Текст книги "Воспоминания"

Глава тринадцатая. Боксерское восстание и наша политика на Дальнем Востоке

Как я уже говорил, следуя нашему примеру, Англия захватила Вейха-вей; затем Франция, с своей стороны, сделала захват на юг Китая; Италия тоже предъявила различный требования к Китаю относительно уступок, которые Китай должен был сделать Италии.

Таким образом Германия, а вслед за тем и мы, подали пример к постепенному захвату различных частей Китая всеми державами Европы.

Это положение дела крайне возбудило в китайцах их национальное чувство и появилось, в результате, так называемое «боксерское» движение.

Движение это сначала явилось на юге, затем перешло в Пекин и на север.

Оно заключалось в том, что китайцы набрасывались на европейцев, истребляли их имущество и подвергали жизнь некоторых из них опасности.

Китайское правительство, мало-помалу, было вынуждено, если не явно, то тайно, встать на сторону боксеров. Во всяком случае оно не имело ни желания, ни средств противодействовать этому восстанию.

Когда восстание это перешло в Пекин, то там был убит немецкий посланник, что еще более обострило положение. В конце концов, европейские посольства были там как бы в осаде.

Тогда европейские державы, а равно и Япония, вошли в соглашение относительно совместных действий по усмирению этого восстания и наказанию виновных.

Обо всем этом я буду иметь случай говорить более обстоятельно впоследствии; пока замечу только следующее:

Когда началось боксерское восстание, то военный министр Куропаткин находился в Донской области; он немедленно вернулся в Петербург и прямо с вокзала пришел ко мне в министерство финансов с весьма сияющим видом.

Когда я сказал ему: «Вот результат и последствия нашего захвата Квантунской области», – он с радостью мне ответил:

– Я с своей стороны этим результатом чрезвычайно доволен, потому что это нам даст повод захватить Манджурию.

Тогда я его спросил: «Каким образом он хочет захватить Манджурию? Что же он хочет Манджурию сделать тоже нашей губернией?»

На это Куропаткин мне ответил:

– Нет, но из Манджурии надо сделать нечто в род Бухары.

Итак, вследствие захвата Квантунского полуострова, произошли следующие события.

1. Уничтожение нашего влияния в Корее, для успокоения Японии (что и было оформлено протоколом соглашения 13 апреля 1898 г.).

2. Нарушение секретного договора, состоявшегося с Китаем и заключенного в Москве во время коронации.

3. Начало захвата Китая различными державами, которые рассуждали так: если Россия позволила себе захватить Порт-Артур и Квантунский полуостров, то почему же нам также не заниматься захватом? И начали захватывать отдельные порты и требовать от Китая различных концессий под угрозой принудительного воздействия.

Такого рода расхват Китая возбудил тамошнее население и явилось боксерское восстание, которое проявлялось в 1898 году довольно нерешительно; в 1899 г. – значительно усилилось и, наконец, в 1900 г. вызвало репрессивные меры со стороны европейских государств.

Сначала к этому боксерскому восстанию китайское правительство относилось индифферентно, не принимая никаких мер для его подавления, а, в конце концов, тайно начало ему содействовать. Это и вызвало со своей стороны вооруженное вмешательство иностранных держав.

8 июня 1900 г. последовала кончина министра иностранных дел графа Муравьева. Из предыдущих моих рассказов видно, что по случаю бедственной политики Муравьева на Дальнем Востоке я с ним совершенно разошелся, и между нами сохранились только официальные отношения. В мае и начале июня резко выразилось в Китае боксерское восстание. Это было последствие политики, внушенной Муравьевым, захвата китайской территории. Я не сомневался в том, что эта политика приведет к бедствиям. Когда разразилось боксерское восстание и послы европейских держав в Пекине оказались в полуосадном положении, то 7 июня этого 1900 года вечером, часов в десять, приехал ко мне граф Муравьев. Я очень удивился его визиту, так как в последнее время мы частных визитов друг другу не делали.

В это время я жил на даче, в так называемом свитском доме Елагина дворца на Елагином острове. Мой кабинет был в верхнем этаже. Я пригласил Муравьева в кабинет, и в это время приехал также курьер из министерства, который мне привез портфель различных бумаг, которые я должен был просмотреть и подписать. Муравьев вошел ко мне и начал с того, что вот, Сергей Юльевич, мы с вами очень разошлись по вопросу о взятии Порт-Артура и Дальнего. Теперь я вижу, что действительно, может быть, вы были тогда правы и что не следовало этого делать, так как это привело к таким значительным осложнениям.

Но, что сделано, то сделано. Теперь я желаю с вами примириться и прошу вашего содействия и энергичной поддержки для проведения тех мер, которые будут вызваны боксерским восстанием и полною смутою в Пекине. Я ему сказал, что для меня это явление совершенно естественное, его нужно было ожидать, и что, конечно, мы оба служим одной и той же самой родине и одному и тому же Государю, то конечно, мой долг идти в данном случае с ним рука об руку, причем граф Муравьев мне обещал, что он будет относиться с большим вниманием впредь к моим опытным советам. Этот разговор продолжался почти до 11 часов вечера; затем он встал и уходя спросил: а что, Матильда Ивановна (моя жена), дома или нет. Я ему сказал, что дома, находится внизу в гостиной. Тогда он ушел, а я сказал: извините, что я вас не могу проводить.

Его проводил туда мой человек потому, что я хотел избавиться от бумаг, которые привез курьер. Я просмотрел все бумаги, и уже близко к 12 часам – я начал спускаться вниз. Когда я спускался вниз, то я слышал громкий смех Муравьева и моей жены. Муравьев приехал ко мне в 10 часов от графини Клейнмихель с обеда, причем обед этот, очевидно, был сопровождаем и соответствующим питьем хороших вин. Когда я входил в гостинную, оттуда выходил Муравьев, продолжая смяться, он говорил, что когда он приходит к моей жене, так прекрасно проводит время. Затем он сел в коляску и уехал. Я же захотел пить – была большая жара – я сказал, чтобы мне дали воды, и потом взял большую бутылку шампанского, думая, что там шампанское, – оказалось, что Муравьев выпил до последней капли. Тогда я обратился к жене и говорю: какой счастливый этот граф Муравьев. Если бы я проделал такую штуку, как он, я к утру был бы мертвый, а ему ровно ничего не значит – подвыпив – на ночь еще выпить. И с него, как с гуся вода.

На другое утро, 8 июня, я рано встал и отправился по обыкновению сделать верховую прогулку. Я обыкновенно ездил в сопровождении солдата пограничной стражи. Возвратясь обратно с прогулки часа через полтора – два, когда я слезал с лошади, ко мне обратился мой камердинер и говорит: граф Муравьев вам приказал долго жить. Я сразу не понял и говорю: что ты толкуешь. Он говорит: граф Муравьев сегодня утром скончались.

Я сел в экипаж и поехал к нему. Он уже лежал в постели мертвый, и мне сказали, что он утром встал, сел пить кофе около стола, и с ним, наверное, сделался удар, и он упал мертвым на пол.

Тогда явился вопрос о назначении ему преемника.

При моем всеподданнейшем докладе Его Величество после доклада обернулся лицом к окну, а ко мне спиной и спрашивает меня:

– Скажите, пожалуйста, Сергей Юльевич, кого бы вы мне рекомендовали назначить министром иностранных дел. Я Его, по обыкновению, спросил: «А кого, Ваше Величество, Вы имеете в виду». Он говорит: «Никого». Тогда я ему говорю: что это зависит от того, из какой среды Вы желаете назначить – из лиц, который служили в этом корпусе или нет. Если Вы желаете из лиц, который не служили в дипломатическом корпусе, то я бы советовал назначит одного из министров наиболее заслуженных и наиболее уравновешенных – одного из старших министров, потому что, хотя такой министр может быть и не будет знать иностранные дела, но, по крайней мере, он будет осторожен и не будет так легко относиться к различным чрезвычайно важным событиям, как относился отчасти князь Лобанов-Ростовский и, в особенности, граф Муравьев. Если же Вы желаете выбрать кого-нибудь из дипломатического корпуса, то я не вижу из послов никого, кто бы мог с пользою занять это место, и мог бы Вам указать только на графа Ламсдорфа, товарища графа Муравьева. Хотя он в посольстве никогда не служил, но всю свою карьеру сделал в министерстве иностранных дел и представляет собою как бы ходячий архив этого министерства, и затем, по своим умственным качествам, человек безусловно выдающейся и достойный.

Его Величеству благоугодно было принять во внимание мою рекомендацию, и Ламсдорф был назначен сначала управляющим министерства, а затем и министром иностранных дел.

Я с своей стороны всегда делал упрек этому благородному человеку, графу Ламсдорфу, за то, что он допустил графа Муравьева сделать захват Порт-Артура и возбудить ту «бучу», которая затем привела к самым страшным событиям на Дальнем Востоке, разыгрывающимся и до настоящего времени, и которые еще очень и очень долго будут разыгрываться. Мне кажется, что граф Ламсдорф мог бы остановить Муравьева. Вероятно, он его не остановил, не желая ссориться со своим начальником.

В вооруженном вмешательстве мы шли во главе с европейскими державами. Сначала английские, японские и наши суда с адмиралом Алексеевым появились в Чифу, бомбардировали его, а затем английский адмирал Сеймур пошел экспедицией сначала к Тянь-Цзиню, потом к Пекину для того, чтобы освободить посольства, который находились под страхом быть насилованными китайцами.

Сеймур оказался несостоятельным со своим маленьким отрядом, и было решено отправить усиленный отряд под главенством генерал-фельдмаршала Вальдерзэ. Но пока этот генерал ехал в Китай из Германии морем, события в Китае разыгрались не ожидая его, и мы приняли на себя инициативу экспедиции в Пекин.

Тут опять произошло полное разногласие между мною и Куропаткиным. Я уговаривал Куропаткина, просил Его Величество оставить Пекин в покое, не двигаться с нашими войсками для подавления беспорядков в Пекине, предоставив эту задачу иностранным державам.

Куропаткин же наоборот настаивал на том, чтобы мы играли доминирующую роль в наказании китайцев в Пекине и на пути в Пекин.

Я убеждал Его Величество, что нам не следует вмешиваться в это дело, потому что мы, собственно в Пекине, да и вообще в Китае, – за исключением Манджурии – не имеем никаких серьезных интересов, что нам нужно защищать наше положение в Манджурии, не раздражая китайцев и Китай. Пусть это делают те державы, который заинтересованы в положении дел в Пекине и южном Китае.

Тем не менее, вопреки моему совету и совету министра иностранных дел гр. Ламсдорфа, наши войска, под начальством генерала Линевича, вместе с японскими войсками были двинуты к Пекину.

Таким образом, мы взяли на себя экзекуцию над Китаем. Мы осадили Китай. Вдовствующая императрица-регентша и богдыхан бежали из Пекина. Мы вместе с японцами взяли Пекин и взятие это ознаменовалось, главным образом, тем, что войска занялись грабежами, – дворец богдыханши был разграблен.

После взятия Пекина никаких экзекуций над китайцами не производили. Но только частные имущества были сильно разграблены, в особенности ценности дворца, причем, – как это ни больно и ни грустно сознаться – до нас доходили слухи, что русские военачальники в этом отношении неотставали от других военачальников, что, впрочем, было подтверждено мне неофициально агентом министерства финансов в Пекине – будущим посланником в Пекине – Покотиловым.

После взятия Пекина мы образумились, и в скором времени, благодаря моему настоянию и настоянию министра иностранных дел, наши войска оттуда ушли.

И настояния наши увенчались бы успехом, если бы боксерское восстание не распространилось на Манджурию, которое сперва выражалось отдельными инцидентами, захватом некоторых служащих на железных дорогах, пожарами некоторых железнодорожных зданий, а засим, восстание это выразилось и в более значительной степени.

Когда началось восстание, то Куропаткин сейчас же хотел вести войска в Китай, т. е. двинуть их из Приамурской области в Манджурию. Я долго уговаривал этого не делать, и, действительно, в Манджурии все было спокойно – за исключением некоторых отдельных незначительных инцидентов – но после того, как мы совершили экспедицию в Пекин, событие это, вместе с захватом Квантунского полуострова, совершенно вооружило против нас китайское население. Начались такие грозные явления, что я сам был вынужден просить вести наши войска из Приамурской области в Манджурию.

Но и в этом деле Куропаткин действовал со свойственным ему легкомыслием и не прозорливостью. Так, он отправил войска не только из Приамурской области, но и двинул войска морем из Европейской России и двинул войска в значительном количестве.

Я указывал на то, что Китай находится в таком положении, что самый незначительный отряд может положить предел всем беспорядкам.

Тем не менее, Куропаткин отправил войска в значительном количестве.

Но вскоре обнаружилось, что несмотря на довольно произвольные действия наших войск в отношении Китая в Манджурии, население Китая, после того, как только несколько тысяч войск наших было введено в Манджурию, скоро успокоилось.

Таким образом, войска, отправленные из Европейской России морем, доехав до Порт-Артура и Да-лянь-вана, сейчас же вернулись обратно. Но те части, которые пришли в Приамурскую область и Сибирь по железной дороге, прочно оккупировали, как юг, так и север Манджурии.

Как только войска вошли в Манджурию, так началась двойственность власти в направлении действий русских властей в Китае. Вся администрация железной дороги, все служащие железной дороги, а в том числе пограничная или охранная стража, держались политики миролюбивой. Они, во время пребывания там, успели установить хорошие отношения с китайскими властями и населением, а поэтому утверждали, что если бы мы сами поступали в отношении Китая корректно, то Китай оставался бы самым верным нашим союзником, а поэтому следует загладить все ошибки, которые были сделаны, как по захвату Квантунского полуострова, – что повело за собой сооружение южной ветви к Порт-Артуру – так и по занятию нами Пекина, тогда как мы не имели там никаких интересов; вместо того, чтобы предоставить делать эту экзекуцию европейским державам, заинтересованным в Пекине, Среднем и Южном Китае – мы сами добровольно на себя взяли эту экзекуцию.

Куропаткин же держался той идеи, которую он мне высказал с такою радостью, когда началось боксерское восстание, а именно, что необходимо захватить, пользуясь этим случаем, всю Манджурию. Он проводил совсем другие идеи – идеи не мирные. Наши войска распоряжались в Китае совершенно произвольно, т. е. так, как поступает неприятель в захваченной стране, да и то в стране азиатской.

Таким образом была создана та почва, на которой неизбежно должна была разразиться катастрофа.

Я и граф Ламсдорф убеждали Его Величество вывести войска из Манджурии и восстановить те нормальные и дружелюбные отношения, которые были до захвата нами Квантунской области. Мы выражали надежду, что, в конце концов, Китай может с этим захватом примириться, если только далее мы не будем совершать произвольных шагов и вообще всяких насилий.

Наоборот, Куропаткин и, под его влиянием, военные чины держались того мнения, что раз мы можем захватить Манджурию, если не юридически, то, по крайней мере, фактически, то следует этим воспользоваться, а поэтому в их интересах было, чтобы в Манджурии постоянно происходили различные инциденты.

В первое время, когда разыгралось боксерское восстание в Манджурии, после того, как мы захватили Пекин, действительно в Китае были некоторые силы, имеющие подобие сил военных организованных, но в скором времени они были уничтожены нашими войсками. Наиболее сильный боксерский отряд находился около Мукдена и был побит нашим небольшим отрядом под командою генерала Субботича. Генерал Субботич получил за это Георгиевский крест, впрочем, он получил Георгиевский крест, главным образом потому, что был товарищем Куропаткина, был с ним на «ты».

После разбития этого ничтожного китайского отряда, в сущности говоря, китайское население в Манджурии совершенно успокоилось.

Но военное ведомство делало все, чтобы иметь предлог не выводить войска из Манджурии. В течение года происходили в этом отношении постоянные разногласия, с одной стороны, между министерством финансов, всею массою служащих на восточно-китайской железной дороге и агентами министерства иностранных дел, а с другой стороны – военным министром и подчиненными ему военными чинами, находящимися в Манджурии.

Его Императорское Величество никаких твердых решений по этому предмету не предпринимал. С одной стороны, не высказывал категорично, что он не согласен с воззрениями министра иностранных дел и министра финансов, а, с другой стороны, как бы поддерживал тенденции Куропаткина, клонившиеся, в конце концов, к захвату Манджурии.

Такое положение дела вытекало не из обстоятельств, которые заключались в разногласии между министром финансов и министром иностранных дел, с одной стороны, и Куропаткиным – с другой, а вытекало из обстоятельств другого порядка, именно: как только был захвачен Квантунский полуостров, и мы, так сказать, ушли от Кореи, передав доминирующее влияние в Корее японцам, явилась другая сила, сила неофициальная, так сказать, вневедомственная, которая начала вести свою политику.

Явился некий отставной ротмистр кавалергардского полка Безобразов. Безобразов один из целой плеяды авантюристов, проявивших себя в последнее время в России, как-то: Вонлярлярский, Мачюнин, ротмистр Санин и другие. Между ними разница заключается только в образовании и общественном состоянии, но у всех у них доминирующей чертой является авантюра, причем разве только один Безобразов, по существу, представляет собою честного человека, чего нельзя сказать о всех прочих.

Что касается Безобразова, который сыграл такую видную роль в авантюре, приведшей нас к войне с Японией, то относительно его личности является естественно вопросы каким образом мог он, будучи честным человеком, проделать всю эту авантюру.

На этот вопрос могла бы лучше всего ответить его почтеннейшая жена, которая по нездоровью постоянно жила в Женеве, куда часто приезжал и подолгу жил с ней ее муж.

Когда перед Японской войной Его Величество сделал Безобразова статс-секретарем и он начал играть такую выдающуюся роль в судьбах России, то он привез сюда свою жену, для того, чтобы представить ее при дворе. И madame Безобразова, эта честная, очень милая и образованная женщина, была чрезвычайно смущена и говорила: «Никак не могу понять: каким образом Саша может играть такую громадную роль, неужели не замечают и не знают, что он полупомешанный?»

Безобразов начал проповедывать, что, мол, мы не должны покидать Корею, а раз мы после захвата нами Квантунского полуострова, были вынуждены ее покинуть для того, чтобы не вызвать немедленного столкновения с Японией, и раз мы официально это сделали, то нужно стараться добиваться нашего влияния в Корее неофициально, так сказать скрытым путем, посредством установления в Корее различных концессий, имеющих по виду совершенно частный характер, но в действительности, поддерживаемые и руководимые правительством, которые постепенно, по системе паука, захватили бы Корею.

Эту мысль Безобразов представил с одной стороны графу Воронцову-Дашкову, который в то время жил в Петербурге, находясь не у дел, в качестве члена Государственного Совета. Граф Воронцов-Дашков знал Безобразова, потому что Безобразов состоял при нем молодым офицером, когда вступил на престол Император Александр III, и граф Воронцов-Дашков был начальником охраны Его Величества.

С другой стороны, Безобразов подъехал с этою же самою идеей к Великому Князю Александру Михайловичу.

Вот эти два лица ввели Безобразова к Его Величеству, вполне поддерживая его идею захвата Кореи по системе паука, посредством фальсифицированных частных обществ, руководимых и поддерживаемых как материально, так и, в случае нужды, силою авторитета русского правительства.

Граф Воронцов-Дашков этому сочувствовал, просто потому, что он не соображал последствия такой политики; а Его Императорское Высочество Великий Князь – по склонности ко всем государственным, мягко выражаясь, выступлениям, могущим или его выдвинуть, или дать пищу его неспокойному духу.

Вследствие решения попробовать осуществить план Безобразова, были добыты концессии в Корее, затем были посланы туда экспедиции для исследования Кореи с точки зрения коммерческой и, главным образом, стратегической, – хотя все это делалось с форме довольно детской.

Затем Безобразов, получая постепенно влияние у Его Величества, устранил от этого дела графа Воронцова-Дашкова и Великого Князя Александра Михайловича, которые, вероятно, ушли довольно охотно после того, как через некоторое время они поняли, что все дело может кончиться катастрофой.

Таким образом, Безобразов начал действовать на свой, так сказать, счет и страх.

Все это, конечно, было вполне известно японцам и японцы поняли, что, с одной стороны, мы им официально уступили Корею, а с другой – неофициально – хотим все-таки властвовать в Корее. Такое положение дела, естественно, крайне настроило японцев против нас, и уже не столько китайцы – как японцы, поддерживаемые, между прочим, Англией и Америкой, настаивали на удалении нас из Манджурии.

Когда мы ввели наши войска в Манджурию, то мы тоже громогласно объявили, что мы вводим в Манджурию войска только для того, чтобы поддержать Пекинское правительство и прекратить боксерскую смуту, которую не может прекратить законное китайское правительство, и что, коль скоро эта смута будет прекращена, мы сейчас же уйдем из Манджурии.

Между тем смута была прекращена, китайское правительство вернулось в Пекин и там воссело, а мы все же оставались в Манджурии. Китайское правительство нас всячески просило, уговаривало оставить Манджурию, но мы, тем не менее, под тем или другим предлогом не уходили.

Таким образом, понятно, что Китай начал сочувствовать японцам и иностранным державам, которые как бы в соответствии с его интересами, требовали удаления наших войск из Манджурии.

После захвата нами Квантунского полуострова и введения наших войск в Манджурию под предлогом поддержания законного правительства Китая и подавления боксерского восстания, а затем неухода нашего из Китая – вследствие вот этих 2-х наших действий – Китай перестал нам окончательно в чем-либо верить.

Затем, если бы мы исполнили в точности наше соглашение с Японией от 13 апреля и не начали в Корее тайных махинаций, имея в виду там доминировать, Япония, наверное, успокоилась бы и не начала довольно решительно действовать против нас; но так как Япония увидела, что на нас ни в чем положиться нельзя, что, с одной стороны, мы, удалив японцев с Ляодунского полуострова, сами, затем, захватили этот полуостров, а, с другой стороны, заключив с ними соглашение, которое должно было им компенсировать наш захват, начали тайно, обходным путем его нарушать – то и Япония перестала совершенно нам верить.

Поэтому составилась против нас общая коалиция; Китая, Японии, Америки и Англии; все перестали нам верить и начали настоятельно требовать нашего ухода из Манджурии.

После того, как был разграблен Пекин, генерал-лейтенант Линевич, получивший за взятие Пекина Георгия на шею, вернулся на свой пост корпусного командира в Приамурский край и вместе со своим багажом привез 10 сундуков различных ценных вещей из Пекина. К сожалению, примеру ген. Линевича последовали и другие военные чины и также вывезли вещи из китайских дворцов и жилищ.

Я очень сожалел, что не знал об этом тогда, когда сундуки эти были вывезены, если бы я об этом знал, то я, конечно, приказал бы их раскрыть и сделать по этому предмету скандал.

Когда быль разграблен дворец богдыхана, то между прочим, были захвачены там различные документы.

И вот, вдруг министр иностранных дел граф Ламсдорф получил из нашего посольства взятое из дворца нашими военными подлинное соглашение, заключенное мною и князем Лобановым-Ростовским, с одной стороны, и Ли-Хун-Чаном с другой, во время коронации и затем получившее ратификацию, как Императора Николая II, так и богдыхана.

Оказывается, что китайская императрица-мать регентша – придавала этому соглашению такое большое значение, что держала его в своей спальне в особом шкафу.

Когда при осаде Пекина вдовствующая императрица и весь императорский дом экстренно покинули дворец и ухали из Пекина, то не успели захватить с собой это соглашение.

Тогда явился вопрос: что же делать с этим соглашением? Граф Ламсдорф советовался со мной, и я высказывал мнение, что хотя это соглашение безусловно нами нарушено, тем не менее следует его вернуть, дабы показать, что мы все-таки от него не отказывались и желаем продолжать дружбу с Китаем.

Конечно, соглашение это мы вернули, но Китай убедился в том, что нам верить нельзя, потому что и после того, как мы вернули это соглашение, – все-таки мы продолжали настойчиво пребывать в Манджурии.