Текст книги "Карта Памяти"

027

Ноябрь – страшный месяц. Полная безнадега. Все мои родственники умирали в ноябре или сразу после. В декабре уже перевал, Новый год, день длиннее, света больше и март не за горами, а там и ягель, сморчки, сторчки и подснежники. Нам бы еще неделю продержаться.

028

Еще позавчера на лодочке плавал по Ганге. Сегодня посмотрел в окно, а там показывают другую планету.

Строка из меню «Фотошопа» как заклинание:

IMAGE – ADJUSTMENTS – DESATURATE!

029

Прочитал в «Википедии» про Карла Буллу. Умный был человек – в 1916-м (а был ему 61 год) тихонечко свалил на Сааремаа, где в своей постельке и помер 13 лет спустя. Оставил дело сыну Виктору – тот дружил с советской властью, Ильича фотографировал, был практически «личником» при Смольном, – а в 1938 году, по доносу его же сотрудника, расстреляли как шпиона.

030

Дело было лет, наверное, десять назад. В ресторане гостиницы «Асса» в Назрани я единственный посетитель. Сижу на террасе с видом на огромный прямоугольный пруд, ем жижиг галнаш. По пруду люди плавают на разноцветных лодочках, солнышко светит, душа радуется. Спрашиваю у официантки:

– Вроде не выходной, а столько народу отдыхает. У вас праздник какой-то?

– Нет, это вчера мальчик утонул. Ищут.

031

Татские мастера из азербайджанского села Лагич производят малыми сериями медные браслеты с портретом Наполеона III. Я пытался выяснить у ювелиров причины популярности именно этого монарха, но ничего путного не добился. Купил изделие за семь манатов.

032

Когда нас нет дома, собака Зося начинает стаскивать башмаки на кровать. Приносит по мере нарастания соскука, примерно по одному в час. За полдня собирается целая коллекция. Начинает всегда с машкиного. Видимо, думает, что без башмаков мы никуда не денемся.

033

В парке с нами гуляет бультерьерша Гита полутора лет. На ощупь похожа на сейф с ножками. Нежнее, добрее и ласковее собаки не представить. Живущий с Гитой нанопесик чихуахуа цинично пользуется этим и третирует собаку. Гита чихуахуа боится.

034

Прилетел из Баку. На ленинградский батон поверх вологодского масла намазал армянскую баклажанную икру и все это ем, запивая азербайджанским чаем. Восстанавливаю СССР внутри отдельно взятого организма.

035

Между Москвой и Питером есть гиблое место – участок между Вышним Волочком и Окуловкой. Как опытный ездок на «Сапсане», я собрал большую статистику, согласно которой, если везде солнце, в гиблом месте пасмурно, если везде пасмурно, там дождь, если везде дождь – там град, везде снежок – там пурга метет. На днях «Сапсан» сломался, треснувшись о наледь – именно там, в гиблом месте.

036

Чехов: «Томска описывать не буду. В России все города одинаковы. Томск город скучный, нетрезвый; красивых женщин совсем нет, бесправие азиатское. Замечателен сей город тем, что в нем мрут губернаторы». Первый раз мысль о том, что в России все города одинаковы, я услышал от немецкой журналистки Беттины Сенглинг. Ничего со времен Чехова не изменилось. По-настоящему «других» городов вроде Владивостока или Питера в России по пальцам сосчитать. Вообще, я думаю, во многом проблемы России начинаются с того, что у нас никогда не было городов в европейском понимании, городов как самоуправляемых территорий – тех, где «воздух города делает свободным». У нас не было Магдебургского права как многовековой школы демократии, самоуправления и самоуважения, у нас не было или почти не было городской цивилизации. И до сих пор нет.

Пляж.

Ялта, 2015

Сделать карьеру или получить приличное образование можно по большому счету (с массой оговорок и исключений, конечно) только в столицах. В отличие от Германии, Италии или США, где финансовый, политический, промышленный, интеллектуальный, медийный центры разнесены, у нас все сосредоточено в одном (если смотреть издали, Москва и Питер почти сливаются) месте. Похожая ситуация во Франции, но там расстояния, по сравнению с нами, крохотные. В последние 300 лет столицы, как гигантский насос, выкачивают мозги из провинции, а сейчас еще и удержать собранное не могут. Стандартная ситуация: прадед жил в деревне, дед – в городе, отец – в столице, сын уезжает из страны. Это моя семья и множество семей моих знакомых. Или, например, наш класс: те, кто плохо учился, остались в Керчи. Ученики получше уехали в Симферополь, Харьков, Днепропетровск. Лучшие (я имею в виду только школьный аттестат) осели в столицах. В советские времена молодых специалистов отправляли работать по распределению, тем самым создавая встречный поток. Сейчас и этого нет. И что с этим можно сделать?

037

Про совриск. В городе Гусар есть парк.

– Третье место по всему Азербайджану занимает! – сказали в чайхане. В парке ухоженные, как новенькие, стоят сталинских времен гипсовые статуи. В той же чайхане рассказывают:

– Ты девушка с мячом видел? Знаешь, как мы шутим? Берем сладкий чай и на это самое место девушке выливаем. Муравьи с весь парк туда приходят сахар кушать, такой веселый получается, такой черный, такой эротичный!

038

Бывают арбузные и неарбузные годы. Неарбузным был позапрошлый год – где ни купи, всюду вялая водянистая розовая немощь. А в этом можно даже не выбирать, везде цимес. Классик Остап Вишня писал: «Ти його тільки ножичком торк, а вiн: „Реп!“»

039

Знакомый, комментируя какую-то очередное событие из российской жизни, сказал: «Это все потому, что в России у человека воровать стыдно, а у государства – почетно».

040

Во дворе обитают три кота – рыжий, черный и белый. Родились прошлой зимой, только-только в возраст вошли. Самый крутой – рыжий. Он нам с собакой Зосей даже дорогу не уступает, мы его обходим с уважением. Черный уже где-то глаз потерял. Белая кошечка радостно бегает за кружащимися в маленьком смерче палыми листьями. Нашла чему радоваться, дурочка. Зима близко, дай им бог пережить.

041

Жена рассказывает: у двери парадной мнется тетенька – кодовый замок не пускает. Просит пустить в подъезд разложить листовки по ящикам. Уже в парадной:

– За какого кандидата хоть листовки?

– Вроде от «Справедливой России», хотя их сейчас столько уже, что не запомнишь. Все ворье одно, никому верить нельзя. Только Путину, наверное, и можно!

– Ну, надо сказать, что и Путину…

– Что ж вы такое говорите, Путин же православный!

042

В универсаме на столе, где оставляют корзинки, лежит книжка «Три мушкетера», серия «Библиотека приключений». Говорю Маше:

– Смотри, самая уютная книжка из тех, что бывают.

Девочка-кассир говорит:

– Можете взять, это женщина принесла, сказала, может, кому нужно.

Конечно, я взял. У нас такая же ходила по классу, пока все не прочитали. Я бы 40 лет назад за эту книжку много чего отдал. Молодым не понять.

043

19 августа 1991 года я приехал на работу в Эрмитаж. Про путч ничего не знал. Саша Сизов бегал по лаборатории, как заведенный, туда-сюда. Потом сказал:

– Ну ладно я, я уже пожил, а вам, Сереженька, п…ц!

Пляж.

Россия, Норильск, 2010

044

Северное Возрождение – это про конкретных людей, а итальянское – про каких-то придуманных, которых на улице не встретишь.

045

Приятель, вернувшийся с Соловков, рассказал, что работяги обдирают со стен кремля оранжевый лишайник. Тверская улица будет.

046

Паше Косенко удалось раздуть на «Фейсбуке» уже совсем было потухший костер. То тут, то там разгораются подкупающие свежестью аргументов споры про «что лучше» – пленка или цифра. Оно бы ничего, но некоторые полемисты размахивают моим именем, как кистенём. Одни говорят, что Максимишин держался за пленку до последнего, и только костлявая рука голода заставила попрать идеалы и оскоромиться бездушным пикселем. Другие говорят, что Максимишин – сладострастный диджитофил, и даже приводят в подтверждение факты моей биографии, как они ее понимают. Так вот, официальное заявление: мне плевать. Не вижу особой разницы и уже сам плохо помню, что у меня на цифру снято, а что – на пленку.

047

Умер Сергей Иванович Смирнов. Два года назад я писал о нем: во время войны Сергей Смирнов был стрелком-радистом.

В «Известия» пришел в 1959-м. В 1960-м снимал визит Хрущева в Индонезию. Дружил с семьей Брежнева, фотографировал его детей и внуков. Когда Сергей Иванович ездил по стране, секретари райкомов выходили к поезду с рюмкой водки и бутербродиком с осетриной – фотограф центральной газеты, большая шишка! Балетоман, эстет, гурман, ловелас. В известинском кабинете Сергея Ивановича стоял (а может, до сих пор стоит) ящик из-под монитора, в котором змеиным кублом свернулись тысячи пленок. Потянешь за конец:

– Сергей Иванович, это кто?

– Это? Да так… Мао Цзэдун…

В альбоме «100 лучших фотографий журнала Life» Сергей Иванович смотрит на кадр, где Гагарин рапортует Хрущеву:

– А, это тот мальчик снимал, которого за оцепление не пустили.

Познакомились мы с Сергеем Ивановичем в марте 1999 года. Я только три недели как стал внештатником «Известий», и Леша Белянчев решил передать мне немножко пленки. Сказал, что в Питер едет Сергей Иванович, с ним и пленка. Кто такой Сергей Иванович, не сказал. В полвосьмого утра звонок. Голос стариковский, но очень напористый:

– Я не знаю, за что тебе, сопляку, такое богатство – аж сто катушек! – но через полчаса жду тебя в гостинице «Смольнинская».

– В каком номере?

– Найдешь!

«Смольнинская» в советские времена была закрытой партийной гостиницей. Попасть туда с улицы было невозможно, ни в одном справочнике она не значилось. Времена были уже не советские, но порядки старые еще оставались. Швейцар очень нелюбезно:

– Вы к кому? Вас ждут?

– Да, тут у вас гость, Сергей Иванович, я только не знаю, в каком номере.

– Сергей Иванович, как обычно, в 209-м. Проходите, конечно же, проходите, молодой человек!

Стучусь – не отвечают. Думаю, уснул. Толкнул дверь – не заперто. В комнате никого, на стуле пиджак с орденами. Ордена серьезные, не юбилейка какая-нибудь. Ни фига себе, думаю, Сергей Иванович. В конце коридора слышу уже знакомый голос. Иду на звук – голос из-за двери с табличкой «Директор». Открываю. Директор – дама с высокой прической – очень сурово:

– Вы что-то хотели, молодой человек?

– Я ищу Сергея Ивановича…

– Сергей Иванович, это к вам юноша!

Сидевший спиной к двери человек обернулся, протянул жесткую ладонь:

– Ну, пошли завтракать!

В ресторане:

– Коленька, икорка как?

– Обижаете, Сергей Иванович!

– 200 грамм нам и коньячку, как я люблю!

Под коньячок Сергей Иванович расспрашивает меня про жизнь: кто, откуда, где учился, давно ли снимаю. Потом спрашивает про камеру, про оптику. Надо же, думаю, человек что-то понимает в фотографии.

– Сергей Иванович, – спрашиваю, – а вы что, тоже фотограф?

Архиерейское подворье Глебова женская пустынь.

Россия, Тверская область, 2018

Сергей Иванович треснул кулаком по столу так, что икру пришлось собирать с пола. А потом мы с Сергей Ивановичем подружились. Как-то он зашел в гости. На входе в нем уже было 400 миллилитров коньяка. Добавив еще 200, Сергей Иванович стал прихватывать за попу то жену, то тещу: с высоты его лет разница несущественна.

Хороший был человек и первоклассную жизнь прожил. 92 года. Светлая память.

048

Профессор Чобан, читавший нам теорфизику, как-то пришел весь на нервах и первый час пары рассказывал, как по злой воле жены вынужден стоять в очереди за румынской мебелью, круглый стол ей, видите ли, захотелось. Поскольку было неизвестно, в какой именно день желанную мебель привезут, очередь самоорганизовалась и выставляла ночные караулы. Настал черед профессора идти в ночное. Поначалу все было хорошо, публика подобралась сплошь творческая интеллигенция, но под утро профессора и академики стали подмерзать. Спрятались в какой-то парадной, откуда их в шесть утра погнала дворничиха с криком:

– Пошли нахер бомжи, всю парадную зассали, щас милицию вызову!

049

В политеховской общаге: приходим вечером – на кровати Лехи Сухорукова спит пьяница Леха Косенков. Разбудить никакой возможности. Оттащили прямо на матрасе в его комнату. Рано утром бодрый стук, в дверях умытый свежий Косенков, матрас под мышкой:

– Мужики, – говорит, – спасибо, я у вас вчера матрас брал!

050

Мы в стройотряде работали на Саяно-Шушенской ГЭС, заливали последние уровни. Работали на гребне плотины: слева вода в 5 метрах от нас, справа – 250-метровая пропасть. Местные мужики ловили щук прямо с плотины. Доставали, разрезали, посыпали солью и через час ели. Однажды работяга зацепил огромную щуку. Тащить ее из воды – долгая история, да и сорваться может. Он по рации связался с крановщиком башенного крана, тот бадьей зачерпнул 5 кубометров енисейской воды вместе со щукой, вылил 5 тонн воды на плотину, волна сошла, и – вуаля! – вот вам и щука. Есть какая-то порочность в несоразмерности масштабов задачи и пусть даже правильном, но избыточном ее решении. Это как лечить перхоть гильотиной.

051

Читал, что до Реформации работящих, пытливых, сноровистых итальянцев было принято ставить в пример тупым и ленивым немцам.

052

Тверская улица в собянинском изводе отличается от Невского, как квартира пиарщицы фитнес-центра от квартиры старого профессора.

Старые монеты со временем покрываются патиной. Неопытные или глупые коллекционеры смывают патину, возвращая монетам «первозданный» блеск. Опытные коллекционеры за монету в красивой патине платят в разы больше. А «обмылки» просто не покупают.

053

Двоюродная мамина сестра тетя Маша и ее муж дядя Витя ласково называли друг друга пузиками. Пузик дядя Витя весил килограммов 150, тетя Маша если и меньше, то ненамного. По семейному преданию, однажды пузики смолотили за день 18 судочков холодца. Их сыновья – погодки Виталик и Павлик, помню, съедали на завтрак десять и восемь яиц соответственно. Семейство проживало в Одессе: сначала в полуподвале на улице Красной Армии, потом в трехкомнатной квартире где-то на окраине. Дядя Витя закончил мореходку, но карьера не задалась. О годах морских скитаний напоминала только привезенная с Острова Свободы сумка крокодильей кожи с настоящей крокодильей головой и лапками и купленный за недорого в каком-то порту американский университетский перстень из низкопробного золота, Дяде Вите он был мал, перешел к моему отцу, а сейчас у меня. Дядя Витя построил халабуду на Хаджибейском лимане, купил 12-местный военный надувной плот, с которого ловил бычков в промышленных масштабах. Тетя Маша бычков сушила и связками продавала на Привозе. Мы несколько раз гостили у них на лимане. Бычков было столько, что ловить было неинтересно.

Однажды дядя Витя затащил на пятый этаж огромный мешок картошки, схватился за сердце и умер. Тетя Маша надолго его пережила. Ходила с палочкой, палочкой же переключала программы телевизора. Пока была жива мама, связь поддерживалась, теперь потерялась. Жива или нет – не знаю. Виталик закончил военное училище, воевал в Афгане, поселился в Кингисеппе, заезжал пару раз, потом его дочь у нас жила, пока в институт поступала. Потом как-то пропал. Про Павлика ничего не знаю.

Продавцы голубей.

Турция, Стамбул, 2012

КАК Я СТАЛ ФОТОГРАФОМ

По прибытии на Кубу мы, солдаты-новобранцы, попали в трехдневный карантин. Жили в палатках. Время от времени приходили «купцы»: искали пекарей, токарей, писарей, водителей. Очередное построение. Высокий, широкой кости, старший лейтенант предложил «композиторам, художникам, певцам, фотографам и прочей художественно одаренной сволочи, которая служить не хочет», сделать три шага вперед. Особой одаренности в себе я не чувствовал, но три шага сделал. Вышедших из строя солдат офицер отвел в сторонку и, представившись начальником клуба, стал группировать по увлечениям. Дошла очередь до меня.

– Ты кто?

– Режиссер, – сказал я самонадеянно.

– Больших и малых академических театров?

– В институте был в КВН.

– Студент?

– Так точно.

– Студентов я люблю, сам был студентом. А еще чего умеешь?

– Фотографирую немножко.

– Постой пока, – сказал старлей и приступил к опросу фотографов-профессионалов. Последние, все как один узбеки, оказались самозванцами, в чем были тут же уличены сопровождающим начклуба киномехаником Васей, задававшим соискателям один и тот же вопрос: «Что лучше – „Унибром“ или диафрагма?». Последним на Васины вопросы отвечал я и, видимо, преуспел больше прочих. Старлей записал мою фамилию в блокнот, сказал, что ничего не обещает.

Вечером третьего дня колонной по три нас привели в бригаду и выстроили на плацу. Плац, как плац, все как в Союзе, только вместо бессмысленного лозунга «Учиться военному делу настоящим образом» написано: «Да здравствует нерушимая советско-кубинская дружба!». И еще фанерный щит с изображением двух легендарных кораблей и надписью «Шхуна „Гранма“ – младшая сестра крейсера „Аврора"». Пришел комбриг со свитой. Дальнейшее напоминало дележ пленных.

– Рядовой Петров! ВУС № 517! – страшным голосом объявил полковник, – Кому?

Возжелавший рядового офицер свиты тут же уводил Петрова. Почти в самом конце списка:

– Рядовой Максимишин!

Из-за спины полковника вынырнул начклуба:

– Товарищ полковник, это фотограф пятого разряда.

– Рязанцев, тебе по штату сколько фотографов положено?

– Двое, товарищ полковник.

– А сколько уже есть?

– Трое.

– Ну?

– Так это же профессионал, в газете «Труд» работал!

Последний аргумент оказался решающим, и я стал фотографом Центрального клуба 12-го учебного центра.

Центральный клуб был самым маленьким подразделением бригады. Под началом старшего лейтенанта Рязанцева культуру в солдатские массы несли киномеханик, водитель автоклуба и художник. Был еще фотограф, но за пьянство Рязанцев отправил его в пехоту. Место оказалось вакантным, и честь прикрыть эту брешь в обороне кубинской революции выпала мне.

Профессиональную деятельность я начал с уборки. Наследство мне досталось убогое – разболтанный «Зенит-Е», «ФЭД-3», дрожащий от ветхости увеличитель «Ленинград», бачок для пленки, кюветы, кассеты и переходные кольца. Из реактивов – два ящика с жестяными банками, подписи на которых не несли никакой информации о свойствах содержимого – МП-1, МГП, БКФ-2. Весь этот утлый инвентарь за месяц бесхозности покрылся липкой тропической плесенью. По стенам лаборатории во множестве сновали маленькие, сантиметров пять-семь, ящерицы гекконы. С геккончиками я бороться не стал, а «сикарак» – огромных тараканов, проживавших в проявочном бачке, изгнал решительно.

Куба, Нарокко, 1987.

Фото Виктора Воронкова

Не успел я насладиться чистотой обретенного пристанища, как получил первое задание – снимать тактические учения. Маневры были показные, смотреть их съехалось множество кубинских начальников. Проходили учения под городком Алькисар, где находился один из бригадных полигонов. От жары, экзотики и невиданной никогда ранее концентрации генералов голова у меня пошла кругом. Опыта никакого, последний раз свою «Вилию» я держал в руках на школьном выпускном вечере. Ночью, вынимая из фиксажа пленку, был уверен, что ничего не получится. На удивление, пленка оказалась приличной. И вторая, и третья. Некоторые кадры были даже резкими. Однако утро следующего дня было ужасным. Высохнув, пленки покрылись грязно-белыми пятнами. Трясущимися руками заправил пленку в бачок, долго мыл. Когда высохло – снова появились пятна.

Пришел Рязанцев, носивший, как выяснилось, кличку Хока, удивился, что еще не готово, велел сделать к обеду. В спешке я начал протирать пленки полотенцем. Пятна исчезли, но пленка покрылась густой сетью жирных царапин. Сел печатать. Не глядя в глаза отдал Хоке снимки. Тот аж посерел:

– Я это командиру не понесу, неси сам.

Пошли в штаб. Комбриг брезгливо пролистал еще мокрые (глянцевать не было времени) с рваными краями карточки:

– Херово ты делаешь, мужик. Иди в клуб.

Уже за дверью услышал:

– Так ты, Рязанцев, говорил, что этот мудак в газете работал?

Пятна оставляли, высыхая, капли жесткой воды. Две-три капли кислоты спасли бы меня от позора. Увы. Хока приказал собирать вещи и пообещал самый тяжелый гранатомет. Но перевести меня в пехоту оказалось делом сложным – штаты были заполнены, да и кому нужен солдат с такими рекомендациями. Однако скучать не приходилось. Заботами «дедов» дни и ночи проходили в ожесточенной пахоте – я подметал и мыл кинозал, белил, красил полы и стены, косил траву, чистил крышу. На полевые работы брал с собой «Зенит». Однажды главный и самый вредный дед Вася Петрухин, обнаружив в кинозале преступно незамеченный бычок, решил подвергнуть меня унизительному наказанию. Вася приказал надеть ОЗК, взять «мачетку» и отправляться косить Амазонку – мелкий грязный ерик, протекавший за клубом. На мой отказ Петрухин предложил спуститься в подвал с целью нанесения мне телесных повреждений. Там мы подрались. Я мелкий, а Вася еще мельче. Я Васю поколотил. Оклемавшись, заместитель начальника клуба сказал:

– Теперь тебе точно п…ц! – и укрылся в кинобудке.

В тот же день Вася настучал Хоке, что я извожу казенные бумагу и пленку на «левые» фотографии. Хока устроил шмон.

Ничего серьезного не нашел, но бумагу и пленку изъял. Уже уходя, открыл томик «Кобзаря», мамин подарок. В книге лежала фотография огромной жабы. Два дня тому назад я косил траву и чуть не разрубил зверя мачете. Серо-голубого цвета жабища была размером с ежика. Земноводное позировало прекрасно, я извел на него полпленки и снимком справедливо гордился. Обнаружив фотографию, Хока от наплыва чувств аж забегал по лаборатории. Каждый раз, минуя стол, он бил несчастное животное ребром ладони и вопил в такт ударам: «П…ц! П…ц!». Вася оказался прав. Я не смог сдержать улыбки. Это взбесило Рязанцева еще пуще. Заполнив записку о моем аресте на десять суток, Хока побежал в штаб подписывать ее у комбрига. Мне приказал следовать за ним.

– Вот ведь сука какая! – удивился полковник. – Как меня, так одни туфли получились, а как б…скую жабу, так «Юный натуралист». Пусть, Рязанцев, он у тебя служит. Один хер его никто не берет!

Фотографию жабы и заполненную, но не подписанную записку об аресте Хока положил себе под стекло. Так я стал фотографом.

Р. S. Фотография жабы не сохранилась.

Дозорный.

Афганистан, 2001

Уличный футбол.

Индия, Гоа, 2002