Текст книги "Карта Памяти"

245

Перед началом ввода американских войск в Афганистан в крохотном городке (скорее, большом кишлаке) Ходжи-Багауддин, где находилась ставка Северного альянса, собралось человек четыреста журналистов. Едва ли не треть из них жила во дворе местного МИДа. Спали под открытым небом во дворе. Все ждали начала боевых действий. Когда они все-таки начались, это не стало новостью номер один. Об этом, конечно, говорили, но больше говорили о победе благородной бедности над самодовольным достатком.

А дело было так. На все сто с лишним человек приходился один сортир о трех дырках. Можете представить, что творилось утром. А за забором в таком же доме с таким же сортиром квартировала американская телевизионная группа из пяти человек. И ровно в тот день, когда первые американские бомбы упали на талибские головы, девочка – корреспондент испанского телевидения, страдающая, как и многие, проливным поносом, не утерпела и, презрев запреты, побежала в американский сортир. Американцы стали колотить в дверь толчка и кричать обидные слова. За испанку вступились члены ее команды – оператор и звукооператор, оба поляки. Завязалась драка. Поляки американцам накостыляли. Когда в дверях сортира появилась гордая испанка, весь интернациональный журналистский корпус аплодировал.

246

Одна моя знакомая говорила, что любого мужика можно разложить по трем осям: алкаш, бабник и карьерист, причем трехмерные мужики – большая редкость. Я точно размазан по плоскости бабник-карьерист.

247

С утра Машка уехала на два дня по делам. А кошка Клава тихонько умерла. Я даже не заметил когда. Все наши умершие звери – собака Сильвер, собака Милка и кошка Клава – умирали, когда кого-нибудь не было дома. Когда 17 лет назад умер Сильвер, дома не было меня. А ровно через девять дней после его смерти я куда-то проводил Машу с детьми и лег спать. Снится какая-то дверь. Вдруг дверь распахивается, в проеме яркое синее небо с белыми облаками. В дверь врывается Сильвер и прыгает мне на грудь – так и не отучили за и лет его у нас жизни. И лижет лицо, и поскуливает от счастья. И все это как-то по-настоящему, таких снов не бывает. Надеюсь, еще увидимся.

248

Снимал Москву для немецкого GEO. Узнал, что в Третьяковском проезде пройдет презентация каких-то часов за 100 000 долларов, плюс Ксюше Собчак (тогда еще в гламурном ее изводе) будут вручать премию «Светская львица года». Аккредитовался. На подходе припаркованы сотни машин – продав половину, можно обеспечить процветание среднего африканского государства. Мужиков как-то мало, главным образом разодетые скучающие тетки группами по две-три, а между ними снуют официанты и фотографы светской хроники по 15 долларов за карточку. Официанты носят суши и бутербродики с икрой, фотографы большими новенькими фотоаппаратами фотографируют теток. На меня косятся: я и одет не так, чтобы в Третьяковский проезд, и фотоаппарат у меня весь покоцанный…

Время от времени фотографы хищной стаей бросаются на появившуюся знаменитость. Я тоже повелся, кинулся, снимал с вытянутой руки через головы. Спрашиваю:

– Ребята, а кто это был?

– Ты че? Это же ведущая программы «Деликатесы»!

Дочь священника.

Россия, Углич, 2007

А тут и Ксюша появилась. Все фотографы ломанулись к ней. И я на ажиотаже, хотя мне Ксюша нафиг не нужна, а нужны быт и нравы. Фотографы толкались. Раз меня сильно толкнули, два, на третий раз я ответил. А тот, которого я толкнул, оказался хорошим человеком. Мог бы и убить (в два раза меня больше), но он только сказал:

– Старик, ну куда ты лезешь со своей пукалкой! Здесь люди работают! Понимаешь? РА-БО-ТА-ЮТ!

249

Человек увидел в ЖЖ составленную кем-то подборку моих картинок. Пишет: «Не знаю почему, но глядя на эти фотографии меня не покидает смутное ощущение затаившегося антисемитизма!»

250

У нас на почте в окошке сидела Питиримовна. Имя не помню, а отчество не забыть. Как не забыть и бюст Питиримовны – на месте ЮНЕСКО я бы присваивал таким бюстам статус Всемирного природного наследия. Как озеру Байкал или Беловежской пуще.

Принес на почту свою книжку, чтобы отправить ее в город Гамбург. Питиримовна сказала, чтобы я шел на главпочтамт на таможню. Я сказал, что книжки отправляются без таможенного оформления. Питиримовна аж волной заколыхалась и сказала, что это не книжка, а альбом. Я сказал, что альбом – это такая книжка. Долго спорили. Наконец Питиримовна согласилась взять книгу. Открыла, посмотрела несколько разворотов и сказала:

– Нафотографируют всякую херню, а потом рассылают по всему миру!

СССР, 1930-е.

Фото неизвестного автора

251

Бывают фотографы, которые много думают до съемки. Бывают, которые думают после. На «Фейсбуке» кипит дискуссия о месте стрит-фотографии на дереве искусств. Изрядная часть фотографов, принимающих в ней участие, из тех, что думают вместо съемки.

252

Торговался за фотографию. Продавец настаивал на свой цифре, я предлагал вдвое меньше. Продавец:

– Даром отдаю! Этой фотографии цены не сложить! Ты представь только, во что сейчас обойдется столько баб отправить в Анапу и раздеть! Никаких денег не хватит!

253

Митькин класс на географии проходил Африку. Учительница затеяла какую-то игру, попросила класс разбиться на команды, а каждую команду назвать названием какой-нибудь африканской страны. Митька был капитаном одной из команд и сказал, что их команда называется «Нигер». Училка сказала, что такой страны не бывает, что это расистская выходка, что она не потерпит и т. д. Когда Митьке удалось вставить слово, он вызвался показать страну на карте. Учительница долго смотрела на карту, потом сказала:

– Ну, частично, Митя, ты, конечно, прав…

254

Мой дед, капитан Советской армии и орденоносец году в 1947-1948-м приехал в Москву. Пошел в театр. После спектакля очередь в гардероб. Впереди две дамы неземной красоты говорят по-немецки. Одна из них роняет шубку. Дед на лету подхватывает невесомый мех и накидывает на розового мрамора плечи.

– Danke schon! – медовым голосом говорит фрау.

И так захотелось деду, дошедшему до Вены, сказать что-нибудь по-немецки, что-нибудь непременно теплое и любезное, но само собой предательски выскочило:

– Nicht schiefsen!

Уличная сцена.

Россия, Пенза, 2016

255

На Суворовском нас остановил гаишник за то, что водитель Миша не пристегнут. Водитель Миша (донбасский акцент не задушишь, не убьешь), глядя гаишнику в глаза:

– Братан, а ты когда-нибудь в танке горел?

Мент пожелал счастливого пути и отпустил.

– Мишаня, а когда это ты в танке горел?

– Та нахера он мне сдался, тот танк! Я его в глаза ни разу не видел!

256

Всей медиатусовкой в ожидании событий жили в Ходжи-Багауддине – столице «хороших» афганцев. Спали прямо на земле во дворе глинобитного здания, где размещался местный МИД. За 20 долларов в день имели охраняемый двор и лепешку с рисом. Спали мало – до поздней ночи под байки бывалых пили водку, закусывая арбузом. Американцы уже начали бомбить талибов. Но это далеко от нас, у нас пока было тихо.

Очередные посиделки. Ночь, звезды, тепло, арбуз, хорошая компания. Повернувшись к столу спиной, Олег, корреспондент ОРТ, набирает номер редакции на спутниковом телефоне и просит нас помолчать минуту – у него эфир. Размахивая долькой арбуза, драматическим баритоном рассказывает телезрителям об американских бомбежках, беженцах и наступлении Альянса. Закончив традиционным «Олег С., Афганистан, специально для ОРТ», Олег поворачивается к столу и выпивает рюмочку. Прошу его не выключать телефон и звоню домой. Жена страшным голосом:

– Я только что по ОРТ новости смотрела! Боже, какой ужас там у вас творится! Почему ты мне ничего не рассказываешь!

257

Как-то прихожу в ашрам на Бумажной улице, а пресс-секретарь кришнаитской общины Трилохера Свами и его заместитель Упендра Дас у себя в кубрике травят тараканов дихлофосом.

– Ребята, – спрашиваю, – а вы не офигели?

– Зря смеешься, – говорят. – Большая проблема. Мы даже письмо про тараканов нашему санньяси написали.

– И что санньяси?

– Ну, написал, что, во-первых, не нужно срач разводить. А уж если развели, то разрешил потравить, но под специальную мантру. Чтоб у тараканов карма улучшалась, а у нас не портилась. А мантру записал на кассету. Слышишь, играет?

258

Однокашник Шура П. рассказывал:

– Стою на Пискаревке, жду электричку до Финбана (Финляндского вокзала) доехать. Вижу, дрезина ремонтная едет. Приглядываюсь – точно, мой шурин, он на железной дороге работает. Машу рукой, дрезина сбавляет ход (останавливаться им нельзя), запрыгиваю на тележку. Слышу вслед старуха какая-то шипит: «Совсем охренели новые русские! Дрезины вызывают!»

259

Еще одна эрмитажная история. Катя Д. рассказывает:

– В узком проходе между зимним садом и библиотекой старушка сидела. Очень меня любила. Как иду мимо – монолог минимум на 15 минут. Про детей, про внуков, про телевизор, про «все дорого», про «люди не те», про как спала, что ела – не переслушать. Добро, когда время есть. А тут бегу – работы море, глаза в кучку, набрала скорость, смотрю вниз, чтоб взглядом не встретиться. А бабулька мне уже дорогу перегораживает – ждала, видно. «Катенька, я хочу вам кое-что показать!» Разворачивает старую афишу: сисястая деваха в полосатом купальнике танцует канкан. И написано с ятями и ерами, мол, в заведении Синебрюхова холодное пиво и свежие раки с часу дня и до последнего посетителя. Я смотрю на старушку с недоумением, а она: «Не узнаете?»

260

Говорят про лихие 90-е, но самым сюрным временем для меня был конец 80-х. Тогда друг моих друзей голландец Боб М., владелец заводов, газет, пароходов, обладатель лучшей в мире коллекции старых «Бугатти», приехал в Петербург на рекогносцировку. Боб сколотил состояние на венчурных проектах, Он хорошо понимал, что в России выиграет тот, кто начнет первым, и искал партнеров. Ему порекомендовали молодых энергичных и амбициозных питерских бизнесменов, уже заработавших первые деньги на торговле компьютерами. Боб пригласил их на завтрак в «Европу». Бизнесмены Сергей А. и Сергей Я. Надели на встречу свои лучшие спортивные костюмы. После завтрака отправились показывать иностранному гостю Питер.

На проспекте Майорова (ныне Вознесенском) Боб увидел милицейский УАЗик с мигалкой и завис, поскольку был без ума от старых автомобилей.

– Какие проблемы? – сказали бизнесмены Сергей А. и Сергей Я., выдали ментам четвертной, те пошли пить чай, а Боб за рулем милицейского «козла» с мигалкой и крякалкой помчался по проспекту Майорова. Боб решил, что люди, которые могут это, могут все. Партнеры нашли друг друга.

Уличная сцена.

Эстония, Таллин, 2010

Боб М. учил своих партнеров руководить людьми. В любом человек есть хорошее и плохое. Про хорошее поговорим потом, а пока про плохое. Каждый человек – как бочка, в которой есть говно. Еще в ней есть сливное отверстие. У некоторых людей уровень говна выше дырки, и говно льется само по себе. Это тривиальный случай, плохие люди, их на работу брать не нужно. У нормальных людей слив выше уровня, говно польется, только если бочку наклонить. Качество человека измеряется углом наклона бочки, при котором польется говно. А главный принцип менеджера – не наклоняй бочку!

261

Однажды я чуть не подрался со священником. Дело было где-то на севере, мы ехали из Холмогор в Москву по пути Ломоносова. Сельская церквушка. Хожу, иконы рассматриваю. Вижу очень необычный образ: лицо бородатого пожилого усталого (чуть не сказал «человека») и сверху подпись: «Господь Саваоф». Такой портрет Бога. Я мало что понимаю в иконах, но даже мне ясно, что сюжет не из мейнстрима, почти ересь. Тут и поп мимо идет.

– Батюшка, – спрашиваю, – а что за странный образ у вас? Это чьих кистей икона?

Священник:

– Не ваше дело, идите отсюда, в церковь не за тем ходят, – испугался, как потом сказал, что я высматриваю дорогие иконы.

Я разозлился:

– Вы че, директор церкви? Че это вы меня отсюда гоните? Я что, домой к вам пришел?

А он:

– Идите, идите отсюда! – и пузом к двери толкает. У меня тоже есть пузо. Я тоже толкаться умею.

Тут подошел Саша Р., мой подельник, и нас разнял. Слово за слово, выяснилось, что батюшка – мой однокашник, закончил физмех лет на десять раньше. Работал в НИИ телевидения. Стал колоться. Ума хватило осознать проблему – уехал на остров Коневец, что на Ладоге, одно время там монахи держали приют для наркозависимых. Так и пришел в Церковь.

Это все батюшка уже под водочку с капусткой нам рассказывал. Хорошо посидели.

Запомнился отрывок разговора:

– Я поражаюсь вашей поповской наглости! Тут со своими грехами фиг разберешься, а вы так сплеча чужие разруливаете!

Тебя прощаю, тебя не прощаю, тебе 30 отжиманий, тебе 40 приседаний!

– Да ладно, люди не настолько талантливы, чтоб каждый раз выдумывать новые грехи. Ты не представляешь, насколько скучно и однообразно грешат люди! Интересный необычный грех – очень большая редкость!

262

В Афганистане возвращались со съемки, было жарко. Решил искупаться в Кокче. Вроде вокруг нет никого, разделся, шмотки бросил на берегу, сам плюхнулся мордой вниз в пенные струи. Кокча – речка горная, температура градусов семь-восемь, не залежишься. Минуты не прошло – выскакиваю из воды, а мой кофр с аппаратурой покачивает на пальце моджахед. Самый что ни на есть – с бородой и с «Калашниковым».

И спрашивает, улыбаясь:

– П…датый водичка?

Оказалось, выпускник нашего военного училища. Мечтает вернуться в Россию, купить «Жигуль-копейку» и работать таксистом.

Еще одна неожиданная встреча с великим и могучим произошла в Тунисе. Мы с Алексеем Лебединским отправились искать берберов. Арендовали джип с проводником. Проводник клялся, что берберы, к которым он нас везет, настоящие, в их в пещеру нога белого человека не ступала.

Четыре часа ехали по пустыне. Подъехали к пещере. Перед ней стоял туристический автобус. Женщина молола крупу ручной мельницей, под объективами итальянцев с камерами. К нам тут же подошли аборигены и на сносном английском сказали:

– Вы не ходите к этим берберам, это ненастоящие берберы, они в доме живут, у них даже интернет есть, в пещере они только работают берберами, пойдемте к нам, мы – настоящие!

Лебединский сказал проводнику:

– Ты, Дерсу-узала, куда нас, сука, привез? Это че за кубанский народный хор?

Леха умеет быть убедительным. Проводник испугался, сказал, что у него еще одни берберы есть, типа для себя держал, те вообще дикие. Всего час езды. Поехали к диким.

Приезжаем – пещера, итальянцев нет, бегают вполне сопливые дети. Выходит хозяин с подносом для пожертвований – местный обычай. Кладем на поднос денежку. Бербер спрашивает:

– Вы откуда?

– Из России.

– Обосраться! – изумляется бербер по-русски.

Уличная сцена.

Индия, Вриндаван, 2013

Кадетский класс.

Россия, Магнитогорск, 2014

263

В очередной раз убедился в силе русского слова, снимая в Аллаиховском улусе Якутии. В оленеводческой бригаде работали эвены и якуты. Русский был языком межнационального общения. Как работают оленегонные лайки, надо в цирке показывать. Они не просто понимают команды, они понимают последовательности сложных команд, вроде «Пойдешь направо, потом свернешь налево, потом гони их к реке». В бригаде, где я гостил, собаки понимали команды на трех языках. Я бы никогда в это не поверил, если бы не видел собственными глазами.

Между палатками бегал щенок – я его описывать не буду, поскольку без ми-ми-ми не обойтись. Пошли мы как-то опрыскивать оленей инсектецидом. Стадо пасется километрах в трех от лагеря. Щенок увязался за нам. Ветеринар-якут его прогоняет – боится, что тот испугает оленей.

– Иди домой! – говорит по-якутски.

Песик присаживается и хитро смотрит.

Мы пошли – он за нами.

– Упрямый какой! – говорит оленевод-эвенк и приказывает песику возвращаться по-эвенкски.

Тот не отстает.

Наконец ветеринар скомандовал:

– Айда, пошел нах отсюда!

Щенок нехотя поплелся в лагерь.

264

Владимир Потапов написал на «Фейсбуке», что корректор отредактированной им книги про здоровое питание исправила «Джейми Оливер» на «Джейми Оливье».

Я когда-то с голодухи (1990-е) перевел книжку про Винни-Пуха по заказу издательства, которым владели друзья моих друзей. Заходеровский перевод неполный и слишком детский, задача была по возможности сохранить милновский юмор для взрослых.

Просидел два месяца, исписал кучу бумаги. Отдал машинистке – бывшему корректору. Получил от нее текст, испещренный красными галочками. Ну, например: Пятачок получает message, а говорит, что получил missage. Я перевожу как «почтовое отравление». Машинистка исправляет на «почтовое отправление» и ставит красную галочку. И так везде. Пришлось все перепечатывать.

265

В Ираке (еще при Саддаме) приставленный ко мне «гид» Хасан запрещал фотографировать ослов. Говорил: «Некрасиво!»

ПРО БОЛЬНИЧКУ

На одной карте Петербурга это здание обозначено как больница. На другой – как тюрьма. Официальное название – МОБ (Межобластная больница). Здание было построено в конце XIX века как следственная тюрьма. В 1918 году решением советского правительства тюрьму переоборудовали в больницу для заключенных.

До настоящего времени больница имени Гааза – единственное учреждение в России, где заключенные могут получить квалифицированную медицинскую помощь. Со всей страны тяжелобольных зэков свозят в мрачное кирпичное здание в форме креста, расположенное в пяти минутах ходьбы от Невского проспекта. Попасть в эту больницу – мечта любого заключенного. Зачастую, не в силах вынести жизни на зоне, заключенные намеренно калечат себя, чтобы получить вожделенный «отпуск». В музее при больнице хранятся предметы, которые заключенные проглатывали, чтобы попасть на лечение.

Россия, Санкт-Петербург, 2004

Средний и младший медицинский персонал набирают из заключенных, причем администрация, стараясь избежать частой смены персонала, назначает санитарами, кочегарами, сантехниками и т. д. людей, приговоренных к длительным срокам лишения свободы. Один из парадоксов тюремной жизни: чем тяжелее совершенное преступление, тем больше срок – и тем больше шансов избежать тяжелой работы на лесоповале или в шахте и получить престижную должность санитара, парикмахера или библиотекаря.

Вольнонаемные сотрудники больницы прячутся от фотоаппарата – часто они скрывают место своей работы от знакомых.

Мой «гид» с грустью сказал, что в последнее время резко изменился состав больных – раньше большинство пациентов составляли профессиональные преступники, строго придерживающиеся «понятий», гласящих, что тюремный врач – фигура священная. Ныне в больнице лежат в основном наркоманы, которым никакой закон не писан.

Россия, Санкт-Петербург, 2004

Женское отделение больницы переполнено – больные лежат прямо в коридоре. Врач-гинеколог, не захотевший назвать свое имя, говорит о специфике тюремной «женской» медицины – как правило, болезни запущены, сопровождаются целым букетом сопутствующих заболеваний и почти всегда туберкулезом. Спрашиваю доктора, не бывает ли у него соблазна продлить пребывание женщин в больнице, чтобы уберечь их от нечеловеческих условий зоны. Он отвечает, что за годы работы здесь приучил себя работать с болезнями, а не с людьми:

– Как только болезнь побеждена, пациентка перестает меня интересовать. Иначе можно сойти с ума.

Доктору помогают две санитарки, живущие в отдельной двухместной камере, все стены которой увешаны вырезанными из журналов репродукциями икон. Доктор говорит, что одна из них осуждена за соучастие в убийстве, вторая, будучи надзирателем в женской следственной тюрьме, продавала заключенным наркотики.

Россия, Санкт-Петербург, 2004

Несмотря на строжайшие запреты, между женским и расположенным выше мужским туберкулезным отделением идет оживленный обмен продуктами и письмами. При мне сотрудница «воспитательного» отдела Галина угрожала одной заключенной досрочной отправкой на зону за несанкционированную переписку.

Провожая меня, Галина рассказала, о нередких в больнице «почтовых» романах:

– Недавно был очень смешной случай. Был тут у нас дурачок один двадцатилетний. Влюбился по тюремной почте. Ему в зону уезжать, а он ко мне на прием пришел.

«Хочу, – говорит, – гражданин воспитатель, подарить моей любимой спортивный костюм на память – больше у меня ничего нет». – «А ты знаешь, сколько лет твоей любимой?» – «Не спрашивал, – говорит, – но, судя по письмам, совсем молоденькая». Я тогда, – говорит Галина, – попросила привести эту «молоденькую» – рецидивистку 1948 года рождения. Посмотрел этот дурачок на свою любовь и заплакал. Мы все так смеялись…

Россия, Санкт-Петербург, 2004