Текст книги "Живущие в нас (сборник)"

– Спасибо, теть Люд.

«Все образуется» – эта фраза вдруг стала, если не смыслом жизни, то той маячившей на горизонте мечтой, к которой надо стремиться, и если потребуется… Катя пока не представляла, на что способна, если потребуется, но собрала в маленький кулачок свою маленькую волю, и безысходность рассеялась. Посмотрела на часы. …Интересно, сколько ехать отсюда до автовокзала?.. Нет, а что она мне сделает, если не приеду? Увезет силой?.. В принципе, может, если приедет не автобусом, а с Вовкой, на заводской машине… так я ж буду орать! Соседи, небось, милицию вызовут – во, будет цирк!.. А даже привезут они меня, и что дальше? Посадят под замок? Но на работу-то мне надо ходить – уйду, типа, на сутки, а сама свалю…

Настроение поднялось. Захватывающее и такое сладостное чувство свободы, словно все «разборки» уже остались позади, заполнило ее. …А, вот, буду продолжать убирать – всем назло! Пусть тетя Нина видит, что я хочу здесь жить!.. Последняя фраза, конечно, была шуткой – никто ничего не мог видеть, но шутить может только человек, у которого все хорошо!

За работу взялись, естественно, руки, а сознание, не найдя себе достойного применения, рванулось в полет; правда, с каждым часом высота его снижалась, открывая жуткую черную пропасть. …У тебя даже нет запасных колготок, – издевательски поведало сознание, – вот, порвутся и что? Будешь выбирать, то ли поесть, то ли купить новые – денег-то, кот наплакал… а косметика? Тушь с помадой? Ни крема, ни лака – ногти, вон, уже облезли, и как ты по улице будешь ходить?..

Обстановка накалялась медленно, но неотвратимо, хотя в конце сознание все же бросило спасительную соломинку: …Не так надо делать! Надо подготовиться – собрать вещи, забрать деньги, которые копила на куртку, и тогда переезжать. Так делают взрослые люди, а это детский сад какой-то!..

Усевшись на диван, Катя посмотрела на часы. …Черт, уже четыре! А как отсюда ехать – может, тут десять пересадок?.. Господи, надо нестись!.. Все правильно – мать успокоится, а потом я все придумаю!..

Она сорвалась с места, напяливая одежду на потное тело.

* * *

К собственному удивлению, до вечера Андрей сумел подобрать все, что требовалось, пусть и с разных машин. Во истину, великий человек придумал систему унификации!..

– Потащили, – он взял панель смазки, оставив дон Кихоту пучок торчавших в разные стороны медных трубок, и они отправились в обратный путь.

Бутерброды, съеденные в поезде, остались красивым воспоминанием, но Андрей привык не думать о еде, и желудок давно смирился с такой невеселой реальностью, зная, что у него будет шанс наверстать все разом, да еще под рюмочку водочки!..

Едва они бросили «добычу» подле пресса, дон Кихот посмотрел на часы.

– Шабаш, – радостно сообщил он, – рабочий день кончился. Сейчас автобус до города будет. Не успеем – пойдем пешком.

Голод, будто живое существо, тут же поднялся в полный рост, застя все вокруг, и даже извечный заменитель еды – сигарета уже не могла отпугнуть его. Андрей подумал, что надо еще устроиться в гостиницу, а если идти отсюда пешком! …Упаду в лужу и умру… – усмехнулся он, потому что в его возрасте смерть представлялась некоей абстракцией, которую можно поминать всуе.

– Ладно, – согласился он, – завтра продолжим.

Мыла в туалете не оказалось. Андрей повозил ладонями по шершавой бетонной стене, оставляя на ней грязные пятна; потом сунул руки под ледяную воду – те мгновенно покраснели, но чище сделались не намного. Тем не менее, он тщательно вытер каждый палец валявшейся на раковине тряпкой и надел так и не высохшую ветровку.

– Идемте, а то опоздаем, – напомнил дон Кихот, снова глядя на часы, – дома отмоетесь.

… Дом еще надо найти, – подумал Андрей, но промолчал. До перестройки он бы шагу ни ступил, пока не будет гостиницы, а теперь приходилось крутиться, кто как может; правда, и денежное вознаграждение было не то, что раньше.…Значит, можно и покрутиться… Авось на улице не останусь – тут не туристическая Мекка…

* * *

Когда Катя добралась до автовокзала, то увидела пустую площадку, уже несколько лет облюбованную всеми «ходившими на город», и сквозь стеклянную стену несколько человек, бесцельно бродивших по залу. Наверное, они ожидали отправления старенького ЛАЗа, стоявшего перед входом.

…К нам такие не ходят. А где же мой?.. Испуганно оглядевшись, Катя увидела знакомый «Икарус», уже выруливший к перекрестку и замерший перед светофором, выдыхая клубы черного дыма. Слава богу, что это был не поезд и увидев машущую руками девушку, водитель открыл дверь. Запрыгнув в полупустой салон, Катя плюхнулась на свободное кресло.

…Слава богу!.. Потом представила прокуренную комнату и храпящего на диване мужа, лицо матери с поджатыми губами и презрительным прищуром (умела она делать такое лицо), и поняла, что ничего ни слава богу.

Отдав водителю деньги, Катя вернулась на место. …Завтра ж еще копать картошку!.. – вспомнила она, – значит, правильно я еду, а то мамка скажет, что от работы сбежала; надуется – ненавижу ее такой!.. Хотя все это мелочи, по сравнению… – Катя сжала в руке ключ, – вот он, мой золотой ключик – никому тебя не отдам!..

Откинувшись на сиденье, она закрыла глаза, пытаясь представить свою новую жизнь, но получалось, что она бежала из одного кошмара, где ее постоянно поучали и воспитывали, будто маленькую девочку; где мать каждый вечер проверяла, дома ли она, а муж уже договаривался о покупке машины за ее кровные деньги, в другой кошмар, наполненный неизвестностью и одиночеством, где нет ни работы, ни денег… да ничего нет, кроме четырех стен, за которые тоже надо платить! Так, какое из двух зол меньшее?.. Катя почувствовала, что медленно «уплывает» – похоже, уработалась она за эти дни…

Очнулась она, когда автобус остановился, и с шипением открылась дверь. Это была, так называемая, «остановка по требованию», а если проще – мужик, живший в соседнем с Катей доме, сказал водителю – Славик, тормозни, и Славик тормознул. В окно Катя видела одинокий фонарь, освещавший серые шиферные крыши и тоскливо желтеющие деревья в палисадах, яркую витрину ларька, в котором торговала Ирка, учившаяся в свое время на класс младше нее, а хозяином здесь был Сашка, до того работавший вместе с Володей на заводе – здесь все знали друг друга. …Ненавижу! – подумала Катя и сама удивилась – никогда подобная мысль не звучала с такой яростной категоричностью, – вот, картошку выроем, соберу вещи и смотаюсь!.. На следующий же день!..

С трудом вписавшись в узкую улочку, «Икарус» въехал на площадку перед автостанцией и остановился уже окончательно, на ночевку. Катя вышла – даже воздух здесь был другим! Нет, возможно, он и более чистый, по сравнению с городским, но… но это не тот воздух – просто не тот! Без комментариев!..

Катя привычно посмотрела направо, на серые четырехэтажки, лет тридцать назад построенные для работников механического завода. После свадьбы она переехала в самую крайнюю из них; от нее торчал только угол и не было видно, светятся ли окна ее квартиры, но настроение упало даже сильнее, чем после звонка матери. Повернула голову налево, где среди желтеющих садов прятались низкорослые частные домики; вторым от поворота стоял дом, в котором она выросла, и хотя он не просматривался с автостанции, Катя и так помнила каждый его кирпичик.

Вопрос, куда идти сначала, даже не возник – за год семейной жизни она еще не отвыкла слушаться мать больше, чем мужа; тем более, та, как и раньше, всегда находилась рядом. …И зачем я, вообще, выходила замуж?.. Мысль возникла впервые – до этого Катя была уверена, что по любви; да, в принципе, она и сейчас не сомневалась в этом, только любовь как-то потускнела, в сравнении с огнями большого города. …Так, может, это и не любовь? – она вдруг почувствовала жуткую обиду на саму себя, – ведь меня никто не заставлял – даже отговаривали, и на тебе – добилась своего…

В доме матери светилось окно и ярко мерцал экран телевизора. Катя любила этот дом, но теперь, когда появился новый, этот казался по-деревенски убогим и неуютным. На пороге она выдохнула, до предела ужав грудную клетку. …Надо быть пай-девочкой, чтоб мать не бесилась; как это говорят – усыпить бдительность… и тихонько постучала.

– Явилась, – с поворотом ключа послышался голос матери, словно она заранее знала, что дочь не посмеет ее ослушаться.

– Почему явилась? Я приехала…

Но мать не пожелала разбираться в тонкостях русского языка – повернувшись спиной, она пошла обратно в комнату; уселась на диван, а дочери указала на стул.

– Садись и рассказывай.

– Что рассказывать? – не поняла Катя, но то, что на нее не орали прямо с порога, было уже хорошо.

– Кать, – мать вздохнула, – если б ты пошла в кино или в кафе и опоздала на автобус, я б тебе слова не сказала – всяко бывает, но то, что ты два дня драила эту чертову квартиру, говорит о твоих далеко идущих планах, так или нет?

Катя молча опустила голову – отвечать «да» было слишком рискованно, а врала она лишь в самых крайних случаях.

– Вот и я о том же, – мать снова вздохнула, – тогда скажи, как ты представляешь, например, дальнейшую семейную жизнь? Или никак? Володька ведь никуда отсюда не поедет.

– А вдруг поедет?.. – Катя опустила голову еще ниже, начав погружаться в пучину лжи, – мы пока не говорили об этом.

– Да чего говорить! Будто сама не знаешь! И что? Развод? А не ты ли устраивала мне истерики, что это твоя единственная и вечная любовь; что тебе нужна свадьба, да не абы какая!.. Это что, я залезла в долги, чтоб через год ты вильнула хвостом? Нет, дочь, так не будет – хотела с ним жить, вот и живи. Я тебя, между прочим, предупреждала, что он старше тебя, что интересы у вас разные – он трудяга, хоть и с высшим образованием, а тебе б погулять еще; что это не последний мужчина в твоей жизни. Говорила я тебе? Скажи только, что нет.

Катя удивленно посмотрела на мать – разговор принимал неожиданно конструктивный характер; оказывается, ее готовы были выслушать, только она сама не знала, что сказать, кроме по-детски упрямого – я хочу жить там!

– Ладно, – не дождавшись ответа, мать махнула рукой, – скажи тогда, на что ты собираешься там существовать?

– Работать буду… – ответила Катя не слишком уверенно, – так же пойду сестрой в больницу. Образование у меня есть, какой-никакой опыт тоже…

– Прописки у тебя нет, – перебила мать, – кто тебя куда возьмет? А прописать тебя могут только после вступления в наследство, то есть через полгода.

– Но какая-нибудь работа ж там есть и без прописки! – окрыленная рассудительностью матери, Катя перешла в наступление, – пусть временная, на полгода!..

– А я тебе скажу какая – ноги раздвигать.

– Ну, почему, мам?.. – такая «работа» даже не приходила Кате в голову.

– По кочану!

Из опыта Катя знала – если использовался столь весомый аргумент, спорить дальше не имело смысла; оказывается, несмотря на «конструктивный разговор», решение уже было принято без нее, и в подтверждение этого, мать встала.

– Так что иди к мужу и больше в город ты одна не поедешь. А то, что вернулась сама – молодец, а то я уже с Сашкой Веретенниковым договорилась завтра ехать за тобой; тогда б мы по-другому беседовали, поняла?

– Поняла, – Катя тоже встала и понуро направилась к двери.

Провожать ее мать не пошла, и это было даже хорошо. …Слава богу, не догадалась ключ забрать!.. – подумала Катя по инерции, но вдруг поняла, что просто не отдала б его, ибо со вчерашнего дня перестала являться послушной девочкой, выворачивавшей карманы, чтоб мать могла обыскать их в поисках несуществующих сигарет; теперь она другая – она человек с квартирой и готова биться за новый статус до конца.

Во дворе кто-то поздоровался из темноты; Катя ответила, даже не оглянувшись, так как мысленно уже составляла список вещей, и тут ничего нельзя было упустить.

В подъезде ее привычно встретил заливистый лай Дика. …Как его никто еще не задушил, блин?.. – и тут же устыдилась, представив жутко бестолковое, но милое лохматое существо, безостановочно вилявшее хвостом; да и лай-то был совсем не грозным, а глупо радостным. …Нет, не так, – исправилась она, – просто если завели собаку, ее надо дрессировать. Дик-то тут не причем, – и Катя успокоилась, что все-таки не желает никому зла, – в какую ж сумку все сложить?..

Подойдя к двери, она услышала звук телевизора и поняла, что муж дома. …Хорошо это или плохо?.. Впрочем, какая разница?.. Тем не менее, войдя, она громко крикнула:

– Привет! Это я!

– Ну, наконец-то! – Володя появился из комнаты. Он был трезв, но в коридоре стояли пустые баклажки из-под самогона и пива – видимо, со вчерашнего дня, – все закончила?..

Муж улыбался, и Катя решила, что любит его; внутри сжался комок. Нет, это было не сердце – сердце исправно гнало кровь по молодому организму; это было что-то другое, не имевшее отношения к анатомии, однако даже над ним главенствовало сознание, и Катя покачала головой.

– Нет. На днях придется опять ехать.

– Ну, котенок, – Володя обнял ее, – мы ж договаривались…

– Там везде такие очереди – месяц можно ходить, – компенсируя ложь, она прижалась к мужу, представив, что, возможно, делает это последний раз. …Что за глупость?!.. Сейчас мы будем спать вместе, завтра поедем копать чертову картошку, потом… Странное нечто сжалось еще сильнее, и Катя поняла, что вся ее затея – совсем не такая простая штука, как казалось оттуда, из города.

– Есть хочешь? – спросил Володя, – от Васьки кое-что осталось, и я макароны сварил.

Катя подняла голову. …Господи, какой же он славный!.. Может, все-таки он поедет со мной? Там же здорово!..

– Что ты так смотришь? – спросил Володя.

– Как? – Катя через силу продолжала улыбаться.

– Не знаю, – лицо мужа стало серьезным – похоже, он искал сравнение поточнее, и нашел-таки! – как-то загробно.

– Типун тебе на язык! – Катя засмеялась – да, она собиралась уйти, но не в мрачный же мир, именуемый таким страшным словом, а совсем наоборот!..

Потом они сели ужинать, и Володя наконец спросил:

– Так что там за хата?

– Так себе, – Катя пожала плечами, – обычная двушка на третьем этаже старой пятиэтажки. Мебель древняя, везде срач…

– Не, но это все можно сделать…

– И?.. – Катя замерла, ткнув вилку в макароны.

– И продать подороже. Состояние тоже ж оценивают, да?

– Конечно… – Катя вздохнула. Все повторялось, как с матерью – такое многообещающее начало и банальный конец. …Здесь чудес не бывает, – решила она разочарованно, – все чудеса там… Но рассказывать мужу о «там» не хотелось; вернее, хотелось, но было страшно выдать себя восторженным голосом и блестящими глазами, поэтому быстро допив чай, она доложила грязную посуду в уже полную раковину.

– Завтра помою. Пойдем спать. Я так устала, а завтра вставать ни свет ни заря с этой картошкой, – и это наконец-то было правдой.

* * *

Слесарь сошел раньше, а Андрей доехал до конечной, без всякого интереса разглядывая в мокрое окно смутные очертания незнакомого города.

…Сначала надо поесть, – решил он, – найти б забегаловку, куда пускают пропахших машинным маслом людей с такими, вот, руками… – и увидел вывеску, словно возникшую из недавнего прошлого – «Кулинария».

Съев кусок холодной трески с капустным салатом, он подумал, что для полного счастья остается найти постель, вытянуться и просто спать. Однако даже такое скромное желание оказалось неисполнимым, потому что в одной из обнаруженных им гостиниц, шел ремонт, а в другой, свободных мест не предвиделось в ближайшие двое суток.

Когда совсем стемнело, а дождь усилился, Андрей отправился на вокзал. Усевшись на узкий диван, он разулся, как заправский бомж; положил под голову сумку и лег, пытаясь укрыться куцей ветровкой. Сначала он слышал голоса, монотонное бормотание телевизора, висевшего под самым потолком, раздражающие позывные вокзального радио, но постепенно звуки становились все тише и неразличимее, и, в конце концов, Андрей заснул.

* * *

– Ладно, спи, – разочарованно вздохнул Володя, когда жена отвернулась к стене – за два дня он, как-то незаметно для себя, успел соскучиться, да и ей не надо было на дежурство…

– Спокойной ночи, – пробормотала Катя, изображая сонный голос. …Как же все это запомнить? Джинсы, и те, и другие… черный свитер; коричневый оставлю – он совсем страшный… юбки… какие ж юбки?.. Нет, надо записывать, иначе обязательно забуду что-то нужное…

Володино дыхание выровнялось, и Катя решила, что тоже надо спать …а то на картошке завтра сдохну. В конце концов, меня ж никто не гонит – уеду не послезавтра, а через два дня… Зевнула и дверь гардероба плавно закрылась. По какую сторону она оказалась, Катя не поняла, потому что стало темно… и неожиданно появился огромный бык. Это было очень страшно, потому что огромная, грязная туша, возникшая ниоткуда, стремительно приближалась, вздымая копытами облака пыли; глаз не было видно – бык несся наклонив голову, а его облезлые рога были направлены точно в цель. Себя Катя не видела, но откуда-то знала, что именно она является целью. Двинуться с места, чтоб пропустить чудовище, почему-то возможности не было, зато она ощутила в руке огромный нож; сразу в памяти возникла сцена, когда Костя, сосед матери, забивал корову. Катя уставилась в то место, где у быка должно находиться сердце; кожа, то собиралась складками, поднимая короткую шерсть, то разглаживалась, демонстрируя мускулы; что чудовище просто сметет ее, Катя даже не думала – она ждала, выставив вперед руку с ножом. В последний момент бык вскинул голову; в его безумных глазах возникло удивление, и тут нож вошел в его плоть по самую рукоятку. Катя устояла, вопреки всем законам физики, а бык с хрипом стал оседать; хлынула кровь – Катя чувствовала, какая она липкая и горячая…

– Ты чего? – ворвался в сознание голос Володи, и Катя открыла глаза, – чего орешь? – муж ласково погладил ее по щеке.

– Ой, Вовка!.. – Катя прижалась к нему, – такой кошмар приснился – огромный черный бык несся на меня…

– Дурочка, – муж засмеялся, – какой бык? Макеевых, если только?.. Но он не такой уж огромный, и не черный.

– Я не знаю. Но я убила его!

– Ну и молодец, – Володя посмотрел на часы, – четверть седьмого, а в семь надо быть у тещи.

– Да?.. – Катя зевнула. Конечно, можно было б поваляться еще полчасика, но она боялась закрыть глаза, чтоб снова не оказаться по колено в крови, – пойду, помою посуду, а то если после картошки мамка в гости нагрянет, опять бухтеть будет, типа, я хреновая хозяйка, – она встала, легко увернувшись от Володиных рук.

– Главное, чтоб дождя не было! – крикнул тот вслед, – а то по радио передавали – в городе будет сильный!..

– До нас, небось, не дойдет, – ответила из кухни Катя, подумав: …А там и в дождь классно… Глядя на закопченный бок чайника, в котором грелась вода, она представила, как сидит у чистого окна и смотрит на капли, бьющиеся в стекло, сбивающие с тополей желтые листья…

* * *

Проснулся Андрей, когда дождь закончился, оставив вместо себя тусклое серое утро; еще остался ветер, морщивший лужи, и промозглый совсем осенний холод. Ботинки стояли на месте, и Андрей брезгливо сунул ноги в их влажное нутро. Встал, натянув высохшую ветровку; выпив в буфете бурды, с чего-то именуемой «кофе», он подумал, что самое страшное позади, ведь за день можно, если повезет, даже запустить машину.

…Эх, сюда бы не этого «сменщика конверторов», а кого-нибудь из наших!.. Но это было несбыточное желание и, добравшись до завода, он, естественно, увидел лишь дон Кихота, с видом хозяина, прогуливавшегося по участку.

– Доброе утро, – проявляя неожиданное рвение, слесарь тут же приступил к делу, – я, вот, думаю, цилиндрики те уже можно ставить, чи нет?

– Доброе утро, Вообще-то, это уравновешиватели.

– Да мне все равно, как их звать, – слесарь махнул рукой, – так что, ставим? Лестницу я принес.

– Ставь. Болты взять не забудь, – Андрей уселся на перевернутый ящик и закурил, внимательно наблюдая, как слесарь балансирует на верхней ступеньке, пытаясь направить шток в нужное отверстие. …Не, была б гостиница, а так пусть сами работают; нашли, блин, мальчика – живешь на вокзале и еще показывай им представление под куполом цирка…

Наконец слесарь, тяжело сполз с лестницы и присел рядом.

– Аж в пот прошибло. Старый стал. Покурим маленько, – он вытащил из спецовки мятую пачку «Примы», – а у меня дочь в политехническом институте учится. Думаю, пока закончит, все наладится; вернется она и сюда придет работать.

– Хрен что в этой стране наладится! – Андрей смачно плюнул.

– Зря вы, – слесарь бросил сигарету, дотлевшую до самых пальцев, – дальше что будем делать?

– Дальше? – Андрей встал, – будем воздухопровод собирать.

– Что-то уже есть хочется, – слесарь посмотрел на часы, – может, перекусим? Столовой пока нет, так это… чем бог послал, – он вытер руки, и превратив ящик в стол, любовно накрыл его газетой, – старуха моя заботится.

Из шуршащего пакета поднимался завораживающий запах домашних котлет. Андрей сглотнул слюну, и инстинкт заставил его, будто невзначай, заглянуть в пакет.

…Всего-то три!.. И как мы их поделим?.. Отвернулся подчеркнуто равнодушно, но, похоже, слесарь и так ничего б не заметил, потому что принялся методично жевать, громко чавкая и облизывая языком в хлебных крошках, желтые гнилые зубы.

– Вы ешьте, не стесняйтесь, – напомнил он, – старуха моя умеет готовить. А какой у нее борщ! Вечером придешь, так тарелку навалит!.. – слесарь мечтательно вздохнул, принимаясь за вторую котлету. Андрей понял, что любые проблемы, которые мы воображаем, всегда разрешаются сами собой, и положил оставшуюся котлету на толстый кусок хлеба.

– Поганая у вас жизнь, – продолжал слесарь, – столовка, да гостиница… вот, жена, к примеру, у вас есть?

– Только жены мне не хватало. Что, баб вокруг мало? – Андрей криво усмехнулся.

– Компот хотите? – слесарь достал из пакета литровую банку, – хороший, из сухофруктов, – и пока Андрей пил, решил продолжить дискуссию, – и в чем же смысл такой жизни?

Андрей даже поперхнулся. Вытер подбородок, по которому побежала тонкая струйка, и возвращая банку, покачал головой.

– Ну, ты спросил! А в чем, вообще, смысл жизни?

– Это не я, это дочь спрашивала, – сделав глоток, слесарь аккуратно закрыл банку; потом опустил голову, углубившись в воспоминания, – говорит как-то – для чего, пап, мы живем?.. И что я ей отвечу?.. Ну, сказал, что я живу, чтоб, значит, тебя вырастить. Она тут же – а я для чего? Чтоб вырастить своих детей? А они?.. Подумал я, и действительно, какой-то бесконечный бег по кругу получается…

– Никогда не предполагал, что сменщики конверторов задумываются о смысле жизни, – жестоко заметил Андрей. Не любил он подобных разговоров, потому что сам не знал ответа, ведь те же деньги – это не вечно. А, вот, что потом?..

– Так лично меня он и не интересует, – слесарь как ни в чем ни бывало, повернулся к собеседнику, – я жизнь прожил и ничего не изменишь, даже если узнаешь о ней что-то новое, – хлопнув по коленям, он поднялся, – те трубы осталось поставить и все?

– Вообще-то, я планировал запустить его сегодня.

– Запустить?!.. – слесарь расхохотался, – да тут электричества еще нет!

– Как?.. А вон же рубильник.

– А до рубильника напругу кто-нибудь дотянул? – увидев растерянное лицо наладчика, слесарь перестал смеяться и поспешил утешить, – нет, на неделе сделают, но уж никак не сегодня и не завтра. Так что не спеши, еще поживешь у нас.

Андрей представил жесткий вокзальный диван и сотни людей, толкущихся в его гигантской «спальне».

– Тогда мне надо гостиницу найти, – сказал он.

– А сегодня вы где ночевали?

– Нигде! На вокзале!..

Слесарь заворожено моргнул, а его голова склонилась на бок, изучая непонятное человекообразное существо, стоявшее перед ним в воинственной позе.

– На вокзале?.. – попытавшись выстроить цепочку, не вписывающуюся ни в какую схему, он сам привел ее к логическому концу, – ехали б тогда домой. Дался вам тот пресс?..

– Дался!

– Хозяин, небось, хорошо башляет?.. – догадался слесарь, – хотя не мое это дело. А с гостиницами у нас, правда, туго… – он на секунду замолчал, – если на то пошло, можете у меня пожить. А что – дочь уехала, так что комната свободная.

– Могу, – это, действительно, был самый простой вариант. Андрею уже приходилось ночевать, и у главных механиков, и у начальников цехов. Все они, в конечном итоге, ничем не отличались от соседей по номеру – с ними бывало даже проще, потому что разговоры, как правило, крутились вокруг производства, не затрагивая ничего личного. …Теперь поживу у слесаря, – подумал он, – мельчаю, блин…

* * *

На площади продолжали гореть два дежурных фонаря – наверное, о них просто забыли, а солнце, едва появившись, поглотило жалкий свет, превратив их в бессмысленные желтоватые шары. Правда, у солнца был свой, равносильный противник – наползавшая с севера туча, такая темная, что люди смотрели на нее с явной тревогой. Людей было человек пятьдесят, с ведрами и кипами серых мешков. Рядом стоял автобус, гостеприимно распахнув двери, но внутрь никто не спешил. Вообще, сцена напоминала преддверие митинга – не хватало лишь зажигательного оратора, но такового не имелось и во всем поселке; зато железные киоски одинакового серого цвета окружали площадь, словно омоновцы – так, на всякий случай.

Катя наблюдала эту хорошо знакомую картину, одиноко сидя на перевернутом ведре. Володя болтал с водителем автобуса (а с кем еще он мог болтать?), а мать кормила фирменными блинами Полину, для которой наконец-то наступили сытые дни, ведь на картошку будут выезжать по графику целую неделю, и от фактически безвозмездной помощи никто не отказывался.

Были, конечно, и другие люди – они незаметно двигались в сторону рынка, чтоб успеть к прибытию автолавок, иначе часам к десяти ассортимент оскудеет, а в двенадцать довольные торговцы уже отправятся восвояси. Тогда жизнь сконцентрируется в двух неугасающих очагах общения: у старшего поколения – возле единственной аптеки, а у молодежи – возле кафе, тоже единственного и потому не имевшего никакого собственного имени – просто «Кафе»; зато там всегда можно было выпить водки со стандартным набором закусок – «под конфетку», «под лимончик» и «под огурчик», а также съесть пельмени, которые из сваленных в кучу подтаявших пачек, варила толстая Любка, гордо именовавшая себя поваром.

Катя попыталась отрешиться от всего этого, но никак не получалось – слишком погрязло ее сознание в рутине, и слишком далеко было то лучезарно радостное, к чему она стремилась. …Блин, болото… – она не нашла ничего лучше этого газетного штампа, хотя в душе ощущала все гораздо глубже и трагичнее. …Нет, я не буду здесь жить!.. – и вдруг подумала, что любит неизвестную тетю Нину больше, чем мать с ее блинами, еженедельным цыпленком, самогоном по праздникам и прочей навязчивой заботой.

Повернув голову, она неожиданно увидела Галку Смолину. На блеклом фоне остальных «сельхозрабочих» ее расшитые голубые джинсы и ярко красная бейсболка с длинным козырьком смотрелись празднично; вместо хвостика, который Катя помнила со школы, теперь у нее была модная стрижка. …И, вообще, вся она какая-то …городская. А я ведьпосле училища тоже могла пойти в медицинский, и выглядела б не хуже!.. – ревниво подумала Катя, – это все мать – на бюджет не поступишь, а денег у меня нет… врет, небось – есть у нее деньги! Куда ж она их девает? Живет на натуральном хозяйстве, а каждый год сдает по пятнадцать поросят, да еще корову раньше водила… и все равно я свалю!..

– Ой, привет! – Галка тоже увидела подругу; подбежала; они обнялись, но в это время водитель Коля, выбросив очередной «бычок», объявил:

– Все, больше никого не ждем!

Подчиняясь стадному инстинкту, народ ринулся в автобус, словно кому-то могло не хватить места. Катя с Галкой уселись вместе.

– Ну, рассказывай, – Галкины глаза аж светились, и Катя решила, что будет приезжать в гости с таким же радостным чувством – если, конечно, мать когда-нибудь простит ее побег.

– Да… – она махнула рукой, и в этом коротком слове заключалась вся ее нынешняя жизнь, – а ты своих проведать?

– Типа, да, – Галка засмеялась, – жрать-то зимой охота будет. Я им намекнула, что неплохо б покинуть любимой дочери пару мешков картошки, а отец – приезжай помогать, будет тебе и картошка, и все остальное. Пришлось, вот. А что сделаешь?

– Что-то я их не вижу, – Катя оглядела салон уже выезжавшего на трассу автобуса.

– Они с Веретенниковыми на машине умотали, а я проспала. Тут же, сама понимаешь, важно не сколько я картошки соберу, а то, что откликнулась, приехала; чтоб они могли соседям сказать – типа, дочь нас не забывает. Нам же психологию преподают – знаешь, иногда реально помогает в жизни. Ты-то поступать никуда не собираешься?

– Поступать сразу надо было, – Катя вздохнула, – а сейчас я уж ничего и не помню; да и на что? – она выразительно потерла большой и указательный пальцы, – мамка не даст.

– Странная она женщина – все, наоборот, стремятся, чтоб дети образование получили; ну, куда ей те деньги? В гроб с собой заберет? Как она тебя еще в училище-то отпустила? А то б сказала – иди, вон, на ферму.

– Да ей, похоже, не столько денег жалко, сколько боится, что одна я в городе загуляю – вроде, я проститутка какая. А в училище… я ж тогда дите была, жила у тетки; та бдила за мной…

– Ну, кому суждено загулять, тот везде загуляет, – сделала философский вывод Галка; видимо, в ее сознании возникла неожиданная ассоциация, потому что она придвинулась поближе, – слушай, у меня сейчас такой клевый мальчик!..

Больше Кате ничего не требовалось говорить, потому что о мальчиках Галка могла рассказывать часами – это у нее было со школы. Катя, конечно, слушала, но смотреть на восторженное Галкино лицо быстро надоело, и она перевела взгляд в окно, где за редкими посадками раскинулись бескрайние поля. Она помнила, что раньше здесь рос подсолнечник, потом сахарная свекла, а в последние годы, только бурьян. Катя плохо разбиралась в экономике, и ее совершенно не интересовало, каким образом в одночасье разорилось ТОО, образовавшееся на базе бывшего колхоза – она просто смотрела в бесконечность, и постепенно вернулись мысли, крутившиеся в голове, пока она совсем недавно ехала в город той же дорогой: …А ведь все это существовало всегда! Вот, что тут было лет пятьсот назад? Прикольно б оказаться в том времени – не насовсем, а так, посмотреть, где тут те Аплечеевы… хотя мать говорила – они из-под Новгорода; надо на карте глянуть, где это находится…

Автобус резко осел на бок, скатившись с трассы к полю, в глубине которого виднелись разноцветные автомобильчики и согнувшиеся к земле, «самодостаточные» картофелеводы. Потом автобус завалился на другой бок так, что Катя едва не упала в проход. Разговаривать стало неудобно, и Галка тоже повернулась к окну; люди засуетились, загремели ведрами…