Электронная библиотека » Сергей Витте » » онлайн чтение - страница 85

Текст книги "Воспоминания"


  • Текст добавлен: 15 марта 2023, 16:45


Автор книги: Сергей Витте


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 85 (всего у книги 110 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Ранее я имел случай рассказать, каким образом в Биорках в 1905 го– ду, как раз когда я, едучи в Америку переговаривать с японцами, остановился в Париже. Вильгельм сумел подвести нашего Государя и формально заключить за обоюдоподписанием и скрепою бывших с Ними высших сановников невозможный договор, ставивший Царя и Россию в самое непристойное положение относительно Франции и имевший целью охранить Германию русскою кровью от нападения как Франции, так преимущественно Англии, и как мне удалось аннулировать этот договор, но оставляя все-таки в перспективе желательность заключения такого договора, который бы объединил Россию, Германию и Францию в единое целое, держащее в руках судьбы, если не мира, то Европы. Это всегда была моя мысль и мой план, который так и не осуществился по недостатку прозорливости как нашей, так преимущественно Вильгельма. После аннулирования биоркского договора германское правительство, вероятно, охотно бы отказалось от Алжезираса и приняло бы тот путь, которого оно держалось в Париже, когда я возвращался из Америки, т. е. путь давления на Францию, дабы она приняла все условия Берлина, которые в результате водворили бы в Марокко такое же влияние немцев, как и французов.

От такого положения дальнейший шаг был бы водворение в Марокко преимущественного влияния немцев. После моего пребывания в Роминтене Вильгельм уже согласился на конференцию, а уклониться от нее для Германии было невозможно. Алжезирасская конференция уже была факт. Тогда началась игра в Алжезирасе. Наш интерес заключался в том, чтобы как можно скорее на этой конференции кончился мароккский вопрос и чтобы мы могли совершить заем, ставивший правительство Государя на твердую почву, хотя бы в денежном отношении.

Лично мне этот вопрос был особенно важен: я создал в 1896 году золотую валюту и установил правильное денежное обращение, и мне, создателю этого российского блага, было вдвойне больно быть во главе власти при провале золотого денежного обращения, хотя провале не по моей вине, а, с одной стороны, вследствие безумной войны, из-за которой еще до ее начала я покинул пост министра финансов, а, с другой, по недостаточной прозорливости бывшего министра финансов во время войны Коковцева, который, боясь во время войны сделать большой заем по сравнительно низкому курсу, все ждал скорого окончания войны, надеясь, что тогда заем будет более выгоден. Он не предвидел смуты после войны, которая расстроила этот план. Впрочем, должен сказать, что не он один, а почти все государственные деятели смуты не предвидели.

Франция желала не без основания, чтобы были приняты в Алжезирасе такие условия, при которых она сохранила бы в Марокко главенство, и рассчитывала в этом отношении на поддержку Англии и особливо нашу поддержку, не только как союзницы, но кроме того, зная, что нам деньги нужны, и нужны скоро. Сделать же большой заем до окончания Алжезираса, и окончания благополучного, было нельзя, потому что французское правительство не разрешит этот заем и еще потому, что до улажения мароккского вопроса общее политическое положение было столь неопределенно, что не представляло удобного момента для сколько бы то ни было большой операции на европейских рынках.

Германия же старалась возможно долее затянуть конференцию, во-первых, руководствуясь обыденным в этих случаях правилом, особенно излюбленным германскою дипломатиею: что чем больше торгуешься, тем больше выторгуешь, а затем, чтобы поставить правительство Царя в возможно более затруднительное положение, надеясь, что этим путем мы с ними будем более кулантны; во-вторых же, чтобы отомстить мне за уничтожение удивительного биоркского договора.

Вильгельм не мог простить мне и гр. Ламсдорфу, что мы уничтожили биоркское соглашение, т. е. прорвали капкан, сплетенный им, и высвободили из него Николая II. В первые месяцы моего премьерства, так приблизительно до первого января 1906 года, Вильгельм еще не знал, как относительно меня держаться, милостиво или же отвернуться, но по мере того как мое влияние падало, ко мне и в Берлине начали относиться холодно, а в конце, когда увидали, что я у Императора Николая II подкошен и недолговечен, то начали относиться прямо враждебно, и я думаю, что Вильгельм не мало влиял на Николая в смысле критическом к моим действиям. Недружелюбное отношение ко мне Вильгельма усилилось ходом дел на Алжезирасской конферемции, где представителем нашим был наш посол в Испании Кассини.

Германский Император желал, чтобы на этой конференции, на которую он согласился по моему ходатайству, мы поддерживали его представителей, а не представителей французской республики. Я с своей стороны желал, чтобы были приняты во внимание желания Германии, но должен был поддерживать интересы Франции в тех случаях, когда я видел, что в данном вопрос Франция не уступит.

Таким образом, стараясь действовать на обе стороны умеряюще, в тех случаях, когда нельзя было достигнуть соглашения, приходилось подавать голос с французами (на конференции этой в случае разногласия вопрос решался большинством голосов держав, в конференции участвующих). Между тем нам было необходимо, чтобы конференция эта кончилась скорее, так как тогда я мог совершить заем, необходимый для уплаты военных расходов и приведения финансов, пошатнувшихся от войны, в порядок. Вероятно, Рувье это понимал, а потому представители Франции на конференции являлись неуступчивыми, а так как за Францию в большинстве случаев подавали голоса большинство держав и таким образом решалось большинство вопросов в пользу Франции, то представители Германии с своей стороны всячески замедляли решение вопросов.

Между тем наступил январь, и я счел нужным войти в более детальное обсуждение условий займа, о котором я принципиально вел разговоры с Рувье и Нейцлином еще со времени проезда моего через Париж. Ехать для сего за границу я не мог, доверить дело министру финансов И.П. Шипову по его неопытности в таких больших делах я тоже не мог; после неудачной поездки Коковцева за границу в декабре я также не решался сделать вторично ту же пробу. Для переговоров мне нужно было войти в соглашение с главою французского синдиката Нейцлиным, а приезд его в Россию огласился бы, это могло повредить ходу дела в Алжезирасе, и кроме того, как только биржа узнала бы о его приезде, пошла бы спекулятивная игра на повышение, а, вернее, на понижение русских фондов, которые вследствие войны и смуты и без того понизились более нежели на 20 % со времени оставления мною поста министра финансов перед войною.

Ввиду всего этого я просил Нейцлина приехать инкогнито ко мне и, чтобы приезд его не был обнаружен в Петербурге, я просил Великого Князя Владимира Александровича разрешить этому иностранцу остановиться в запасном доме при его дворце в Царском Селе. Его Высочество на это любезно согласился. Конечно, во все это был посвящен Государь Император.

Нейцлин приехал 2 февраля и пробыл в Царском пять дней. В течение этого времени я виделся с ним несколько раз и в присутствии министра финансов Шипова я установил с ним условия займа.

Прежде всего Нейцлин высказал пожелание, чтобы заем был осуществлен лишь после созыва Думы. На это я решительно не согласился, выяснив ему, что если отложить дело до Думы, то затем ввиду первого опыта народного представительства я убежден в том, что дело крайне замедлится, а необходимо этим делом спешить, Кроме того, на почве этого займа возбудится в Думе вопрос о бывшей войне, и многие другие крупные политические вопросы, непосредственно с займом не связанные, а между тем способные совершенно сбить с толку заграничную публику.

Поэтому было принято первоначальное решение, чтобы совершить заем немедленно, как только из работы в Алжезирасе будет ясно, что мароккский вопрос улажен. Затем было решено, что заем должен быть сделан в возможно большем размере, дабы затем не прибегать возможно дольше к займовым операциям и погасить временные займы, заключенные во Франции (Коковцевым) и Германии. Я настаивал на цифре 2 750 000 000 франков номинальных, в действительности же заем был совершен в цифре 2 250 000 000 франков = 843 750 000 рублей вследствие коварства Германии и Моргана. Заем должен был обойтись России не дороже как в 6 %. Нейцлин все время в Царском и после добивался 6 %, я на это не согласился. Заем не может быть конвертирован ранее 10 лет. Синдикат должен был быть составлен из французских домов и банков голландских, английских, германских, американских и русских. Австрийские дома также могли принять участие в займе. Деньги, реализованные от займа, должны были быть оставлены у участников займа из 1 % и затем передаваемы правительству в определенной постепенности в течение не менее года. Не менее половины займа синдикат должен был взять на свой счет твердо (ferme). Затем были условлены более второстепенные детали. Перед выездом Нейцлин спросил меня, не считаю ли я удобным, чтобы он виделся с В.Н. Коковцевым, который о приезде Нейцлина не знал, так как он – Коковцев – может обидеться. Я, конечно, сказал, что решительно не имею никаких препятствий, и передал В.Н. Коковцеву о том, что Нейцлин здесь. Они раз виделись. Нейцлин вернулся к себе, виделся с участниками группы, в общих чертах все было установлено, так как было условлено со мною, причем по всем вопросам я продолжал давать указания Нейцлину, и он обращался от имени синдиката ко мне, вплоть до самого заключения займа. Заем же не мог осуществиться так быстро, как я желал, вследствие затруднений, делаемых в Алжезирасе Германией. Я частным образом советовал Рувье, дабы они в мелочах были более уступчивы, но на самой конференции нашему представителю, послу в Испании, гр. Кассини, была выдана инструкция давать голос за Францию, хотя стараться, чтобы вопросы решались миролюбиво. Это вследствие задора Германии не удавалось.

В конце концов, как это было условлено при созыве конференции, вопросы решались большинством голосов представителей великих держав, а в большинстве случаев большинство получала Франция; Россия и Англия всегда подавали голос с французами. Насколько же притязания Германии были тенденциозны, видно из того, что даже представители ее союзниц – Австрии и Италии – по некоторым вопросам подавали голоса против Германии за Францию.

Такое положение дела еще 10 февраля вынудило меня в докладе о положении переговоров по займу, между прочим, всеподданнейше представлять Его Величеству:

«Соображая положение дела – все мои разговоры в Роминтене (с Императором Вильгельмом) и ходе дела по желанию сближения России, Германии и Франции, я не могу отделаться от некоторых, вероятно, неосновательных, сомнений относительно образа действий германского правительства.

Несомненно, что с точки зрения эгоистической политики, для Германии ныне представлялся такой случай надавить на Францию, который редко представлялся и, вероятно, долго не представится. Россия теперь бессильна оказать сколько-нибудь существенную вооруженную помощь Франции. Австрия и Италия мешать Германии не будут. Англия оказать сухопутную помощь Франции не может, а Германия, конечно, может помять Францию. Следовательно, с эгоистической точки зрения большой соблазн. Но если даже не доводить дела до войны, то соблазнительно, с одной стороны, помешать одному соседу (России) быстро оправиться от войны, для чего прежде всего нужны деньги, а, с другой стороны, показать Франции, что, мол, она должна искать поддержку не от ее союзницы России, а от сближения с немцами.

Поэтому невольно рождается сомнение, не хитрит ли германская политика, выбрав объектом политических махинаций, в сущности, не имеющий для нее интереса мароккский вопрос. По крайней мере сколько ни приходится замечать, Германия всегда только на словах очень любезна и предупредительна».

Почти одновременно по моему настоянию министр иностранных дел гр. Ламсдорф дал нашему послу графу Остен-Сакену такую телеграмму:

«Франция дошла до крайних пределов уступчивости, согласившись (на конференции) принять почти все пункты последних предложений берлинского кабинета. Справедливость требует признать, что ныне подлежало бы Германии явить доказательство своего миролюбия, о котором по поводу мароккских дел неоднократно заявляли как сам Император, так и князь Бюлов.

Между тем Германия, не видя в проектированных Францией изменениях статей о полиции достаточных гарантий сохранения в последней международного характера, отклонила таковые (в Алжезирасе) в надежде, что Франция найдет иной выход из затруднений. Было бы крайне прискорбно, если бы из-за сравнительно ничтожного вопроса полиции, по которому решительно все державы держатся тождественного мнения, конференция в Алжезирасе вынуждена была прервать свои занятия.

Мы отказываемся верить, чтобы Император Вильгельм, с твердым убеждением высказывавшийся перед нашим Августейшим Монархом за необходимость, в интересах всего человечества, сохранения мира, а также сближения, при посредстве России, между Германией и Франциею, решился вызвать разрыв конференции и таким образом не только отказаться от намеченной политической программы, но и вместе с тем посеять среди европейских держав тревогу, которая по многосложным последствиям не менее пагубна, чем открытая война. Германскому правительству также хорошо известно, что с благополучным окончанием Алжезирасской конференции тесно связан вопрос о чрезвычайно важных для России денежных операциях, только с осуществлением последних Императорское правительство в состоянии будет принять все необходимые меры к окончательному искоренению революционного движения, имевшего уже отголосок в соседних монархических государствах, которыми признано было необходимым действовать сообща против надвигающейся опасности со стороны анархических международных обществ.

Вопреки распространяемому мнению, будто препятствием к заключению Россией займа служит еврейская агитация, мы имеем положительные данные о том, что лишь полная неизвестность исхода Алжезирасской конференции побуждает французских банкиров воздерживаться от всяких финансовых сделок. Если бы Император Вильгельм или канцлер коснулся в беседе с Вами мароккских дел. Вы можете вполне откровенно высказаться в смысле настоящей телеграммы».

Ссылка в этой телеграмме на евреев основана на том, что Государь Император передал мне и графу Ламсдорфу, что Вильгельм Ему писал, что мне заем не удается не оттого, что дело не клеится в Алжезирасе, а потому что все еврейские денежные короли не желают принимать участия в операции.

Тогда же я телеграфировал нашему агенту в Париже Рафаловичу:

«Berlin essaye avec insistance de suggérer que conférence Algéciras n’a absolument aucun rapport avec la possibilité de conclure un emprunt que ce sont les juifs qui entrevoient et entreverront l’emprunt et que la conférence quand et de quelle manière elle se termine ne changera en rien la situation. Il est très désirable que Vous parliez а ce sujet avec Rouvier et que je puisse soumettre l’opinion de Rouvier а qui de droit».

На эту телеграмму я получил от Рафаловича следующий ответ, который и был представлен Его Величеству:

«Rouvier a rèpondu – „Berlin voit les choses d’un point de vue faux, car ce sont pas les israèlites mais tous les gens, dont l’opinion a autoritè, estiment opération impossible avant que l’horizon politique éclaire, avant qu’intervienne solution а conférence montrant paix européenne garantie“. J’ajoute: les journaux donnent impression pessimiste. Je suis d’avis que l’Empereur Allemand tient clef de notre opération».

Иначе говоря, Германский Император знает, что нам нужны деньги, что правительству нужно сделать большой заем, и, не желая этого, делает затруднения в Алжезирасе. В ответ на телеграмму гр. Ламсдорфа наш посол 9 февраля телеграфировал, что канцлер Бюлов передал ему, что заем не может быть совершен не от Алжезирасской конференции, а вследствие революционного движения в России, затем, что касается конференции, то высказал о необходимости нашего влияния на Францию, чтобы она на конференции была уступчивее.

Вследствие сего также 9 февраля граф Ламсдорф, между прочим, телеграфировал нашему послу: «Все сказанное Вам князем Бюловым производит странное впечатление, будто внимание его главным образом обращено было на наш заем и внутренние дела России.

Оба вопроса, конечно, стоят в связи с тем или иным исходом Алжезирасской конференции, причем, казалось бы, революционное движение в России не менее затрагивает и интересы Германии, как монархической державы. В объяснениях с канцлером необходимо на первый план выставлять почти полное пренебрежение берлинского кабинета к тем усилиям, которые проявляли французские делегаты, чтобы достигнуть соглашения.

„Нетерпимость именно Германии, а вовсе не Франции лишний раз обнаружилась в доводах, представленных Вам канцлером, который упускает из виду все уступки, сделанные парижским кабинетом…“

„В виду изложенного нам представляется едва ли возможным произвести какое-либо влияние на Францию, уже явившую бесспорные доказательства уступчивости…“

„Если таким образом последует разрыв конференции, то в среде всех держав несомненно утвердится убеждение, что неуспех соглашения в Алжезирасе является исключительно следствием агрессивных замыслов Германии“.

Но Германия все продолжала делать затруднения. Это вынудило меня обратиться к Императору Вильгельму с ведома моего Государя. Я ранее рассказывал, что, будучи в Роминтене у Германского Императора, он на прощание сказал мне, что, если мне что-либо будет нужно, то чтобы я к нему обращался через князя Эйленбурга, бывшего в Роминтене с нами, сказав, что я могу быть уверенным, что-то, что я ему напишу, будет все им, Императором, прочитано, а то, что мне напишет Эйленбург, это равносильно тому, что если бы он сам мне написал. Судя по тем более нежели интимным отношениям между Императором и князем Эйленбургом, свидетелем которых я был в Роминтене, я не мог, конечно, сомневаться, что путь через князя Эйленбурга наиболее прямой и конфиденциальный.

У меня нет под руками этой переписки, которая хранится между прочими документами в моем архиве. В письме к князю Эйленбургу я просил его передать Императору Вильгельму, что я его очень прошу соблаговолить повелеть скорее окончить благополучно так долго тянувшуюся конференцию в Алжезирасе, что весь мароккский вопрос по существу для Германии не имеет существенного значения и, напротив, важен для Франции, что в виду той политики, которая была принципиально решена в Биорках и о которой мы так долго говорили в Роминтене, – сближение до степени союза России, Германии и Франции, именно мароккский вопрос представляет хороший случай Германии выказать свою кулантность и Германскому Императору свое великодушие по отношению Франции, а между тем для России крайне важно скорейшее улажение мароккского дела и благополучное окончание Алжезирасской конференции по известным денежным причинам. Письмо это было мною послано особым нарочным, который скоро привез мне ответ, что Император ознакомился с моим письмом, что Император не может без ущерба для престижа Германии отступить от некоторых условий, и затем обыкновенный совет действовать на Францию, чтобы она была уступчивее.

Изложенный образ действий Германии, конечно, меня весьма возмущал, а потому я как-то раз, когда ко мне обратился германский посол по какому-то делу, ему это дал понять. Результатом моего разговора с ним была его телеграмма канцлеру 20 февраля, которая, как и ответная телеграмма канцлера, попали мне в руки, что их авторами не предполагалось. Посол телеграфировал канцлеру:

„Граф Витте при сегодняшней встрече начал со мною разговор о мароккском вопросе и привел те же аргументы, что и граф Ламсдорф; он подчеркнул только откровение и с большим ударением весьма затруднительное положение России при продолжении напряжения (чего немцы желали), а также вытекающую отсюда сдержанность банкиров.

Принимая во внимание великие планы и миролюбивые намерения, о которых Его Императорское Величество изволил высказывать в Роминтене, он выразил свое удивление по поводу того, что мы в мароккском вопросе столь мало придаем значения французским уступкам, выразившимся в пожертвовании Делькассе и в предупредительных предложениях Франции. Я возразил, что падение Делькассе представляет событие внутренней политики… Политика Его Императорского Величества направлена, как и ранее, к миру, согласию и доверию. Однако из этого не следует, чтобы мы пожертвовали твердо обоснованными правами и интересами, которым угрожают другие. Неудача конференции с ее неисчислимыми последствиями будет избегнута, если Франция согласится на находящиеся предложения, которые в достаточной степени будут сообразоваться с международным правом“.

На это князь Бюлов отвечал послу 21 февраля: „Граф Витте в беседе с Вашим Превосходительством подчеркнул, что мы по мароккскому вопросу слишком мало придаем значения французским уступкам, выразившимся в пожертвовании Делькассе…“ „Пожертвование Делькассе было актом внутренней французской политики, что было тогда же точно высказано Рувье. Если Франция ныне утверждает, что Делькассе был принесен в жертву ради Германии, то соображение это соответствует известным событиям в 1870 году, когда фракция считала, что удалением Оливье она устранила всякую причину к войне и сняла с себя всякую вину…“ „Желаемое Францией исключительное положение в данном вопросе обозначало бы поражение Германии. Если граф Витте указывает на русские интересы, которые могли бы пострадать, то было бы настоятельно целесообразнее, чтобы он пытался побудить французское правительство отказаться от интриг, приняв более соответственный образ действий“.

Через несколько дней после сего, а именно 23 февраля, пал кабинет Рувье на вопросах внутренней политики. Был сформирован новый кабинет с Cappien во главе (насколько помню), пост министра финансов занял Пуанкарэ (которого лично я не знал), а пост министра иностранных дел в этом кабинете занял Буржуа. Как раз в это время возбудилась полемика между газетою «Temps» и немецкими газетами по поводу одной статьи «Temps», касающейся инструкции, нами данной Кассини.

Я просил графа Ламсдорфа объяснить мне, в чем дело, и вот что граф Ламсдорф ответил мне 11 марта:

«Инцидент исчерпан. Я объяснился с Шеном и телеграфировал Остен-Сакену. В сущности, немцы кругом виноваты: они с некоторых пор лгут постоянно, и им, конечно, очень неприятно, когда их неблаговидные проделки обнаруживаются. На прошлой неделе германское правительство распространило слух, будто бы английский посол в Алжезирасе поддерживает его притязания. Лондонский кабинет официально опровергнул это известие.

Тому назад несколько дней Бомпар (французский посол) явился ко мне по поручению Фальера (президента республики) и Буржуа с просьбою рассеять странное впечатление, произведенное во Франции пущенным в ход (Германией) слухом о том, что нашему уполномоченному в Алжезирасе предписано поддерживать требование германского правительства относительно порта Казабианка.

Я протелеграфировал тотчас же гр. Кассини, что, поддерживая нашу союзницу Францию в справедливых ее домогательствах, мы не можем вдаваться в частности и преследуем постоянно одну цель – умиротворение и изыскание почвы для соглашения, вполне достойного обеих дружественных держав (Франции и Германии).

Содержание телеграммы моей Кассини было сообщено графу Остен-Сакену (послу в Берлине) и Нелидову (послу в Париже). Нелидов в беседе с одним из сотрудников газеты „Temps“ имел неосторожность упомянуть об инструкции, посланной Кассини, что дало повод помещению этой инструкции в совершенно искаженном виде на другой же день в „Temps“.

Конечно, первоначальный пущенный слух, будто бы мы дали инструкцию Кассини поддерживать притязания Германии относительно Казабианка, а затем помещение инструкции графа Ламсдорфа в „Temps“, в искаженном виде, неблагоприятном для Германии, дало повод, с одной стороны, к недоумению французов, а, с другой, немцев, что, конечно, не могло способствовать ускорению дел в Алжезирасе.

Граф Ламсдоф далее пишет мне в письме: „Графу Сакену было поручено сообщить Бюлову подлинный текст пресловутой телеграммы, который я вчера сам прочел Шену. Сегодня появится опровержение статьи „Temps“. После этого немцам будет решительно не к чему придраться, с чем должен был согласиться германский посол, но, конечно, в Берлине очень неприятно, что все выдумки и некрасивые проделки Бюлова обнаруживаются и не достигают цели всех перессорить в пользу Германии“.

По тому же предмету тогда же мне писал наш агент министерства финансов в Париж Рафалович:

„Je ne saurais assez dèplorer la polèmique engagèe avec les journaux allemands par le „Temps“. L’auteur de ces articles est un ancien jeune diplomate (Tardieu). C’est lui, qui a obligè le Comte Lamsdorf de remettre les choses au point juste. Notre excellent ambassadeur M. Nèlidoff a ètè victime de la maladresse de Tardieu, qui a accentuè sous sa propre responsabilitè dans un sens anti-allemand une communication reue de Grenelle (улица, где находится наше посольство)“.

Il faut faire ècrire par les journalistes ce qu’on veut qu’ils publient, le relire et ne pas se fier a leur mèmoire. M. Nèlidoff en a fait l’expèrience a ses dèpens. Ma conclusion est qu’il faut étre tres alliè et tres ami de la France, mais que cela ne comporte en aucune faon la nècessitè de se brouiller avec personne ni de froisser l’Allemagne».

Я дал это письмо прочесть графу Ламсдорфу, который, возвращая его мне, между прочим, писал: «Нелидов действительно проявил странное легкомыслие, но немцы бессовестно раздули этот инцидент».

С своей стороны скажу, что Нелидов часто проявлял странное легкомыслие еще в более серьезных делах. В последние годы своего пребывания послом в Турции чуть не ввел нас в авантюру захвата Босфора (см. т. I, гл. VI), а затем, конечно, в европейскую войну и мне с трудом удалось устранить эту затею, затем, будучи переведен послом в Рим в 1904 году, по поводу предполагавшейся отдачи нашим Императором визита итальянскому королю, напутал так, что король просил убрать его из Рима, когда же затем в 1905 году явилась мысль послать его в Америку вести с японцами переговоры о мире, вдруг с испугу заболел и проч… но это все между прочим.

Как только образовалось министерство Cappiena вместо министерства Рувье, я дал инструкцию Рафаловичу явиться к министру финансов Пуанкарэ и доложить ему весь ход дела о займе. Тоже должен был сделать и представитель синдиката банкиров Нейцлин, с которым я все время находился в непрерывных телеграфных сношениях как по поводу проведения, так и условий займа, в существенных частях условленных уже в Царском Селе.

В начале марта Рафалович видел сначала M. Henry, директора коммерческого и консульского отдела министерства иностранных дел (человека очень близкого министру Буржуа), а затем и нового министра финансов Пуанкарэ, которым в подробности объяснил все дело о займе, причем высказал, что я считаю, что между мною и Рувье состоялось соглашение, по которому я должен оказать всякое содействие к урегулированию мароккского вопроса, а когда Алжезирас кончится благополучно, то французское правительство должно оказать нам всякое содействие к совершению займа, Все основания которого уже условлены мною с Нейцлиным.

Новое министерство и специально министр финансов Пуанкарэ отнеслись к делу сочувственно, но употребили некоторое время на изучение дела. Рувье им передал с своей стороны весь ход этого дела. Дело же все-таки ожидало окончания Алжезирасской конференции, а эта конференция, по причинам, достаточно выясненным предыдущим изложением, тянулась вместо недели месяцы. Германия делала все от нее зависящее, чтобы затянуть дело, прижать Францию и поставить Императорское правительство в трудное положение, но так как всему есть конец, то и конференции наступил конец; державы, участвовавшие в конференции, все более становились на сторону Франции, видя преднамеренное упорство Германии. Германия не решалась пойти против конференции и потому она, рассмотрев все вопросы, должна была кончиться. Уже 16 марта граф Ламсдорф мне написал:

«Из весьма секретного источника (сообщения канцлера послу Шену) явствует, что князь Бюлов считает дело в Алжезирасе благополучно оконченным и стремится только уверить ныне Германию, что им достигнуто все то, что она могла желать».

12 же марта Нейцлин, между прочим, писал мне о своих предположениях относительно дальнейших сроков ведения этого дела и оговаривался, что при условии благополучного окончания Алжезираса наш представитель должен будет приехать в Париж около 10 апреля (н. ст.) (для чего?) «pour achever la rèdaction et conclure avec le syndicat le contrat».

В этом же письме, как и в других сообщениях он мне указывал, что Пуанкарэ возбуждает постоянно вопрос о праве Императорского правительства без Государственной Думы заключить заем. Я ответил, что по этому вопросу, когда наступит момент заключения займа, представлю доказательства такого права. С этою целью я просил профессора международного права Мартенса (члена совета мин. ин. дел) составить надлежащее разъяснение. Обратился я к Мартенсу потому, что он за границею считался большим авторитетом в подобных вопросах. Мартенс составил на французском языке надлежащую записку, в которой выяснилось право правительства на совершение такой операции. Записка эта была мною передана нашему уполномоченному для подписания контракта займа. Тогда же я дал все указания Нейцлина Рафаловичу относительно сношений с прессою по приготовлению к займу. Так как в то время было уже ясно, что Алжезирасская конференция благополучно кончается, то я доложил Государю Императору, что это дело можно считать конченым и что для окончания некоторых второстепенных вопросов, связанных с каждым займом, а также подписания контракта, нужно назначить уполномоченного, который поехал бы в Париж, так как в данном случае заем международный и приезжать уполномоченным от банкиров различных стран, принимающих участие в займе, неудобно.

Его Величество меня спросил, кого я полагаю назначить? Я ответил, что министр финансов, вследствие серьезности положения дела здесь, ехать не может и что, так как, в сущности, все сделано и условлено мною, а остается мелочь, так называемая финансовая кухня, то можно послать хотя бы управляющего государственным банком Тимашева (нынешний министр торговли). На это Государь мне сказал, что если мне все равно, то чтобы я послал Коковцева, чтобы его не обижать. Я ответил, что мне безразлично кого послать, так как, в сущности, дело кончено.


  • 5 Оценок: 1

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации