Текст книги "Воспоминания"

В частности, возвращаясь к личности будущего министра внутренних дел, я говорил графу Витте: «Призывая к власти нас, людей с воли, вы ищете не хороших техников, не хороших ведомственных министров. Среди ваших чиновников вы найдете на эти роли людей лучше нас. Вам нужны общественные деятели, которые принесут с собой как бы авансом, в кредит, известную долю общественного доверия со стороны тех кругов, которые они представляют. Если бы мы, уступая вашим доводам, согласились стать коллегами господина Дурново, общественное мнение в миг развенчало бы нас, мы потеряли бы общественное значение, а, следовательно и всякую цену для вас. В таком случае возьмите ведомственных министров: они вам более подходящи».

Переговоры были прерваны. Кабинет составился при участии П.Н. Дурново. Граф Витте, как видно, остался вполне доволен своим выбором, но и мне также не приходится раскаиваться в своем поведении.

Трудно возражать против последней части письма графа Витте, в которой он отрицает свои связи с правым крылом Государственного Совета и теми реакционными, внепарламентскими кругами, которые вели такую упорную и, теперь надо признать, такую успешную борьбу с покойным председателем совета министров.

Был ли граф Витте вдохновителем этого похода? При настоящем состоянии наших исторических источников это трудно доказать документально, но для тех, кто, как я, стоял вблизи политической сцены последнего времени, была ясно видна та опытная, искусная рука, которая из-за кулис расставляла фигуры и дергала марионетками. Во всяком случае, общность конечной цели – борьба против нового политического строя, общность ближайших тактических задач, в числе которых первой являлось устранение того лица, которое было убежденным сторонником этого строя и стояло поперек дороги всяких реакционных политических экспериментов, эта общность являлась результатом, если не сговора, то внутреннего сродства. А что приемы борьбы у этих единомышленников были разные, то кто же не знает, что своеобразная личность графа Витте избегает действовать шаблонами и ходить проторенными путями?

Тяжкое время пережито нами. И пережито ли? На этом, сравнительно коротком периоде нашей истории, начиная с войны, сколько скопилось ошибок, преступлений, тяжких ответственностей. А сама война и ее причины, ее течение, ее исход… Разве победа была так невозможна? Разве нашу несчастную армию, истекавшую кровью, разве ее поддержали? Много явилось теперь «спасателей» отечества. Из всех щелей и нор выползают они. А где они тогда были? Ведь, как известно, этих «спасателей» всегда является тем больше, чем меньше отечество нуждается во спасении. Многие из них тогда еще не решили, по какую сторону баррикады стать, «не знали, желать ли им побед нашей армии». Суд человеческий уже опоздал, суд истории не наступил.

А перед этим судом покойный Петр Аркадьевич Столыпин явится с иным титулом, чем титул министра полиции.

А. Гучков

Речь 8 октября 1912 года

Письмо в редакцию

Вследствие отказа редакции «Нового Времени» поместить полностью мое письмо в редакцию, прошу вас напечатать его в вашей газете.

Только что получил «Новое Время» от 27 сего сентября, в котором помещено письмо А.И. Гучкова по моему адресу.

Прежде всего напоминаю, в чем дело.

В «Новом Времени» появилось подробное изложение речи, произнесенной многоуважаемым А.И. Гучковым в Москве по поводу возмутительного убийства П.А. Столыпина, – причем в этой речи многократно говорилось обо мне. На другой день в той же газете была помещена маленькая заметка, что А.И. Гучков просит заявить, что речь его была передана неверно и некоторые места изложения не соответствуют истине и что именно из напечатанной обширной речи соответствует истине и что нет, об этом умалчивалось. Так как большинство того, что было напечатано относительно меня, именно и не соответствовало истине, то я почел нужным дать разъяснения, которые были напечатаны в «Новом Времени» от 25 сего сентября.

А.И. Гучков ныне признает, что мои разъяснения в общем изложены правильно, а, следовательно, многие факты в речи А.И. Гучкова, так, как они были переданы в «Новом Времени», не соответствуют действительности. «Но встречаются подробности, – говорит А.И. Гучков, – которые представляют известный интерес и которые запамятованы графом С.Ю. Витте». Какие это подробности?

«Главным пунктом разногласия (в совещании с общественными деятелями), говорит А.И. Гучков, явился действительно вопрос о замещении поста министра внутренних дел. Граф Витте с самого начала высказался, что единственным его кандидатом на этот пост является П.Н. Дурново (тогда товарищ министра внутренних дел, заведывающий полицией)» (sic!). «Главным доводом в пользу этого кандидата выставлялось его близкое знакомство с делами полиции, охраны, борьбы с революционными партиями: „он держал в руках все нити“». «Собеседники графа Витте (кроме князя Урусова), не менее категорически возражали против этой кандидатуры». Далее А.И. Гучков говорит: «Может быть, не изгладилась из памяти графа Витте одна подробность этого эпизода. Был момент, правда, непродолжительный, когда он уступил своим собеседникам и отказался от своего кандидата». «Ему было доложено, что в распоряжении некоторых редакций имеется ужасающий материал из прошлого его кандидата, что громовые статьи готовы в наборе и ждут появления указа о его назначении, чтобы вылить ушаты грязи на него, и на все правительство, принявшее ответственность за такое назначение».

Вот это есть первая подробность, которая мною запамятована…

В совещании с общественными деятелями, как я уже писал, я выставил единственного кандидата (по тому времени) на пост министра внутренних дел – П.Н. Дурново, и высказал тогда же доводы к такому моему бесповоротному решению. Но доводы эти были несколько иные, нежели те, которые изложены выше. А.И. Гучков, или запамятовал, или ему не было известно, что Д.И. Дурново, хотя тогда и был товарищем министра внутренних дел, но не заведовал полицией и не имел к ней касательства, а потому я никак не мог указывать на это обстоятельство в пользу моего кандидата. П.Н. Дурново заведовал полицией в качестве директора департамента при министрах внутренних дел – графе Толстом и Иване Николаевиче Дурново, затем был сделан сенатором. Потом, через несколько лет, он был приглашен на пост товарища министра внутренних дел Д.С. Сипягиным и оставался на этом посту при Сипягине, Плеве, князе Святополк-Мирском и Булыгине, но не при одном из этих министров не заведовал полицией, и не имел в ней прямого касательства, а заведовал почтами и телеграфом. При А.Г. Булыгине всею полицией, на особых правах, заведовал генерал Трепов, а ближайшими его помощниками были директор департамента полиции, ныне сенатор, Гарин, а его действительным помощником – Рачковский.

В это ужасное время смуты и неурядицы, после 17 октября, я и принял пост председателя совета министров и собрал совещание с некоторыми общественными деятелями, которым было предложено войти в мое министерство. Доводы, которые я им тогда представлял в пользу моего решения представить на пост министра внутренних дел П.Н. Дурново, были следующие. Я высказал, что у нас со времени уничтожения при графе Лорис-Меликове третьего отделения, к сожалению, заведование всею, как секретной, так и наружной полицией соединено с обширнейшим министерством внутренних дел. Что на пост министра внутренних дел нашлись бы лица, которые удовлетворили бы всех присутствующих в совещании, но между ними нет лица, которому известны организация и функции русской секретной полиции. В настоящее время, говорил я, разъединить полицию от министерства внутренних дел, что необходимо сделать в будущем, невозможно, хотя бы уже потому, что это даст повод кричать, что после 17 октября прежде всего восстановили ненавистное в свое время III отделение. С другой стороны, смута охватила всю Империю, а потому, по лежащей на мне ответственности за безопасность Царствующего Дома и за жизнь граждан Российской Империи, я считаю необходимым, чтобы министр внутренних дел, вступающей в управление в момент революции, мог бы сразу взять в руки весь полицейский аппарат и с надлежащей компетентностью им управлять: дабы не было Азефов, Богровых и других многочисленных, по выражение погибшего министра внутренних дел, «идейных добровольцев», к которым он причислил также «Казанцева», и которые расплодились тысячами за последнее время. Для того, чтобы назначить на пост министра внутренних дел человека, которому сейчас же придется принимать решительные меры в области полиции, а не учиться и ссылаться на других, мне приходится выбирать, говорил я, или из сотрудников и учеников В.К. Плеве, или из сотрудников генерала Трепова, или предложить пост министра внутренних дел П.Н. Дурново, человеку твердому, решительному и знающему организацию русской секретной полиции.

Вот какие доводы в пользу выбора П.Н. Дурново мною были представлены, – выбора, который мною был бесповоротно решен до совещания, а потому я думаю, что А.И. Гучкову показалось, что во время совещания был непродолжительный момент, когда я отказался от своего кандидата. Но, во всяком случае, был ли такой момент или нет, это такая подробность, которая едва ли имеет какое-либо значение для дела.

В заключении своего изложения рассматриваемого эпизода А.И. Гучков замечает: «Переговоры были прерваны. Кабинет составился при участии П.Н. Дурново. Граф Витте, как видно, остался вполне доволен своим выбором, но и мне не приходится раскаиваться в своем поведении».

Я действительно остался доволен своим выбором в том отношении, что во время полнейшей смуты, когда я находился во главе правительства, не было такой поразившей весь мир своими сказочными особенностями катастрофы, которая произошла в Киеве, не было покушений не только на лиц Царствующего Дома, но и на более или менее видных деятелей и проч. и проч., а между тем в мое время также не было института исключительного порядка смертных казней, установленного и получившего, так сказать, право гражданства во время расцвета третьей Государственной Думы, то есть расцвета «нового политического строя», – по выражению А.И. Гучкова, такого применения смертной казни, о котором не мечтали до 17 октября и во время моего премьерства даже самые крайние реакционеры. Если же замечание А.И. Гучкова о моем полном довольстве выбором относится до течения общей политики того времени, то я разошелся с тем течением политики, которое явилось после некоторого времени моего премьерства и к которому склонился и П.Н. Дурново, а потому, собравши Государственную Думу, я просил Государя Императора оказать мне милость и сложить с меня председательствование в совете министров.

Другая подробность, на которую указывает А.И. Гучков, как на такую, которую я запамятовал, касается того, что в сказанном совещании никто не высказался о предложенном на пост министра внутренних дел П.А. Столыпине отрицательно, – между тем я сказал, что один из присутствовавших в совещания заявил, что «насколько ему известно. Столыпин в своих действиях неопределителен и изменчив». Смею утверждать, что это не я запамятовал. Я не считаю себя вправе в печати указать, кто именно из уважаемых членов совещания, видный общественный деятель, высказал отрицательное мнение о Столыпине, но если А.И. Гучкову угодно, ему лично я это напомню.

Наконец, в речи А.И. Гучкова, напечатанной в «Новом Времени», говорилось, будто бы я был негласным инспиратором правых членов Государственного Совета и их лидера П.Н. Дурново, в их выступлениях против покойного премьера. Я заявил, что это безусловно неверно, что, я уверен, это могут подтвердить громадное большинство моих почтенных коллег всех партий Государственного Совета. Теперь А.И. Гучков говорит, что ему трудно возражать против моего отрицания, так как он, конечно, никаких доказательств к своему утверждению, что я был вдохновителем правых членов Государственного Совета, их лидера П.Н. Дурново и «реакционных, внепарламентских кругов» не имеет, но для него, «стоявшего близко к политической сцене последнего времени, была ясно видна та опытная, искусная рука, которая из-за кулис расставляла фигуры и дергала марионетками». «Во всяком случае, общность конечной цели – борьбы против нового политического строя, общность ближайших тактических задач, в числе которых первой явилось устранение того лица, которое было убежденным сторонником этого строя и стояло поперек дороги всяких реакционных политических экспериментов, эта общность явилась результатом, если не сговора, то внутреннего сродства» (моего и реакционеров).

Итак, А.И. Гучков не может представить никаких доказательств моих инспираций, а только это его догадки, его политическое чутье. Против такой аргументации трудно возражать. Я, с своей стороны, заявляю, что никогда, ни прямо, ни косвенно ни с кем ни в какие конспирации против несчастного П.А. Столыпина я не входил – и что никто не в состоянии представить доказательства противного. Это не что иное, как полицейско-политическая легенда, уже давно пущенная, отчасти из боязни моего престижа и, главным образом для того, чтобы дискредитировать своих противников.

Всему свету известно, что новый строй был провозглашен манифестом 17 октября 1905 года и очерчен законами, изданными в согласии с этим манифестом, когда я стоял во главе Императорского правительства. Всему свету не менее известно мое исключительное и ответственное участие в создании этих актов, установивших «новый политический строй». От тех убеждений, которые я тогда имел смелость и счастье высказать моему повелителю Государю Императору, я никогда не отказывался, а воспоминание об этом наполняет ныне мою жизнь и составляет мою гордость. Известно, что правые реакционеры относятся ко всему, что было сделано 17 октября и во время моего премьерства, вполне отрицательно, и свою ненависть к этим актам обыкновенно переносят на мою личность. Так как я не привык без доказательств кого-либо заподозревать, а тем паче оглашать об этих заподозреваниях, то, с своей стороны, уверен, что реакционеры, полагающие, что нужно 17 октября уничтожить, думают вполне искренно. Я их мнения не разделяю, нахожу, что то, к чему они стремятся, будет гибельно для Царя и моей родины, но их мнение я понимаю: оно искренно и ясно.

Но о каком «новом строе» говорит А.И. Гучков, за который будто бы погиб убежденный сторонник этого строя? В чем сохранились начала 17 октября, воплощенные во время моего премьерства в законы, вслед затем опубликованные? Об этом, если писать, то нужно писать тома.

Но я утверждаю, что в новом обновленном строе, защитником которого теперь является А.И. Гучков, сохранился лишь труп 17 октября, что под флагом «конституционного режима» в последние годы лишь указывали пределы Царской власти, но свою собственную власть довели до неограниченного абсолютного и небывалого произвола. Для меня такие прогрессисты не более симпатичны, чем искренние, прямые реакционеры. На эту тему, по моему особливому участию в 17 октябре, я не могу говорить спокойно. Об этом, как правильно замечает А.И. Гучков, скажет история…

В заключение же приведу следующее. Реакционеры, с одной стороны, и приверженцы погибшего премьера, с другой, возбуждают во мне те же чувства, которые я испытывал, посещая в последнее время «revues» на злободневные темы во французских театрах. Когда на сцене похитители снимают Джиоконду и оставляют вместо нее старую стену, то зрители волнуются и огорчаются, когда же похитители снимают Джиоконду и вместо нее на старую стену вешают поддельную Джиоконду, с накрашенными ланитами и обведенными глазами, то зрители возмущаются и выходят из себя…

Граф Витте

Биарриц, 30 сентября 1911 года