Текст книги "Карта Памяти"

330

Мы что-то отмечали в «Известиях». Доотмечались почти до полуночи. Мне надо возвращаться в Питер, а билетов нет, как ехать, непонятно, да и крепко, надо сказать, мы были выпимши. Начальник Алексей Белянчев успокоил: фигня, я тебя посажу на поезд, не в первый раз! Мы еще добавили и на площадь трех вокзалов выкатились вообще никакие, но я все-таки был менее уставшим, чем Леха. Минуя кассы, он протащил меня на перрон и подвел прямо к омоновцам, которые охраняют «Красную стрелу». Я почти не сомневался, что нас заметут, но Леха уверенно, хоть и не совсем внятно артикулируя, объяснил бойцам, вот, ребята, надо парня в Питер отправить. Менты сказали, без проблем, не беспокойтесь, примем и доставим в лучшем виде. Леха попрощался и отвалил. Менты провели меня вдоль поезда, я был совершенно уверен, что мне хана, но они провели в вагон, взяли (очень умеренно) денег и выдали матрац. Проснулся я уже в Питере. Из дома позвонил Лехе, поблагодарил: надо же, как ты меня вчера ловко в поезд определил, я и не слышал про такой способ. Леха ответил:

– Приходит с опытом, нет билета – идешь к проводникам, они ребята нормальные…

331

Баба Лиза, родная сестра мой бабы Розы, всю жизнь утюгом клеила полиэтиленовые пакеты и продавала их на днепропетровском базаре, с чего ела хлеб сама и кормила еще два поколения своего бестолкового семейства. Когда ей исполнился 81 год, баба Лиза сказала, что она устала, больше пакеты клеить не может и хочет умереть на Святой земле. Сама, ни к кому и ни с кем, уехала в Израиль и через месяц там померла.

332

Об английском языке. Турист за соседним столиком отчитывал индуса-официанта:

– Квикли, б…дь, надо гоу! Квикли!

С новосибирским фотографом и куратором Валерием Кламмом мы были в Индии. Валера сделал мне замечание:

– Ты напрасно называешь официанта «сэр».

– А как же мне его называть?

– Его зовут Эскьюзми!

Там же художница Настя Р., послушав, как я объясняюсь с таксистом, сказала:

– Я поняла. Ты английский не выучил. Ты им грубо овладел.

333

Символ украинской идентичности – буква «ї» (читается как «йи»). Этой буквы нет ни в одном языке мира. Мой добрый знакомый Тарас Возняк даже журнал издает с таким названием. В русскоговорящей Керчи мы учили солов'їну мову со 2 класса. И именно с буквой «ї» связано первое мое разочарование в учительском авторитете. Валентина Дмитриевна написала на доске: «Їзда, їжак, їжа, їдальня».

Кто-то спросил:

– А что такое їжа?

– Это ежиха, – уверенно сказала Валентина Дмитриевна. – Жена їжака.

Овощной рынок.

Индия, Джайпур, 2013

334

В ЛНТЭ (лабораторию научно-технической экспертизы Эрмитажа) я пришел, когда учился на третьем курсе Политехнического. Свободной ставки физика не было, и меня взяли на ставку лаборанта-метеоролога. Я должен был отрабатывать: ежедневно обходить музей и замерять в каждом зале температуру и влажность. У меня был замечательный, просто фантастический по тем временам (конец 1980-х) японский приборчик о двух кнопочках: нажмешь одну – показывает температуру, нажмешь другую – влажность. В залах, где было тепло, бабули-смотрители встречали меня ласково. В холодных залах не привечали, видимо, считая виновником дискомфорта. Особенно неприязненно относились ко мне во «Франции XVIII века». Я не любил эти залы – розовые попы Буше, холодное совершенство декоративных руин Лоррана и вредных, вечно недовольных старух. Как-то зимой сворачиваю из «Германии» во «Францию» и вижу сбившихся в кучку «французских» бабушек. Одна подходит и с ехидным видом спрашивает:

– Ну, молодой человек, сколько?

– +16, – говорю я.

– А вот! – торжествующе восклицает старуха и достает из-за спины сувенирный спиртовой термометр. Красный столбик (то ли жидкость не та, то ли шкала сдвинута) показывает и градусов. Я хмыкнул и убежал.

– Мы вас всех выведем на чистую воду! – донеслось мне вслед.

Дня через три дня с совещания у директора возвращается Александр Иосифович Косолапов, начальник лаборатории, и растерянно говорит:

– Тебя зачем-то Б. Б. вызывает.

Я, признаться, сдрейфил – кто я и кто – директор Эрмитажа академик Борис Борисович Пиотровский! Подумал худшее: когда устраивался в лабораторию, в анкете написал, что собираю монеты. Завотделом нумизматики Потин был против моего приема (коллекционер в музее – нарушение музейной этики!), Косолапов продавил, но предупредил:

– Первая же пропавшая в музее монета – и ты будешь иметь проблемы!

Захожу в кабинет. Б. Б. смотрит из-под кустистых бровей и молча протягивает бумагу. Читаю: «Глубокоуважаемый Борис Борисович, докладываем: лаборант ЛНТЭ Максимишин, являясь агентом административно-командной системы, вступил в сговор с отделом главного энергетика и преступно завышает температуру в залах, в чем и был нами уличен. Подозреваем, что сэкономленное на отоплении музея горючее Максимишин и сообщники продают налево. Смотрители (дальше шли подписи)».

– Прочитал?

– Прочитал.

– Ну и иди, – сказал Б. Б.

335

В меню студенческой столовой на Лесном, 65, было два замечательных блюда: «котлеты из гов. с г.» и «плов с рисом и с мясом».

336

Из дембельской поэзии:

 
Здесь нет людей – одни солдаты.
Здесь нет еды – один песок.
Здесь вместо женщин автоматы,
А к ним примкнуты штык-ножи.
 

337

Когда летишь в Якутию, бывалые люди предупреждают:

– Только с якутами не пей, у якутов от двух бутылок пива крышу сносит!

В Якутии уже якуты тебе говорят:

– Только, боже упаси, не пей с эвенами! 50 граммов – и сразу за ножик!

В долине Оймякон два поселка – собственно Оймякон (там живут эвены) и якутский Томтор. Мы остановились в Томторе.

Я увидел объявление, что в Оймяконе состоится дискотека. Засобирался. Мой проводник Леша Никифоров, сотрудник местного информационного агентства, отговаривал:

– Не ходи! Ты не понимаешь! Это очень опасно! У них в унтах такие ножички острые, они все пьяные, чуть что не так посмотрел – сразу ножичком по шее р-р-раз!

Я все же решил сходить.

Дискотека оказалась для тех, кому за 30. В темном зале местного клуба под «Аббу» перетаптывались среднего возраста сильно нетрезвые эвенские женщины. Как потом выяснилось, тоскующие жены ушедших со стадом оленеводов.

Сел на фанерное кресло. Одна из женщин направляется ко мне и садится рядом. После мучительно долгой паузы:

Оптовый рыбный рынок.

Индия, Гоа, 2001

– Ты эта… откуда сам?

– Из Питера.

– А… эта… айда, пойдем пое…мся?

– Ой… я так сразу не могу…

– Ну эта… тогда 50 рублей дай, да?

Дал женщине 50 рублей. Дома пересказал разговор Леше Федотову. Леша, очень серьезно:

– Зря ты ей отказал! Это очень опасно! У них в унтах такие ножички острые…

338

В Якутии любят рассказывать об интересном способе охоты на медведей. На конце четырехметрового (не короче!) прута толстой строительной арматуры нарезается резьба. Прут густо смазывают медом (чем душистее мед, тем лучше) и кладут на медвежью тропу. Привлеченный запахом хищник начинает обсасывать прут, а затаившийся в кустах охотник терпеливо ждет, пока конец прута не покажется у животного из задницы. Молниеносный бросок, на прут накручивается гайка – и #медведьнаш!

339

На старших курсах я зарабатывал тем, что писал контрольные и сдавал экзамены за заочников СЗПИ (Северо-Западного заочного политехнического института). Контрольную написать стоило 25 рублей, за экзамен платили 70. Делалось это так: разжималась скрепка, из зачетки вынимались внутренности и вставлялись в мою обложку с моей фотографией. Сдавать мне было почти все равно что и все равно за какой курс, не брался только за специальные предметы. Клиентами были сплошь латыши, видимо, передавали меня из рук в руки. Это меня и подвело однажды – попался клиент с фамилией, которую запомнить невозможно.

Я и не запомнил.

– Фамилия? – спрашивает экзаменатор.

– Поверните, пожалуйста, зачетку, мне вверх ногами не прочитать, – прошу я.

Выгнал, но без последствий. А мог бы и ментов позвать.

В другой раз рядом со мной готовилась некрасивая полная девушка. Когда она заговорила, по голосу узнал Шуру Карпова – учился у нас на физмехе на курс младше меня. Говорят, Шура Карпов сейчас очень известный раввин в Израиле.

340

Прилетел в Архангельск поздно, пока добрался до гостиницы, уже совсем стемнело. Хотелось есть, спустился в гостиничный ресторан. На стене чеканка из листового алюминия размером с гектар: мордатый витязь в шлеме в профиль. Поддатая компания пляшет под Сердючку так, что вилки прыгают. Заказал семгу. Проходит полчаса, час, полтора, гуляки уже свалили, старушка пол хлоркой моет, официантка на меня не смотрит, а только скатерти со столиков собирает. Я сам подошел.

– Что моя семга?

– Она ее сожгла, – говорит тетушка и глаза прячет.

– Ну, другое что-нибудь принесите.

– Нет уже ничего, кухня уже закрыта.

– И что же мне делать?

– Я сосисок молочных детям купила. Хотите?

Лег спать голодным.

341

Фотограф Н., признанный мастер художественного кино в один кадр, показывает мне свои картинки. Река Припять, рассвет, туманчик перламутровый над водой, камыши в зеркальной глади отражаются. На заднем плане черная громада Чернобыльского саркофага, а на переднем лодочка, в ней рыбак с удочкой достает из воды громадного в три ладони леща. Вопросительно смотрю на Н.

– Та то вяленый! Я ж с собой привез!

342

В Западной Лице на Баренцевом море (там база атомных субмарин, место сильно секретное) нам с Димой Ловецким рассказали вот какую историю. Однажды штаб Северного флота обратился к композитору Пахмутовой с просьбой написать песню о подводниках. Композитор согласилась, но поставила условие: для вдохновения им с поэтом Добронравовым обязательно нужно побывать на Севере и все самим посмотреть и прочувствовать. Военные решили показать самое-самое: возвращение лодки из дальнего похода. А надо сказать, ничего секретнее, чем расписание прихода-ухода атомных субмарин не бывает. Даже семьи подводников не знают, когда лодка возвращается. И вот адмиралы и Пахмутова с Добронравовым в бинокли глядят – в холодном море лодку высматривают. Поднимается из воды рубка, капитан лодки смотрит в свой бинокль на берег и замечает, что поперек всем уставам и обычаям лодку встречает женщина. В мегафон громовым голосом капитан кричит:

– Уберите б…ь с пирса! Повторяю: уберите б…ь с пирса!

Потом, рассказывают, капитан с букетом роз приехал просить у композитора прощения, а композитор, впечатлившись увиденным, написала песню «Когда усталая подлодка из глубины идет домой…».

Лодка с паломниками на реке Ганг.

Индия, Варанаси, 2016

343

Как-то с одним бурятом я ехал по степи. Время от времени бурят опускал стекло в двери машины и кормил духов – бросал в степь то щепотку риса, то конфету, то сигарету. Я спросил:

– Откуда ты знаешь, что кормить нужно именно здесь?

Бурят ответил:

– Кормить надо тогда, когда подумалось: «А не покормить ли?». Такие мысли просто так в голову не приходят.

Это я к тому, что любое желание нажать на кнопку камеры должно быть реализовано, поскольку возникло не просто так. Снимать надо животом и смотреть картинки нужно животом. Карточки из головы, как правило, скучны.

344

Обучил, насколько это возможно за три дня, отца компьютеру. Кроме «Скайпа» и браузера ничего не успели, но и это немало. Сегодня отец уже из Керчи жалуется по «Скайпу» сестре в Днепропетровск: я на что-то нажал, выскочила какая-то карта, я не знал, как убрать, выключил компьютер из розетки – не помогает!

345

Покойный тесть любил рассказывать, как однажды он сидел в филармонии, давали что-то патетическое, и сзади кто-то плакал, громко всхлипывая. На форте тесть повернулся посмотреть, кого же так крепко пробрало искусство, и увидел, что это туристы из Узбекистана едят арбуз.

Под рюмочку я попытался рассказать эту историю дальнобойщикам на трассе Ухта-Нарьян-Мар. Дальнобойщики легли от смеха на словах «пошел мой тесть в филармонию». Дальше можно было не рассказывать.

346

Работала в Эрмитаже в отделе Запада крепкая старуха, из тех, что всегда с беломориной во рту. По слухам, дама была из бывших и в Зимний дворец пришла работать еще при Романовых. Катя Д. рассказывала:

– «Катенька, ангел мой, а что это у нас за толпа кокоток в Николаевском зале?» – «Марья Спиридоновна, кино снимают. „Екатерина молодая". Это фрейлины». – «Я что, вашу мать, фрейлин не видела?!».

347

Покойный Рубен Мангасарян, великий фотограф, рассказывал, что, когда он, еще в Армянской ССР, работал в ежедневной газете, самым трудным для фотографа было время стрижки овец. Это как уборка зерновых в России. Нужно было мотаться по горным пастбищам и снимать передовиков в рубрику «Ими гордится республика». Передовики были, как правило, катастрофически небриты, и Рубен возил с собой механическую бритву. Когда поджимало время, он снимал чабанов в профиль и брил только с одной стороны.

348

Твердый, как камень, сыр с песчинками (Митька привез из Франции) наколоть ножом, горячий сладкий кофе в любимой чашке, кусочек сыра себе, кусочек – собаке Зосе. Счастье.

349

Бывают тонкой выделки питерские женщины, что от слова «жопа» падают в глубокий обморок. Про одну такую, искусствоведа, в Эрмитаже ходила байка: в голодном 1991 году она стоит в очереди за яйцами в гастрономе на Желябова, где все музейные карточки отоваривали. Перед ней стоит какой-то военный. Подошли к прилавку, военный берет два десятка, укладывает в пластмассовый дипломат и выходит. Наша дама купила свои два десятка и уже на улице видит, как военный, поскользнувшись, грохается задницей о весенний лед. Фуражка в одну сторону, дипломат – в другую! Женщина поднимает из лужи фуражку, подает военному и, сокрушаясь, говорит:

– Как жалко, яйца, наверное, всмятку!

– Да хрен с ними, с яйцами, главное, голова цела! – рапортует военный.

И тут дама замечает, что это не тот военный. Не из магазина.

350

Про фотографа Н. говорят: если видишь в кадре избу, печь, иконы, свечи, ухват, кочергу, на лавке покойник, за покойником вдова безутешная, дети сопливые, а еще куры, гуси, утки, свиньи, коза Марта, лошадь Савраска, собачка Жучка, кошка Мурка – и все, включая покойника, пристально смотрят в камеру, будь уверен: снимал Н.

Клуб любителей зимнего плавания.

Турция, Стамбул, 2010

Оптовый рыбный рынок.

Индия, Гоа, 2002

Архиерейское подворье Глебова женская пустынь.

Россия, Тверская область, 2018

351

Я знал женщину по фамилии Бляхер. Она говорила: если вам не нравится моя фамилия, можете пользоваться любой ее половиной. Когда-то я рассказал об этом питерскому издателю Володе Семенову. Он сказал, что у него был одноклассник Феликс Бляхер. Учителя вызывали так: «Семенов, Сидоров, Петров и ты, Феликс, – к доске!»

352

Если кто до сих пор не видел пермской деревянной храмовой скульптуры, бегом езжайте в Пермь смотреть. Невероятной красоты работы. Делали их пермяки с XVII по XIX век, и за это время успели пройти тот же путь, что античная Греция: от сносящей башку архаики через скучную в своем совершенстве классику к кичевому, рассыпавшемуся на подробности эллинизму. Или от драйвового раннего барокко к тошнотному рококо. Видимо, это неизбежно: мастеровитость убивает драйв. Все как в фотографии.

353

В принадлежащей Узбекистану Бухаре живут таджики, и говорят там по-таджикски. От многочисленной когда-то еврейской общины уже почти ничего не осталось, но есть спонсируемая Израилем еврейская русскоязычная школа, где учатся главным образом таджикские детки из хороших семей. На перемене в еврейской школе таджикские пацаны играют в войну, разделившись на «русских» и «немцев». И это, повторю, в Узбекистане.

354

Однажды в тундре в августе (гнуса было столько, что олени гибли от того, что комары набивались в легкие!) я поменял объектив. Пока менял, комар залетел в камеру. Я поднес камеру к глазу и вздрогнул от испуга: над тундрой и оленями бился в истерике птеродактиль! Я это видел!

ТРИ СОТЫХ ЧЕЛОВЕКА НА КВАДРАТНЫЙ КИЛОМЕТР

Аллаиховский улус Якутии – это там, где Индигирка впадает в Ледовитый океан. Это там, где гнездится розовая чайка. Это рядом с тем местом, где промышленник Яков Санников видел вершины гор ненайденной земли, обессмертившей его имя. Восемь часовых поясов от Москвы. 500 километров к северу от Мурманска. Среднегодовая температура-15 градусов.

Площадь улуса чуть больше Болгарии. Население – 3200 человек. 33 квадратных километра на человека. Или три сотых человека на квадратный километр.

Чокурдах

От Якутска до Чокурдаха, столицы улуса, три часа лёта.

Мой попутчик Слава Ипатьев, директор недавно организованной якутской государственной туристической компании летит в улус с целью выяснения местного туристического потенциала. Часть пассажирских кресел сняли, их место занимает коммерческий груз – ящики с консервами, мешки с картошкой и капустой. Билет на рейс – 14 000 рублей. Самолет – единственный способ добраться до Чокурдаха летом. Зимой можно по зимнику, говорят, если без происшествий, за десять дней доедешь, но без происшествий получается редко. Мои соседи – семейная пара с двумя детьми. Возвращаются из отпуска.

– Куда ездили?

– В городе отдыхали.

– В каком городе?

– В Якутске, каком еще? Детей в кино водили, в речке купались. Свежего поели.

– Свежего чего?

– Как чего? Огурцы, помидоры, яблоки. Укроп, петрушка. На весь год витамины.

По приземлении на борт поднимаются милиционер и пограничник. Проверка документов. У знакомых не проверяют. Из незнакомых – только я.

Выясняется, что гостиница в Чокурдахе есть, но закрыта за отсутствием клиентов. Переночевать можно в профилактории при аэропорте.

В профилактории, представляющем собой трехкомнатную квартиру, 450 рублей за койку, мы со Славой знакомимся с соседом, командировочным из Якутска. Он в запое. Со слов хозяйки профилактория, пьет уже неделю. В минуты просветления настоятельно советует не пить с чокурдахскими, поскольку они хулиганы.

По широкой главной улице идем в столовую, находящуюся на другом конце поселка. Обшарпанные деревянные дома на восемь квартир, крашеный серебрянкой памятник Ленину, поднятые над землей теплотрассы – типичный северный поселок, построенный в 1930-е. Потрясает количество магазинов и магазинчиков. Ассортимент везде один и тот же – видимо, закупаются на одном складе.

В столовой к нам подсаживается абориген. Мужчина мучается с похмелья. Нарезает принесенную с собой колбасу кружками в палец толщиной. Откупоривает маленькую.

– Приезжие?

– Приезжие.

– Мусора?

– Нет. Просто приезжие.

– Ну, угощайтесь, мужики.

В поселковой администрации у Славы совещание по проблемам туризма. Я напрашиваюсь послушать. Из разговоров выясняется…

…В советские времена Аллаиховский район был единственным районом Якутии, не требовавшим государственных дотаций. Ныне район почти полностью дотируется и унизительно зависит от нерегулярной благотворительности компании «Алроса».

Россия, Якутия, 2008

…В 1970-е в Чокурдах дважды в неделю летал «Ан-24» из Москвы, плюс из Ферганы летал специальный борт с фруктами. Сейчас завозимой картошки хватает лишь до Нового года, потом цена на нее в частных магазинах взлетает до 150 рублей. Яблоки стоят 200, апельсины – 300 рублей за килограмм.

…В районе нет вертолета, нет его и в соседних улусах. Пять улусов, расположенных на Колыме и Индигирке, совокупной площадью в пол-Европы обслуживает один вертолет, базирующийся в 1500 километрах от Чокурдаха.

…Население поселка – 2000 человек.

…Потенциально доходных отраслей человеческой деятельности в улусе четыре: песец, рыба, оленина и мамонтовая кость.

…Церкви в поселке нет, но есть православная община, состоящая главным образом из эвенов. Раз в год окормлять эвенов прилетает за 3000 километров батюшка из Нерюнгри.

…Туристический потенциал улуса: северное сияние, Музей тундры, кладбище мамонтов, розовая чайка, журавль стерх, поселок Русское Устье и суровый быт оленеводов.

До стерха, розовой чайки и кладбища мамонтов без вездехода добраться невозможно. Полярное сияние – не сезон. С оленеводами повезло – на следующей неделе администрация собирается забросить им продукты, готовы взять нас с собой. Музей тундры можно посетить прямо сейчас.

Идем туда. Вполне себе музей. Чучела местной фауны, портреты передовиков, рассказ экскурсовода о становлении советской власти. С десяток эвенских ребятишек смотрят видео «Король Лев» из африканской жизни. Чучело розовой чайки вовсе не розовое. Экскурсовод поясняет: это потому, что в чучеле отсутствует кровообращение.

Русское Устье

От Чокурдаха до Русского Устья моторная лодка идет четыре часа. За однообразием ландшафта (плоская тундра по обоим берегам) читаю книжку уроженца Русского Устья Алексея Чиканова «Русские в Арктике». Автор пишет, что никто в точности не знает, откуда и когда появились русские на Индигирке. Одни ученые считают, что пришли с юга, через Якутск, при этом ссылаются на архивы, согласно которым казак-землепроходец Иван Ребров в 1632 году основал в дельте реки острожек. Другие, основываясь на данных фольклорных и лингвистических исследований, уверены, что первопроходцы пришли с запада – морским путем из новгородских земель лет на 60 раньше Реброва, спасаясь от репрессий Ивана Грозного. Как оно было на самом деле, боюсь, мы уже не узнаем никогда. Известно лишь, что без малого четыре сотни лет крохотный русский поселок существовал в инородческом окружении и практически полной изоляции от «большой» России. Четыре сотни лет потомкам первых поселенцев, ставшим почти юкагирами по крови, наружности и образу жизни, удавалось сохранить в неприкосновенности язык, веру и культуру.

Жили русскоустьинцы добычей песца и сбором мамонтовой кости. Чтобы объезжать ловушки-пасти и собирать кость, нужны собаки – иного способа передвижения по тундре здесь не знали вплоть до появления снегоходов. Чтобы кормить собак, нужна рыба – упряжка из десяти собак съедала за зиму 3–4 тонны. Сами тоже ели рыбу, слова «еда» и «рыба» в русскоустьинском диалекте синонимы. Из рыбы готовили более 50 блюд. Даже блины пекли (ни хлеба, ни муки не знали!) из толченой икры. Охотились на уток и диких оленей. Домашней скотины не держали. Читать не умели, таинства проводили без священника, счет дней вели, делая насечки на палке. За 300 лет счет убежал вперед – о существовании високосных годов понятия не имели.

Ближайшими русскоговорящими соседями русско-устьинцев были жители села Покровское в дельте Колымы. В Покровское за 700 верст ездили в гости. Рассказывали детям былины и сказки – о Садко, об Илье Муромце, о герое Скопине-Шуйском. Лечились, как умели, в тяжелых случаях обращались к юкагирским шаманам. Женились на юкагирках, уважая туземных девиц за работящесть и чистоплотность. С юкагирами дружили, с эвенами – «оленными» людьми занимали разные экологические ниши, поэтому почти не соприкасались. С переменным успехом отбивались от жестоких набегов «немирных» чукчей. Музыкальных инструментов не знали, плясали под голосовой аккомпанемент. Нравы царили относительно вольные, добрачные дети были явлением заурядным. Жили в основном на рыбацких заимках, отстоящих друг от друга на десятки километров. Собирались вместе лишь на праздники. Дома строили из топляка, собирая его по пологим берегам рек и проток. Голода не знали, равно как и богатства, однако в 1930-е годы подверглись раскулачиванию. Трое русскоустьинцев были отправлены в ссылку (sic!) в Хабаровский край, откуда благополучно вернулись в конце 1930-х. На войну русскоустьинцев не брали, велели лишь увеличить добычу «мягкой валюты» – пушнины.

В 1942 году поселок Русское Устье, стоявший на крутом берегу Индигирки, перенесли – на старом месте берег стал осыпаться. Новый поселок назвали Полярный, старое имя ему вернули лишь в 1988 году.

Первый удар по веками сложившемуся быту «Якутской Аркадии» нанес северный завоз. В избах русскоустьинцев, еще десять лет назад не умевших определять время по часам, появились электричество, патефоны и радио. Вторым ударом стал снегоход «Буран»: последняя собачья упряжка продержалась до конца 1990-х. В конце 1980-х резко упал спрос на мех вообще, а на песца, успешно разводимого в неволе, в особенности. Промысел стал нерентабельным. Рыба из продукта вспомогательного стала главным товарным продуктом, а русскоустьинцы из охотников стали рыбаками. Колхоз, специализировавшийся на пушнине, распался, сейчас вместо него рыбацкая община. В ней 36 рыбаков, за каждым закреплен свой участок. Квота выделяется на общину, исходя из квоты, каждому из рыбаков дается план, в этом году – 3 тонны на рыбака в течение лета плюс столько же на подледный лов. Добытую рыбу хранят в общинном леднике, откуда дважды в год вывозят в Якутск.

В этом году в Русском Устье случилась беда. Ледник, которым гордилась община, роскошный подземный дворец, вручную вырубленный в линзе голубого льда, не выдержал напора половодья. Глобальное потепление лишило общину 20 тонн рыбы. Президент Якутии, которого за месяц до катастрофы потчевали в леднике строганиной, пообещал прислать рефрижераторы, но Семен Иванович, начальник ледника, к этой затее отнесся скептически («Это ж дурь несусветная, в вечной мерзлоте бензин жечь на холодильники!») и подыскивал место для нового ледника.

Семья Семен Иваныча живет в Якутске, сам он прописан там же, но десять месяцев в году проводит в Русском Устье – принимает у рыбаков рыбу и сам рыбачит. За прошлый год поймал 9 тонн. Сегодняшний улов – 53 килограмма чира.

– Довольны?

– Ну не так чтобы очень, но нечего Бога гневить. Еще вечером сети проверю.

Рыба номер один в Русском Устье – нельма. За ней вплотную идет чир. Хотя Семен Иванович говорит, что за последние несколько лет морской омуль почти догнал чира по вкусу.

– У них соревнование? – иронизирует Слава.

– А как же, конкуренция видов. Эволюция.

За чиром и омулем с небольшим отрывом в местной шкале ценностей следует осетр. Потом муксун, сиг, ряпушка. Красную рыбу не уважают – больно сухая. Щука, налим и прочие заурядности считаются рыбой сорной.

– Щуку даже собаки не едят, – утверждает Семен Иванович. Приемная цена на нельму – 30 рублей за килограмм. В Якутске она стоит 300.

За мясом ходят в тундру. Дикий олень, гуси, утки, лебеди. Говядины в Русском Устье не бывает. Три бесхозные лошади и четыре хозяйские свиньи – вот и все русскоустьинское поголовье. Лошадей никто не кормит, зимой они, как олени, «копытят» корм сами. Зато никто не обижает – в отличие от якутов, русскоустьинцы конину не едят. Хозяйка четырех хрюшек и хряка говорит, что очередь на мясо уже расписана. Она кормит свиней рыбой и лишь за месяц до забоя переходит на завозимый из Якутска комбикорм – чтоб мясо рыбой не пахло.

– Что, и нельмой кормите?

– И нельмой. Что поймаем – тем и кормим.

Россия, Якутия, 2008

Надежда Портнягина, учительница русского языка и по совместительству старший специалист поселковой администрации, угощает нас котлетами из оленины – муж вернулся с охоты, добыли на двоих с другом семь оленей. Хвалим котлеты, спрашиваю, как готовят. Надежда говорит, что только оленина, хлеб и лук, если есть. Иногда кто побогаче добавляет в фарш картошку.

Надежда рассказывает о поселковой школе-девятилетке – 25 учеников, 15 учителей и 9 технических работников. По окончании дети уезжают в Чокурдах или Якутск. С детьми в поселке проблема – с силу необъяснимой статистической флуктуации девочек в два раза меньше, чем мальчиков. По вечерам все детское население тусуется вокруг баскетбольной площадки. По пятницам в клубе дискотека.

– Народ у вас пьющий? – интересуюсь у Натальи Киселевой, учительницы младших классов, оставшейся в поселке за старшего – глава администрации улетел в Якутск сына женить. Наталья говорит, что выпивают, конечно, но особенно не запьешь: пластиковая бутылка пива стоит 200 рублей, а водки в единственном поселковом магазине не бывает.

– А милиционер в поселке есть?

– Нет, только участковый в Чокурдахе.

– А преступления бывают?

– Нас всего-то 200 человек, все на виду. Сами видите, двери никто не закрывает. Палочку у двери поставят – и все. Хотя, всякое конечно, бывает… То бензин чужой сольют, то подерутся.

Но чтобы по-серьезному, чтобы кто-то у кого-то рыбу украл – такого у нас нет!

– А богатые есть в поселке?

– Ну, есть, конечно. Некоторые по два «Бурана» имеют.

А некоторые даже квартиры в Якутске покупают!

Источников богатства два – рыба и мамонтовый бивень. Бивень ищут в береговых обвалах бесчисленных рек и проток. Сдают имеющим лицензию на добычу перекупщикам. Перекупщики платят 100 долларов за килограмм. На материке продают за 200. Про рыбу говорят охотно, про кость нехотя.

– Надя, Наташа, а говор-то ваш еще можно услышать?

– Да нет, уже все говорят как по телевизору. Уже и стариков-то нет, кто знал по-нашему. От старины ничего не осталось. Иконы были родовые – сейчас уже ни у кого нет уже. Кто продал за копейки, а кто так раздал. Сейчас, говорят, иконы тысячи стоят.

– А церковь в поселке есть?

– Была, разобрали, когда поселок переносили, из этих бревен старую школу построили. На Станчике есть церковь старая. К эвенам поедете – проезжать будете. Только осторожнее там. Место темное. Сендушный пужает.

– Кто?

– Сендушный. Хозяин сендухи, тундры по-вашему. Даже больше, чем тундра. Все, что не поселок.

– И сильно пужает?

– Зря смеетесь, – говорит Надя. – Недавно подруга с мужем на охоту ходили. Ночевать на заимке остановились. Муж вышел по нужде, а подруга слышит – музыка в сенях играет. Надо же, думает, на фига это он магнитофон на охоту потащил. А потом как стрельнет в голове – откуда ж здесь электричество? Так они на «Буран» – и ходу, не помнят, как дома оказались. Хотите – верьте, хотите – нет.

– А что, женщины тоже на охоту ходят?

– А то как же! – оживляется Наташа. – Два месяца тому с мужем на охоту ходили, я потом жопу оленя семь километров на себе до лодки тащила – чуть не надорвалась! Потом неделю живот болел, даже в медпункт ходила.

– Врач есть в поселке?

– Нет, фельдшер.

– А случись что? Роды, например?

– Ну роды, и что? Летом, на лодке, зимой на «Буране» – четыре часа и в Чокурдахе. Все ж рядом!

Река Шандрин

Чтобы из Русского Устья попасть к оленеводам, нужно в условленное время добраться до развилки Средней и Колымской проток Индигирки. Там дождаться лодочного каравана, везущего оленеводам продукты из Чокурдаха, и, сменив лодку, с караваном следовать до места впадения Шандрина в Колымскую протоку, откуда подняться по Шандрину километров на сто. Караван (из трех моторок) опоздал на шесть часов, по северным меркам – всего ничего. Слава садится в одну лодку, я – в другую. Правит лодкой старший специалист улусного департамента сельского хозяйства Петр Иванович. В лодке две чумработницы – мать и дочь, – молодой оленевод Спиридон, ветеринар Пантелеймон, 200-литровая бочка бензина, мешок с мукой, мешок с сахаром, ящики с «Примой», ящики с макаронами. С моим появлением лодка перестала «вставать на глиссер»: 40-сильный мотор «Ямаха» не справляется с перегрузом, ползли еле-еле. Промучившись с час, Николай пристал к берегу и велел выгружать мешок муки и мою сумку прямо в тундре: на обратном пути заберем.