Текст книги "Воспоминания"

Наверху же провозгласили, что все виноваты, кроме нас – давай заметать следы. Сверху пошел клич – все это крамола, измена и этот клич родил таких безумцев, подлецов и негодяев, как иеромонах Иллиодор, мошенник Дубровин, подлый шут Пуришкевич, полковник от котлет Путятин и тысяча других. Но думать, что на таких людях можно выйти – это новое мальчишеское безумие. Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть и погубить своего первородного чистого младенца Сына-Наследника. Дай Бог, чтобы сие не было так и во всяком случае, чтобы не видел я этих ужасов…

Когда меня назначили министром финансов, я был знаком с крестьянским вопросом крайне поверхностно, как обыкновенный русский, так называемый образованный человек. В первые годы я блуждал и имел некоторое влечение к общине, по чувству, сродному с чувством славянофилов.

Аксаковы, Хомяковы и прочие члены этой чистой плеяды русских идеалистов, к тому же людей с громадными талантами (богословские сочинения Хомякова я считаю выше всего, что было написано на русском языке вообще, а по части православия в частности) владели моим сердцем, и до ныне я храню к ним род влечения.

К тому же я мало знал коренную Русь, особенно крестьянскую. Родился я на Кавказе, а затем работал на юге и западе. Но сделавшись механиком сложной машины, именуемой финансами Российской Империи, нужно было быть дураком, чтобы не понять, что машина без топлива не пойдет и что, как не устраивай сию машину, для того, чтобы она долго действовала и увеличивала свои функции, необходимо подумать и о запасах топлива, хотя таковое и не находилось в моем непосредственном ведении. Топливо это – экономическое состояние России, a так как главная часть населения – это крестьянство, то нужно было вникнуть в эту область. Тут мне помог многими беседами бывший министр финансов Бунге, почтеннейший ученый и деятель по крестьянской реформе 60-х годов. Он обратил мое внимание на то, что главный тормоз экономического развития крестьянства – это средневековая община, не допускающая совершенствования. Он был ярый противник общины.

Более всего меня просветили ежедневно проходившие перед моими глазами цифры, которыми столь богато министерство финансов и которые служили предметом моего изучения и анализа. Скоро я себе составил совершенно определенное понятие о положении вещей и через несколько лет во мне укоренилось определенное убеждение, что при современном устройстве крестьянского быта – машина, от которой ежегодно требуется все большая и большая работа, не будет в состоянии удовлетворить предъявляемые к ней требования, потому что не будет хватать топлива.

Я составил себе также совершенно определенные мнения, в чем заключается беда и как ее нужно лечить. Государство не может быть сильно, коль скоро главный оплот его – крестьянство слабо. Мы все кричим о том, что Россия некая Империя составляет ¹/₅ часть земной суши, и что мы имеем около 140 000 000 населения, но что же из этого, когда громаднейшая часть поверхности, составляющей Российскую Империю, находится или в совершенно некультурном (диком) или в полукультурном виде и громаднейшая часть населения с экономической точки зрения представляет не единицы, а полу и даже четверти единиц.

Богатство и экономическая, а потому в значительной степени и политическая мощь страны заключается в трех факторах производства: природе – природных богатствах, капитале, как материальном, так и интеллектуальном, и труде.

Российская Империя чрезвычайно богата природою, хотя значение этого богатства в довольно серьезной степени умаляется неумеренностью климата во многих ее частях. Она весьма слаба капиталами, накопленными ценностями, главным образом потому, что она создана непрерывными войнами, не говоря о других причинах. Она может быть весьма сильна трудом физическим по числу жителей и интеллектуальным, так как русский человек даровитый, здравый и богобоязненный. Все эти факторы производства находятся в тесной между собою связи в том смысле, что только совокупным и координированным действием они могут творить соответствующие затратам большие ценности, богатства, но при современном состоянии человечества, когда, благодаря развитию сообщений, природные богатства довольно легко перемещаются, а благодаря международному кредиту капиталы всего света в значительной мере интернационализировались – труд приобрел особое значение в создании богатства.

Из изложенного ясно, что надлежало обратить внимание на увеличение второго фактора – производства капитала, и в особенности на развитие третьего фактора – труда.

Для первой цели нужно было прочно поставить национальный кредит. Надеюсь, что финансовая история признает, что никогда кредит России на международных и отечественном денежных рынках не стоял так высоко, как он стоял, когда я был министром финансов.

Не моя вина, что ребяческие затеи с войной его уронили и уронили, вероятно, надолго.

На этих днях я читал статьи в некоторых русских газетах, что де иностранным держателям наших фондов и банкирам все равно, какой у нас будет образ правления, лишь бы восстановился внутренний порядок, т. е. прекратилась бы анархия. Довольно наивные рассуждения. Конечно, они желают, чтобы прекратилась анархия, но для иностранного и русского кредитора важно, чтобы установился такой образ правления, при котором были бы если не невозможны, то маловероятны подобные авантюры, как ужасающая японская война по личным капризам, потакаемым авантюристами, и был невозможен такой порядок вещей, при котором величайшая нация находится в вечных экспериментах эгоистической дворцовой камарильи.

Взрослый человек может, пожалуй, раз обжечься кипятком, но не глотнет его вторично.

После тех потерь, который заграница понесла со времени японской войны, она откроет свои кошельки только такому российскому режиму, которому она будет верить, верить же тем или тому порядку, при котором она потеряла процентов 20 капитала в русских ценностях, она не будет.

В течение моего управления финансами я увеличил государственный долг приблизительно на 1900 миллионов рублей, на железные дороги и уплату беспроцентного долга Государственному банку, для восстановления денежной (золотой) валюты истратил гораздо более.

Таким образом занятые деньги пошли исключительно на цели производительные. Они находятся в капиталах страны. Благодаря установленному мною доверию заграничных сфер к русскому кредиту, Россия получила несколько миллиардов (думаю, не менее трех) рублей иностранных капиталов. Нашлись люди, и теперь их не мало, которые ставили и ставят мне это в вину. О глупость и невежество! Ни одна страна не развилась без иностранных капиталов.

Когда против иностранных капиталов ведут войну так называемые «истинные русские люди» (кажется это счастливое название пустил в ход сам Император), то это понятно, ведь это или отпетые, или наемные безумцы, но ведь нередко о вреде иностранных капиталов толкуют и даже в газетах люди, имеющие претензии на знания. Во все время управления мною министерством финансов мне приходилось отстаивать пользу иностранных капиталов, и в особенности в комитете министров (ярые противники были И.Н. Дурново, Плеве и генерал Лобко).

Его Величество, по обыкновению, делал резолюцию то в одну, то в другую сторону. Было даже созвано Его Величеством особое заседание по этому предмету под Его председательством (журнал находится в архиве министерства финансов): полезны ли иностранные капиталы или нет?

В этом заседании я, к немалому удивлению присутствовавших и Его Величества, высказал, что я совсем не боюсь иностранных капиталов, почитая их за благо для нашего отечества, но боюсь совершенно обратного, что наши порядки обладают такими специфическими, необычными в цивилизованных странах свойствами, что не много иностранцев пожелают иметь с нами дело. Конечно, если бы не делалось во время моего управления финансами массы затруднений иностранным капиталистам, то иностранные капиталы пришли бы в гораздо большем количестве.

Но на что следовало обратить внимание, это на развитие труда. Труд русского народа крайне слабый и непроизводительный. Этому во многом содействуют климатические условия. Десятки миллионов населения по этой причине в течение нескольких месяцев в году бездействуют. Производительности труда препятствует отсутствие путей сообщения. В этом отношении мне удалось нечто сделать, так как, во время моего управления финансами, я удвоил сеть железных дорог, но тут мне постоянно мешало военное ведомство. Это ведомство поддерживало меня только тогда, когда я предлагал строить дороги, имеющие, по его мнению, некоторое стратегическое значение. Так, вопреки моему мнению, решили строить стратегические, или преимущественно стратегические дороги, как, например, ветвь Закаспийской дороги в Кушку, Бологое – Полоцк и другие.

Кроме того, дороги экономические часто искривлялись по каким-то мало убедительным соображениям, причем замечательно, что одни военные специалисты заявляли, что стратегические соображения требуют немедленной постройки такой-то дороги, а другие находили ту же дорогу вредною в военном отношении. В этой области мудрили и много повредили генерал Куропаткин и в особенности бывший начальник главного штаба Обручев.

Последний был образованный, даровитый, благородный и честный человек, но стратегические дороги были род какой-то его мании. Нередко случалось, что дорога, которая признавалась стратегическою, через 2–3 года не признавалась таковою. Упомянув о H.H. Обручеве, не могу не сказать, что он систематически проповедывал о необходимости обратить внимание на крестьянство. Многократно об этом докладывал Государю. К сожалению, он впадал постоянно в то противоречие, что одновременно требовал различных облегчений для крестьянства и настаивал на все большем и большем увеличении военного бюджета и вообще расходов по обороне. Ему, главным образом, Россия обязана громаднейшими затратами, если не совсем, то весьма малопроизводительными на Либавский порт. Выше уже рассказано, как Его Величество подписал высокопарный указ о сооружении этого порта и наименовании его портом Александра III и в тот же день сетовал на то, что порт этот совсем не нужен.

Итак, я всячески старался развить сеть железных дорог, но военные соображения, на стороне коих был, естественно, большею частью Его Величество, значительно мешали строить дороги, наиболее нужные в направлениях, наиболее производительных в экономическом отношении, а потому сеть дает дефициты, и их довольно трудно будет уничтожить, нужно время, чтобы развилось движение.

При бывшей бедности в железных дорогах всякая новая дорога, это – благо или, по крайней мере, превратится довольно скоро в благо. Возясь почти 40 лет с железными дорогами и с стратегическими соображениями нашего военного ведомства по поводу железных дорог, я пришел к заключению о том, что в громадном большинстве случаев все стратегические соображения о направлении дорог суть химеры и фантазии. Государство всегда гораздо более выиграет, если при сооружении железных дорог будет руководствоваться исключительно экономическими соображениями. В общем, т. е. почти всегда направление дороги экономическое будет соответствовать и стратегическим потребностям. По моему мнению, в курсе железных дорог это начало должно быть проведено, как правило, и его легко обосновать исторически и экономически. Мы 30 лет все строили дороги в виду войны на запад, сколько ухлопали мало производительно, а иногда и совсем непроизводительно денег, а в конце концов начали воевать (правда по причуде) на Дальнем Востоке.

Чтобы создать источник применения труда, было более нежели желательно развить нашу промышленность.

Эту идею начал мудро и со свойственной Его характеру твердостью проводить Император Александр III. Я всячески старался развить нашу промышленность. Этого требовали не только интересы народные, взятые в частности, но высший государственный интерес.

Современное государство не может быть великим без национальной, развитой промышленности. Это показывает история. Это очевидно из современной действительности и, наконец, это ясно из экономической здравой теории. Если этого довольно много людей не понимает и не знает, то они заслуживают сожаления.

Во время управления моего финансами (а в то время министр финансов был также министром торговли и промышленности) я твердо утроил нашу промышленность. Это тоже мне постоянно ставили и ныне ставят в вину. Глупцы!

Говорят, что для развития промышленности я принимал искусственные меры. Что значить эта глупая фраза? Какими же мерами, кроме искусственных, можно развить промышленность? Все, что делают люди, это с известной точки зрения искусственно. Одни дикари живут и управляются безыскусственно. Везде и всюду промышленность была развита искусственными мерами. Я же принимал меры искусственные гораздо более слабые сравнительно с теми, которые для этой цели принимали и даже доныне принимают многие иностранные государства. Этого, конечно, не знают наши салонные невежды.

Александр III ввел при министре финансов Вышнеградском покровительственный тариф, и я всячески его поддерживал, несмотря на все приступы аграриев-дворян, но затем, к сожалению, я не мог принимать других искусственных мер. Закон или, вернее, произвол в образовании акционерных обществ (все сие творилось в комитете министров) всячески стеснял их развитие.

Сколько раз я ни поднимал вопрос о введении явочной системы при образовании акционерных обществ, я всегда встречал затруднение в министерстве внутренних дел вообще и Плеве в частности и особенности. Обыкновенно мне суют, что я де повыдавал промышленные ссуды из государственного банка, но, во-первых, вся сумма этих ссуд доходит до 50–60 миллионов рублей; смешно говорить о том, что ссудами такого размера можно искусственно народить промышленность Российской империи; во-вторых, значительная часть этих ссуд выдана нашим барам промышленникам из дворцовой камарильи или к ней близким, уже во всяком случае не при моем содействии.

Вообще, вопрос о значении промышленности в России еще не оценен и не понят. Только наш великий ученый Менделеев, мой верный до смерти сотрудник и друг, вопрос этот понял и постарался просветить русскую публику. Надеюсь, что его книга по этому предмету принесет пользу русскому обществу.

Конечно, когда он был жив, говорили, что он писал так, потому что подкуплен, заинтересован, но если вообще люди, то русские люди в особенности, всегда более склонны отдавать должное мертвым, нежели живым.

Если, вследствие развития при моем управлении сети железных дорог и промышленности, я отвлек от земли 4–5 миллионов людей, а, значит, с семействами миллионов 20–25, то этим самым я как бы увеличил земельный фонд на 20–25 миллионов десятин. Но, конечно, при всей возможности этих мер, в вопросе об увеличении производительности народного труда они являются элементами второстепенными. Чтобы оплодотворить народный труд, необходимо поставить народ так, чтобы он мог и хотел не только производительно трудиться, но стараться всячески увеличивать эту производительность.

У нас же народ также трудится, как и пьет.

Он мало пьет, но больше, чем другие народы, напивается. Он мало работает, но иногда надрывается работою. Для того, чтобы народ не голодал, чтобы его труд сделался производительным, нужно ему дать возможность трудиться, нужно его освободить от попечительных пут, нужно ему дать общие гражданские права, нужно его подчинить общим нормам, нужно его сделать полным и личным обладателем своего труда – одним словом, его нужно сделать с точки зрения гражданского права – персоною. Человек не разовьет свой труд, если он не имеет сознания, что плоды его труда суть его и собственность его наследников.

Как может человек проявить и развить не только свой труд, но инициативу в своем труде, когда он знает, что обрабатываемая им земля через некоторое время может быть заменена другой (община), что плоды его трудов будут делиться не на основании общих законов и завещательных прав, а по обычаю (а часто обычай есть усмотрение), когда он может быть ответственен за налоги, не внесенные другими (круговая порука), когда его бытие находится не в руках применителей законов (общая юрисдикция), а под благом попечительного усмотрения и благожелательной защиты маленького «батюшки», отца земского начальника (ведь дворяне не выдумали же для себя такой сердечной работы), когда он не может ни передвигаться, ни оставлять свое, часто беднее птичьего гнезда, жилище без паспорта, выдача коего зависит от усмотрения, когда, одним словом, его быт в некоторой степени похож на быт домашнего животного с тою разницею, что в жизни домашнего животного заинтересован владелец, ибо это его имущество, а Российское государство этого имущества имеет при данной стадии развития государственности в излишке, а то, что имеется в излишке, или мало, или совсем не ценится.

Вот в чем суть крестьянского вопроса, а не в налогах, не в покровительственной таможенной системе, и не в недостатке земли, по крайней мере не в принудительном отчуждении земли для передачи ее во владение крестьян.

Но, конечно, если государственная власть считала, что для нее самое удобное держать три четверти населения не в положении людей граждански равноправных, а в положении взрослых детей (существ особого рода), если правительство взяло на себя роль, выходящую из сферы, присущей правительству в современных государствах, роль полицейского попечительства, то рано или поздно правительство должно было вкусить прелести такого режима.

Высшее правительство – государственная власть сие вкусила, когда произошел удар от японской войны, затеянной по безумию и поощренной обер-полицеймейстером Российской Империи Плеве, в надежде таким образом поднять престиж власти, возвеличить нашу силу и режим и заставить смириться перед мощью и успехом. Ужасное влияние имеет на людей всякий успех. Это я испытал и на себе лично.

Но раз ты попечитель и я голодаю, то корми меня. На сем основании вошло в систему кормление голодающих и выдающих себя за голодающих.

В сущности, наши налоги в мое время (до войны) сравнительно с налогами других стран были не только не велики, но малы. Но раз ты меня держишь на уздечке, не даешь свободы труда и лишаешь стимула к труду, то уменьшай налоги, так как нечем платить. Раз ты регулируешь землевладение и землепользование так, что мы не можем развивать культуру, делать ее интенсивнее, то давай земли по мере увеличения населения. Земли нет.

– Как нет!? Смотри, сколько ее у Царской семьи, у правительства (казенной), у частных владельцев? – Да ведь это земля чужая. – Ну так что же, что чужая. Ведь Государь то Самодержавный, неограниченный. Видно, не хочет дворян обижать, или они Его опутали. – Да ведь это нарушение права собственности. Собственность священна. – А при Александре II собственность не была священна, захотел и отобрал и нам дал. Значит не хочет.

Вот те рассуждения, которых держится крестьянство. Эти рассуждения есть результат самим правительством устроенного их быта и затем, конечно, они раскалены бессовестным огнем революции.

Революция по своим приемам всегда бессовестно лжива и безжалостна. Ярким доказательством тому служит наша революция справа, так называемые черные сотни или «истинно русские люди». На знамени их высокие слова «самодержавие, православие и народность», a приемы и способы их действий архилживы, архибессовестны, архикровожадны. Ложь, коварство и убийство – это их стихия. Во главе явно стоит всякая с…..ь, как Дубровин, Грингмут, Юзефович, Пуришкевич, а по углам спрятавшись – дворцовая камарилья.

Держится же эта революционная партия потому, что она мила психологии Царя и Царицы, которые думают, что они тут обрели спасение. Между тем спасаться то было не надо, если бы их действия отличались теми качествами, которыми правители народов внушают общую любовь и уважение.

Еще в первый год царствования Императора Николая II я говорил с И.Н. Дурново, стараясь убедить его, что необходимо поставить земских начальников в более определенные рамки, отобрав от них функции судебные, но И.Н. Дурново мне категорически ответил, что скорее его руки отсохнут, нежели он подпишет какое бы то ни было изменение в положении земских начальников. После него был назначен министром Горемыкин, бывший обер-прокурор Сената и товарищ министра юстиции (при Манасеине и Муравьеве).

Когда он занимал это место, то он категорически высказывался против положения о земских начальниках. Я думал, что он пойдет на уничтожение произвола земских начальников. Собрались на частное совещание под председательством Горемыкина, на это заседание я взял с собою почтеннейшего члена совета министра финансов Рихтера, бывшего директора департамента окладных сборов, знатока крестьянского дела, который при Вышнеградском лишился места директора за его quasi либерализм (по нынешним временам он был бы правый октябрист, но, вероятно, не согласился бы иметь дело с председателем этой партии Гучковым, бретером, купчиком, моему нраву не препятствуй).

В совещании начали беседовать, как двинуть крестьянское дело. Рихтер указал на то, что нужно прежде всего изменить положение о земских начальниках. Тогда Горемыкин у себя дома его, Рихтера, самым грубым образом срезал, заявив, что сделавшись министром внутренних дел, он никогда не допустит, чтобы был тронут институт земских начальников. После такого обращения с почтеннейшим стариком, я вместе со своими коллегами по министерству финансов оставил заседание у Горемыкина *.

В последние годы царствования Императора Александра III министр внутренних дел возбудил вопрос о приостановке действия статьи выкупного положения крестьян, по которому крестьяне, при соблюдении известных условий, имеют право покупать свои наделы.

Так как выкупные суммы за землю постепенно с каждым годом уменьшались, то в конце 80-х годов многие крестьяне, в виду небольшой суммы, лежащей на земле, приобрели возможность выкупать свои участки.

Вследствие того, что выкуп этот, провозглашенный в выкупном положении 60-го года, ничем затем не был регулирован, выделы делались не с должной осмотрительностью и систематичностью, нарушая интересы остального крестьянства, в особенности при общинном владении землей.

Поэтому министр внутренних дел возбудил вопрос о приостановке действия этой статьи, что по понятиям того времени было почти равносильно уничтожению этой статьи.

Министерство внутренних дел, в особенности со времен Толстого и ранее этого, было большим поклонником общины. К сожалению, это поклонение общине исходило не столько из аграрных соображений, сколько из соображений полицейских, так как несомненно, что самый удобный способ управления домашними животными есть управление на основании стадного принципа.

Община в их понятии представлялась чем-то в роде стада, хотя и не животных, а людей, но людей особенного рода, не таких, какие «мы», а в особенности дворяне.

По этому предмету возражал почтеннейший Николай Хриспанович Бунге. Таким образом, по поводу этой статьи попутно был возбужден вопрос принципиальный о преимуществе общинного или индивидуального владения – вопрос чрезвычайно острый и чрезвычайно обширный.

В департаменте Государственного Совета по этому предмету произошло разногласие, и дело должно было рассматриваться в общем собрании Государственного Совета. Я, как министр финансов, должен был высказать совершенно определенно мое мнение по этому предмету.

Должен сказать, что в то время, с одной стороны, я еще не вполне изучил крестьянский вопрос и относительно преимуществ того или другого способа крестьянского владения землей не установил себе окончательного воззрения. С другой стороны, для меня было ясно одно, что если стать на точку зрения личного индивидуального владения крестьян землею, т. е. признать преимущества этого способа, то проведение его в жизнь должно делаться систематично и планомерно; по этому предмету должны быть созданы известные определенные правила, но недостаточно сказать только, что каждый крестьянин может иметь право выкупа; необходимо указать подробно и точно все условия выкупа, которые не были указаны с достаточной ясностью и определенностью.

При таком положении дела, по поводу мнения тех лиц, которые нападали на общину, я счел необходимым представить различные соображения о тех выгодах, которые представляет община; я сказал, что во всяком случае община это есть учреждение, имеющее известную историческую давность, а поэтому невозможно отдельно решить вопрос о выделе, не разрешив в совокупности и весь крестьянский вопрос.

Таким образом, я не высказывался ни за общину, ни за личное владение, а находил, что было бы благоразумнее, пока не будет выяснен и разобран крестьянский вопрос во всей его совокупности, действие статьи о выделе приостановить.

В тот день, когда этот вопрос должен был разбираться в общем собрании Государственного Совета, я имел доклад у Императора Александра III, но по этому предмету Государь со мною ничего не говорил. После доклада и завтрака, я поехал на вокзал (Государь в то время жил в Гатчине) и, садясь в поезд, заметил, что к поезду был прицеплен отдельный вагон и что в этот вагон прошел молодой Цесаревич Николай. Цесаревич пригласил меня придти к нему в вагон, и мы с ним ехали вместе до Петербурга, причем Цесаревич меня все расспрашивал, как я буду баллотировать вопрос и какое мнение буду поддерживать. Очевидно, он это дело ранее не читал и не знал, но находился под влиянием Николая Хриспановича Бунге, который стоял за то, чтобы предоставить министру внутренних дел этот вопрос отклонить.

Я Его Высочеству доложил, что я держусь другого мнения и, при неопределенности вопроса, считаю, что лучше временно статью о выделе отменить, но с тем чтобы непременно было приступлено к изучению крестьянского вопроса и чтобы в самом непродолжительном времени было представлено решение крестьянского вопроса во всей его совокупности.

В конце концов, в Государственном Совете большинство примкнуло к этому мнению.

Как подал свой голос Цесаревич – я не знаю. Но едучи с Цесаревичем и имея случай говорить с ним довольно долго о крестьянском вопросе, я тогда заметил, что Его Высочество со свойственной ему сердечностью и благожелательностью относится в высокой степени милостиво к крестьянским интересам и считает их первенствующими.

Несмотря на то, что Государственный Совет высказался о необходимости приступить к окончательному разрешению крестьянского вопроса во всей совокупности и поручил это ближайшим министрам – главным образом, министру внутренних дел, – дело это, конечно, не двигалось.

В 1898 году вышел первый отчет комитета Сибирской железной дороги за время 1893–1897 гг.

Так как председателем комитета Сибирской железной дороги был все время Император Николай II (сначала, будучи еще Цесаревичем, а затем сохранил за собою эту обязанность и, сделавшись Императором), то отчет этот имел особое значение.

По этому поводу я считаю нужным отметить наиболее характеристичную черту молодого Цесаревича, а именно, как относился Цесаревич к крестьянскому вопросу с самого начала учреждения Сибирского комитета и затем, дабы мой рассказ не прерывался, отмечу дальнейшие фазисы изменения этих взглядов, или вернее, не взглядов, а настроений.

Как это ни удивительно, но несомненно, что еще в 1898 году, т. е. менее чем 20 лет тому назад, в связи с сооружением Сибирской дороги, был мною поднят вопрос о переселении, т. е. о том, чтобы дать возможность безземельному крестьянству двинуться по направлению к Дальнему Востоку и заселять сибирские пустыни по мере сооружения великого сибирского пути и проникновения его к нашим Тихоокеанским владениям.

Эта мысль тогда казалась крайне либеральной и чуть ли не революционной.

Правительство в его большинстве, а равно и самые влиятельные круги в Петербурге полагали, что эта мысль – давать возможность крестьянству уходить из Европейской России для того, чтобы искать себе лучшей жизни в Сибири – представляет громадную ересь.

Их доводы были весьма просты: такая мера удорожит труд по обработке земли в помещичьих имениях, следовательно, мера эта невыгодна всем частным собственникам, а, с другой стороны, она способна дать крестьянству такие стремления к вольностям, который, по мнению помещиков, не только вредны для них, т. е. для нашего дворянства, но и для самих крестьян.

Именно в этом смысле, хотя и в прикрытой форме, представил свои возражения тогдашний министр внутренних дел Иван Николаевич Дурново.

Но я встретил поддержку моих мнений в очень просвещенном человеке – Николае Хриспановиче Бунге. И не знаю: благодаря ли влиянию Николая Хриспановича Бунге или просто по собственному влечению сердца – молодой Цесаревич Николай решительно встал на сторону интересов крестьянства, и в принципе был решен вопрос о допущении и даже о некотором поощрении переселения крестьян, которым трудно жить в Европейской России – в сибирские края.

Тем не менее, несмотря на такое решение, министерство внутренних дел, в особенности первое время, продолжало чинить различные препоны, конечно, только из боязни, что такое переселение может удорожить сельскохозяйственный рабочий труд; и только через несколько лет было допущено более или менее беспрепятственное переселение, а в последние годы, т. е. во время пережитых нами смут, уже начали искать в этом переселении как бы одно из могущественных средств успокоения крестьянских волнений.

Я только хотел отметить, что в 1893 году молодой Цесаревич Николай отнесся к вопросу об интересах крестьянства со свойственной ему, в особенности в прежнее время, сердечностью.

Когда Цесаревич, менее чем через год, вступил на престол, то я полагал, что теперь наступит пора более справедливому и заботливому отношению к русскому крестьянству, т. е. тому отношению, которое было провозглашено и на половину осуществлено Великим Императором-Освободителем Александром II в 60-х годах. Но, по-видимому, силы, не сочувствующие реформам Императора Александра II, навеяли на молодого Императора сомнения.

Вероятно, эти сомнения усугубились после того, когда, по воцарении Императора Николая, в Зимнем Дворце ему представлялись различные депутации от земств и дворянства, причем некоторые депутации высказали желания, которые были сродни с теми, который осуществились 17 октября 1905 года, что составляет до сего времени злобу дня не только всех придворных сфер, не только большинства Государственного Совета, но и третьей беспринципной Государственной Думы.