Электронная библиотека » Сергей Витте » » онлайн чтение - страница 70

Текст книги "Воспоминания"


  • Текст добавлен: 15 марта 2023, 16:45


Автор книги: Сергей Витте


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 70 (всего у книги 110 страниц)

Шрифт:
- 100% +

По возвращении из Америки и получении графского титула ко мне приходила масса лиц меня поздравлять. С министрами я встречался только в комитете министров и совещаниях графа Сольского, но разговоров с ними, за исключением графа Ламсдорфа, о текущих делах не вел. С Треповым я раза два имел краткие разговоры, из которых усмотрел только то, что он во что бы ни стало желал удалиться. С графом Сольским я вел наедине беседы, он совсем ослабел, растерялся и только твердил: «Граф, вы только одни можете спасти положение»; когда же я ему сказал, что я хочу уехать на несколько месяцев за границу, то он разрыдался и плача сказал: «Ну, уезжайте, а мы погибнем».

Такое состояние этого, несомненно, хорошего, умного и благородного человека, конечно, в значительной степени объяснялось его болезненным состоянием. Затем я говорил с некоторыми лицами, которые играли значительную роль в последних событиях, и содержание этих разговоров будет не излишне привести для характеристики положения вещей до 17 октября.

По моей инициативе я виделся два раза с генералом, недавно вышедшим в отставку, Кузьминым-Караваевым, воспитанником пажеского корпуса и затем военно-юридической академии, бывшим ординарным профессором уголовного права в юридической академии, публицистом, потомственным дворянином, небольшим землевладельцем и известным в то время земским деятелем Тверской губернии.

Он принимал участие в съездах земских и городских деятелей, был известен в то время как либерал, был затем членом первой и второй Думы, к партии кадет не принадлежал, находя ее крайней, а числился в самой малочисленной партии демократических реформ. Я привел этот краткий формуляр Кузьмина-Караваева для того, чтобы читатель видел, что это лицо не из сан-кюлотов, не революционер, а человек с образованием, знакомый с местною жизнью.

Независимо от сего, он в своей жизни не совершил ничего, что бы давало повод его упрекать в какой-нибудь бесчестной некорректности. Я просил Кузьмина-Караваева мне откровенно высказать свое суждение о положении вещей. Он мне высказал во всех подробностях свое мнение, что единственный выход – это переход к конституционному режиму, хотя уже эта мера опоздала и потому будет связана с различными эксцессами. Я попросил его свое мнение изложить письменно, и он мне через два дня принес краткую записку, в которой были резюмированы те мысли, которые он высказывал.

Я также имел разговор с Меньшиковым, талантливым публицистом «Нового Времени», теперь он проводит ярым образом идеи самые реакционные, но в то время он также убежденно как ныне доказывал мне, что единственный выход – это перемена режима управления от неограниченного к конституционному. Я тоже попросил его резюмировать свои мысли на бумаге. Он мне принес проект манифеста и конституционных начал, которые шли несравненно далее того, что было сделано 17 октября и всеми последующими узаконениями. К сожалению, я до сих пор не мог найти этот документ, который служит образцом того, как люди под влиянием событий меняют свои мнения и как вследствие 17 октября люди поправели, причем многие в своем поправении дошли до геркулесовых столбов.

После портсмутского мира или, вернее, после позорнейшей и бездарнейшей войны, почти не было правых, или если они были, то втихомолку, в скрытом состоянии. 17 октября разбудило Россию, заставило многих опомниться, образовало партии, и воскрес угасший дух. Люди увидали, что скачки в области государственного устроения ведут к пропасти, заговорил патриотизм и особенно чувство о благополучии своем и своих ближних – чувство личной «собственности», которое, к сожалению, было вытравляемо в нашем крестьянстве, и русская телега начала волочить оглобли направо. Дай только Бог, чтобы это не свалило телегу, стремительно несшуюся в левую пропасть, в правое болото и чтобы она не завязла там в тине…

Тогда же у меня был князь Мещерский – редактор-издатель «Гражданина», десятки лет живущий на правительственные крупные субсидии и считающий своим неотъемлемым правом получать таковые, человек безнравственный, низкопоклонный там, где нужно или можно что-либо схватить, и надменный с лицами, которые ему не нужны. Князь был очень сумрачен и высказал свое «убеждение», что ныне нет другого исхода, как дать конституцию. Затем, после 17 октября, когда гроза революции прошла, он начал громить новые законы и теперь опять затянул старую песнь. Благо ему за это платят.

В то время у меня также был несколько раз П.Н. Дурново, бывший в моем министерстве министром внутренних дел. Он мне говорил, что главная причина происходящего развала заключается в Трепове и что если Трепов не уйдет, то мы доживем до величайших ужасов. Вместе с тем, по существу он находил, что единственный выход из созданного положения вещей заключается в широких либеральных преобразованиях и в уничтожении исключительных положений. Дурново был товарищем министра внутренних дел Булыгина и состоял товарищем трех его предшественников – князя Мирского, Плеве и Сипягина, был ранее директором департамента полиции, а потому, конечно, его мнение имело некоторое значение.

Из всех лиц, которых я видел со дня моего возвращения в Петербург из Америки до октябрьских дней, я слышал против общего течения мнение только одного лица – А.П. Никольского, будущего впоследствии в моем министерстве министром земледелия. Он мне говорил, что вся беда в прессе и что для того, чтобы облагоразумить революционное движение, нужно прежде всего беспощадно шлепнуть газеты. Сам А.П. Никольский был в течение 30 лет постоянным сотрудником «Нового Времени», и потому этот его отзыв меня несколько удивил, тем более еще, что в то время «Новое Время» уже было в «союзе печати» и пользовалось «захватным правом», а главный его сотрудник Меньшиков мне, как сказано выше, представил проект конституционного манифеста, так как только в конституции он видел спасение.

Итак, к концу сентября месяца 1905 года революция уже совсем, если можно так выразиться, вошла в свои права – права захватные. Она произошла оттого, что правительство долгое время игнорировало потребности населения, а затем, когда увидело, что смута выходит из своих щелей наружу, вздумало усилить свой престиж и свою силу «маленькой победоносной войной» (выражение Плеве). Таким образом правительство втянуло Россию в ужасную, самую большую, которую она когда-либо вела, войну. Война оказалась для России позорной во всех отношениях, и режим, под которым жила Россия, оказался совсем несостоятельным – гнилым.

Все смутились и затем – добрая половина русских людей спятила с ума… Явился вопрос, что же делать?.. Вопрос этот был резко поставлен заревом революционного пожара. С первых чисел октября 1905 года в силу самых событий пришли к необходимости его решить и с шестого в десять дней докатились до великого и знаменательного акта – манифеста 17 октября.

Каким образом это произошло, я буду излагать во второй части моих записок, которую начну писать, возвратясь в Россию. *

Приложения
О комиссии по борьбе с чумою и ее председателе принце А.П. Олденбургском

В 1896 г. – в Индии, а также в Астраханской губернии и Киргизских степях начали проявляться отдельные случаи чумных заболеваний.

Так как вопросами экспериментальной медицины занимался принц Александр Петрович Ольденбургский, то для борьбы с чумою и была образована 11 января 1897 г. комиссия, которая состояла из министров, прикосновенных к делу народного здравия, некоторых специалистов, а председателем этой комиссии был назначен принц Александр Петрович Ольденбургский.

Эта комиссия так и называлась «чумной», – хотя официальное название ее было «Особая комиссия для предупреждения занесения чумной заразы и борьбы с нею, в случае появления ее в России».

Принц Александр Петрович Ольденбургский представляет собою замечательный тип. С его именем связано устройство в Петербурге института экспериментальной медицины, – что было сделано еще при Императоре Александр III, хотя тогда институт экспериментальной медицины был устроен в скромных размерах.

С именем принца Александра Петровича Ольденбургского связана большая больница душевнобольных, находящаяся на Удельной. Он является попечителем школы Правоведения и особого рода гимназии, находящейся в 12-й роте Измайловского полка.

Эти учебные заведения связаны с его именем, потому что они были основаны отцом его – Петром Георгиевичем Ольденбургским. С именем принца Александра Петровича Ольденбургского связан, наконец, Петербургский Народный Дом – одно из выдающихся учреждений. – С его именем связаны Гагры – род санитарной станции на берегу Черного моря.

Таким образом, принц Александр Петрович Ольденбургский связал свое имя с весьма полезными и благодетельными учреждениями, им самим созданными или полученными им по наследству от своего отца.

Большинство обывателей Российской Империи думают, что все это создано благодаря необыкновенной щедрости Его Высочества, но это совершенно не так.

Все это создано принцем А.П. Ольденбургским, но на казенные деньги; можно даже с уверенностью утверждать, что то же самое было бы создано с гораздо меньшими затратами и, вероятно, более разумно, обыкновенными смертными, если бы те деньги, которые ухлопал на это дело из казенного сундука принц А.П. Ольденбургский, были бы даны обыкновенным русским обывателям.

Вся заслуга принца заключается в том, что он человек подвижной и обладает таким свойством характера, что когда он пристанет к лицам, в том числе иногда лицам, стоящим выше, нежели сам принц А.П. Ольденбургский, то они соглашаются на выдачу сотен тысяч рублей из казенного сундука, лишь бы только он от них отвязался.

Надо отдать справедливость принцу Ольденбургскому, он весьма подвижной человек и, если нужно сделать что-нибудь экспромтом, а в особенности сделать нечто выдающееся по своей оригинальности, то он по своему характеру к этому совершенно приспособлен.

Судя по тому, как описывают историографы характер и натуру Императора Павла, нужно сказать, что никто из Царской семьи не унаследовал качеств Императора Павла в такой полности и неприкосновенности – в какой унаследовал их принц Александр Петрович Ольденбургский.

В сущности говоря, он не дурной, хороший человек, но именно вследствие своей, – мягко выражаясь, – «необыкновенности» характера и темперамента он может делать поступки самые невозможные, которые ему сходят с рук только потому, что он – «Его Высочество принц Ольденбургский».

Когда я был министром финансов, я раза два имел с ним неприятные объяснения по следующему поводу:

Принц А.П. Ольденбургский приходит ко мне и мне объявляет, что Его Величество изволил повелеть выдать ему на такое-то дело столько-то сотен тысяч рублей из казенных средств.

Я обращался к принцу и спрашивал его: уполномочен он мне это объявить официально, как генерал-адъютант?

На что не получил от него определенных ответов. Поэтому – хотя обыкновенно дело сводилось к тому, что мне приходилось выдавать деньги в той или другой степени из казенных средств принцу: то на расширение Народного Дома, то на Гагры, – тем не менее всякий раз такие выдачи были связаны с некоторыми трениями, которые ставили Его Величество и в особенности меня в весьма неприятное положение.

При покойном Императоре принц Александр Петрович Ольденбургский был командиром гвардейского корпуса, но очень скоро он должен был покинуть этот пост, именно вследствие своих оригинальных и неожиданных выходок, а ведь Император Александр III вообще шутить не любил.

В чумной комиссии, как я уже говорил, председателем был принц Ольденбургский. Когда же в 1897 г. принц Ольденбургский был в Киргизских степях, где недалеко от Астрахани вспыхнула чума, то вместо него, за его отсутствием, председательствовал в комиссии – я, как старший член.

Как то раз в комиссии была получена телеграмма, в которой принц Ольденбургский требовал, чтобы ввиду появления чумы в Киргизских степях был запрещен вывоз некоторых продуктов из России, или вернее, из некоторых местностей России, – причем желание принца выражалось, по обыкновенно, в форме императивной.

Я, конечно, на такую меру никоим образом согласиться не мог, так как, если бы мы это объявили, то мы бы подняли переполох во всей Европе, и Европа тогда имела бы полное право сама воспретить вывоз различных продуктов из России, основываясь на чуме. И так я на подобную меру не согласился, причем ко мне присоединились и остальные члены комиссии. Об этом мы представили Государю Императору, и Его Величество, вопреки требованию принца Ольденбургского, согласился с нами.

Принц Ольденбургский на это чрезвычайно обиделся и, вернувшись затем в Петербург, довольно долгое время со мною не виделся.

Так как принц Ольденбургский не был у меня, то и я, с своей стороны, не искал с ним свидания.

Когда же министром внутренних дел сделался Д.С. Сипягин, с которым я был в весьма дружественных личных отношениях, то, как-то раз приехав ко мне, Сипягин сказал, что принц Ольденбургский желал бы со мною опять сойтись, при этом Сипягин очень советовал мне сделать первый шаг и поехать самому к принцу Ольденбургскому. Я, конечно, сказал, что сделаю это с большим удовольствием. Я спросил по телефону, когда принц Ольденбургский может меня принять, он мне назначил время, я поехал к нему.

И вот разговор, который я имел с принцем Ольденбургским, вполне характеризует этого оригинального человека.

Я начал объяснять принцу, что я против Его Высочества решительно ничего не имею, отношусь к нему с полным уважением и очень сожалею, что тогда не мог согласиться с мерою, которую Его Высочество предлагал. Я сказал принцу Ольденбургскому, что и Государь тогда согласился со мною, а не с ним, и настаивал на том, что я был совершенно прав, – что подтвердилось и действительностью, – так как хотя никакого запрещения вывоза наших продуктов не было, а тем не менее чума, благодаря некоторым мерам, принятым принцем Ольденбургским на месте, прекратилась и все сошло благополучно. Затем я добавил, что вообще появление чумы в Киргизских степях – явление довольно частое, оно бывало и прежде и всегда кончалось одним и тем же, а именно, что после нескольких месяцев, при принятии некоторых мер, чума временно утихала.

Принц Ольденбургский со слезами на глазах мне говорил, что вот тем не менее этот инцидент на него чрезвычайно подействовал, что с тех пор у него болит сердце и что он именно этому инциденту приписывает свою болезнь сердца.

Во время этого разговора я сидел, а принц Ольденбургский, разговаривая со мною, все время ходил по комнате быстрыми шагами. К нему во время этого нашего разговора раза два подходил камердинер, говорил ему несколько слов, а принц Ольденбургский что-то такое камердинеру приказывал. Затем камердинер опять пришел, и принц, не говоря мне ни слова, не простившись со мною, убежал.

Я остался один в комнате и ждал минуть десять… Вдруг ко мне прибегает принц Ольденбургский, уже совсем в другом расположении духа, весьма веселый, без всяких жалоб на болезнь сердца и кричит мне: «Проснулась, проснулась».

Тогда я спросил Его Высочество: «В чем дело?»

Его Высочество сказал мне:

– У нас в доме есть нянюшка, очень старая (чуть ли это не была еще его нянюшка) – она несколько дней тому назад уснула и вот несколько дней не просыпалась. Принимали различные меры – она все не просыпалась. И вот, – говорит, – я пришел туда и закатил ей громадный клистир и как только я ей сделал клистир – она вскочила и проснулась.

Принц Ольденбургский был по этому поводу в весьма хорошем настроении духа, и я расстался с ним в самых дружественных отношениях.

Когда я ввел питейную монополию в Петербурге, то одновременно с введением монополии были введены и попечительства трезвости – учреждения правительственные.

Мне хотелось, чтобы во главе этих попечительств в Петербурге встал такой человек, которому Его Величество оказывал бы симпатию, одним словом, чтобы это был такой человек, который бы мог делать то, что обыкновенному смертному делать не дозволят. Вследствие этого я просил Государя назначить председателем попечительств в Петербурге принца Ольденбургского, – который состоит председателем попечительств и до настоящего времени.

Пока я был министром финансов, я имел с принцем Ольденбургским по этому делу некоторые столкновения, так как он в некоторых случаях различные народные увеселения и забавы связывал с питьем крепких напитков – против чего я всегда восставал.

Тем не менее, благодаря принцу Ольденбургскому устроен и существует в настоящее время так называемый «Народный Дом», представляющий собою место здоровых увеселений, если не народа, то, во всяком случае, различных бедных классов петербургского населения.

Конечно, все это сделано на казенные деньги, но с другой стороны, не будь во главе этого дела принца Ольденбургского – Петербургское Попечительство никогда не получило бы этих денег:

1) потому что Государственный Совет не соглашался бы отпускать столько денег, и 2) потому что у принца Ольденбургского по этому предмету имеется особый способ действий. Он организует большие предприятия, не имея денег и зная, что так или иначе, но деньги эти будут уплачены, так как в крайнем случае он всегда упросит Государя, чтобы Его Величество приказал это сделать.

О ледоколе «Ермак» и намерении установить морской путь на Дальний Восток по северному побережью Сибири

В 1898 году, а именно в конце этого года, был по моей инициативе заказан ледокол «Ермак», ближайшей целью сооружения этого громадного ледокола была у меня та мысль, чтобы, с одной стороны, сделать возможным судоходство в Петербурге и других важных портах Балтийского моря в течение всей зимы, но главным образом попытаться, нельзя ли пройти на Дальний Восток через северные моря, по северному побережью Сибири. Ледокол этот был сооружен при ближайшем участии адмирала Макарова, того самого Макарова, который геройски погиб около Порт-Артура, будучи во время японской войны назначен главнокомандующим Дальневосточным флотом. Адмирал Макаров отличился еще и во время последней турецкой войны и вообще по своему характеру представляет собою истинный тип военного решительного человека, с оригинальными взглядами. К сожалению, хотя некоторое время он командовал «Ермаком» или, вернее, «Ермак» находился под его высшим командованием (это судно-ледокол находилось в ведении министерства финансов в непосредственном моем распоряжении), те проекты, которые я имел в голове, не осуществились. Ледокол этот оказал некоторую пользу в смысле очистки от льдов Балтийских портов, и Макаров на этом судне лишь один раз сделал довольно большое плавание в северные моря и раз попытался сделать плавание и на Новую Землю, но дальнейших экскурсий в том же направлении не производил.

Этому делу открытия морского пути на Дальний Восток, через Сибирские прибрежья, а равно плаванию по направлению к полярному полюсу очень сочувствовал также известный наш ученый Менделеев.

Этот Менделеев был известный всему миру русский химик, бывший профессор Петербургского университета, затем он вследствие своего довольно резкого неуживчивого характера выслуживши пенсию, бросил университет. К стыду нашей Академии, он не быль выбран академиком, и на место академика по специальности химика мы выбрали лицо, хотя и очень почтенное, но не имевшее никакой серьезной длительной репутации в науке. Опять-таки он не был академиком вследствие своего довольно тяжелого характера, что совершенно не оправдывает действия академии. Так как Менделеев был товарищем по педагогическому институту Вышнеградского, то тот его сделал управляющим Палатою мер и весов.

Когда я сделался министром финансов, то это учреждение Палаты мер и весов я значительно увеличил и расширил именно потому, что во главе ее стоял такой значительный ученый, как Менделеев, человек с большою не только научною, но и практическою инициативой. Менделееву во многом обязано развитие нашей нефтяной промышленности и других отраслей нашей промышленности. Он был по тем временам ярый протекционист и, как это бывает обыкновенно со всеми выдающимися людьми, во время его жизни вследствие того, что он был и талантливее, и умнее, и ученее лиц, его окружающих, а, с другой стороны, вследствие того, что имел самостоятельный характер, подвергался со всех сторон самой усиленной критике. Его сочинения, касающиеся развития наших хозяйственных и промышленных сил, служили предметом насмешливой критики; его обвиняли в том, что будто бы он находится на жалованье у промышленников и потому он проводит идею протекционизма, и только тогда, когда он умер, то начали кричать, что мы потеряли великого русского ученого.

Хорошо еще, что россияне отдали ему эту честь после смерти его, хотя для Менделеева было бы приятнее, если бы были оценены его достоинства во время его жизни.

Я помню довольно интересное заседание, которое было у меня в кабинете, в котором принимали участие я, Менделеев и адмирал Макаров. Я поставил вопрос о том, каким образом установить программу для того, чтобы достигнуть намеченной мною цели, т. е. пройти на Дальний Восток к Сахалину через северные моря по нашему Сибирскому прибрежью. На это мне Менделеев после размышления, на которое я ему дал время, высказал то убеждение, что для того, чтобы найти путь на Дальний Восток, не следует идти из Петербурга, огибая Норвегию северными морями параллельно нашим северным побережьям, а нужно просто пройти прямо по направленно к Северному полюсу, прорезать Северный полюс и спуститься вниз, что такой переход будет гораздо проще и может быть совершен и гораздо скорее и безопаснее. Адмирал Макаров не вполне разделял это мнение, он находил, что это будет очень рискованный шаг, что благоразумнее будет попытаться идти по направлению нашего северного прибрежья.

Между ними в моем присутствии произошел обмен взглядов. Менделеев утверждал, что не уверен, что то, что он предполагает, может быть вполне реализировано, но что есть гораздо более шансов к тому, что можно прорезать Северный полюс и спуститься вниз южнее. На вопрос Макарова, согласится ли с ним ехать Менделеев на «Ермаке», по плану им предложенному, Менделеев ему категорически ответил, что по этому плану, т. е. идти на Северный полюс и там спуститься вниз, он совершенно согласен и с ним поедет, тогда Макаров ему предложил с ним ехать, но только не по этому направлению, а опять-таки по нашим северным морям, придерживаясь к Сибирскому побережью.

Менделеев ответил, что такое плавание и более рискованное и более трудное и поэтому он ехать с ним по этому направлению не согласен. Таким образом, между этими двумя выдающимися лицами произошло в моем присутствии довольно крупное и резкое разногласие, причем оба эти лица разошлись и затем более уже не встречались. Уходя от меня каждый из них мне повторил: Менделеев, что он во всякое время согласен ехать на «Ермаке» с адмиралом Макаровым на Дальний Восток к Сахалину, прямо прорезывая Северный полюс, а Макаров мне заявил, что он согласен на «Ермаке» ехать к Сахалину, придерживаясь направления параллельно нашим северным прибрежьям. В конце концов ни тот, ни другой проект не осуществился, отчасти вследствие этого разногласия, а отчасти от того, что Макаров в скором времени был назначен начальником Кронштадтского порта, а затем началась несчастная японская война.

«Ермак» во все время моего управления министерством финансов впредь до образования главного управления мореходства находился в распоряжении министерства финансов, а затем, когда было образовано главное управление мореходства, то был передан в ведение этого управления.


  • 5 Оценок: 1

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации