Текст книги "Флешка"

15

Выйдя из ДК, Филипп и Жанна уселись в машину.

– Зачем ты так с ними? – спросил Филипп.

– А как? – спросила Жанна с вызовом.

Филипп молчал.

– Да и что такого, собственно? – с наигранным удивлением проговорила Жанна. – Они не делали сегодня ничего такого, чего бы не делали в тот раз. И, как я заметила, несмотря на мой пистолет и некоторые проблемы поначалу, они оба в конце концов получили удовольствие. Они еще будут вспоминать об этом как о самом главном в жизни приключении…

Тут из ДК выбежала Люба. Следом за ней – Олег. Но Люба так быстро бросилась куда-то в переулки, что Олег, тяжело бежавший за ней сколько-то шагов, загнанно остановился и только смотрел вслед.

– Не будут… – угрюмо сказал Филипп.

После того, как куб закрылся, он снова вытащил его из-под шкафа с помощью все того же Олега. Жанна пригнала его, подталкивая пистолетом. Олег к тому моменту не успел одеть хотя бы трусы, но Жанну это, видимо, даже забавляло. Сам Олег будто и не чувствовал уже ничего: надо поднять шкаф – поднял, надо держать – держал. Когда Жанна сказала ему «Свободен», Олег застыл, не зная, что делать.

– Оденься, Аполлон! – засмеялась Жанна, с интересом его разглядывая.

В таком же тумане, видимо, была и Люба. Во всяком случае, когда Жанна и Филипп снова вошли в зал, где стоял райкомовский стол, Люба так и лежала на нем.

– Люба, я вы можете найти нам документы на этот экспонат? – обратилась к ней Жанна, словно не замечая ее наготы. Точно так же и Люба, словно не замечая своей наготы, встала, дошла до шкафа, поискала среди папок, вытащила одну из них и принесла Жанне, не догадываясь даже прикрыться. Филипп не знал, куда девать глаза.

– Ехать надо… – сказал он сейчас, с трудом приходя в себя. – Не удивлюсь, если нас в этой деревне пристрелят.

– Да брось, Филипп… – скривила губы Жанна. – Что мы такого сделали? Люди получили удовольствие, а парень – так еще и деньги. Если он не дурак, купит завтра девчонке что-нибудь и она его простит. А мы к тому же провели научный эксперимент! С какой стороны ни глянь, мы молодцы!

Филипп посмотрел на нее.

– Вас в Москве чем по голове бьют?

– спросил он. – Вот чтобы так мозги отшибло, надо, наверно, в день часа по два со всей силы железной дубинкой…

– Ну так и есть… – согласно кивнула Жанна. – Бывает, что и по три… Москва слезам не верит. Или ты делаешь то, что ей надо, или едешь обратно в Мухос-ранск. Город, как говорится, большая сила. Или ты его, или он тебя.

– И кто кого в твоем случае? – спросил Филипп.

– А ты как думаешь? – посмотрела на него Жанна. Он словно впервые увидел ее. Теперь ему не нравилось в ней все, что прежде привлекало глаз. Помада казалась слишком яркой, лицо – слишком белым, улыбка змеиной, глаза страшными.

– Ты мне еще про совесть скажи и другие ваши деревенские ценности… – хохотнула Жанна, потом посмотрела на Филиппа и промурлыкала: – Думай о своем сладком призе, Филипп, и тебе станет легче…

– Отдай этот приз кому другому! – зло сказал Филипп и обессиленно опустил голову на руль. Они замолчали.

– Может, мы все же поедем? – осторожно спросила Жанна спустя какое-то время.

Филипп сел.

– Куда? – спросил он.

– Вернуться в город мы не успеваем точно… – размышляла Жанна. – Да и не надо уезжать далеко – вдруг возникнут вопросы по этим документам…

Она кивнула на папку, прихваченную в музее.

– На трассе есть мотель, предлагаю поехать туда… – сказал Филипп. – В здешней гостинице нас ведь точно могут найти.

– Ну, я несколько иного мнения об этом пареньке – ему сейчас не до нас… – скривила губы Жанна. – Но мотель так мотель.

Выбравшись из деревни, они уже в сумерках доехали до того, что с некоторой натяжкой можно было назвать мотелем. Это было и кафе, и гостиница, а может, и публичный дом. Во всяком случае, когда Филипп снимал здесь номер для себя и Жанны, паспортов с них не спросили и дежурный скользнул по Жанне оценивающим взглядом, а потом посмотрел на Филиппа так, будто одобрил выбор. Впрочем, Филиппу было все равно. Он не мог себе представить, что еще недавно хотел Жанну.

Едва они вошли и бросили вещи, она тут же схватилась за папку, открыла ее и начала листать, упав на широкую кровать. Филипп сел напротив в кресло.

– Откуда у тебя пистолет? – спросил он, глядя на нее в упор.

– Филипп, не сейчас… – ответила она, вся уже погрузившись в бумаги.

– Откуда? Кто ты? – спросил Филипп и лицо его дернулось, уж больно по-киношному это звучало.

– Я Жанна Миронова, красивая девушка двадцати пяти лет… – ответила она рассеянно, и, подняв голову, насмешливо добавила:. – Для получения остальной информации введите пароль…

– В общем, так… – сказал Филипп. – Я уезжаю.

– Вот тебе раз! Ты меня здесь бросаешь? – недоуменно уставилась на него Жанна.

– Я так думаю, ты не пропадешь… – язвительно ответил Филипп, вставая.

– Постой! – сказала Жанна.

Она встала и подошла к нему.

– И ты вот так от всего этого откажешься? – она кивнула на папку и на сумку с кубом. – Ты понимаешь, что происходит?! Ты подошел к двери в тайную комнату, надо только повернуть ручку и войти. И тут ты говоришь: «Ой, это все некрасиво, я так не могу!» И ведь ты сам, сам до всего дошел – думал, думал и придумал. И теперь, когда осталось только нагнуться и взять, ты в самом деле уйдешь? Ты сможешь уйти?

Филипп тяжело смотрел на нее. Он отлично понимал, что она его просто ловит, не особо пряча ни удочки, ни крючка, ни наживки. Что скрывать, ему хотелось дойти до конца. Но каким он будет, этот конец?

– И еще… – сказала Жанна, вдруг сделав голос вкрадчивым, и глядя в упор прямо ему в глаза: – Что ты теряешь? Чего тебе жаль? Твою долбанутую сестру, которая сидит у тебя на шее уже который год? Склада? Твоего Сити? Или твоего Сохо? Какую из этих частей твоей жизни тебе жаль?!

Филипп дернулся.

– И что ты еще про меня выясняла? – спросил он.

– Ну… Так… – Жанна отошла от него и села рядом с папкой. – Анкетные данные. И еще по мелочи… Знаю, например, что с женой у тебя нелады и ты по уши в долгах.

Филипп сморщился.

– Денег предложишь? Пять штук? – едко осведомился он.

– А мы договоримся? – вскинулась Жанна. – Если договоримся, то денег будет столько, что ты сможешь поменять не только город, но и страну. Купишь себе, например, какой-нибудь Лихтенштейн, и поменяешь на что-нибудь…

У Филиппа возникло тянущее чувство стыда и одновременно жгучего желания – он и хотел согласиться, и стыдился этого желания. При этом, он не понимал, перед кем и за что, собственно, ему должно быть стыдно? Перед той девчонкой, Любой? Или все же перед собой?

– Что, Филипп, не можешь с собой договориться? – наблюдая за ним, довольно сказала Жанна.

– Ты бы поаккуратнее со своей проницательностью! – ответил он. – А то ведь уйду…

Она хмыкнула и явно хотела что-то сказать, но сдержалась, задавила эти слова в себе.

Он постоял потом прошел по комнате и сел в кресло, то самое, в котором сидел несколько минут назад. Жанна внимательно посмотрела на него, потом, с видом, будто ничего и не было, придвинула к себе папку и начала листать ее, читая вслух с некоторых страниц:

– Применко Павел Семенович, инженер-гидролог. Почетный работник чего-то там… Ордена, медали… А, вот автобиография… Родился в селе Кулешовке. Учился… Вступил в комсомол. Голодное послевоенное детство. Филипп, посмотри на него…

Филипп приподнялся и посмотрел – это была фотография, серая от старости, маленький круглоголовый мальчишка с настороженными глазами волчонка смотрел с нее на Филиппа. Филипп знал эти фотографии тридцатых и сороковых годов – тогда все смотрели в камеру так, будто боялись, что из объектива вылетит пуля.

– О, смотри – грамота Совета Министров! – бормотала Жанна, вороша листки в папке. – Карты какие-то… Все подметал старичок…

В папке и правда было много всего, Применко, видимо, с каждого своего объекта стремился увезти что-то на память.

– Давай посмотрим, где он работал. Откуда-то же он привез эту штуковину…

– словно сама с собой, говорила Жанна.

– Так, строил водохранилища по всей России…Ростовское море, Белгородское водохранилище, Бурейское водохранилище… Ни о чем не говорит?

Филипп помотал головой – нет.

– Жаль… – с досадой сказала Жанна и продолжила: – Богучанское водохранилище, Больше-Караганское водохранилище…

– Стой… – тревожно сказал Филипп.

– Еще раз.

– Больше-Караганское водохранилище… – прочитала она и с удивлением уставилась на него.

– Аркаим… – проговорил Филипп. – Аркаим…

– Что – Аркаим? – не могла понять Жанна.

Филипп посмотрел на нее, будто не знал, говорить ли.

– Это древний город, открытый четверть века назад… – сказал он. – Считается, что это была цивилизация бронзы. Сам по себе городок не велик – всего-то 150 метров в диаметре. Но в тех местах он такой не один, там около двух десятков таких городов, места так и называются – Страна Городов.

– Те места – это где? – спросила Жанна.

– В том-то и дело. В том-то и дело… – пробормотал Филипп. – Место по нашим меркам малопригодное для жизни: в середине лета – дикая жара, зимой – сорокаградусные морозы. Настолько дикая территория, что руины эти найдены были лишь в конце восьмидесятых годов. То есть, до тех пор никто никак на те места не покушался.

– Ну, сейчас все равно нашлись бы желающие построить там коттедж… – усмехнулась Жанна.

– Вряд ли… – покачал головой Филипп. – Нервов не хватит.

– Ого! – сказала Жанна. – Заинтриговал. Рассказывай.

Третьяков помолчал. По глазам его видно было, что он не здесь.

– Люди жили в тех местах четыре тысячи лет назад… – проговорил Третьяков.

– Ученые предполагают, что это были древнеиранские народы, но ты же понимаешь, что это условность: мы как обычно смотрим на прошлое свысока, объясняем его так, как нам было бы проще его понять. На самом деле, кто знает, иранские это народы или нет? Точно так же, как нынешние египтяне очень и очень условно являются потомками древних египтян. Вполне вероятно, четыре тысячи лет назад на месте Аркаима были райские места – чего бы иначе там селились люди и строили города? От тех времен, кроме городов, остались легенды. Я к легендам про Аркаим относился как ко всем остальным – как к байкам. Но в свете последних событий они выглядят иначе.

– Не томи… – сквозь зубы проговорила Жанна. – Не томи!

– В общем, так: согласно легендам, Аркаим был одним из городов легендарного царя Йиму, которого называют еще первочеловеком.

– А что такое первочеловек? – спросила Жанна. – Первый человек? Адам? Или Ева?

– Без шуток! – строго сказал Филипп.

– Без шуток. Мы вступаем в такой мир, где каждая шутка может стоить дорого. Мы сейчас присоединяемся к таким информационным полям, что можем очень даже об этом пожалеть.

Жанна хотела было сказать «Ого!», но почувствовала, что язык присох к гортани.

– Первочеловек – это имеющая плоть и кровь модель мира… – сказал Филипп.

– Вселенная, космос, воплощенные в человеке. Ты же понимаешь, что люди могли называть так только того, чьи поступки, дела, мысли, речи, взгляды, намерения и предвидения они не могли объяснить? Первочеловек – этот тот, кто принес в свое время знания, накопленные предыдущими эпохами.

Жанна смотрела на него во все глаза.

– Господи, я только сейчас все это понял! – вдруг сказал Филипп. – Прежде читаешь это все как сказку. Но теперь все становится на свои места. Смотри: в царстве Йимы не было ни холода, ни зноя, ни холодного, ни жаркого ветра – значит, они умели управлять погодой. Мы сейчас кое-как можем с вертолетов разгонять облака, а эти ребята установили оптимальный микроклимат над всей своей территорией и поддерживали его. Черт! Мне нужен интернет!

Жанна вскочила с кровати, подбежала к своей сумке и вытащила небольшой компьютер. Через пару минут он нашел там то, что искал.

– Вот! – воскликнул Филипп. – Это сказал царь Йима мировому божеству Акура-Мазде. «Пусть не иссякает пища, пусть не ведают смерти ни люди, ни растения. Пусть не будет на земле ни старости, ни смерти. Пусть и у отца, и у сына будет облик пятнадцатилетнего!». То есть, были решены все вопросы, которые мы сейчас только начинаем решать. И он царствовал после этого триста лет. Сам, лично, то есть он прожил еще триста лет. Это согласно легенде. А простые люди жили по 80–90 лет, что для тех времен очень много, просто нереально много. Исследовав останки в захоронениях Аркаима, ученые установили, что никто не погиб насильно – то есть не был убит.

– Значит, они не воевали? – спросила Жанна. Она слушала как зачарованная.

– Выходит, так… – ответил Филипп.

– А если они не воевали, это означает, что этот социально-экономический строй был по всей Земле! Иначе ведь наверняка кто-нибудь обзавидовался и пришел войной. Никаких письменных памятников не нашли – ни надписей, ни наскальных рисунков. Из-за этого решили, что знания передавались устно, их будто бы заучивали жрецы. Но мы-то знаем, что их скорее всего записывали на какие-нибудь аркаимские ноутбуки. Это был первый золотой век. Первый коммунизм. А когда на планете от такой хорошей жизни стало тесно, царь Йима заставил землю расступиться.

– Вот ни хрена себе! – не выдержала Жанна. – Увеличил земной шар?

– Выходит, так… – ответил Филипп. – Как всякий человек, он переоценил границы дозволенного человеку на Земле.

– И чем кончилось? – спросила она.

– «Лютые морозы и обильная вода…» – прочитал Филипп. – Проще говоря, изменения климата. Возможно, они наступили как раз вследствие увеличения земли.

– Планета стала других размеров, и ее, например, перекосило? – спросила Жанна.

– Может и так… – ответил Филипп. – Во всяком случае, те места, где раньше было очень даже комфортно, стали непригодными для жизни. Вот тот же Аркаим. Йиму, узнав о предстоящей катастрофе, строил убежища.

– И что бы это могли быть за изменения климата? – проговорила задумчиво Жанна.

– Ледниковый период! Ледниковый период! – твердо ответил Филипп. – Правда, последний из них был 30 миллионов лет назад. По-крайней мере, так считается…

– А ты думаешь иначе? – спросила Жанна.

– В истории все – толкование. Сегодня полученные данные толкуют так, а завтра – эдак. Человек приблизительно знает ответ – ну, или считает, что знает – и подгоняет данные под него.

– И что случилось с Аркаимом?

– Говоря нынешним языком, его эвакуировали. В один момент все его жители снялись с места и оставили город. Потом, надо полагать, выпал снег, огромный слой снега. И уже поверх слежавшегося снега город покрыл лед. Видимо, они предвидели это. Потому и ушли.

Филипп замолчал. Лицо его было бледным. Глаза сияли. Жанна смотрела на него странно. Потом усмехнулась, словно стряхивая с себя наваждение, и проговорила:

– Как будем премию Нобелевскую делить, а?

Оба засмеялись. Отсмеявшись, Жанна спросила Филиппа:

– Ты считаешь, надо идти в Аркаим?

Филипп глянул на нее удивленно – а что тут думать?

– Ну да… – твердо сказал он. – Надо идти в Аркаим. Там есть главная площадь. Считается, что на ней приносили жертвы. Но, может, в центре этой площади ставили этот куб? И будь что будет…

– А что будет? – жадно спросила Жанна.

– Откуда же я знаю? – пожал плечами Филипп. – Может, счастье будет вылетать из этого куба упаковками по двести пятьдесят граммов? Или вдруг станет тепло, а все вокруг разом подобреют? Или, наоборот, тут же и настанет конец света, досрочно! Черт его знает, что там будет… Как будет, так и посмотрим.

Жанна еще не успела ничего на это сказать, как вдруг хлипкая дверь номера вылетела с пушечным грохотом. Трое каких-то людей ввалились внутрь. Филипп остолбенело уставился на них. От испуга он почти ничего не видел – разве что понял, что все трое в масках. Жанна приподнялась на кровати, но один из троих приставил ей к голове обрез и сказал:

– Не дергайся, сука, завалю!

Еще один встал посреди комнаты и громко сказал:

– Быстро в угол, оба!

– Шанель! Шанель! – вдруг истошно завопила Жанна. Филипп решил, что она рехнулась. Того же мнения были, видимо, и налетчики. Один из них двинул Жанну по голове кулаком и она свалилась с кровати на пол. Двое других обернулись к Филиппу. Филипп почувствовал ужас, которого не ощущал никогда.

– Мужики… – пробормотал он. – Ну да, может, мы были грубоваты… Но нельзя же так… Вы чего?

Странный – шипящий и короткий, словно плевок, – звук раздался вдруг от двери. Один из налетчиков рухнул. Двое других оглянулись, но звук повторился еще раз, другой, и они тоже оказались на полу. Филипп квадратными глазами смотрел, как по ковру растекаются густые черные лужи. «Кровь? – думал он. Это не умещалось в голове. – Не может быть». Он хотел проснуться, хоть и понимал, что надеяться, будто это все сон – очень по-детски.

– Жанна Вадимовна… – вдруг услышал он. Подняв голову, он увидел, что посреди номера стоят Громовы, и один из них, вроде бы Яков, помогает Жанне встать.

– Чего стоишь, Филя… – быстро проговорил другой, Иван. – Пакуй вещички. Сматываемся!

Он озабоченно посмотрел вокруг и сказал:

– Эх, кровищи-то, кровищи… Я же говорил, Яша, ножиками надо было, ножиками!

Филипп подумал, что вот прямо тут и сейчас он упадет без сил.

– Филя, ты чего?! – спросила Жанна, уже стоявшая на ногах. – Нашел время в обмороки падать! Тебе поди еще нашатыря?

– Вы здесь откуда? – спросил Филипп Громовых. Иван посмотрел на Якова, Яков на Ивана. Потом Яков пожал плечами, а Иван ответил:

– Филя, да мы просто так за вами поехали. С такими знаниями, как у тебя в голове, нельзя без охраны по нашей стране мотыляться… Оторвут головенку-то…

– А как… как вы узнали про них? – спросил Филипп.

– Шанель! – улыбаясь, сказала Жанна. – Шанель!

– Что – шанель? – спросил Филипп.

– У меня микрофон, у них наушник, а Шанель – кодовое слово… – с довольным видом пояснила Жанна.

– То есть, они слышали все? – спросил ее Филипп.

Жанна поняла, о чем он спрашивает и усмехнулась.

– А чего такого «всего» они могли услышать? До «всего» ведь так и не дошло! – ответила она. – Да даже если бы и было, что послушать – и что? Небольшой радиотеатр – тебе разве жалко?

– Некогда, некогда! – заговорил Иван Громов. – Филя, не парься, когда вы разговаривали на интимные темы, мы закрывали уши. Уносим ноги, быстрее, быстрей!..

Филипп с Жанной быстро собрали вещи – бумаги, компьютер, полиэтиленовый пакет с кубом. Потом они вышли из гостиницы и сели в машину Филиппа.

– Поехали! – повелительно сказала Жанна.

– А ребята? – спросил Филипп.

– Им еще надо будет прибраться… – сказала Жанна со странным выражением лица.

Филипп почувствовал, что его начинает тошнить. Он завел машину, выехал на трассу и погнал в сторону города…

– А почему именно «Шанель»? – вдруг спросил он.

– Я ее не люблю… – усмехнувшись, ответила Жанна.

Часть вторая

1

– Если смотреть на политическую часть послания президента, нам нужно ждать перемен? – спросила Шуркова журналистка, удобно устроившаяся в кресле напротив.

Шурков, собираясь с мыслями, посмотрел на нее. «Как я устал…» – вдруг подумал Шурков. В последнее время он так и чувствовал себя – усталым. От замечал, что работа его уже не имеет прежнего лоска, что все чаще он говорит себе «и так сойдет». Но не сходило. Вот летом он заявил, что Хозяина России послал Бог. Когда придумал, когда говорил, и даже потом, до тех самых пор, пока не вышли газеты, ему казалось, что придумалось отлично. И только когда увидел это в газетах и на сайтах, понял, что это было как-то уже чересчур. Вечером после этого ему позвонил Хозяин и сказал: «Мне приятно, конечно, что вы меня так облизываете, но надо и меру знать. Ладно, все поймут, что вы дурак и заговариваетесь. Но кто тогда я, если держу вас на работе?». Это воспоминание и сейчас, спустя пять месяцев, было так неприятно, что Шурков почувствовал дрожь. Но тут же мысленно прикрикнул на себя – нельзя было терять концентрацию, и вообще нельзя, и сейчас – в особенности.

20 декабря начальник Шуркова ушел на новую работу и оставил Шуркова и.о. Можно было бы предполагать, что следующим этапом будет повышение Шуркова, он займет, наконец, то кресло, которое манило его десять лет. Однако знал, что кресло манит не его одного. Два последних дня были самыми нервными для Шуркова. Часами он сидел с отсутствующим взглядом, поражая этим и свою секретаршу, и видевших его людей.

Он бы с удовольствием перенес это интервью на другой день, но все так собралось, что деваться было некуда. Это интервью он придумал, чтобы растолковать народу послание Президента, с которым тот, правда, еще не выступил (предполагалось обнародовать сначала Послание, а сразу вслед, часа через два-три – интервью Шуркова, чтобы показать всем как надо думать). С Посланием президент должен был выступить давно, в ноябре, но потом публике сообщили, что логично будет сделать это перед новой Государственной Думой. Не то, чтобы это и правда было логично. Проблема состояла в другом: Послание, как ни колдовали над ним, получалось ни о чем, и выступать с ним накануне выборов в Государственную Думу означало серьезно увеличить число желающих показать власти фигу, и без того очень большое. После выборов же недовольные и несогласные могли насмешничать над Посланием сколько угодно – это уже ни на что не влияло.

Шурков уже давно придумал для своего интервью несколько мыслей, которые хотел послать «граду и миру».

– Перемены уже произошли! – вдруг, одномоментно, как-то сразу напустив на себя вдохновенный образ, и немного напугав этим не ожидавшую такого журналистку, начал Шурков. – Режим уже сменился. Вернее так: система уже сменилась. Возьмите итоги выборов, посмотрите на митинг на Болотной, почитайте дискуссии в Интернете, ознакомьтесь с прямой линией премьер-министра. Почитайте Послание Президента, в конце концов! Перемены серьезнейшие – прямые выборы губернаторов, упрощение порядка регистрации партий, оборудование избирательных участков веб-камерами, КЭГами, КОИБа-ми и так далее. Осталось только оформить изменения юридически.

В глазах журналистки что-то мелькнуло. Шурков насторожился. Он, собственно, поэтому и устраивал эти интервью с живым корреспондентом (мог в общем-то просто сам все написать, и вопросы, и ответы), чтобы обычному (ну, или почти обычному) человеку посмотреть в глаза. Не то чтобы он был прямо телепат. Но по глазам, по усмешкам, по тем жестам рук, головы, по посадке собеседника в кресле понимал многое, а уж отношение собеседника к тому, что он ему говорил, читал как с листа. Отношение же открывало ему остальное. Так он понимал, чем живет улица, чем живут согласные, несогласные, а также те, которым на все положить. Опросам общественного мнения он не верил – знал, что даже если разрешить резать правду-матку, то все равно правды не будет: российский человек всегда нюхом чует, что хочет услышать от него начальство, и другого ему не говорит не только в глаза, но даже и за глаза, разве что уж очень далеко отойдет. Да и тогда оглянется и заговорит таким шепотом, что не будет слышать сам себя.

Иногда, чтобы выяснить настроения народа, то он, то Президент, а то и Хозяин устраивали всякие встречи с интеллигенцией, писателями и музыкантами. Это в общем-то тоже не был народ, но хоть не все жили на Рублевке, некоторые наверняка и в магазины сами ходили, видели жизнь. Но, досадовал Шурков, эффект таких встреч был около ноля: интеллигенция, видать, уже давно не выдавливала из себя раба. А из некоторых к тому же надо было выдавливать еще и жлоба, но они об этом не догадывались.

Шурков пристально всматривался в глаза журналистки, надеясь что-то в них прочитать. Он знал, что если спросить ее напрямик, то правды она не скажет и даже не поймет, что можно ее сказать. Оставалось, как иногда шутил Шурков, ловить энергии. «Как я устал…» – снова подумал он.

– Вполне вероятно, что какие-то решения кто-то, пользуясь своим влиянием, попробует придержать… – проговорил Шурков и сделал глазами выражение «уж мы-то с вами, умные люди, знаем, что попробуют, непременно попробуют». Журналистка радостно закивала. – Но вряд ли это остановит процесс в целом. В движение пришли целые пласты общества. Количество претензий перешло в качество. Оглянитесь – мы в будущем уже! Ну да, будущее это не так спокойно, как привычная нам жизнь. Но это всего лишь разновидность стабильности.

Он замолчал, давая журналистке понять, что ответ на первый вопрос окончен. Он был доволен собой – удалось ввернуть про стабильность, этим перебрасывался мостик от новой платформы к старой. Раздать всем сестрам по серьгам, да чтобы каждая считала, что лучшие серьги достались ей – в этом и было искусство.

– Есть такой кандидат в президенты – Прозоров… – заговорила журналистка, пытливо глядя на Шуркова. Он понял, что и она пытается по его лицу что-то разгадать. – Ваши с ним отношения непростые, сомнительно, что вы верите ему. Но рассказывают, будто на самом верху ему даны были гарантии. Так ли это? И тут же еще вопрос: какие слои населения на ваш взгляд могут за него проголосовать?

Хотя вопрос о Прозорове был оговорен – без него было никак нельзя, уж больно популярен стал миллиардер – но Шурков ощутил укол куда-то ниже сердца. Он придумал отдать Прозорову правую партию, и это был его очевидный провал. Хозяин, знал Шурков, не пропустил этого.

Стараясь успокоиться, Шурков начал с избирателей.

– Прозоров как кандидат может собрать голоса той части нашего общества, которая сильно не любит суверенную демократию… – начал Шурков голосом сонного аналитика (так он показывал, что это возможно, но это неважно). – Недовольные же есть у нас во всех слоях населения – среди интеллигенции, городских разночинцев, в бизнесе, в студенчестве. А насчет гарантий… Истинный политик не ходит неизвестно куда за гарантиями. Истинный политик сам дает гарантии – своим избирателям.

В этой фразе был намек – мол, какой из Прозорова политик, если в Кремле пороги обивает. Судя по лицу журналистки, она намек поняла. Шурков подумал, не усилить ли, чтобы поняли и остальные, самые непродвинутые, но решил, что ярость в данном случае – признак слабости. И если он уделит Прозорову слишком много внимания, это будет истолковано и Прозоровым, и многими другими как признак боязни.

Журналистка положила ногу на ногу. Шурков подумал, что с интересом посмотрел бы на ее ноги – но журналистка пришла в длинной юбке. Шурков усмехнулся, глядя ей в глаза. В лице журналистки что-то неуловимо изменилось. Шурков понял, что она на миг забыла про интервью и сейчас лихорадочно собирается с мыслями.

– Послевыборные акции протеста, по мнению экспертов, имеют все признаки начинающейся «оранжевой революции»… – начала журналистка. – А как на ваш взгляд? И испытываете ли вы беспокойство, как идеолог охранительства…

«Охранительство» было одно из имен идеи оставить все как есть. Если это самое «все» находится у тебя, идея, что и говорить, отличная. Этим она и понравилась Хозяину года три назад, когда Шурков ввел ее в оборот. Не Шурков это имя придумал (термин этот употреблялся в разные времена), он просто достал ее из политического нафталина, как и «суверенную демократию». (Шурков знал, что весь его успех основан на том, что он – одноглазый в стране слепых).

– Что и говорить, некоторые граждане не прочь сделать из Болотной площади Майдан… – сказал Шурков, но потом передумал: – Нет, давайте так: довести протест до цветной революции. Делается это топорно, прямо по западным книжкам, настолько без фантазии, настолько предсказуемо, что зевота одолевает.

Он, следя за собой, еще прикидывал, стоит ли говорить то, что он придумал сегодня утром. «Ладно, скажу…» – решил он.

– Но насквозь проплаченные технологи – это не главное. Главное – на улицу вышла лучшая часть нашего общества. Она потребовала уважения к себе.

Шурков тревожно подумал, не перегнул ли он в этом месте – уж больно удивленно выпучила журналистка глаза.

– Люди говорят нам: мы здесь, почему вы все решаете за нас и без нас?! И от этого нельзя отмахиваться. Отмечу, что реакция власти – самая благожелательная, чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с Посланием Президента, где, повторю, сказано и о возвращении прямой выборности губернаторов, и о практически свободной регистрации партий. Кто-то может сказать, что мы, уступив требованиям, сманеврировали. Но на самом деле мы только сделали то, что должны. Власть – и по совести, и по Конституции – должна слушать свой народ.

«Сейчас сам заплачу…» – подумал насмешливо Шурков. Журналистка, видимо, не ожидала от него таких слов и смотрела удивленно, словно не верила или глазам, или ушам. Это встревожило Шуркова – если не верит она, так с чего поверят другие, менее опытные? Или как раз поверят, если менее опытные? Он понял, что изводило его в последние дни – он шел впотьмах, не зная ничего ни о чем. Все было обманчиво, и ничего нельзя было угадать.

– Да, можно сказать, что не так уж много народу вышло на улицу! – Шурков сделал значительное лицо. – Но ведь «большинство», «меньшинство» – понятия относительные. Тут важно не количество, а качество! На улицу, чтобы напомнить о себе, вышли лучшие люди страны! Нынешняя демократия при крайне раздробленном обществе – это вообще демократия меньшинств. И прислушиваться к ним, искать среди меньшинств новых лидеров – значит, мыслить стратегически!

Глаза у журналистки стали пустыми – она явно перестала вообще что-либо понимать, во всем положившись на диктофон: уж потом, переписывая, как-нибудь что-нибудь поймет. «Совсем запутал бедную дуру…» – весело подумал Шурков, мысленно проверяя – все ли сказал? А, нет, не все – надо бы еще и припугнуть.

– Что и говорить, – начал он. – Требования толпы зачастую неразумны, она легко идет на поводу у провокаторов. Но на этот случай есть закон. И в этом случае наш долг – охранять основы конституционного строя.

«Не чересчур ли?» – подумал Шурков, да и нехорошо на этом было заканчивать интервью.

– Но неправы те, кто говорят, что под видом защиты конституционного строя мы охраняем воровство и продажность, косный режим. Мы первыми хотим все поменять! Власть нуждается в переменах едва ли не больше, чем народ. Это доказывает и Послание Президента. Главное теперь, чтобы все получилось.

Потом он еще немного поговорил – надеялся, что набредет еще на какую-нибудь красивую фразу (такие фразы почти всегда приходили к нему во время разговора, и очень редко – во время письма, так что он нередко разговаривал сам с собой, придумывая себе на разные случаи жизни целые речи), но не набрел. Немного разочарованный тем, что не удалось красиво закончить интервью, он выпил с журналисткой чаю (она от этого знака внимания просто растаяла), потом встал, пожал ей на прощание руку и даже прошел за ней по кабинету несколько шагов, как бы провожая до двери, словно гостеприимный хозяин.