Текст книги "Карта Памяти"

266

До появления «Сапсана» уехать в Москву всегда было проблемой, если не брать билет заранее. Заранее у меня никогда не получалось, поэтому я покупал билет так: за час до отхода подходил к дежурному по вокзалу, размахивал известинским удостоверением и говорил, что мне кровь из носу завтра утром из Шереметьева в Парагвай по секретному редакционному заданию. Работало железно.

В очередной раз стою в небольшой очереди к окошку дежурного. За мной компания: девочка лет двадцати пяти, все бы ничего, но синяк под глазом. При ней тридцатилетний мужчинка, похожий на Константина Райкина, весь нервный и какой-то крученый, одет в брючки, жилетик и белую рубашку, а также мужик лет пятидесяти в грязных джинсах и растянутом свитере. От всех троих сильно пахнет водкой. Как и боялся, с этой булгаковской троицей я оказался в одном купе.

Мужик в свитере сразу забрался на верхнюю полку и мгновенно отрубился. Девочка попросила поменять мою нижнюю полку на ее верхнюю. В благодарность попыталась застелить мне постель, но спьяну ее пошатывало.

– Спасибо, я сам, – сказал я.

Забрался на полку, достал книжку. Мальчик с девочкой позвали проводника и попросили литр водки. Было слышно, как они наливают, пьют и ведут разговоры – чем дальше, тем удивительнее:

– Выйдешь за меня, главное, что ты получишь, – титул!

– Заинька, мне не нужен титул, мне нужен ты! – под этот нетрезвый бред я заснул.

Проснулся от какой-то возни внизу. Деваха лежала на противоположном от меня нижнем топчане лицом вниз голая. А мужчинка настойчиво, но безуспешно пытался ее употребить сзади. Для этого он приподнимал девицу, а та, как полупустой мешок с картошкой, сгибалась и падала. И неудобно, и тесно, и пьяный – ничего у него не вышло. Сел на полку подо мной и налил водки. Мне уже не спалось: мужик напротив храпел, стакан о бутылку звякал, деваха внизу светилась белой жопой, а малый разговаривал сам с собой:

– Она не понимает! Я хочу подарить людям бессмертие!

Вдруг он упал на колени и впился зубами барышне в ягодицу. Та слабо застонала, но не проснулась. На заднице остались следы укуса и кровь – прихватил серьезно. А он, было слышно, снова наливал себе водку в стакан. Потом встал и укусил через джинсы за колено мужика, что храпел напротив. Тот никак не отреагировал – то ли укус был не сильный, то ли сон крепкий. Я лежал и боялся. И не зря: выпив еще, псих полез кусать меня. Я его толкнул – он упал. Что делать: бежать к проводнику и говорить, что у меня в купе вампир? Еще неизвестно, кого высадят. Да и спрыгивать вниз боязно – пока я буду штаны надевать, этот гад меня искусает. А он снова полез. Зажав в руке телефончик, со всей силы ударил психа в лоб. Тот свалился, ударившись о столик. Прислушался – вроде сопит. Затих.

Обед в колонии для несовершеннолетних преступников.

Россия, Ленинградская область, 2000

Молящаяся. Индия,

Говардхан, 2013

Задремал я только под утро. Когда проснулся – все трое сидят за столиком и уютно, по-семейному пьют чай. Вампир в жилетке сказал:

– Доброе утро. Как спалось?

…Вечером возвращался в Питер. С опаской зашел в купе.

Там сидели три библейского вида бородатых старца. Один из них посмотрел на меня с лукавинкой и сказал:

– Надо ж, какая у нас компания собралась, всем, поди, под восемьдесят!

Я лег и мгновенно заснул.

Волхвы не кусались. А может, кусались, но я не проснулся.

267

Я по возможности стараюсь не ездить в поезде – храплю по ночам. Но иногда приходится. Ехал из Новосибирска в Красноярск. Соседи по купе – нежнейшего свойства старичок и старушка.

– Вы знаете, – говорю я им, – я храплю, если буду мешать, вы, пожалуйста, толкайте меня без всякого стеснения.

– Да, да, конечно, конечно. Конечно, толкнем, ложитесь, спите, не волнуйтесь.

Глаз не сомкнул до утра. Как же они храпели!

268

История из жизни замечательного фотографа Дмитрия Ловецкого. Димка тогда работал в «Невском времени». Позвонил телефонный террорист и сказал, что Московский вокзал заминирован. Димка поехал снимать.

Эвакуировали людей. Паника – никто ничего не понимает, ни уехать, ни приехать, ни встретить, ни проститься. Менты с собаками два часа искали – ничего, конечно, не нашли, уходят злые-презлые. Тут на глаза главному менту попался Ловецкий.

– Отдавай пленку! – сказал мент – Мы люди секретные, нас нельзя фотографировать!

Димка и так упрашивал, и этак – ни в какую. Наконец сошлись на том, что в публикации будут закрыты лица милиционеров.

– Не дай бог не закроешь. Найдем – мало не покажется! – на прощание предупредил начальник.

Утром выходит газета. Димка, как и обещал, закрыл лица. И ментам и собакам.

269

В армии я однажды уснул на политзанятиях. Капитан Кокунин поставил меня по стойке смирно и стал зудеть, какое я говно, а не солдат, в то время как мои сверстники в Афганистане… Я не сдержался и объяснил Кокунину, что я думаю про Афганистан и про Кокунина. Капитан, не закончив занятия, побежал стучать начальнику политотдела.

Тот вызвал моего начальника старшего лейтенанта Рязанцева и показал ему подшитую особистами толстую пачку доносов на меня и моих друзей, каждый вечер собиравшихся у меня в лаборатории, Доносы писал бывший клубный художник Нариман.

– Пока на него солдат писал, я прикрывал, но когда уже офицеры пишут, я такого бойца в политотделе держать не могу, – сказал политрук. – Или он, или я. Готовь перевод в мотострелковый батальон.

Бегать с гранатометом по тропикам перед самым дембелем совсем не хотелось, и я придумал и осуществил интригу, которой горжусь до сих пор. Я пошел к прокурору Романову. Военный прокурор бригады подполковник Романов был фотохудожником. Снимал один и тот же сюжет – голая женщина под пальмой. Пальмы менялись, женщина нет. За отсутствием профессиональных моделей фотографировал жену – тихую полную женщину лет сорока. Проявлять пленки и печатать фотографии он просил меня. Как-то, напечатав очередную порцию изображений голой прокурорши, я бросил их в промывочную ванну и занялся другими делами. Как на грех пришел комбриг за своими семейными фотографиями. Стоя спиной к промывочному баку (про прокуроршу я забыл начисто), я наблюдал за метаморфозами полковничьего лица.

– Это что?! – полковник ткнул пальцем в бак.

– Это жена товарища подполковника Романова…

– ???

– Это искусство, товарищ полковник…

– П…ц!!! – удивился многообразию жизни комбриг, махнул рукой и вышел из лаборатории.

Я пошел к Романову. Рассказал ему о своем переходе в гранатометчики. В ответ на выказанную готовность человека искусства помочь человеку искусства изложил прокурору стройный план:

– Товарищ подполковник, возьмите меня к себя. Я вам из вашего Славика (ефрейтор Славик был секретарем прокурора) офигенного лаборанта сделаю!

Окно школы.

Куба, Гавана, 2017

Подполковник так возбудился идеей полного обладания собственным лаборантом, что тут же побежал просить комбрига о моем переводе в штат прокуратуры. Что было дальше, знаю со слов адъютанта комбрига. Отловив полковника в коридоре штаба, Романов между делом завел разговор обо мне:

– Отдайте мне бойца, товарищ полковник, ему служить-то осталось два месяца. Парень неплохой, ну, может, сболтнул лишнего. Пусть у меня послужит, заодно меня пофотографирует, жену на память пофотографирует…

Комбриг стек по стене.

– Хрен тебе! Самому нужен! Я его полтора года готовил! – в коротких паузах между приступами истерического смеха выкрикивал комбриг прокурору.

В пику Романову комбриг оставил меня фотографом. Но обращался он ко мне исключительно так: «Антисоветчик, ко мне!»

270

Подписывал кому-то свою книжку. Присутствовавший при этом Петр Вайль тут же рассказал байку про то, как ему дарил книжку Вагрич Бахчанян (художник, писатель, автор фразы «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», один из героев записных книжек Довлатова). Вагрич дарил новую книжку Вайлю. Завис, задумавшись над дарственной надписью. Потом сказал: «Подожди!» – и убежал думать в другую комнату. Вернулся минут через десять, быстро сунул книжку Петру в руки и убежал. Вайль открывает и читает: «Пете от Вагрича».

271

Писали сочинение на вступительных экзаменах в институт. Коля Зайцев выбрал свободную тему – образ человека труда по произведениям современных писателей. Писал по повести Титова «Всем смертям назло». Кто не помнит, герой этой автобиографической повести работал в шахте горным мастером, Чтобы предотвратить аварию при коротком замыкании, он руками разорвал контакты высоковольтной сети. Лишился обеих рук. Научился писать заново, держа карандаш в зубах. Коля написал, сдал листочки, уже было взялся за ручку двери – и вдруг коршуном кинулся назад. Буквально вырвал листочки из рук экзаменатора, что-то энергично зачеркнул и вернул сочинение обалдевшему преподавателю.

– Коля, что это было? – спросил я потом.

– Да понимаешь, тема захватила, увлекся, не то написал, потом вспомнил…

– А что не то?

– Ну, написал: «Шесть тысяч вольт!!! Это вам не хер собачий!!!»

272

Когда дети учились в школе, я писал за них рефераты. Про Федора Конюхова, про птицу дрофу, про теорию флогистона, про Ильменский минералогический заповедник, про Академию художеств и математика Софью Ковалевскую. Достиг высокого мастерства, поэтому, когда ребенок объявил, что нужно писать нечто по предмету «Технология» (в наши годы это называлось уроками труда), я даже не расстроился – плевое дело! Задание было такое: сделать какую-нибудь штучку типа подушечки для иголок и написать бизнес-план для предприятия по выпуску этой самой штучки. Настораживало лишь то, что заданный объем работы был не менее 30 страниц Ад.

Федор тогда ходил в студию дизайна при Дворце пионеров, там он слепил из папье-маше заварочный чайник в стилистике русского авангарда. Решили его использовать. Наше виртуальное предприятие должно было проектировать дизайн посуды.

До того как уйти в босяки, я был директором предприятия, которое помимо прочего писало на заказ всякие длинные умные бумаги. Быстро набросал бизнес-предложение – руки-то помнят!

…Пришел из школы Федор:

Тетя Мозоль (так звали училку по труду) поставила мне двойку. Ты написал 12 страниц, а нужно 30.

Я исправил и дополнил план. Получилось 18 страниц. В итоге: опять двойка с перспективой двойки в четверти.

Халява не проходила, пришлось работать всерьез. Всю ночь я писал введение, анализ рынка, описание продукта, расчет себестоимости, сбыт и маркетинг, организационный план, финансовый план, cash flow, риски и гарантии… Жена на компе делала инфографику. К утру сверстали и переплели.

Пришел Федор из школы и сказал:

– Перестарались. Тетя Мозоль послала вас на олимпиаду!

273

Фотографировал художника Глазунова. После съемки маэстро подарил альбом репродукций с надписью «Любимому фотографу» (почти уверен, что ни одной моей фотографии он не видел). Потом влажно поцеловал в губы. Альбом у меня отобрал Профессор Лебединский. Сказал, что будет им меня шантажировать.

Паром на Северную сторону.

Украина, Севастополь, 2007

274

В 1988 году был со стройотрядом в Находке. Долбили отбойными молотками бетонные полы на жестяно-баночной фабрике – там собирались строить новую линию. Крабов и гребешков наелись на всю оставшуюся жизнь. Разнообразием фауны местный магазин «Дары моря» мало чем уступал океанариуму. Местные нас жалели:

– Что вы там сидите, приезжайте к нам, а то жрете, наверное, один палтус!

275

На заре перестройки по Питеру ездили мебельные фургоны с надписью «Найденов и компаньоны». Я немного знал Найденова. Когда мы собрались переезжать, позвонил в компанию и, сославшись на знакомство с начальником, попросил прислать хорошую бригаду. Сказали, что будет лучшая. Маша, узнав стоимость переезда, сказала, что за такие деньги упаковывать ничего не будет, свалила все наше барахло в огромный трехстворчатый ждановский шкаф и закрыла его на ключ. Грузчики (собака услышала) приехали на десять минут раньше назначенного. Тактично ждали под дверью. Позвонили секунда в секунду. Вошли люди с прекрасными лицами. Доктора наук – не меньше. Подошли к шкафу. Приподняли.

Я усовестился:

– Может, разобрать?

– Нет необходимости. Задача нетривиальная, но, я надеюсь, мы справимся, – сказал старший. Судя по осанке – членкор.

В лифт шкаф, конечно, не влез. Понесли с шестого этажа по узкой лестнице панельной девятиэтажки. Ни вздоха, ни всхлипа. И только на втором этаже грузчик простонал:

– Чу…чу… чудовищно тяжелый шкаф!

276

Артем Чернов напомнил о знаменитой шашлычной в Моздоке. Шашлычная находилась в вагончике на территории какого-то автосервиса. Вкуснее шашлыков я в жизни не ел. В одном углу вагончика грудой стояли автоматы посетителей-офицеров, в другом штативы и камеры. Во вторую войну (пока штаб группировки не перебрался в Ханкалу), чтобы попасть в Чечню, прибывали в Моздок (это Северная Осетия) и аккредитовывались в пресс-центре на территории военной базы. Получив аккредитацию, нужно было каждое утро являться на базу, где офицеры пресс-центра организовывали выезды прессы в места боевых действий. Но в единственный вертолет пресс-центра помещалось всего 14 человек, и это были группы центральных телеканалов. Остальные четыре сотни журналистов разбредались по базе в поисках возможности попасть на войну мимо пресс-центра.

Мы с великим фотографом Юрой К. ходили вместе. Носили с собой водку и сигареты. Радовались тупым сальным шуткам, льстили совершеннейшим мудакам, предлагали деньги и обещали фотографии. Пили со всеми – от прапорщиков до генералов. И всех униженно просили: дяденьки военные, возьмите нас собой на войну. Все обещали. И никто не брал. И так день за днем. Чувствовали мы себя полным говном, надо сказать.

Наконец удача.

– Приходите завтра, в десять утра полетит борт за «трехсотыми».

Приходим в полдевятого – мало ли что.

– Долго спите, мужики! Вертолет улетает в девять, мухой на полосу!

Бежим, увязая по колено в жирном моздокском черноземе. Со всем шмотками и железом. Пять километров, я чуть не помер. Прибегаем.

– Медленно бегаете, мужики! В семь утра ушел борт.

Плетемся назад. Грязные, потные, вонючие, полностью деморализованные. Приходим в шашлычную – и здесь облом. Печку только растопили, готово будет через час. Садимся ждать на пенек какой-то. Солнышко припекает (конец января), под солнышком грязь блестит. Приходят две собачки – большая и маленькая. Маленькая настойчиво и безуспешно пытается трахнуть большую. Из радио орет попса: «Не ходи к нему на встречу, не ходи! У него гранитный камешек в груди!» А нам уже чем хуже – тем лучше.

277

У нас с женой непримиримые разногласия по поводу отпусков. Я люблю места, где тепло и грязно. Жена Маша, выросшая в Эстонии, любит, когда прохладно и чисто. Наши московские друзья говорят, что мы нашли компромисс – живем в Питере, где холодно и грязно.

278

Однажды я фотографировал академика Панченко (погуглите, кто уже не помнит или еще не знает). Как-то после съемки мы с Александром Михайловичем крепко посидели. Из рассказанного им запомнилось, что в истории Москвы и Петербурга были моменты, когда жители оставляли город – например Москву в 1812 году, Петербург в 1918-м, Ленинград в блокаду.

Музыкальная школа.

Россия, Сольвычегодск, 2018

Москва без жителей сразу горела. Москва без людей не живет. А Петербург, со слов очевидцев, без людей становился еще красивее. Ему без людей только лучше. Петербург – город контекста: зрителей, ценителей, критиков. Но не творцов. Если посмотришь биографии великих писателей, поэтов, художников – никто из них не родился в Петербурге. Город-импотент.

– А как же Бродский? – спросил я.

– Исключение. Единственное!

Куба, Варадеро, 1987.

Фото Виктора Воронкова

279

В день карнавала в Гаване в нашей бригаде, как обычно, были выставлены усиленные караулы. Командиры провели с личным составом беседы, угрожая страшной карой за самовольное оставление части вообще, а 26 июля в особенности. Но воины-интернационалисты понимали, что другого шанса увидеть настоящий карнавал в настоящей Гаване судьба не даст, и проявляли чудеса солдатской смекалки. Я был дружен с майором Сидоровым. Майор служил в политотделе спецпропагандоном – старшим инструктором по спецпропаганде и агитации. В военное время он отвечал за моральное разложение противника. В отсутствие боевых действий майор слушал вражеские радиоголоса и писал докладные о содержании подрывных передач. Многолетнее соприкосновение с потоками лжи и клеветы сделало майора Сидорова ярым антисоветчиком. На меня он смотрел как на человека науки, которого злая судьба закинула в армию. Заходил ко мне в лабораторию, чтобы культурно пообщаться, а заодно выяснить, что думает в моем лице мировая наука о проклятии пирамид или тайне Бермудского треугольника. Узнав, что майор едет на карнавал, я попросил взять меня с собой. Сидоров долго мялся, раздираемый конфликтом между офицерским долгом и дружеской приязнью. Договорились так: майор довозит меня до Гаваны, в бригаду я возвращаюсь самостоятельно, клянусь много не пить и не выдавать Сидорова в случае чего.

…По Маликону – знаменитой гаванской набережной – непрерывным потоком следуют «эль баркос» – сцепленные грузовики, декорированные под каравеллы. На них медовой спелости мулатки неистово отдаются пламенному богу самбы. Карнавал нельзя смотреть – в нем нужно быть. Оставаться при этом трезвым и целомудренным нет никакой возможности. Сорбесса – кубинское пиво – продается только литровыми стаканами. «Корабль», на котором я отплясывая самбу с мулатками, проплыл мимо гостевой трибуны. С трибуны через полевые бинокли смотрело на карнавал бригадное начальство. Как мне рассказал потом Сидоров, мы с девчонками имели успех.

До бригады я добрался в полшестого утра. Понедельник – командирский день, офицерам полагается являться на службу к подъему. Убедившись, что меня нет на зарядке, комбриг в сопровождении штабной свиты отправился в казарму с намерением лично покарать оборзевшего бойца. Солдаты на Кубе спят под накомарниками – марлевыми пологами, переходящими из поколения в поколение. Красиво расписанный накомарник дорогого стоил. Увидев на моем, доставшемся от деда Сереги, накомарнике надпись «Ниже майора не будить!!!», комбриг велел моему начальнику старшему лейтенанту Рязанцеву надеть (с себя снял!) полковничьи погоны и разбудить солдата. Просыпался я тяжело. Удивился, увидев Рязанцева в полковничьих погонах.

– Да вы о…уели, товарищ старший лейтенант…

– Встать!!! – заорал комбриг. – Десять суток ареста!!!

280

В армии, за то что сбежал на карнавал (дело было на Кубе), двинулся, получил десять суток гауптвахты. Сначала было совсем тоскливо сидеть – жара невыносимая, вода теплая и мало, с едой тоже не то чтобы изобилие. Потом к нам подсадили армянина и стало много легче – земляки с воли подкупили начальника «губы» и поставили нас на довольствие.

Уличная сцена.

Россия, Карабаш, 2014

В шесть часов вечера меняется стража. По уставу начальник караула обязан опросить сидельцев на предмет жалоб и заявлений. Говорим как-то очередному начкару:

– Товарищ лейтенант, мы здесь в одной камере всемером, дышать нечем, а рядом камера пустая. Может, лучше нас расселить?

А старший лейтенант отвечает:

– Бойцы, вы вот главного не понимаете. Тюрьма не для того, чтобы было лучше, тюрьма нужна для того, чтобы вам было хуже!

Другой начальник караула показался человеком участливым.

– Ну что, обитатели узилища, есть пожелания?

Кто-то говорит:

– Вентилятор!

– Запиши: вентилятор в камеру! – говорит старлей сержанту. – Еще пожелания?

– Компоту холодного!

– Запиши!

– Нам бы приемничек! Курнуть бы!

– Сержант, пишешь?

– Телевизор! Бабу бы! – шутит кто-то.

Лейтенант взял у сержанта блокнот и сделал пометки.

– Бойцы, слушай мою команду: за компот – 3, за курнуть – 5, за вентилятор – 8, за приемник – 40, за телевизор —15, за бабу – 25 кругов вокруг двора бегом марш!

281

Попал в Склиф. Из кардиореанимации перевели в общую палату. Справа лежал безумец. Будил меня среди ночи и шептал в ухо:

– Ваш долг, долг гражданина и журналиста, написать статью «Низко вам поклониться хочу, люди в белых халатах»!

Одну из двух стоявших у противоположной стены коек занимал машинист тепловоза, вторую – вор-домушник. Вора с машинистом, как Темучина и Джамуху, связывали отношения дружбы-ненависти. Они, нарушая режим, вместе бегали за сигаретами. Машинист ругался:

– Этот чурка (вор был армянином) опять залип у магазина «Замки»! Я в одной футболочке, а эта падла: «Подожди, подожди! Трудно, что ли?! Ты что, не понимаешь, это же моя работа!»

Оба были страстными патриотами. Каждый вечер спорили о судьбах Родины. Например, о том, кто кого завоевал при Екатерине: мы поляков или поляки нас. Слово за слово, кончалось все одинаково:

– Спорим на миллион? Серега, разбей!

Я разбивать руки спорщиков отказывался. Говорил, что когда двое спорят на деньги, один – дурак, другой – подлец. И рассказывал про три раздела Польши. Думаю, что мужики меня уважали. Одна беда – они курили, потом открывали окно, чтобы проветрить, и напускали лютого холода. Простудили психа до воспаления легких. Я от них сбежал.

…Ровно в восемь утра в палату входил злой доктор. Срывал одеяло и плюхал ледяную медузу геля на грудь. Сняв кардиограмму, резким движением отрывал все пять присосок сразу. Я боялся, что когда-нибудь он вырвет мне сердце. Следом появлялась никакой доктор брать кровь из вены. Руку сгибаем – кулаком работаем – можно убирать. А потом за кровью из пальца приходила Гаянэ Арамовна. Глаза – вишня в шоколаде. Нежный пушок над верней губой и синяя жилка на запястье. Гаяне Арамовна присаживалась на кровать, под одеялом прохладными пальчиками нащупывала мою руку.

– Не просыпайтесь, я все сделаю сама!

А я и не просыпался. Вечером все повторялось в том же порядке. Так я и жил от утренней Гаянэ Арамовны до вечерней Гаянэ Арамовны.