоб высшее начало
Его все чаще побеждало,
Чтобы расти ему в ответ.
 

Посвящение

Все этикетки, которые общество пыталось пришпилить к Павловскому, отвалились.

Диссидент? Одноименное сообщество отреклось от сомнительного собратства.

Политтехнолог? Прикремлённые профи отмежевались, исторгли его из рядов.

Оппозиционер? Те повыезжали или угодили в иноагенты.

Глеб никуда не уехал. Он остался инорезидентом своего отечества. Потерявшим связь, но до последнего искавшим её.

Составителей его жизнеописаний словно бы поразила пандемия непроходимой тупости. Типичным образчиком служит статья из Википедии. О мировоззрении Павловского, о его позиции как философа и историка мы узнаём только одно: по его собственным словам, в студенческие годы он считал самого себя «чем-то вроде дзен-марксиста». Три упомянутых этикетки-роли заполняют почти всю биографию, они чудовищно раздуты, внезапные переходы героя между ними выглядят как необъяснимая блажь. Под самый конец наспех даётся перечень книг, которые он писал неизвестно зачем и для кого. В этом списке вообще отсутствуют три главных для него, итоговых работы, воплотивших многолетний опыт сотрудничества и собеседования с учителем, Михаилом Гефтером. Последнего Википедия поминает походя, через запятую, в списке друзей-приятелей.

Как в соответствии с подобным образчиком выглядело бы жизнеописание Платона? У него с детства был пунктик насчёт автономного существования идей – назовём эту блажь дзен-идеализмом. Подавляющая часть биографии, естественно, посвящена трём ходкам на зону социальных реформ в полис Сиракузы, к местному тирану Дионисию и его родственникам. Каждый раз полис-технолога с позором изгоняют, но он возвращается через чёрный ход. Во всех подробностях пересказывается апокрифическая история, как Платон пришёл во дворец тирана, где у него был собственный офис, но турникет в караульной башне не сработал, поскольку входной амулет философа был раскодирован колдуном-администратором по прямому указанию. В конце биографии есть упоминание, что Платон, кстати, был ещё и литератором, его перу приписывают тридцать с чем-то стихотворных опусов (эпиграмм). О странном бесцельном увлечении многословными «диалогами» писать не стоит. Впрочем, непрерывно поминаемого в них Сократа перечислим среди лиц, попадавшихся Платону на глаза по дороге в Афины и обратно.

Общаться с Глебом, даже соприсутствовать с ним в одном месте и времени было упоительно – и невыносимо, физиологически трудно. Думаю, это было ощущение постоянно открытого трансцендентного источника, высоковольтного канала откровения.

В нём Везувий сосуществовал с Помпеями, он ежедневно испепелял и погребал себя вчерашнего, свой круг мыслей, целей, связей, под сегодняшним слепящим слоем магмы, и восставал из неё завтрашним.

Писать о нём ещё долго будет невозможно, непосильно, да и бесполезно.

Ниже без комментариев приложены три текста, ставшие труднодоступными. Это наша переписка почти тридцатилетней давности. Это полушутливое поздравление с полусерьёзным событием. И несколько строчек от 26 февраля 2023 года.

Возобновление[42]42
  Текст публикуется в авторской редакции по изданию: Чернышев С. Б. Россия, собственность, идея. М.: РОССПЭН, 2004. С. 39–65.


[Закрыть]

Из деловой переписки учредителей Русского института Глеба Павловского и Сергея Чернышева[43]43
  Опубликовано в «Русском журнале» 14.07.1997: https://www.chernyshev.ru/publications/files/getch/iz_delovoy_perepiski.doc
  Переписка имела место в феврале – апреле 1996 г. Самиздатовская версия появилась в июне того же года.


[Закрыть]

Г.П. – С.Ч. (I)

* * *

В имени Русского института слово «русский» не вид боевой раскраски – на страх «нерусским». Русское в Институте – это, собственно, русские трудности. Ибо сегодня именной смысл слова нарушен, и простодушно пребывать в этом имени нельзя.

* * *

Есть трудность быть русским. Говорить по-русски, даже зваться русским – трудно, и эта трудность все нарастает, громоздится на повседневные, и невозможно жить, не именуя и самому при этом не именуясь.

Крушение СССР, утянув в Лету "советское", не вернуло русскому его прежних прав. В этом имени сегодня звучит не столько идентичность, сколько забота об идентичности. В нем нет простодушия, сплошной вызов – именем потерянного достоинства. Фактом стала сама эта потеря, и она больше отличает русского, чем старое имя; отличает, но не роднит. Мы не столько русский народ, сколько вид, потерявший имя, – даже этим не объединенный в сообщество.

Безъязыкое и безымянное государство ведет в своих пределах войну, а ведь война – крайняя форма испытания суверенитета. Людей, обреченных войне, которой ни их язык, ни их воспитание, ни их культура и власть не дают объяснения, фактически подталкивают к варваризации. То последний оставшийся, темный путь в безграничьи, в скудных землях, не смеющих соотнестись на собственном языке с собственным прошлым. В жалком человеке, избегающем солидарности даже на речевом уровне – русскоязычном уроде в массе нерусскоязычных россиян.

Мы можем потерять свою страну, – Россией она будет при этом называться или как-то иначе. Останется сумеречная зона, где зачем-то говорят на порченном русском, как ныне балакает Брайтон Бич на языке, принадлежавшем некогда великому месту, откуда ушли, так ни к чему другому и не пристав.

"Русское" сместилось в поле препирательств, административных определений; его осевая роль в русской культуре уже несущественна. Имея дело с опустошенным собственным именем, словом-чучелом, культура избегает именовать себя русской, и бежит всех связанных с этим трудностей. Она забредает в псевдонимику, вытравливая в себе навык спрашивать. Она бросает человека, а тот привыкает без нее обходиться. Уже не нужна школа, не нужна и книга, написанная по-русски. Русская варваризация этих дней – смывает имена.

* * *

Она смывает и прошлое.

Непродуманная, трусливо обойденная в 1991 году задача преемства новоставшей России сегодня мстит нежеланием гражданина сжиться с государством. Случившееся, и ни в какой ряд не вращенное – не привилось.

Кому наследует новая Россия: дофевральской России-империи? Кратковременной Российской республике – имперской демократии весны-лета 17-го года? Октябрьской Р.С.Ф.С.Р.? Призрак ее воскрес было в 1990–1991 гг. и, собственно, только он один и вытекает из денонсации Союзного договора 1922 года. Или все же покойному СССР – сверхдержаве, победителю Второй мировой войны и соучредителю ООН?

На этот вопрос не стали отвечать, предпочли самый странный в правовом отношении вариант СССР – РФ, то есть правопреемство от интернациональной сверхдержавы к национальному государству, отчуждая новое государство от всех его исторических и культурных символов разом.

Источник крушения советского идеализма в перестройку – попрание "русского". До "советского" русское было всеобъемлюще. В теле советского оно стало альковным, частным и слегка оппозиционным обособлением круга "наших". Этнические манипуляции (включая историю с "внутрисоюзной суверенной Россией") окончательно политизировали русское имя, сделав его просто непригодным для глубинного личного исповедования.

«Советское»-то и сузило, ограничило «русское»! А вослед явился казенный обормот «россиянин», о котором до того не слыхали и который, как йети, никому не встречался. (Написана уже и кантата «Не русский я, но россиянин» – для исполнения в протокольных случаях.) А представь Америку, житель которой больше не смеет зваться американцем, но только «американером» или «американменом».

Из цивилизации вынули штифтик, и головоломка-рубик распалась. Русское не было опрокинуто силой, не было подавлено. Русское обезлюдело.

* * *

СССР был жесток и человечески несправедлив; за это мы дали его погубить. Но сломав СССР, поломали и мировой порядок – послевоенное, тоже несправедливое мироустройство, где скрученное биполярностью, билось под гнетом Лихо. И вот, мы все в другом мире, – где вовсе нет шкалы «справедливого», смыта и смещена градуировка, и только сила сильных да мошна богатых признаны за какой-никакой аргумент.

Это не добрый к нам мир. Это мир людей, к нам вовсе не расположенных, помня о нас что-то злое и повидавших нас во зле. Это мир, где были и еще будут попытки нас вовсе стереть из карт: нет страны – нет проблемы. Новый мир иррационален – мы и оживили это иррацио сами – "черное зеркало", кривой образ России. Что же теперь, биться с зеркалом? интриговать против теней?

Сегодняшняя вражда к миру за то, что он якобы источник помех нам как русским, повторяет ужасную ошибку – недавнюю нашу измену СССР. Мы ничтожны без Мира. Есть родство русских в немыслимости жизни без душевного устроения Мира. И однако мы уже готовы вновь испытать Мир на прочность, как давеча пытнули СССР!

…Мириады живых связей – их так недолго разрушить. Не так ли повалили "империю зла"? Нужно это России, хорошо это нам?

То, что мир полон мерзостей, не оправдывает его разрушителей, – и не в помощь роющимся в обломках, на помойке нового мира. Отныне власть правит не именем опережения, а именем навсегда закрепляемого отставания. Нам велено занять место в спецклассе для "трудных подростков", с неясной перспективой быть когда-то принятыми в чистое общество – в случае, если понравимся господину инспектору.

Спросите в Гарлеме, часто здешних подростков за послушание принимали в Беркли? Видов на “Стой! Руки за спину!” у них как-то больше…

* * *

Ясно дело, живем сегодня мы мелко, гнусно и мизерно, гнусностью отличаясь от соседей по глобусу. – “Величие”..! Глянь-ка на русского на стамбульском базаре: турецкоподданные в сравнении смотрятся викторианскими денди.

Газеты, сочащиеся злоумием, журналы, отсыревающие в слюне и сперме, – что здесь говорить и кому, и что обсуждать?

Мы накануне незамечаемого нами, страшного сдвига: потери заинтересованности со стороны последнего интересанта: цивилизации Запада. Не веря своим глазам, чувствуем, как по кирпичику подрастает Стена – предел, у которого пожизненно суждено копошиться нашим детям.

Да, есть “проблема России” как вызов и как проблематическая возможность, но в отсутствие ответа на этот вызов – возможность закрыта. Запертая, ситуация становится безальтернативной, съезжая к просто безвариантной. Уходя из этой ловушки, Россия должна бы в бешеном темпе предлагать идеи – не “о России” и, ради Бога, никого не уча.

Задача Русской программы – восстановить русское без кавычек и псевдонимов. Смею думать, именно этим занимался я в кругу “близких по жизни”, где ведущий был М. Я. Гефтер. Задача была недопоставлена, и в итоге недорешена. Недорешенная, нашла себе в мире обильную пищу, да пошла чумой на просторе косить страны и имена. Но ее еще можно выловить, найти формулу, поставить, а не успев решить, передать дальше в “плодотворной нерешенности” – то есть, в отпертом виде – как “добавку”, добавочный контур альтернативности. Так мое поколение получило в конце 60-х давящую мысль о конце СССР, и угроза этого, став кровью поступков, ввела в иную страну Россию.

* * *

Бывают беды худшие и поражения горше. Но подъем всегда начинается с того, что возникает воля осмотреться, счесть оставшееся – и опереться на избранные начала.

Русский человек почти уже смыт, и кто хочет, может тешиться его сменой на "россиянина" – статистическую неопределенность, внутри которой спрятан условный "русский", противопоставленный всем и всему на свете. Для него кончилось время русской истории, и сломан ее анкерный механизм – зубчатка необратимостей.

Время ушло, его носят в чужих ландшафтах иные силы, он может раствориться в любую минуту. Наша работа состоит в том, чтобы попытаться приготовить себя и свою страну к этому имени – вновь, ибо места ему пока нет. Поэтому мы применяем здесь это имя не к себе, а к своему вопросу о месте и времени. Русское следует воссоздать, хотя бы как вопрос, временный протез выживания.

Почувствуем риск русского, приготовимся к нему. Рискнем именовать, не именуясь.

С.Ч. – Г.П. (I)

* * *

Если нужно выразить программу Русского института одним словом, я бы выбрал – возвращение.

Банальность есть способ существования материи. Под затертой оболочкой – одна из бездн русской речи, смысловой ее узел.

Возвращение как пространственная петля, перемещение предмета, приходящее опять в исходную точку. Маятник. Орбита.

Возвращение как временной цикл, периодическое воспроизведение ситуации – символ безысходности, замкнутого круга времен: "Все будет так, исхода нет…"

Возвращение вещи, материальной ценности или ее эквивалента, похищенных, отнятых или находившихся во временном пользовании, прежнему владельцу. Возврат долга.

“Возвращение забытых имен”, “Возвращение исторической памяти” – фальшивые клише перестроечных времен.

Возвращение как восстановление в результате ремонта. Возвращение в строй после лечения. Возвращение временно утраченных физических и психических функций: подвижности в суставе, зрения, слуха, сознания. Восстановление популяции раков в очищенном водоеме.

Возвращение как целый спектр сценариев жизненной драмы героя, прибывшего домой после длительной отлучки. Крайних вариантов два. Вернувшийся остался тем же, что и был, но изменились обстоятельства в точке возврата: солдат пришел, а враги сожгли родную хату, жена ушла с другим… Либо – дома все по-прежнему, но переменился сам вернувшийся: за время пути собака смогла подрасти.

Возвращение как ритуальный шаг: дань памяти, прошлому, ностальгии. Посещение памятных мест. Возвращение маститого писателя в родное село: “Вновь я посетил…”

Возвращение как символический жест. Возвращение любовных писем их автору разлюбившим его адресатом. Возврат-отклонение дара. “Возвращаю проклятые деньги”.

Возвращение-знак. Возвращение голубя к Ковчегу. Возврат на прежнее место в ходе блужданий по лабиринту. Возвращение почтового отправления, не нашедшего адресата по указанному адресу или не заставшего его в живых. Летящие журавли в одноименном фильме.

Возвращение как иррациональный поступок, проявление неодолимого действия подсознательных или сверхсознательных сил. Возвращение на место преступления.

Возвращение как торжество и триумф: возвращение с победой, рекордом, открытием, добычей.

Возвращение как неудача и отступление. Возвращение-раскаяние к прежним отношениям. Возвращение блудного сына. Беглый муж вернулся в лоно семьи. Возвращение к привычной форме деятельности: “Опять ты за старое?”

Возвращение как мысленное или реальное действие с целью нащупать выход из тупика, вернуться к утраченным возможностям, начать сначала, пойти иным путем. Пьеса Макса Фриша “Автобиография”. Возвращение к подлинным фактам, исходным аксиомам от далеко зашедших гипотетических умозаключений. Возвращение-воспоминание (осмысление случившегося задним числом). Возвращение к истокам, к подлинному смыслу классического наследия как его обновление, ре-интерпретация.

Как было сказано, "ИНОЕ" – это философский пароход, который возвращается на родину… (Хотя, заметим, никто из пассажиров физическому изгнанию за пределы СНГ не подвергался.)

Но русская речь – инструмент скорее лирический, чем философский, и "возвращение" не выговаривается, а выдыхается, выпевается:

"Я вернусь, когда раскинет ветви…"

"Жди меня, и я вернусь…"

"Возвращаются все, кроме лучших друзей, кроме самых любимых и преданных женщин…"

"Когда я вернусь, – ты постой, ты не смейся, – когда я вернусь…"

* * *

Семь десятилетий назад на западе были изданы написанные на превосходном английском два труда по истории русской литературы, равных которым, похоже, нет и по сей день: D. S. Mirsky, Contemporary Russian Literature, 1881–1925, London – New York, 1926; D. S. Mirsky, A History of Russian Literature from the Earliest Times to the Death of Dostoyevsky (1881), London – New York, 1927. С тех пор они регулярно переиздаются, переведены на основные европейские языки, – кроме русского.

Автор, Д. П. Святополк-Мирский (1890–1939), – потомок древнего княжеского рода, сын одного из высших царских сановников, в эмиграции оказавшийся вместе с деникинской армией, – в сентябре 1932 г., будучи в здравом уме и трезвой памяти, добровольно вернулся в Советскую Россию. Здесь он активно включился в литературную жизнь и идейные дискуссии.

В 1937 году, после длительных критических разборок, перешедших в травлю, он был арестован, и в январе 1939 года умер в лагерной больнице под Магаданом.

Одна из ключевых загадок века – феномен русских возвращенцев.

В 20-е – начале 30-х гг. двинулся назад маятник великого переселения народов: сотни тысяч русских эмигрантов вернулись на территорию, откуда их выбросило революцией и Гражданской войной. Снимем шапки перед теми, кто, повинуясь инстинкту родины, шел против исторического течения как лосось на нерест – речь здесь не о них. Но за вычетом этой массы останется значительное идейное ядро, которое заслужило, собственно, имя "возвращенцев" – тысячи нейронов, брызги разбитого мозга России, чье возвращение было результатом глубоко продуманного решения.

Тайны этого ядра ждут своего Резерфорда.

Вычтем из рассмотрения тех, кем двигала осознанная ностальгия. Исключим тех, кто добросовестно заблуждался относительно условий жизни в советской Россию, не знал о масштабах террора… Вычтем тех, для кого возвращение было сознательной капитуляцией перед большевизмом; тех, кто надеялся, покаявшись, уцелев и ассимилировавшись, занять теплые и выгодные местечки "буржуазных спецов"; наконец, тех, кто был контрреволюционером или агентом иностранных разведок и надеялся, внедрившись, в той или иной роли содействовать свержению советской власти или хотя бы досидеть до него…

Каков же сухой остаток после всех вычитаний?

Во-первых, это люди, внутренне неготовые переродиться полностью в советских граждан, неготовые принять публичное покаяние. Во-вторых, они не были непримиримыми врагами советской власти, равно как и не надеялись на ее чудесную эволюцию в краткосрочной перспективе обратно в царскую или же февральскую Россию. В-третьих, у них не было ни малейших иллюзий относительно тягот и опасностей советской жизни. Новые волны возвращенцев двигались в Россию, хотя было точно известно, что многие из предшественников уже казнены или сосланы.

Вот, собственно, загадка, вот Родос, здесь и прыгай!

Быть может, эти люди были просто ненормальными? Может, они были охвачены каким-то непостижимым инстинктом смерти, подобно китам и дельфинам, выбрасывающимся на берег? Или мы имеем дело со свехизощренной провокацией органов ЧК, до сих пор не рассекреченной?

Социологизирующим умом такого не понять. От абстракции "возвращенчества" нужно спуститься к судьбе конкретного возвращенца. Этим человеком для меня, по стечению обстоятельств, оказался Николай Устрялов.

* * *

“Подлинная проблема Устрялова не в том, что он рвался в объятия к товарищу Ягоде. Устрялову понадобилось пятнадцать лет харбинских раздумий, чтобы понять, что значит для него “возвратиться в Россию”. Он не мог жить вне России. Не столько той России-кальдеры, что имелась в наличии, сколько России подлинной, которую он носил в себе. Она была внутри него – а он хотел быть внутри нее. Ему оставалось одно: вывернуться наизнанку”[44]44
  См. повесть “Кальдера Россия” в книге “ИНОЕ”, т. III.


[Закрыть].

* * *

Твардовский писал: “Где мы с тобой – там и Москва”. Вывернуться наизнанку – значит совершить творческое усилие по превращению своего внутреннего во внешнее, воплотить сокровенную, интимную Россию в ткань межчеловеческих (семейных, дружеских, рабочих) отношений, опредметить ее в формах деятельности, институтах, вещах. И так шаг за шагом вокруг человека разрастается островок его подлинно-русского. Островки соприкасаются, сливаются друг с другом, образуя хрупкий архипелаг, иное казенного ГУЛАГа…

Здесь, мне кажется, просвечивает смысл возвращения возвращенцев.

Возвращение в иную, подлинную Россию – как акт мужества, выбор судьбы, как знак для подложной Псевдороссии, что царство ее безосновательно, страдает хронической дрожью в коленках.

Возвращение неоплатного долга России – как запоздалый встречный дар ребенка матери, как переливание крови и души, само-выворачивание, воплощение внутренней родины вовне.

Возвращение России в мир – как творческий акт ее воссоздания, возрождения, нового воскрешения русской земли новым русским небом.

Все это вместе и может означать выход из межвременья, преодоление внеисторического провала, наше общее возвращение – России и мира – в живую Историю.

Ведь если Священная история повествует о грехопадении, изгнании и отчуждении от Бога, то человеческая есть история возвращения к Нему.

* * *

Парадокс пространства устряловских странствий: возвращение не назад, а вперед – в Зазеркалье собственного прошлого.

«Речь – о глубочайшем прозрении будущего России, восходящем еще к Чаадаеву и Герцену. Идея Герцена о “революционной эмбриогении" намекает на возможность метаисторического Зазеркалья, где архаичные (в частности, до– и предкапиталистические) структуры оказываются прообразом – а значит, готовым материалом для создания! – социальных структур будущего, постиндустриального и технотронного. Для Устрялова провал России сквозь твердь Истории означает не только пролом, через который хлынула магма внеисторического хаоса, но одновременно и прорыв, открывающий реальность путей в зазеркалье, величайшее откровение Метаистории в историческом времени».

* * *

Вот тебе проект Объявления Русского института.

(Преамбула:)

В Москве учрежден Русский институт.

Появление института связано с грядущими президентскими выборами не более, чем приход весны и чаемое возвращение перелетных птиц. Однако, уже год как орнитологи бьют тревогу: птицы перестают возвращаться во многие районы бывшего СССР.

Весна без птиц напоминает потуги РФ предстать Россией. Подлинно русское, покуда сохраняясь в душевном тепле, внутри у большинства русскоязычных, все реже гнездится снаружи, в государственных учреждениях и социальных структурах СНГ.